Счастье и нежность…
Где же граница?
Всё, что когда-нибудь сердцу приснится –
только лишь Вечность.
НИ РАЗУ
Я не права нигде и никогда.
Как скажет закадычный друг, ни разу.
Совсем не так зовётся та звезда,
что по ночам с меня не сводит глаза.
Совсем не тот стучит в моё окно –
не бересклет и даже не шиповник.
И не о том то старое кино,
в котором жил совсем не мой любовник.
Не по тому звонят колокола,
кого распяли на горе высокой.
И никогда не выгорит дотла
жизнь – обоюдоострая осока.
Не у моей двери скулит щенок.
Не парусом надулась занавеска.
…Но не поможет никакой бинокль
мне взгляд и сердце навести на резкость.
* * *
Уедешь – вернёшься. А здесь уже осень.
Покорно хрустят под ногами рябинки.
И неба холсты из подсиненных простынь
развешаны всюду обильно.
Чужое бельё разбросав облаками,
зима, не таясь, обживает пространство,
последних дождей ледяными штрихами
набросив на Солнце экран свой.
А ты обернёшься – и снова уедешь:
весенних намёков здесь нет и в помине.
Твой облик в глазах позабытых соседей
вплетётся в причудливый иней.
Узнаешь, как страстно на нас не похожи
пустыни, вулканы, индейцы, этруски,
сезоны дождей… Но случайный прохожий
привычно ругнётся по-русски.
* * *
Утро. Сочи. Воскресенье.
То ли осень, то ли лето.
Капли солнечного света
(то ли мёд, то ли варенье),
как вчерашняя газета,
на скамейке остаются.
Парус, облачного цвета,
тает ближе к горизонту,
как размякшая конфета
в пальцах пришлой амазонки.
…Кофе пролито на блюдце.
От безделья нет спасенья.
Мячик шлёпает по корту,
кто-то плещется в бассейне.
Нет в природе звуков forte.
Утро. Сочи. Воскресенье.
* * *
Контуры гор, перелесок и хата,
овцы под вечер теснятся на склоне…
Нет, не со мной это будет когда-то,
поезд пейзаж никогда не догонит.
Всё пролетит. Что могло – не случилось,
да и прожитого быть не могло.
В небе звездой догорает лучина.
Столько веков понапрасну прошло.
* * *
«Парящих жаворонков выше,
Я в небе отдохнуть присел, –
На самом гребне перевала.»
М. Басё
(Перевод Веры Марковой)
Будем помнить все и всё,
но не будем торопиться,
примеряя к нашим лицам
утро старого Басё.
Всё повторено не раз,
и ничто не повторится.
Жизни каждая страница –
хокку новый парафраз.
МУЗЫКА
Мы с Моцартом рыдали в такт,
присев на каменной ступени.
И Солнце бросило нам пенни,
а нищий в долг подал пятак.
В таверне нам налили грогу,
собрали быстренько в дорогу
и расписались на счетах.
Мы вышли. Плыли облака,
цепляя городские шпили.
Проехал Чёрт в автомобиле,
с румянцем звонким на щеках.
А впереди, поближе к свету,
как будто нас ждала карета –
без кучера и седока.
Поспорили, кому – куда,
под карим лошадиным взглядом
и встали у запяток, рядом,
как в ожидании Суда.
Но скрипнул под копытом гравий,
слетел на козлы тот, кто правил, –
и всё исчезло без следа.
Мой Моцарт зашагал налево:
он шёл купить немного хлеба,
его жена тогда болела,
и плакал сын.
А я… Мне выпал путь направо.
Там был проспект, и шла орава,
смеялась, пела и орала.
Я был один
Диптих сонетов
УХОДИТЬ
Тебя обнять – и думать о любви,
не выбирая слов и выражений,
не мучась вовсе долгим бездвиженьем.
Так далеко… зови – иль не зови.
И ты, конечно, думаешь о ней,
выстраивая разные преграды,
как будто где-нибудь тебе не рады, –
особенно в мечтах или во сне.
Последний день. Часы твердят о том,
что мы не знаем, что там – за мостом,
а время никуда не возвратится.
И, постепенно сокращая век,
бежит навстречу… ангел? человек?
А там, за ним, – любимые всё лица.
ОСТАВАТЬСЯ
Тебя обнять – и думать о любви,
не выбирая слов и выражений,
не мучась вовсе долгим бездвиженьем.
Так далеко… зови – иль не зови.
И ты, конечно, думаешь о ней,
пока не загорится лучик красный,
и старый путь покажется опасным
в неверном свете дальних фонарей.
Последний день – как первый день: опять
смотреть, смотреть… и всё тебе прощать.
Нам никуда уже не возвратиться.
И, догоняя торопливый век,
уйдёт с толпой любимый человек.
Сомкнутся спины, расплывутся лица.