В огромном зале гремела музыка. Из-за неё большинство гостей, сидевших за длинными столами, говорили друг с другом громко, пытаясь перекричать её. Лео оставил жену, дочь с зятем и внуком с компанией бывших коллег из рабочего посёлка, откуда он несколько лет назад уехал в Германию, и пошёл искать помещение, где согласно программе писатели должны были читать свои произведения. Когда-то пару лет назад он купил маленький томик стихов, которые ему понравились. Время от времени с удовольствием перечитывал их. И вот в программе обнаружил, что автор этой книжки – молодая поэтесса – тоже будет участвовать в чтениях.
В небольшой комнате посетителей было немного. Сюда чуть слышно доносились звуки музыки и людской шум. Этот шум резко усиливался, когда открывалась дверь, поэтому входившие старались не распахивать её настежь и быстро проскальзывали внутрь помещения. Входило мало. Больше выходило. Через десять минут Лео понял, почему люди так быстро покидали это тихое место. Во-первых, из-за доносящегося снаружи шума, было плохо слышно авторов, во-вторых, ведущий постепенно начинал надоедать посетителям чтений, так как он всеми силами старался привлечь внимание именно к своей персоне, отставляя на второй план тех, ради кого, собственно говоря, они шли на это мероприятие. Его заученные фразы, заимствованные из передач русского телевидения, его неумелые, порой даже оскорбительные реплики по поводу того или иного автора вызывали отталкивающие чувства как к нему, так и ко всему, происходящему на сцене. Долго этого Лео выдержать не мог и через двадцать минут, не дождавшись выступления поэтессы, покинул комнату вместе с парой других разочарованных посетителей.
Он решил возвращаться к своей семье другим путём и поэтому пошёл вдоль длинных столов, мимо сцены, на которой орал в микрофон очередной певец, мимо навязчивых щитов с рекламой окрашенных в неестественный цвет колбас фирмы «Лакман», мимо прилавков с матрешками и другой русской экзотикой, мимо художественной выставки, у картин которой скучал талантливый, но непонятый публикой художник. У столов с разложенными книгами он остановился и стал рассматривать предлагаемую продукцию. В основном, здесь лежала классика или же книги, написанные на мотивы идущих по российскому телевидению сериалов. «Бандитский Петербург», «Вор в законе», «Побег» – читал названия Лео и удивлялся: неужели люди читают весь этот бред? Он взял в руки красочно оформленную книгу «Русские народные сказки». Она весила килограммов пять. Лео представил себе, как ребёнок, едва научившийся читать, тащит этот фолиант к дивану, чтобы там предаться чтению. Ему стало жаль этого малолетнего читателя, который из-за книги может уже смолоду получить грыжу. Он не стал ничего покупать. Новых интересных имён среди представленных книг не увидел, а классику он уже начитался достаточно. Откуда-то запахло жареным мясом. Захотелось есть. Лео пошёл на запах и обнаружил маленький киоск, где на огромной сковороде жарились аппетитные колбаски, но, поразмыслив, покупать ничего не стал, так как знал, что в прихваченной из дома корзине лежит домашняя снедь. Они с женой из прошлого опыта знали, в какую копеечку влетают жаренные колбаски или приготовленные на гриле курочки на таких больших праздниках. В следующем зале Лео наткнулся на трафарет с названием области, откуда он был родом. Здесь, как и там, где он оставил жену, сидели за столами люди и разговаривали друг с другом. Неважно, уехал кто-то раньше, или только что переселился в Германию, а тяга к родным местам сидит в каждом, как заноза, которую никакой силой не вынешь из души. Лео знал это по себе. Когда он увидел своих коллег, с которыми когда-то начинал новый посёлок на Балхаше, в груди всё вдруг сжалось и радостно затрепетало. Казалось бы, кто эти люди? Когда-то работали вместе, мечтали о городе, были заняты чем-то важным и нужным, а потом неожиданно всё развалилось, как карточный домик. Мечты превратились в утопию, то, что строили, на самом деле было никому не нужным, и хорошие специалисты оказались лишними. Поэтому стали разъезжаться кто-куда. Кому повезло родиться немцем, уехали семьями в Германию, русские ринулись в Росиию, украинцы в Украину. Ни там, ни там никого не ждали, везде пришлось начинать жизнь заново, с чистого листа. Те, с кем дружил, с кем делал одно дело, с кем праздновал праздники, оказались далеко. Не стали видеться, интенсивные телефонные разговоры или переписка сошли постепенно на нет. И вот, за столько лет разлуки и безвестности, наконец-то, встретились. Потрепала судьба друзей и бывших коллег. Не все оказались счастливыми от переезда в страну своей мечты. Кто безвременно умер, кто от тоски спился, а кто вдруг превратился в ярого ненавистника всего русского, всего того, чем когда-то жил, и даже русский язык стал для него чужим. Лео не принадлежал ни к тем, ни к другим, Скорее всего, он принадлежал к счастливым переселенцам, у которых всё сложилось хорошо. Он быстро нашёл высокооплачиваемую работу по специальности, жена тоже устроилась. Дети выучились и уже были самостоятельными. Росли внуки. За купленную в кредит квартиру оставалось рассчитываться два-три года. Каких-то десять лет осталось до пенсии, и если не подкачает здоровье, то потом без долгов, имея кое-что на счёту, можно безбедно жить и помогать детям и внукам.
Лео с интересом смотрел на сидящих за столами земляков из его области. Знакомых не было видно. Он сразу после армии уехал из села и мало уже кого помнил, но всё же надеялся хоть кого-то узнать. Через родственников, через бывших односельчан при редких встречах на свадьбах, похоронах или на днях рождения, кое-что доходило о тех или иных событиях на его родине. После переезда в Германию он ни разу не ездил туда, но с годами тяга к родным местам росла сильнее и сильнее. Теперь, в этом громком празднике, ему хотелось увидеть кого-нибудь из односельчан, посидеть, поговорить, вспомнить село, вернуться хотя бы на момент в своё счастливое детство. Он жадно всматривался в лица, но кругом были чужие. Разочарованный, он направился к выходу из зала и неожиданно остановился. Идущий следом мужчина не сумел вовремя свернуть и всем телом въехал в Лео, чуть не сбив его с ног. Он недовольно заворчал, Лео виновато извинился, и они мирно разошлись. Лео отошёл в сторону и стал наблюдать за группой людей, сидящих за столом, уставленным снедью. Больше всего его внимание привлекли двое мужчин. Один из них сидел в инвалидной коляске и, похоже, был полностью парализован. Второй мужчина, сидевший возле него, держал в левой руке пластиковую тарелку и кормил с ложечки первого. Ничего удивительного в этом не было. Мало их что ли – беспомощных стариков, которые не в состояние себя обслужить, которым нужна помощь посторонних? Не эта трогательная сцена удивила Лео, его удивили участники. Он узнал их. Парализованный был Василий Иванович. На самом деле он звался Вильгельмом, но на это имя, сколько помнил себя Лео, не отзывался, а представлялся всегда Василием Ивановичем, и требовал от других, чтобы его так называли. Он выходил из себя и злился, если находились смельчаки, называвшие его именем, которое значилось в свидетельстве о рождении. Но таких смельчаков находилось мало. Кому хотелось связываться со всесильным управляющим отделением в совхозе. От него многое зависело: и хорошая работа, и премиальные, и сезонная работа для школьников, и дефицит со склада и из сельповского магазина. Кормивший Василия был Фридрих. Они были одногодки, но так случилось, что Вильгельм после трудармии вернулся в совхоз на юге Казахстана, куда его с семьей выслали в начале войны, и, как хороший специалист, сначала стал заведующим мех.мастерской, а потом управляющим отделением. Фридрих же волею судьбы оказался на оккупированной территории, был призван в вермахт, но служил в каких-то тыловых войсках. После войны добровольно попросился домой и прямым путём попал в сибирский лагерь, где отрубил от звонка до звонка десять лет. Его жена Клара служила на польской территории переводчицей и тоже получила причитающийся ей срок. Она, к счастью, отсидев только полсрока, была выслана к родителям, где уже находились двое её малолетних детей на воспитании у престарелых бабушки и дедушки. Таким образом столкнулись пути Вильгельма – Василия и Фридриха. Когда приехал к своей жене из заключения Фридрих, Лео был ещё совсем маленким. Как обычно, склоки и скандалы взрослых проходили мимо детей. Лео дружил и с детьми Вильгельма и с детьми Фридриха. Только много позже стал осознанно понимать, какая неравная война происходила между этими двумя семьями. В совхозе жили казахи, русские, чеченцы, азербайджанцы, корейцы и немцы. Конечно, как и везде, ссорились друг с другом взрослые, дрались стенка на стенку молодёжь, обзывали иногда друг друга «калбитами», «черножопыми», «фашистами» и ещё бог весть как, но потом, помирившись, забывали об этих обидах. Обзывались-то не сознательно, а в запале и большого значения в таком случае этим словам не придавали. Но достопочтенный Василий Иванович с первого дня не стал называть Фридриха ни по имени, ни по фамилии, а сразу обозвал его фашистом и иначе, как «фашистом» или « предателем» не называл. Жена Фридриха ещё до войны закончила ускоренные учительские курсы и, когда началось Хрущевское потепление, ей разрешили учительствовать в начальных классах. Лео тоже учился у неё с первого по четвёртый класс. Тут уже Василий Иванович не смог ничего сделать, хотя не однажды писал кляузы на неё районному начальству. Там – в глазах районных властей – Василий Иванович был такой же высланный немец, как и все остальные. Но в отношении Фридриха он отпустился по полной. Этот несчастный человек, сколько помнил Лео, выполнял в отделении самую черную и неблагодарную работу. Он убирал из под коров навоз, чистил свиные клетки, и только, когда механизировали все эти грязные процессы на фермах, стал работать в мех. мастерской слесарем. Слесарь был он неплохой. Кроме того, он был токарем, как говорится, от Бога. Он растачивал валы так, что после этого они годами работали в моторах, не требуя повторной расточки. Ему можно было доверить самую тонкую и замысловатую токарную работу. Он понимал с полуслова, чего от него хотели механизаторы и слесари. В конце концов, директор и главный инженер совхоза оценили способности Фридриха, и с тех пор Василий Иванович уже не мог по своему усмотрению распоряжаться рабочим временем своего бывшего подчинённого. Фридриха перевели в мастерскую на центральную усадьбу, и он стал напрямую подчиняться только совхозному механику и главному инженеру. Но вражда осталась. Василий Иванович использовал каждую возможность унизить Фридриха. Два лета после восьмого и после девятого класса Лео работал в совхозе, помогал слесарям в мастерской, работал помощником комбайнера во время уборки. Несколько раз был свидетелем встреч Вильгельма с Фридрихом. Однажды, ещё до начала уборки управляющий отделением приехал в главную мастерскую. Лео собирал металлолом и находился как раз в токарке. Василий Иванович вошёл в комнату, где стояли станки и работал над чем-то Фридрих. Двое рабочих бросили на рядом стоящий железный стол два карданных вала. Управляющий громко, перебивая шум работающего станка, крикнул:
− Ты, фашисткое отродье, чтобы к вечеру они были готовы.
Фридрих остановил станок, тут же послушно вынул незаконченную деталь из магазина и начал прилаживать вал в патронник. От слов управляющего он съёжился, стал как-будто меньше ростом, и взгляд его виновато избегал взгляда Вильгельма. Лео удивлялся такому странному поведению Фридриха. Однажды он спросил у отца, почему токарь не отвечает на оскорбления Василия Ивановича.
– Оставь его, это не наше дело, – ответил отец, – и Фридриха не спрашивай об этом. Не любит, когда его об этом спрашивают.
Ещё несколько раз Лео был свидетелем таких унижений, но по совету отца не вмешивался и ни о чём не спрашивал ни у самого дяди Феди – Фридриха, ни у его коллег. Удивительно, что и коллеги не вмешивались в отношения Василия Ивановича с Фридрихом, ещё удивительнее было то, что, несмотря на такие унижения, в глазах коллег токарь оставался очень уважаемым человеком. В токаре как будто уживались два человека; один – дядя Федя (так его в основном в мастерской все называли) – токарь высокого разряда, уважаемый всеми мастер, и второй – Фридрих – когда-то в чём-то провинившийся человек, как должное принимающий из-за этого оскорбления и унижения.
Так и не узнал Лео, в чём секрет такого поведения Фридриха. И вот теперь он увидел перед собой странную пару, которых вместе никогда не ожидал увидеть. Чуть поодаль на скамейке сидела седая женщина с маленькой беспокойной девочкой на руках. Лео узнал и её. Его первая учительница. Он бы узнал её везде. Седина, сетка морщин на лице не изменили её добродушного мягкого взгляда, её приветливой доверительной улыбки. Наверное, и голос её остался прежним. Лео решительно подошёл к ней и поздоровался. Она посмотрела на него, радостно улыбнулась, узнав своего бывшего ученика и односельчанина, и сразу ответила:
– Лео, ты!? Здравствуй, родненький.
Да, голос её остался прежним. Он шёл из глубины груди, звучал ласково и округленно. Она глассировала букву «р» и чуть-чуть растягивала окончания слов. Ученики могли её слушать часами. Особенно дети любили, когда она в свободные часы, пройдя успешно новый материал, читала им русские народные сказки.
Лео присел рядом с ней.
– Кто это, внучка? – спросил он, кивнув на девочку.
– Нет, уже правнучка.
Подошё и остановился рядом с Лео Фридрих.
– Guten Tag (Добрый день), Лео, – приветливо поздоровался он по-немецки.
Лео не ожидал, что Клара Рудольфовна и Фридрих через столько лет узнают его. Он считал что с годами изменился до неузнаваемости. Они могли его помнить только молодым. Уйдя в армию, он на пару месяцев вернулся в село и потом уехал учиться, после института женился и наезжал к родным по большим праздникам раз в два-три года. Тем более было лестным, что его узнали, и от этого разлилась в душе какая-то нежность к людям, которых больше двадцати лет не видел. Клара Рудольфовна встала и сказала на немецком языке, обращаясь к мужу, что отнесёт ребёнка к матери, чтобы та его покормила. Фридрих так же по-немецки ответил и спросил у Лео:
– Bist auch da? Wie weit musst du hier fahren, zur Treffung? (Ты тоже здесь? Как далеко тебе пришлось ехать на эту встречу земляков?).
Немецкий Фридриха звучал безукоризненно, без всякого акцента. Лео ответил ему по- русски:
– Я живу на юге, недалеко от Бодензее (Боденское озеро), нам пришлось чуть больше 300 километров сюда ехать.
– А мы живём на севере – сказал Фридрих, перейдя на русский. – Вот, дети захотели с земляками встретиться, ну и прихватили нас – старичков.
Он отвернулся и стал рассматривать проходящих мимо людей. Лео пытался вспомнить, сколько лет должно быть сейчас Фридриху. Наверное, не меньше восьмидесяти. Парализованный сидел вполоборота к Лео и время от времени настороженно зыркал глазами в его сторону. «Интересно, вспомнил он меня или нет?» – подумал Лео и про себя решил, что вряд ли. Откуда ему помнить этих малолеток, подрабатывающих на летних каникулах в совхозе. Да и к чему было помнить эту мелочь пузатую. На очередной брошенный в его сторону взгляд Вильгельма Лео ответил приветливой улыбкой, но тот тут же отвёл глаза и уже в сторону Лео не смотрел.
– А где же все остальные земляки? – спросил Лео.
– Пошли какой-то концерт смотреть.
У Лео на языке вертелся вопрос, который очень хотелось задать, но он стеснялся заговорить на эту тему.
– Лена – моя одноклассница, она тоже с вами?
– Нет. Дочка приболела, осталась дома. Мы с зятем, и с моим младшим сыном. Моего зятя ты должен помнить. Он сын Вильгельма. А может быть, и не помнишь, он старше Лены и тебя на три года.
Нет, Лео не помнил его. У Вильгельма была большая семья. В одном доме, самом большом в отделении, под одной крышей жили его престарелые родители и семеро детей. Одноклассника, возможно, Лео ещё вспомнил бы, но тех, кто был старше его или младше, вспомнить было тяжело.
– Извините, дядя Фридрих, не помню вашего зятя. Я и ваших детей не всех помню.
Лео встал, собираясь идти, но вопрос, занудно сидевший в нём, рвался наружу.
– Дядя Фридрих, могу я задать вам один вопрос? Этот вопрос я хотел вам задать ещё тогда, когда помогал вам на каникулах в мастерской.
Фридрих пристально посмотрел на Лео, медленно отвёл глаза и ответил:
– Задавай.
Понятно, что он догадывался, о чём хотел спросить Лео.
– За что вас так ненавидел Василий Иванович? Почему вы не отвечали на его грубости?
Лео показалось, что он задал этот вопрос слишком громко и проходившие мимо люди услышали его и смотрят удивлённо на него. Но людская толпа, не останавливаясь, протекала мимо них. Он посмотрел на парализованного в коляске, но и тот продолжал безразлично разглядывать пеструю толпу незнакомых людей.
– Это не один вопрос, а сразу два, – с сарказмом, улыбнувшись, сказал Фридрих.
Он отвернулся от Лео и уставился в какую-то точку, которую видел только он один. Лео стоял рядом и не знал: ждать ли ему ответа или уже пора уходить. Казалось, пролетела вечность. Наверное, Фридрих обиделся на такой бестактный вопрос. А может быть, как и тогда в совхозе, не желает отвечать на него. Лео буркнул еле слышно «досвидания» и развернулся, чтобы уйти.
– Подожди, Лео, сядь, – сказал Фридрих, показав рукой на место возле себя.
– Мои родные такие вопросы мне не задают. – продолжил он. – Знают, что я, как правило, на них не отвечаю. Тебе отвечу… Я помню ещё сейчас, как ты сжимал кулаки и готов был броситься в драку на Вильгельма, когда он при тебе оскорблял меня. Я этого тогда больше всего и боялся. Поэтому, когда ты провалил экзамены в институт и хотел поработать до призыва в армию в нашей мастерской, я попросил директора не посылать тебя к нам.
Он опять молчал с минуту и снова заговорил.
– Чтобы всё рассказать, надо время. Постараюсь короче. Мы с Вильгельмом из одного села на Волге. Одногодки. Вместе курсы механизаторов закончили перед войной. Я женился годом раньше него. Тогда прислали к нам молодую учительницу Клару, вот, на ней я и женился в сороковом году. Вильгельм женился перед самой войной, в мае сорок первого. У Клары отпуск начался в июне, мы попросили в колхозе разрешения съездить к её родителям в Украину. В субботу приехали в немецкое село, откуда была родом Клара, а в воскресенье 22-го началась война. Ближайший вокзал разбомбили, дороги были забиты отступающими военными. Мы шли пешком вместе с ними два дня, а потом Кларе стало плохо, беременной уже была. Пришлось остановиться у незнакомых людей. А ещё через два дня это уже была немецкая территория. Потом было опять наступление Красной армии. Мы радовались, что сумеем выбраться к своим. Но наступление было только маленьким эпизодом. Зато нас – немцев срочно собрали в одну колонну и отправили подальше от фронта. Для немецкого коменданта мы были немцами, которых, по его мнению, надо было спасать от Советов. Таким образом, мы с Кларой оказались в Польше и без нашего согласия признаны гражданами Германии. Меня сразу же призвали в вермахт. Лео, за три года службы я ни одного выстрела не сделал из своей винтовки. На фронт меня не послали. Я только охранял гражданские объекты на территории Польши. А Клару поставили перед выбором: или идти работать к местному кулаку, или стать переводчицей при бургомистре. Она была уже на шестом месяце беременности, выбора, собственно говоря, не было. Она родила, но ребёнок не выжил. Где-то там, на севере Польши осталась могила нашего ребёнка. Может быть, это было и к лучшему. Так, видимо, хотел господь Бог. Но как бы там ни было, мы с Кларой были вместе. Она родила в конце войны близнецов. Когда советские войска подошли к нашему городку, я выбросил винтовку, мы собрали с Кларой кое-какие пожитки и с детьми ушли на хутор к знакомому поляку. Там и дождались русских солдат. Мы были рады, что наконец-то для нас всё кончилось. Ну а потом были десять лет моих лагерей, разлука с Кларой. Я не считаю наказание несправедливым. Всё по заслугам.
– Ну, ладно, лагерь был по заслугам, вы отсидели свой срок. Почему вы, дядя Фридрих, потом так покорно сносили унижения от Василия Ивановича? – с раздражением спросил Лео.
В Лео почему-то всплыло прежнее чувство обиды и злости на Фридриха. Казалось бы, чужой человек сидит сейчас перед ним, чужим он был и тогда, когда Лео подрабатывал на каникулах в мастерской совхоза. Он злился и обижался на него за его покорное молчание перед грубыми оскорблениями, за его униженность. Ему казалось тогда, что это неважно, кто ты был когда-то, важно никогда не терять собственного достоинства. Он был по-юношески идеалист. Тогда он ещё не понимал, что жизнь не идеальна – она намного реальней.
– Это было не всегда так, – после минутного раздумья, ответил Фридрих. – Когда в первый раз он меня обозвал словом «фашист», я кинулся на него с кулаками. Нас с трудом тогда развели. Я думал, он не имеет права меня так обзывать. Но после этого почему-то остальные мои земляки перестали со мной здороваться. Мы с Кларой долго думали об этом. Один старый немец, выселенный с Волги, — он умер вскоре — объяснил мне разницу между мной и теми, кто был выселен со своих родных мест, кто оказался в трудармии и у кого родственники умерли от тяжелой работы или от голода. Сейчас уже все знают об этом пресловутом Указе, в котором немцев Поволжья обвинили в предательстве и подготовке диверсий на Советской территории. Так вот, такие, как я и моя жена, оказались хорошим аргументом у Советской власти в пользу этого Указа. Раны от прошедшей войны у людей ещё были свежими. Не так просто было забыть всё произошедшее с немцами. Я и Клара невольно стали тем громоотводом, на ком эти несчастные, ни в чем не повинные люди, могли свою обиду, свою злость выместить. Поэтому я стал просто не обращать внимания на грубость и унижения со стороны Вильгельма. Со временем земляки забыли о моём прошлом, а Вильгельм по-моему ещё до сих пор не простил мне моего предательства.
Фридрих замолчал.
– Почему вы согласились служить в вермахте? – спросил Лео.
– Это самый сложный вопрос.
– Почему?
– В первую очередь, потому, что на него я до сих пор даже себе не могу ответить. Многие люди думают, что прошлое можно просто забыть. На самом деле это не так. Было одно время, когда я стал забывать о прошлом. Это было счастливое время. Но чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю время войны. Вот тогда и встает вопрос, который задал ты, и которые задавали мне не раз после войны: мог ли я тогда избежать призыва в вермахт? Наверное, можно было бы уйти куда-нибудь, скрыться, притаиться. Встает тут же следующий вопрос: осталась бы в таком случае в живых беременная Клара? Видишь, вопросы остаются без ответа. В общем, я себя виноватым давно признал и то, что мне дали десять лет лагерей, считаю справедливым. Поэтому терпел унижения от Василия Ивановича. Ведь на самом деле, кому какое дело до того, в какой ситуации я был в то время. Главное ведь в том, что я находился по ту сторону фронта, был врагом, а мои земляки и большинство родных ковали победу на Советской стороне. Поэтому я не имел права считать себя равным им. Да, меня со временем стали уважать. Но это произошло только тогда, когда я начал работать токарем. Уважали за работу, за честность, аккуратность, но моё прошлое всё время стояло между мной и моими земляками.
Лео надо было идти. Возможно, жена уже начала беспокоиться из-за его долгого отсутствия. Но ему хотелось понять рядом с ним сидящего человека. Особенно теперь ему было непонятно, как два человека, два врага оказались вместе.
– Как так случилось, что вы вместе? – кивнув на парализованного, спросил Лео.
– Совсем просто, – улыбнулся в ответ Фридрих. – Моя дочь, Лена, замужем за его сыном. Вильгельм не хотел, чтобы сын женился на моей дочери. Но тот после армии уехал вместе с нею в город, куда она поступила учиться. Там они и расписались. Лет пять он их не признавал. Но когда во время перестройки Вильгельма проводили на пенсию и его парализовало, он вдруг попросил, чтобы все дети собрались. Думал, наверное, что умрёт. Как видишь, даже свою жену пережил. Когда немцы стали собираться в Германию, он сразу же попросил детей, чтобы те написали заявление на выезд. Они всей семьёй самые первые из нашего села тронулись в путь. Мне с Кларой и детьми было тогда легче выехать – гражданство-то немецкое осталось, но всё равно сумели только через два года после него выехать в Германию. Здесь его второй паралич ударил. После этого он стал такой неподвижный. Мы с Кларой сами напросились за ним ухаживать. Пусть дети, пока есть ещё возможность, зарабатывают и на жизнь и на хорошую пенсию. Лена с мужем дом построили, и нам старичкам в пристройке место нашлось. Им долги отдавать, а мы по-стариковски, чем можем, им помогаем. И других детей, конечно же, не забываем. Живём все дружно, в одном городе, недалеко друг от друга. Приезжай в гости, рады будем.
Лео встал, намереваясь идти к соим родным. Он вытащил из кармана ручку и подвинул к Фридриху нетронутую салфетку.
– Запишите свой телефон, я при случае позвоню, – попросил он и, когда старик начеркал на мягкой бумаге несколько цифр, добавил: – передайте Лене и остальным моим землякам привет от меня. Извините, дядя Фридрих, мне надо идти.
Он пожал старчесскую, но ещё крепкую ладонь Фридриха и пошёл к выходу из зала. Проходя мимо парализованного, Лео на мгновение остановился, нагнулся к нему и проговорил: «Досвидания, дядя Вильгельм». Тот еле заметно дёрнул головой и моргнул пару раз глазами, в углу которых появились предательские капли слёз. Но Лео этих слёз уже не видел. Он торопился к жене, к своим родным которые, наверное, давно его ждут. Он представил себе, как жена заботливо раскладывает прихваченные из дома котлеты и сало по бумажным тарелочкам, как дочка мелкими ломтиками нарезает серый хлеб, как зять с удовольствием откупоривает бутылочку холодного пива и ему самому захотелось пива. Лео вспомнил о голоде и умело лавируя во встречном потоке людей, торопливо пошёл к своим родным в другой зал.
