Когда я родилась, моей маме было 30-32 года. (Мой дядя намекнул однажды, что во время каких-то обменов документов мама себе два года «срезала»). Первые роды в таком возрасте были тяжелыми и долгими – больше суток. Выписывали тогда из больницы на 2-й, максимум, на 3-й день после родов. И сразу же у мамы поднялась высоченная температура – начался мастит. А кормить грудью у нее то ли не получалось, то ли было больно…, словом, она не хотела меня кормить. Я орала от голода, температура у мамы поднималась. Пришел врач, осмотрел роженицу, выслушал ее невнятные жалобы и… дал ей пощечину, сказав:
— Мать, кормите ребенка!
Мама дала мне грудь, я начала сосать, пошло молоко, температура у нее упала. Так я спасла маму от мастита, а она меня — от голода. Это было в 1951 году.
1977 год. Старшую дочь я рожала «по блату». Когда начались схватки – меня отвезли в роддом. Я полежала там сутки – и меня отправили обратно.
— Ложные схватки, — сказал врач. — Приезжайте недели через две.
Я приехала домой, как двоечница, не сдавшая экзамен. Вроде и в роддоме побывала, а дома — все то же самое. Через несколько дней мой муж, придя домой и, увидев, что я мою пол шваброй, сказал мне:
— Женщины у нас на работе советуют мыть пол руками, сидя на карачках – это очень полезно для беременных!
Я начала мыть пол, как было сказано. И вижу, льется откуда-то вода, но не из ведра. Да это же из меня льется! Воды отходили и в карете «скорой помощи», и когда делали очищающую клизму. К родам я пришла сухая, как отжатое полотенце. Начали стимулировать. Я вспоминала свою маму и говорила себе:
— Нужно потерпеть! Завтра уже все будет хорошо! Главное, чтобы с ребенком все было в порядке!
Какая-то рожающая тут же тетка орала диким голосом, врач гаркнул на нее, она удивилась и замолчала, а потом сказала:
— Так надо же кричать! У нас все так делают в деревне! – и снова стала орать. А мне кричать было стыдно. У нас в семье не было принято выставлять свои чувства напоказ. Я молчала, только ходила по палате и крепко сжимала руками спинки кроватей, пока врач мне не сказал:
— Что же ты, деточка, нам тут перестановку делаешь? Ты родишь, а нам кровати обратно самим таскать?
Тут я увидела, что от боли, забывшись, посдвигала пустые, но все равно тяжелые железные кровати во всей палате, и пришлось мне, уже на законном основании двигать их на место. Мне не мешали. Больше ничего особенного в роддоме не случилось. Я родила, хоть и долго все это продолжалось, вполне благополучно. Мне было очень тоскливо без моего детеныша – дочку принесли только на третий день, тогда были такие правила. Я кормила, ребенок ел. Потом нас выписали домой. И я решила, что «блат» был совершенно лишним – что они такого сделали особенного!
Когда пришлось рожать во второй раз, в 1983 году, я, как только начались схватки, сказала мужу:
— Пошли пешком, пройдемся к нашему роддому. Никому этот блат не нужен! Пошли! Рожать еще не скоро!
Вспоминая прелести сан. обработки перед прошлыми родами, я сама привела себя в порядок, и мы пошли рожать без «блата» пешком, в роддом, расположенный поблизости от нашего дома. Нас приняли не сразу, отнекиваясь в разных направлениях, но после небольшого вклада «в пользу рожающего населения», нас пропустили. Мы с мужем попрощались, и я вошла в «святая святых». Мне велели раздеться, и схватились было уже за ржавую бритву, как тут выяснилось, что делать им со мной практически нечего.
После осмотра врача оказалось, что в отличие от первой беременности, околоплодных вод у меня совсем мало, и надо их поэтому беречь. Почти сутки мы их берегли, и я искренне хотела, пытаясь отвлечься от мучений, думать в том направлении, что завтра уже все будет позади. Но вместо этого в голову стучала совершенно другая мысль, но зато одна и та же:
— Боже! Как я могла забыть этот ужас!
Врачи говорят, что природа специально одарила женщин такой забывчивостью в отношении к родовой физиологической боли, иначе никто не согласился бы ни за какие коврижки рожать еще раз! Что я могу сказать? Спасибо за подарок! Или как еще говорят:
— За внимание спасибо, а подарок мог бы быть и получше!
Возвращаясь к нашим барашкам, меня, спустя много часов, начали стимулировать, т.е. колоть, вызывая родовую деятельность. И положили в род.зал, отчего я воспряла духом – займусь, наконец, своими прямыми обязанностями! Но не тут-то было!
Врачи в род.зале сообщили нам, чтоб мы рожать пока не торопились, поскольку они сейчас уходят, и нам придется рожать уже со следующей сменой. В родильном зале в этот момент находилось 13(!) рожениц в различном состоянии боевой готовности. Мы пытались протестовать. Но спорить вскоре стало не с кем, поскольку первая смена ушла, а вторая только что пришла и готовилась пить чай, предупредив, чтобы мы пока потерпели. И тут я поняла, что схватки у меня кончились и пошли потуги. Я закричала акушерке, что, мол, пора уже! На что она раздраженно отвечала откуда-то:
— Что вы, женщина, выдумываете! Лежите спокойно!
— Я не выдумываю, а рожаю, — громко сказала я куда-то в угол, где они еще пили чай, — у меня вторые роды, и я знаю, чем схватки отличаются от потуг! Да подойдите же кто-нибудь, в конце концов!
Недовольная акушерка неторопливо подошла, глянула и закричала:
— Быстро! Уколы в матку – быстро! Ребенок уже идет, головка видна, а матка на два пальца еще не раскрылась! – и уже ко мне:
– Что же вы молчите?
– Я не молчу, — отвечаю, — я же сказала, что у меня – потуги!
Матка раскрыться, как следует, так не успела, меня разорвало фундаментально, а зашили только разрыв в промежности, как выяснилось при посещении врача какое-то время спустя. После меня чаепитие заглохло само собой, все стали рожать друг за другом, и через некоторое время наступила тишина. Наших новорожденных детей унесли. Наступил вечер. Мы ждали перехода в палату, чтобы отдохнуть и хоть чуть- чуть перекусить. Некоторые, так же, как и я, больше суток ничего не ели и не пили. И тут нас известили о том, что мест в палатах нет. Придется подождать, пока народ завтра повыписывается. Это, значит, до 10— 11 утра.
И мы остались лежать на металлических столах, вроде гладильной доски, только пошире, едва прикрытых пеленками, совершенно голые — казенные рубашки из гигиенических соображений были закатаны до груди. Под задницей – металлические холодные посудины для стока — у кого чего осталось. Нас накрыли грубыми колючими солдатскими одеялами и посоветовали отдыхать до утра. На просьбу – хотя бы выключить свет, нам ответили, что этого никак нельзя – может начаться кровотечение. Какое отношение имел свет к кровотечению, никто так и не понял. Уснуть было невозможно – с потолка ярко светила прямо в глаза «лампочка Ильича», как в морге.
Я не выдержала пытки и рассказала анекдот. Все заржали и стали просить еще. Кто-то поделился своими воспоминаниями то ли об интимной жизни, то ли об ее отсутствии. Веселье нарастало – нервная разрядка была необходима. Наконец, после чьих-то всхлипов:
— Ой, не могу! Сейчас … прямо на пол! — или, —
— Ой, девчонки, перестаньте, а то я еще кого-нибудь рожу! – народ стал успокаиваться. Роженица из-под окна предложила:
— Может, поспим?
Никто не возразил. Некоторые уже спали. Задремала и я.
Утром, проснувшись, мы обнаружили, что за окном в голубом майском небе сияет яркое солнышко. «Лампочка Ильича» по- прежнему оберегала нас от послеродовых осложнений. Никого из персонала не было. Мы начали кричать и стучать по своим столам. Через некоторое время подошла, шаркая, то ли уборщица, то ли санитарка и сказала ворчливо:
— Ну, чего вы, женщины, шумите? Как вам не стыдно? Вам тут записки мужья ваши понаписали, а вы орете!
– При чем тут записки? Это нам должно быть стыдно? Мы есть хотим! Мы пить хотим! Мы здесь всю ночь, как трупаки, пролежали! Мы сутки не ели ничего! Мы жаловаться будем! – кричали все одновременно. Санитарка сказала:
— Все равно, пока те, с дитями, не выпишутся, будете лежать тут! И не кричите! Начальство недовольно!
Что тут началось после таких ее слов!!!
И вдруг что-то сдвинулось. Может, надоели начальству наши вопли, или «те, с дитями», все же начали потихоньку выписываться, потому что вскоре нас по одной стали вывозить на каталках и распихивать по палатам.
Мы умирали от голода – столько времени без еды после такой затраты сил! Никто ничего нам, однако, не нес, и мы стали снова шуметь и звать, хоть кого-нибудь! Пришла санитарка, другая, и строго спросила:
— Чего шумите? Тут люди лежат!
— А мы, что, не люди, — заголосила наша палата, — мы есть хотим!
— Завтрак уже кончился. Подождите до обеда! – сказала равнодушно санитарка и ушла. Все, что можно было сказать в адрес роддома и конкретных личностей, было сказано. Наступила тишина. Тут мне принесли записку от моего мужа и передачку в кулечке. Я прочитала записку и радостно оповестила соседок:
— Девки! Ура! Мне детское питание принесли! Три баночки! Сейчас все, хоть понемножку, поедим. Достали из кулька баночки, посмотрели на них, и кто-то сказал недобро:
— Он, что, тоже издевается? Твой муж? Чем мы их открывать будем? (Текст сильно смягчен). Пытались опять дозваться кого-нибудь. Пришла одна, в белом халате, посоветовала:
— Попросите у кого- нибудь из других палат открывалку! – и ушла.
– Так нам же вставать нельзя! – молчание было нам ответом.
– Ладно, я пойду! – вызвалась я, и попыталась встать с постели. Нужно напомнить современным читателям, что еще совсем недавно не было ни памперсов, ни гигиенических прокладок, ничего такого. Трусы нам надевать не разрешали. Из гигиенических, опять таки, соображений. А выдавали нам в роддоме пеленки жуткого цвета, застиранные до не знаю какого состояния в местной специальной стиралке. И я подумала, а как же обходились сто лет назад всякие там графини и принцессы – ведь у них и того не было! Да чего тут говорить — бедные они, бедные!
Подоткнувшись выданной пеленкой, спустила ноги вниз к тапкам, вижу — тапки размера сорокового, не меньше, и на одну правую ногу. Оба. Все стали смеяться. Посмотрели себе под кровати и смеяться перестали, у них — то же самое. Я плюнула, всунула ноги в правые тапки, перетаскивая их по линолеуму, вышла из палаты и пошкандыбала по коридору. Идти с пеленкой между ногами и в двух огромных тапках на одну ногу было неудобно. Кроме того, обнаружилось, когда я встала, что рубашка у меня слишком длинная, зато разрез – ниже пупа, и нужно его как-то в процессе передвижения держать рукой. Я шла вдоль палат, стучалась, заглядывала, просила помочь – ни у кого открывалки не было. Встретила еще по дороге высокую женщину — в короткой рубахе, но тоже с разрезом до …, и в разных тапках — один нормальный, другой — крошечный. Дико посмотрели друг на друга — и разошлись. Когда я вернулась несолоно хлебавши, решено было, коллегиально, попробовать открыть банки об спинки железных кроватей. Ничего из этого не вышло. Но, к счастью, вскоре начали разносить обед.
Пообедав, мы начали понемножку осматриваться, раскладывать вещи по тумбочкам. Потом нам принесли детей на первую кормежку. Все умиленно гулькали. У кого обнаружились проблемы с кормлением, стали звать врачей. А когда, после консультаций, кормлений и прочего, детей унесли, одна молодая мамочка уронила полотенце на пол и, наклонившись, заметила под кроватью дыру в стене, точнее, выбитую нишу, а в ней — мышь с новорожденными голыми мышатами. Кто-то начал кричать, хотели звать санитарок, но… большинство женщин тихо уговорили остальных — никого не звать и не рассказывать про мышь. И подкармливали ее потихоньку всю неделю, пока лежали в роддоме.
– Она ведь тоже мать!
***
