14 октября — день рождения Григория Пруслина
Если бы кто-то рассказал мне эту историю, или бы я прочитал о ней, то, честное слово, не поверил бы, что это не выдумка. Но мне не надо сомневаться.… Потому что все это произошло со мной…..
В институте я учился в городе Туле. В Тульском механическом. Это был хороший институт, но до поступления я не знал не только о нем, но мало что вообще об этом городе. О том, как судьба занесла меня туда, можно написать отдельный рассказ. Впрочем, почему «можно»? Он уже написан мною и если этот вопрос кого-то интересует, то он может прочесть мою повесть «Тринадцатый месяц в году», одна из глав которой так и называется «Мои институты» (Или, в другом варианте, — «Вы не достойны…»).
Но в данном случае речь пойдет о другом, и читателям достаточно лишь знать, что я получал инженерное образование именно в Тульском механическом. Как тогда было заведено, начиная со второго курса, мы каждый год ездили на месячную производственную практику на лучшие заводы страны. Вот как раз после второго курса нашу группу и послали на Харьковский тракторный завод.
Завод был, безусловно, одним из гигантов советского машиностроения. Сколько там было цехов, сейчас и не скажу, за давностью времен, просто не помню. Да и тогда, во время практики, вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Помню только, что за месячный срок практики мы работали последовательно в трех цехах по декаде в каждом. Сначала в литейном, потом в кузнечном и, заключительно, в механическом. Вот в нем-то и началась эта история, о которой я и решил вам рассказать.
Каждый цех на Харьковском тракторном сам представлял из себя целый завод. И по объему выпускаемой продукции, и по размеру корпуса, и по количеству людей, работавших там. И естественно, что в каждом цеху была своя столовая, куда мы и ходили обедать. Рабочих в механическом цеху было много и, хотя их обеденное время было одновременно, пропускная способность столовой была большой. Там стояли несколько десятков металлических 4-х местных столиков на тонких ножках, за которые рабочие, взяв на раздаче подносы с обедом, садились, не снимая спецодежды. Для сокращения обеденного времени и увеличения пропускной способности столовой, деликатесов там не бывало, а кормили, так называемыми, комплексными обедами. Не мудрствуя лукаво, такой обед состоял из салата или винегрета, первого блюда — супа или борща, мясного второго и компота из сухофруктов на третье. Все эти блюда, кроме компота, конечно, заранее раскладывались и разливались в металлические миски, которые к приходу обеденной смены выстраивались на стеллажах и постоянно добавлялись. Так что на получение такого обеда требовалось минимальное время, тем более, что с деньгами у кассы возни не возникало, поскольку рассчитывались купленными заранее талонами.
Как раз в тот день, когда мы начали работать в механическом цехе, во время обеда и произошло начало той истории.
Отправной точкой можно назвать ситуацию со столовыми приборами. Вернее, с ножами. Их, ножей, вообще было мало в той рабочей столовой. Куда-то они там пропадали или их в принципе не запасали, считая, что котлеты, тефтели, биточки, что давали на обед, вполне можно было есть без ножа одной вилкой, а то и ложкой, которые навалов лежали в тазах у кассы. Но в очень редких случаях, как, например, в тот день, на обед нам дали эскалоп. Согласитесь, красивое кулинарное название, хотя в реалии это был кусок жирной свинины, сала на котором было гораздо больше, чем мяса. И в этом случае нож был бы очень желателен. Не рвать же мясо зубами. Обычно обедающие в поисках ножа обращались к уборщицам, что собирали со столов на тележки грязную посуду. Но те лишь отмахивались и посылали нас искать себе этот инструмент самостоятельно.
В тот раз с салатом и супом я справился успешно и стал озираться в поисках ножа. Мне повезло. Я сразу увидел его, лежащего на соседнем столе у девушки, сидящей ко мне спиной. Судя по тому, что она допивала компот, нож у нее уже освободился. Я подошел к ее столу и спросил: «Извините, можно ваш ножик?». Девушка обернулась и посмотрела на меня такими синими глазами, что я моментально забыл и про нож, и про эскалоп, и вообще про все на свете. Наверное, это так отразилось на моем лице, что она засмеялась и протянула нож мне. Пробормотав «спасибо», я вернулся на свое место, а она встала и направилась к выходу из столовой. По дороге девушка пару раз обернулась, одарив меня бесподобной улыбкой, и скрылась за дверью. А я так и остался сидеть над миской с эскалопом и с ножом в руке.
Наверное, только чудом после обеда я не попал во фрезерный станок, на котором работал в цеху, потому что все мысли мои были о той девушке из столовой, одарившей меня ножом. А перед самым концом смены я вдруг испугался, что вообще не смогу больше встретить ее, поскольку не знал не только где она работает, но и в котором часу работу заканчивает. Не мог же я, сами понимаете, бегать и искать ее по всему огромному механическому цеху. Единственной возможностью найти ту девушку было не пропустить ее после смены у проходной. Не помню, выполнил ли я дневную норму по фрезеровке противовесов к коленвалу тракторов ДТ-54, что входило в мои рабочие обязанности. Но помню, что с первой секундой гудка об окончании смены, едва смахнув стружку со станка, я помчался в бытовку, по-быстрому принял душ, переоделся и, наверное, раньше всех выскочил из проходной, что была ближайшей к нашему цеху. Вообще-то проходных на заводе было много, но я не сомневался, что девушка будет выходить именно здесь, поскольку ее обед в нашей столовой говорил о том, что она работает именно в механическом цеху.
Я выскочил из дверей проходной и постарался занять такую позицию, чтобы, с одной стороны, не мешать выходящему людскому потоку, а с другой стороны, не пропустить ту, которую искал. Не знаю, в чем там было дело, но прошло довольно порядочно времени, а я так и не увидел ее среди выходящих со смены. Испугался, что пропустил, но мне ничего не оставалось, как дождаться выхода всех рабочих.
И наконец, когда людей осталось уже совсем мало, я увидел выходящих из дверей трех девушек, среди которых была и она. Странное дело, но она тоже сразу увидела меня, улыбнулась своей бесподобной улыбкой, что-то сказала своим спутницам и, отделившись от них, направилась в мою сторону. Я шагнул ей навстречу, а она подошла ко мне, засмеялась и сказала: «А я почему-то так и знала, что вы будете меня ждать». И протянула мне руку: «Любовь». Все мое напряжение моментально улетучилось, я в ответ улыбнулся ей и ответил: «Ага, с первого взгляда! Как вы догадались?» и взял ее маленькую теплую ладошку. Она расхохоталась и, не отнимая своей руки, возразила: «Да нет, это меня зовут так — Любовь, Люба. А вы что решили?» Я рассмеялся ей в ответ и тоже назвал себя: «Дмитрий». «Ну, как официально» — улыбнулась она опять. «А как вас лучше звать Дима, Митя? Можно я буду вас звать Митей, а то Дима очень уж избито». «Ну, Митя, так Митя, — согласился я. — «Зовите, как вам нравится».
Мы стояли у проходной и люди уже не выходили со смены, видно, и последние ушли. И я вдруг обратил внимание, что до сих пор держу Любину руку в своей, а она и не старается отнять ее у меня. — Вы спешите? — наконец, спросил я, не придумав ничего умнее, — куда вы сейчас собираетесь?
— Да нет, никуда я не спешу, — улыбнулась она, — а вы хотите мне что-то предложить?
От неожиданности я просто растерялся, ибо заранее не знал, удастся ли мне встретить эту девушку, а поэтому и планов никаких не имел. Но она вопросительно глядела на меня.
— Знаете что, — наконец, сказал я, — а давайте поедем в город, а уж там что-нибудь придумаем.
— Я согласна, — ответила она и мы, держась за руки, что было совсем уже необычно для двух только что познакомившихся людей, пошли к трамвайной остановке, поскольку Тракторный завод находился на окраине, и в сам Харьков можно было добраться лишь на трамвае.
Наша заводская смена кончилась не поздно, где-то часа в 4 дня, поэтому времени у нас было достаточно. Но оно пролетело так быстро, что мне хотелось продлить его как можно дольше. Мы с Любашей как-то сразу потянулись друг к другу, сразу перешли на «ты» и много чего успели рассказать о себе. Я узнал, что на тракторном она на практике со своей группой из Москвы, из МВТУ имени Баумана. Что будущая специальность ее точно такая же, как у меня. Да и многие другие интересы у нас совпадали.
Она была москвичкой, жила с родителями и сестрой недалеко от зоосада. (Хотя мне это не говорило ничего). Любила театры, книги, занималась художественной гимнастикой. Надо же, и это было для нас общим. И я любил театры (хотя в Туле их, конечно же, нельзя было сравнивать со столичными), любил читать книги, и даже гимнастикой занимался. Естественно, не художественной, а спортивной.
На наше счастье в Харькове мы жили в соседних домах, в двух корпусах одного и того же общежития от тракторного завода. В другое время там размещалось ихнее ПТУ, но сейчас на лето ПТУшники были на каникулах, а в их комнатах жили мы, студенты-практиканты из разных городов.
Когда, как говорится, усталые, но довольные, мы с Любашей подошли к нашему общежитию, время было около полуночи. Не знаю как ей, а мне совершенно не хотелось уходить от нее и когда она пошла к своему подъезду, на прощание подняв руку и пошевелив в воздухе пальчиками, я остался сидеть на скамейке во дворе и просидел там, не глядя на часы…
А назавтра было воскресенье. Единственный выходной в неделе в то время. И мы по договоренности с Любой встретились у этой самой скамейки в 10 утра и провели вместе целый день. Сейчас я уже и не помню, что мы делали тогда, куда ходили, о чем говорили. Но опять, где-то около 12 ночи нам надо было расставаться на том же месте.
Или потому что я был тогда молодой, или потому что рядом со мной была она, я совершенно не чувствовал усталости. И, наверное, смог бы прогулять до утра. Но я видел, что Люба устала, и решил отпустить ее спать.
— Ну, ладно, Любаш, — сказал я ей, неохотно отпуская ее руку, — измучил я тебя… иди, отдыхай. А завтра встретимся. На нашем месте в обед, в столовой за нашим столиком.
Но она почему-то не пошла и улыбнулась мне какой-то виноватой улыбкой. — Нет, Митя, — тихо сказала она. — Ничего не получится. Завтра наша группа возвращается в Москву. Закончилась наша практика. В час дня уже поезд.
Ее сообщение обрушилось на меня как ушат холодной воды. Слова застряли в горле.
— Как уезжаете, — выдавил я из себя, — почему закончилась?
— Что же делать, Митенька? — она взяла меня за руку. — Что же делать? Все кончается, вот и практика кончилась…
— Подожди, — чуть не закричал я, — как это? Почему же ты мне говоришь об этом только сейчас?
— А знаешь, — она говорила тихим голосом, почти шепотом, но я мог разобрать каждое слово. — Когда вчера я увидела тебя у проходной, когда ты взял меня за руку, я сразу и решила не говорить тебе ничего, чтобы не испортить те два дня, что судьба дала нам. Ведь, скажи, они прошли у нас замечательно. И я бы с удовольствием осталась еще здесь с тобой, но не все делается так, как мы хотим. Не обижайся на меня, пожалуйста…. И подожди минутку…
Любаша убежала от меня в подъезд, но буквально через пять-десять минут вернулась.
— Вот, это тебе — сказала она, протягивая мне небольшую фотографию, размером с открытку. Извини, другой нет, да и эта оказалась у меня здесь случайно. Но все-таки это тебе на память обо мне. Там сзади есть мой телефон. Будешь в Москве, позвони обязательно. А ты ведь в общежитии живешь, так что я не смогу тебе позвонить.
Любаша приподнялась на носки, поцеловала меня в щеку и медленно-медленно с неохотой побрела к своему общежитию.
Совершенно оглушенный я остался сидеть на лавочке, держа в руке фотографию. Во дворе было темно и я смог рассмотреть ее только тогда, когда вернулся в общежитие. На фотографии Любаша стояла в пол-оборота у окна. На руках ее разместилась полосатая кошка, а рядом на подоконнике стоял кактус с распустившимся цветком.
Назавтра за обедом я сел за наш столик, хотя понимал, что она не придет и может быть в это самое время она садится со своими ребятами в поезд, чтобы уехать от меня навсегда. Не знаю почему, но я был в этом уверен.
Через неделю закончилась и наша практика, мы вернулись в Тулу, а еще через пару недель начался очередной семестр уже на третьем курсе. Навалилось много работ, помню, были проблемы и с жильем. Поскольку я был не туляк, первые два курса жил в студенческом общежитии, а на третьем курсе мне его почему-то не дали. Но дело не в этом. Как бы ни был я занят, чем бы ни была забита моя голова, но мысли о Любе, о девушке, с которой я и был — то знаком всего полтора дня, ни на минуту не покидали меня. Я четко видел перед собой и ее синие глаза, и бесподобную улыбку, слышал ее голос, который нельзя было спутать с другим. Конечно, я был уже не мальчиком, мне было 20 лет и девушки у меня были, еще даже в школе. Но такой, как Любаша у меня не было никогда. И я был уверен, что и не будет. Теперь любую девушку я сравнивал только с ней и сравнения эти были не в их пользу.
Часто вечером, уже лежа в постели, я думал над тем, как же все устроила судьба, что меня из Тулы послали на практику именно на харьковский тракторный и что Любашину группу из Москвы послали тоже туда и в то же время. И что мы встретились с ней в столовой. И что в этот день на обед был эскалоп. И что мне понадобился ножик, и что именно Люба имела этот ножик и сидела за соседним столом. Одно звено из этой цепочки можно было вынуть и тогда она рассыпалась бы вся, и я не то что, не встретился с ней, а даже и не представлял бы о ее существовании. А сейчас ее карточка с кошкой и кактусом лежала у меня в тумбочке около кровати, и не было дня, чтобы я не смотрел на нее.
….Шло время. Прошло три года. Я окончил институт и был направлен на работу в далекий город Новокузнецк, на завод. За это время мне так и не удалось связаться с Любой. Один раз, еще участь в институте, будучи проездом в Москве, я безуспешно старался дозвониться по телефону, написанном на обороте фото. Никто по этому номеру не отвечал. Возможно, никого из их семьи не было в Москве в это отпускное время.
На заводе я отработал еще два года, но все больше и больше мне хотелось перебраться из Сибири в Москву. В то время для этого было два пути. Первый — жениться. Я бы и женился. Но только на Любаше, другие варианты я даже не разбирал. Но это было из области фантазии. Второй путь был поступлением в аспирантуру одного из московских институтов. Что я успешно и совершил, став аспирантом МИХМа — московского института химического машиностроения. Скажу честно, хоть прошло столько лет после моей харьковской практики, но первое, что я сделал, получив место в аспирантском общежитии, это — позвонил по тому номеру. И хоть он практически стерся с карточки, поскольку я носил ее всегда с собой под обложкой паспорта, но я помнил его наизусть. После нескольких неудачных попыток я решил, что вероятно, что-то изменилось у них там. Да и к тому же, честно, я был далеко не уверен, что через столько прошедших лет у Любы осталось отношение ко мне, подобное моему. И я прекратил звонить, но карточку из паспорта не вынул.
Прошло еще три года. Я закончил аспирантуру, но диссертацию, правда, еще не защитил, рассчитывая это сделать, уже работая в одном из НИИ по моему профилю. И опять бежало время. Пролетели еще год-полтора. И вот однажды, читая «Вечернюю Москву», я обратил внимание на объявленный конкурс на юмористический рассказ. Желающие должны были написать рассказ под псевдонимом и послать его заказным письмом в редакцию. После объявления итогов конкурса победители должны были принести в редакцию второй экземпляр присланного рассказа и квитанцию с почты.
К тому времени, я, как говорится, баловался этим делом, но рассказы мои дальше студенческой и заводской многотиражки не пробивались. А здесь я решил попробовать. Буквально за пару дней я написал юмористический (как мне казалось) рассказ и, соблюдая условия конкурса, послал его в редакцию. Как я узнал уже потом из газеты, количество участников конкурса было далеко за четыре тысячи. И тем более было удивительно, что среди победителей я увидал свою фамилию.
Стоит ли описывать мое настроение, с каким я пошел в редакцию «Вечерней Москвы». В указанном кабинете мне навстречу поднялся высокий худощавый человек, Виктор Александрович Марьяновский, заведующий отделом фельетонов. Узнав причину моего прихода и мою фамилию, он улыбнулся, пожал мне руку, поздравляя с победой, и сказал, слегка заикаясь: «По-оздравляю, старик. О-отличный рассказ. Теперь значит так. Завтра все победители в 3 часа собираются у главного редактора. Сможешь прийти?
— Смогу, — улыбнулся я ему в ответ. — Как по такому поводу не прийти?
И мы распрощались до завтра. А назавтра в кабинете Семена Давидовича Индурского собрались кроме него, Марьяновского и редакционного фотографа все шесть победителей юмористического конкурса. Один — первое место, два — вторых и три — третьих. Первое место, как помню, занял товарищ Иванов. Мне же присудили одно из вторых, и по этому поводу я даже шутил, что я в Москве теперь самый юморной после Иванова.
Все уселись за большим круглым столом. Фотограф сфотографировал персонально каждого из нас. (Назавтра в газете были наши лица). Редактор поздравил нас с победой и вручил конверты с денежным вознаграждением, которое хоть и было небольшим, но для нас существенным.
Среди победителей был симпатичный молодой человек, которого представили, как Владимира Владина и с которым у нас как-то сразу завязался контакт. И когда мы вышли из редакционных дверей, то решили «обмыть» нашу литературную победу. Подробности, сами понимаете, роли не играют. Пошли мы с ним в кафе «Театральное» напротив МХАТа и, по-моему, оставили там обе наши награды целиком. И завязали между собой дружбу.
Буквально на следующий день Володька пригласил меня к себе. Он был москвичом, жил на Лесной улице вместе с женой Аллой и маленьким сыном, тоже между прочим Володей. Мне сразу понравилось у них. И квартира, и пацан Вова и жена Алла. Чтобы как-то занять меня, пока Алла накрывала на стол, Володя дал мне для просмотра большой семейный альбом. Я листал его, разглядывая незнакомые лица, а он, сидя рядом, объяснял, кто есть кто.
И вдруг свет померк у меня в глазах. На очередном альбомном листе была приклеена фотография.…На ней у окна стояла Любаша (моя Любаша!) с полосатой кошкой на руках и с кактусом на подоконнике. Наверное, у меня стало такое лицо, что Володька спросил с испугом: «Что с тобой?»
А у меня не было слов что-то сказать или спросить. Я только молча уставился на эту фотографию. — Кто это? — наконец выдавил я. — Это? — переспросил Володя. — Так это же Любочка, Алкина сестра. Да ты ее не знаешь.
— Знаю, — тихо сказал я, — как раз ее я знаю. Мы с ней вместе на практике в Харькове были, уж и не помню, сколько лет назад.
— Ну да, вроде была она в Харькове, Алка рассказывала. А у тебя что, с ней что-то было?
Не отрывая глаз от Любиной фотографии, я ответил, вздохнув: — Нет, не было у нас ничего, если не считать, что я ее уже столько лет забыть не могу.
Я кинулся к своему пиджаку, висевшему на стуле, достал оттуда паспорт и вытащил из-за обложки такой же снимок.
— Откуда он у тебя? — поразился Володька.
— Так она мне и дала его там, в Харькове.
— И ты его носишь в паспорте? — у Володьки расширились глаза. — Ничего себе…забыть ее не можешь? Она действительно классная девочка!
— Представь себе, не могу, не смейся только. Я и не женился до сих пор, потому, что не нашел такую же. А знакомы мы были, не поверишь, всего-то два дня.
Володька смотрел на меня, раскрыв рот, а я чуть ли не схватил его за грудки.
— Володь, где она, я должен ее увидеть!
Он опустил глаза, словно был чем-то виноват передо мной. — Знаешь, старик, не обрадую я тебя. Нет ее в Москве. Три года уже как нет. Вышла она замуж, дочка у нее и в Америку они уехали. Звонит Алке иногда, но редко.
От всех этих новостей, обрушившихся на меня, я стал как в нокдауне. И опять подумал о том, что как все-таки играет судьба. Надо же было нам с Владиным выиграть конкурс среди четырех тысяч конкурсантов. Надо же было, чтобы из всей Москвы Володька выбрал себе в жену Алку, и чтобы Любаша оказалось ее родной сестрой. И надо же было случиться так, чтобы Володька стал показывать мне свой семейный альбом. И через столько лет, городов и событий это кольцо замкнулось.
Нет, я говорил уже вам в самом начале, что если бы эту историю я где-то вычитал или мне ее кто-то рассказал, я бы точно не поверил. Но это было со мной.
-х-х-х-