Петеру никогда не нравилось, что его зовут Петер. Мало того, иногда от собственного имени ему становилось немножко не по себе. Слишком простое у него имя. А вот фамилия – другое дело! Стакельберг! Я – наследник знатной дворянской фамилии. Так о себе может сказать не каждый. Тем более в такой провинции. В такой глуши. Здесь, в Шварцвальде…
Шварцвальд – это покрытые лесом горные хребты, узкие долины. Это очень густые леса, они пропускают мало света. Еще римляне прозвали эти места Черным лесом. Дальше на северо-восток, в германские долины римляне не пошли. Здесь, среди гор и темных лесов, густо населенных разнообразным зверьем, поставили они свои пограничные заставы…
Зверья в Щварцвальде действительно всегда было много. И сегодня тоже. Сегодня в таких местах мало где нет заповедника. Не в римской – в сегодняшней глобальной цивилизации, где так много людей, семь миллиардов людей, которые перестали ощущать себя разными, места, где много разных видов животных, – одна из главных ценностей. Символ того, что этот разлагающийся мир еще не разложился до конца, этот истончающийся мир еще не истончился окончательно, этот мир, почти ссохшийся до состояния «ткни – рассыплется», до такого состояния еще не дошел…
В Шварцвальдском заповеднике большое разнообразие ландшафтов, большое разнообразие видов: косули, лисы, рыси, кабаны, совы… Есть и совсем для Европы редкие: глухари, трехпалые дятлы… Животные в глобальном (а может, сказать: вообщеземном?) смысле не глупее, наверное даже, умнее человека. Вон в свое время сухопутные игуаны через тысячу миль в шторма и штили плыли из все худшеющей для них Америки, на бревнах и кустах плыли в свою землю обетованную – на Галапагосские острова. И доплыли. И неплохо там на многие столетья устроились… В Шварцвальдский заповедник из соседних мест приходят те звери, которых в этих местах никогда не было. Никогда в Шварцвальде не было диких лесных котов. Как прослышали, что здесь заповедник, – стали приходить. Возможно, из Швейцарии…
Петеру знать об этом лучше, чем кому-либо. Петер Стакельберг – лесник. Последние 20 лет, – из своих почти пятидесяти, между прочим! – он служит в Шварцвальдском заповеднике лесником. Осенью руководит лесозаготовкой: сегодня мода на все естественное, на деревянные дома, на печки с дровами. Зимой руководит в этих местах охотой: съезжаются на нее в Шварцвальд охотники не только со всей Германии – со всей Европы, бывают и американцы. Охота на кабана вообще не имеет квоты на отстрел. Здесь красивая охота на кабана: гул рожков, собаки в оранжевых жилетках гонят зверя точно к тем кустам, где сосредоточенно стоит, как древний воин, подняв лук… да нет, конечно, – ружье хорошей марки, с оптикой, четко и правильно и красиво одетый охотник… Между прочим, не всегда мужчина, все чаще – женщина. Отстрелит зверя, и лишний раз возрадуются местные фермеры. Кабанов в Шварцвальде всегда было так много, пахотных земель так мало. Кабаны здесь всегда объедали фермеров, травили почем зря их поля и огороды… Но если Петер заметит, что кабаньих следов на их тропах становится подозрительно мало – кабанью охоту на своем участке запретит. Точнее, на время остановит…
На косулю надо брать лицензию и квоту. Немало платить. Косуля не так вредна людским посевам и лесным растениям. Она красивей кабана…
Весной Петер сажает деревца…
С рыжеволосой Софи Петера познакомил зоолог Георг («Георг – тоже простое имя… Но, – черт возьми! – не такое же как у меня совсем простое!»). В свою очередь, Петер познакомился с Георгом по работе. Биологи из города мониторили в заповеднике лис. Между прочим, лис на свете не так уж и мало. Несмотря на то, что мех рыжей лисы во все века, в особенности в Европе, считался большой материальной ценностью: шубы из лисы носили не только вельможи средней руки, но и короли, отсюда лиса всегда желанная добыча для охотников, – но! – лисы плодились и множились, прятались от этих охотников во все века довольно успешно. Их численность никогда, наверное, до каких-то критических отметок не падала. Сегодня лисы по численности на всей планете превосходят своих родственников волков. Точно. Это Петер знает точно…
Биологи из города хотели описать всех лис в заповеднике буквально поштучно. Поэтому все время мучили, отвлекали от работы лесников: где? Какие тут лисьи особенности? Чуть ли: по каким поваленным деревьям любят по ночам ходить?
Петер поначалу злился: вы мне платѝте за советы, за каждый по десятке, тогда… Ведь на цеховой солидарности долго ездить нельзя…
Но именно Георг Петеру понравился сразу. Он сам не понял почему… Скорее всего, Петер увидел в Георге самого себя. Такого, как если бы он родился в городе, а не в деревне, учился бы в городской школе, потом в университете… И стал бы профессором, а не лесником… И не был бы таким угловатым и слегка угрюмым… И носил бы не такое совсем простецкое имя… Георг тоже простое. Но ведь… Не совсем же в качель простое!…
Петер через неделю знакомства даже пригласил Георга к себе домой попить пива, ну и поесть… не черных аистов, конечно, – глухарей – но зато приготовленных его Эльзой! Вся деревня знает, что лучше всех в округе глухарей готовит Петерова Эльза…
Она совсем растолстела. Как будто та Эльза, что была лет 20-25 назад, сейчас… оплыла, как свеча. Только со всех сторон, обильно – и не уменьшаясь в росте, конечно. И лицо уже у нее. Лицо, не личико. Личико было когда-то, его целовать… – как цветок…
Но она – весела, добродушна, радушна. Хорошая жена. Дом на ней, дети на ней. Он с раннего утра до позднего вечера воюет на своих лесных фронтах, Эльза обеспечивает тылы…
Георг хороший собеседник. Умел в разговоре. Говорит вроде бы ерунду, но – весело подкидывает дровишки в саму печь беседы, чтобы она горела. Беседа как таковая. Не важно, о чем. Им ведь не бизнес на пару открывать, просто за пивом и дичью вечерок провести…
Но в один момент Георг, словно в ту печь простого разговора ведро воды плеснул, и одновременно Петера обухом по голове …
— Слушай, я тут одну лису видел, неподалеку от твоей деревни, между прочим, так она, по-моему, совсем не пугливая. Днем было. Представляешь, видать, меня издалека на тропе услышала, но не убежала. Стоит, ждет, кто покажется. Увидела – стоит. Смотрит. Оценивает. Я близко, конечно, не подхожу, резких движений не делаю. Но – говорить с ней начал. Так и так, мол, фройляйн, я – такой то, занимаюсь тем-то, приехал оттуда-то. Даже пару комплиментов ей сказал, представляешь! Глаза у вас, говорю, бесподобные! Ну а о платье и речи нету! Шикарное у вас платье! Она стоит, слушает, ушками поводит.
Петер на это ничего не сказал, так, промычал что-то неопределенно. Но почувствовал какой-то удар. Какой-то жар изнутри к лицу пошел. Он уже не мог слушать остальную болтовню Георга… Скоро расстались…
Через пару дней тема лисы все еще Петера не отпускала. Сидела не в голове даже, а где-то в груди. Стало невмоготу. Петер тогда прямиком к Георгу. Сразу без обиняков: где ту лису видел? Покажи!
Тропа здесь относительно широкая. Вся местность, как часто в предгорьях, неровная, в холмиках, ручей неподалеку, деревья старые, высокие, подлеска почти нет…
В тот раз лису не увидели…
Петер увидел ее через три дня. Она стояла на тропе и пристально на него смотрела. Петер мог поклясться: она ждала его!
Он смог только вымолвить: «Ну здравствуй». Стояли, смотрели друг на друга. Она на тропе, чуть боком к нему, глубоко снизу вверх смотрит, но – как человек. Независимый, гордый, что-то, кого-то ищущий. Он между старыми деревьями, словно на фотографии застыл, центр тяжести чуть впереди, как бы в застывшем шаге, шелохнуться боится, а смотрит со своего верха на лису… не как охотник, исследователь, взрослый, умудренный опытом мужчина, а… как ребенок, ищущий чуда…
Это было летом. В июне. Прекрасное время в Шварцвальде!
В следующий раз он хотел захватить к ней куриную лапку… И почти сразу понял… неуместность этого.
Они встретились так же – утром, часов в шесть, почти на том же месте. Она позволила подойти к себе ближе. Он, что-то ей говоря, подошел уже шага на три к ней, как она, кокетливо помахав хвостом, как бы извиняясь, что ей нужно по делам, – не убежала, ушла…
И в третий день они встретились. И в четвертый. Завидев его, она тявкнула, как собачка… Нет, именно как лисичка. Они теперь уже немного погуляли, прошлись вдоль ручья. Шагов семь-восемь. Его шагов… Затем она остановилась. Подняла на него взгляд. Две крупные черные бусины зрачков. Вокруг них зеленовато. В рыжей шерсти на голове довольно много черной ости. С конца мордочки до конца ног… нет, лап, конечно, – пушистый белый овал… Ушла как бы не прощаясь…
А в следующий раз ее не было. Он уверял себя, что не волнуется. Ходил все же в местах предыдущих встреч, забирая дальше, левее, правее… Уговаривал себя, что ему просто любопытно. Что в лесу от него, лесника со стажем, еще много тайн. Что могут быть вот такие смелые дикие животные, такие, желающие общения – человеческого общения… Что тот эксперимент, что он уже провел… Эксперимент? Он осекся в своем внутреннем монологе. Так что это? Почему он ходит по лесу и переживает, да – переживает, не надо себе врать…
На шестой день она заявилась как ни в чем не бывало. Правда, выше по ручью. Как-то деловито затявкала. Петер не сразу понял, что она приглашает его пройти за собой куда-то… Пошел за ней… Под одним из старых деревьев лежала тушка глухаря с оторванным крылом, разбросанными вокруг перьями и пухом… Петер не знал, смеяться ему или плакать… Она его… угощает?
Он стал ходить к ней каждый день. Рано утром, а часто и поздно вечером.
Он стал звать ее Софѝ. Ей нравилось.
Они гуляли по лесу. Разговаривали… Нет, ну говорил, конечно, только он. Но – как она умела слушать! Это не объяснимо. Это нельзя описать… Она шла рядом, когда он говорил про что-то. Про чудака канадца, который приехал в Шварцвальд без ружья, но с дорогущей фотоаппаратурой для ночной съемки, и не попросил, а приказал даже, грубо и агрессивно, не только его ни разу нигде не сопровождать, но не давать ни единой консультации, ни одного самого завалящего совета, ни намека! – куда и как идти искать объекты своих съемок: летучих мышей, сов, барсуков, диких котов… Петер говорил про своих взрослых детей – предпринимателей, блин! – обалдуев, набравших в банках кредитов, в чем практически и выражается всё их, Гюнтера и Карла, «предпринимательство». При слове «Гюнтер», – наверно, ей очень понравилось слово, его звук, – Софи как-то радостно тявкнула…
Она не каждый день приходила, не каждый. И всякий раз в таких случаях он в той или иной степени волновался. А иногда приходила уже в восьмом часу, когда он должен уже быть на службе. Он мог тогда уделить ей минут десять, потом извинялся, отходил от нее медленно… а потом сломя голову бежал на работу…
А однажды, было дело… он… проспал… Ну ни один человеческий организм не выдержит такого малого количества ежесуточного сна на протяжении стольких недель!
После этого они встретились только дня через два… или три. Кажется, она простила.
Петер, казалось, перестал сам себя понимать. В своих четко проговариваемых внутренних монологах, наконец, он сам себе сформулировал, что его почти ежедневные встречи в лесу с лисой – это часть его службы. Работа. Только сверхурочная и не оплачиваемая. Не за страх, а за совесть. От любви к профессии. От выработанной двумя десятилетиями привычки… точнее, манеры… Да нет, от осознания к третьему десятилетию службы, что он не работает, а несет миссию. Поэтому не нуждается ни в приказах, ни в советах, ни в министерских методиках, что, как, зачем ему в лесу делать… Вон несколько лет назад они с Эльзой и детьми взяли из лесу, приютили в доме больную косулю. Кормили, поили, лечили… развлекали. Косуля жила у них полгода – с октября по апрель. Потом как ни в чем не бывало ушла в леса. Несколько недель Петер ее не видел, забывать о ней стал… А в один прекрасный день она подошла к их – особой шварцвальдской архитектуры – немножко похожему на восточную пагоду, с крышей-колпаком, но балконами по периметру, дому, подошла точно к тому сарайчику во дворе, где жила… Её покормили… Еще приходила. Даже пила молоко из бутылочки…
«Это миссия, – говорил себе Петер. – Есть легенда, что когда-то давным-давно настоящие люди из шварцвальдских селений могли приходить в лес и разговаривать с настоящими шварцвальдскими зверями. И просить у них какой-то помощи. Или услуги. А шварцвальдские звери могли иногда приходить в шварцвальдские селения и разговаривать с людьми и просить у них какой-то помощи. Или услуги… В конце концов, – вздыхал Петер, – гуляют же люди по утрам и вечерам с домашними собаками! Кто запретит мне гулять по утрам и вечерам с лисичкой из лесу?!… Или я – седина мне в бороду, бес в ребро… просто в нее влюбился?»
Однажды Петер и Софи встретились на их тропе. Вечером. Как всегда поздним. Уже почти ночью. Увидев его, она почти сразу прилегла. Ему не надо было ничего объяснять. Она была очень уставшей. Была какая-то особо трудная и, конечно, безуспешная охота. Изматывающая. Софи лежала, положив голову на лапы, Петер охраняющей скалой стоял над ней. Кажется, Софи заснула. Но вот вдали по тропинке кто-то пробежал. Сородич Софи лис, барсук – не важно. Она насторожилась, встала… Так повторялось несколько раз… Наконец, она заснула окончательно. Петер стоял возле нее… Рядом с ней… Над ней… С ней.
У Софи был немножко вздорный характер. Мало сказать, что график встреч из них двоих нарушала почти всегда только она. Могла спокойно – действительно со стороны только и скажешь: собачка на прогулке с человеком, – идти с Петером по тропе, но вмиг куда-то сорваться, причем не насовсем, а обиженно затявкать в спину Петеру тогда, когда он, устав ждать, когда она набегается, уже шел домой.
А однажды ни с того ни с сего повела его к своим сородичам – на ямы за холмом от их тропы. Стайные лисы юмора Софи не поняли: обтявкали Петера, в боевую стойку прижавшись к земле, показали ему свои ощеренные, с черными нижними деснами пасти и нехотя разбежались, явно злобно наблюдая за ним откуда-то неподалеку, ожидая пока он уйдет…
Осенью Софи полюбила фотографироваться… Вначале не приняла фотоаппарат на дух. Когда Петер навел на нее какую-то черную корягу с выступающим из нее толстым суком-обрубком, она вначале резко дернула головой, дескать, не поняла, это чё у нас такое?! Потом отошла к дереву… да всё же, прямо сказать, спряталась за дерево…
Но постепенно привыкла. И даже как бы полюбила фотографироваться. Девушка есть девушка: специально для фото примет такую вычурную позу, которую в обычной жизни не принимает. Например, у Петера есть фото, где Софи стоит столбиком у дерева, левую лапу высоко на это дерево и кокетливо, одними коготками за него уцепилась, а правую лапку с изящным изгибом вниз, головка каким-то контрапунктом вверх и чуть назад, глаза грустные, но и… глубокомысленные, что ли…
Софи пропала в декабре. Вообще-то гон у лис двумя месяцами позже…