ШУРОЧКА
Анатолий Попелюхин Позвонить Добавить участников
21 дек. 2015
Шурочка! Спасибо ТЕБЕ за вчерашний вечер. Весь день под впечатлением, и даже ночь! Просыпался несколько раз, вспоминая «неповторимый облик твой». Что-то давно забытое или несбывшееся переполняло меня… Помнишь: «И грустно я так засыпаю, И в грезах неведомых сплю». Прости, что начудил вчера. Чуть не разлил шампанское, столько болтал… А как же иначе быть рассеянному, лирически настроенному существу?
Как этот миг, о дорогая,
Прекрасен был!
Рукой твою ладонь сжимая,
Я говорил…» (Гюго).
Заметил, как ты смотрела на танцующих. Надо было решиться и пригласить тебя, но я совсем разучился вести себя с дамами и, кажется, разучился танцевать. Во всяком случае, боялся совершить еще одну неловкость, запнуться или не попасть в такт… Прости, что во время брудершафта пролил вино на твое платье. Надеюсь, оно не испорчено совсем? Мама говорит, надо было посыпать это место солью. Может, не поздно еще?
Шу-ро-чка! Мое имя он произносит так ласково, как говорил его только дядя Витя… И голос на дяди Витин похож, такого же мягкого приятного тембра.
Больше никто Шурочкой меня не называл. Даже для мамы, пока не выросла, всегда была только Санькой, словно родилась мальчишкой!.. Говорят, со средними всегда так: родители больше любят младших или старших. А меня угораздило родиться средней… Один дядя Витя больше всех любил именно меня. Всегда приносил какие-то сладости и кричал с порога: «Ну, где тут моя любимица»? Конфеты, конечно, доставались и Светке, выходившей из своей комнаты, и ковылявшему на шум маленькому Алеше, но в первую очередь — мне… Меня первую он подхватывал и прижимал к колючему свитеру, от которого вкусно пахло душистыми папиросами, а после подбрасывал вверх… Мама смеялась: «Осторожно, братишка, уронишь!» Но и она знала: дядя Витя не может меня уронить.
В пятом классе я отрастила косу. Зря: все уже привыкли звать меня Санькой.
Даже муж называл так: Саня, Санька и изредка Санечка. Это неудивительно: мы росли вместе, учились в одном классе, и он часто у нас бывал. Удивительно, что после всего этого он меня все равно не понимал! А ведь ухаживал… Когда приходил свататься, принес цветы. И когда из армии пришел, тоже — вся библиотека выбежала смотреть, как мы целовались. Куда все девалось? Потом все пошло наперекосяк: пил, грубил и совсем не считался со мной…
Нет, Анатолий Сергеевич не будет грубить — просто не сможет! Он такой мягкий и деликатный. Толя! Теперь можно назвать его так, после того, как мы выпили вчера на брудершафт. Черт с ним, с испорченным платьем!
… Даже рука у него как теплая мягкая варежка! Когда вышли из ресторана и он взял меня за руку, портье так посмотрел на нас! Пыталась отдернуть руку, а он не отпустил. Сжал крепче, а потом расслабил ладонь и снова легонько сжал…
Ай, ну и пусть! Недавно вообще видела, как по улице шли бабушка с дедушкой, держась за руки. Тогда меня это удивило, а сейчас нет. Нам всего-то по сорок с хвостиком, и теперь я знаю: у души нет возраста. Значит, могу любить его до старости лет!
— Да-да, мама, я иду! Ну, не ворчи, пожалуйста, куплю тебе масло и яйца! Господи, да магазин возле дома и до десяти работает. Ну, прогрей пока духовку…
Анатолий Попелюхин Позвонить Добавить участников
2 апр 2015
Привет, Шурочка! Как твое настроение и самочувствие? На какой отметке состояние «по Цельсию или Кельвину»? Чего достигла, над чем трудится душа в это ненастное время года?
На моей улице после возвращения в институт и вынужденной разлуки с тобой преобладают серые краски. Дождь и одиночество нагоняют тоску и одновременно располагают к работе. Диссертация успешно продвигается, осталось совсем немного — и мы отпразднуем ее защиту вместе: ты, мама и самые близкие друзья.
Когда мои мысли не заняты проблемами рефлексивных глаголов, я вспоминаю тебя, и это вносит в жизнь мою живую эстетику, возвышение над бытом. В деталях вспоминаю наш первый разговор в библиотеке, наши прогулки, первый и особенно последний вечер, когда мы гуляли с тобой. Ощущения, как у Виктора Гюго: «Часы блаженные летели… Любовь моя, Ты помнишь эту ночь в апреле, как помню я?»
Вспоминаю и то, как раньше я наблюдал за тобой в библиотеке — тогда, когда доводилось поднимать голову от книг. Еще до близкого знакомства с тобой отметил скромность и сдержанность в разговоре, умение ладить с людьми, одновременно оставаясь в тени. Даже в обществе людей ты находишься под сенью собственного мира. Какое пространство фантазий и чувств!
Потом, когда смотрел фото на твоей страничке, понял благодаря надписям под ними, что они как грезы по минувшим дням… Но ушедшее и новое вместе создают будущее — сказку, где быть героем быть так замечательно!
Не грусти, ведь до встречи осталось совсем немного. Мама настаивает, чтобы я работал сейчас, не отвлекаясь. Да так и на самом деле и лучше: быстрее все закончу. Сказочных снов тебе, принцесса моих грез!
Я тоже всегда вспоминаю наш первый день. Я ведь и не заметила его тогда! Не помню, чтобы он заказывал книги, наверное, их выдавала Марианна Петровна… Проходя по читальному залу между рядами, я его тоже не видела. Вернее, видела, но… вскользь. Отметила взглядом между стопками книг голый холмик, поросший вокруг словно бы густым осенним кустарником. Блики лампочек играли на макушке.
Даже когда он приносил книги, и тогда его из-за них не было видно: опять клочковатые кусты да темная дужка очков наверху, словно изогнутый мостик… В тот день он засиделся, и Марианна Петровна, уходя, намеренно громко сказала: «Поторопитесь, Александра Яковлевна, библиотека закрывается!». Он вскочил, торопливо собрал книжки, а сдавая их, вдруг сказал:
— Знаете, а мою маму тоже Александрой зовут. Вы мне, Шурочка, оставьте этот том на завтра, я здесь закладочку сделал, в понедельник еще поработаю…
Только тогда я его и рассмотрела.
А он вдруг добавил:
— Я за Вами наблюдал… Вы ведь не замужем, да?
Как он догадался или справки навел? Неожиданно так спросил! Я смутилась и сказала:
— В разводе…
Он кивнул:
— Я так и думал! А можно Вас домой проводить?
Странным это все показалось тогда, но ведь так давно меня никто не провожал!
Мы пошли вместе, и с этого зимнего вечера, с пушистого редкого снега, летящего в фиолетовой мгле, с мерцающих белым светом фонарей у нашего подъезда все и началось: и телефонные звонки, и душевные разговоры, и эти бесконечные письма в «Одноклассниках»…
Ну, кто бы другой стал читать мне стихи? А он знает их столько!
А его цитаты? Просто сводят с ума.
Господи, как хорошо, когда есть общность интересов, когда есть с кем поговорить, когда тебя понимают! Об этом не думала, когда выходила замуж за Ромку. Глупая молодость! Вот и получилось не по-людски…
В последний вечер Толя читал Лермонтова: «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды». Он читал и смотрел на меня, взяв за обе руки. Не выдержала взгляда, опустила глаза и стояла, глядя на его живот. Одна пуговица на пальто расстегнулась, и в щель высунулся конец серого шарфа… Но как он читал, и как мне это было близко!
Как всегда, на прощание поцеловал руку. Плохо или хорошо, то, что я тогда сделала? Не выдержала и поцеловала в щеку, мягкую и теплую, как печеное яблоко, вынутое из духовки… А он прижал меня к себе и тоже чмокнул. Конечно же, мы больше, чем просто друзья!
Анатолий Попелюхин Позвонить Добавить участников
13 июн 2015
Дорогая Шурочка, не расстраивайся! Мама есть мама. Она, как все мамы, ревнует. Но я люблю ее и не хочу огорчать. Дай ей время привыкнуть. Со временем она поймет, что вы можете заботиться обо мне вместе. Я ведь такой рассеянный и неприспособленный к жизни, что мне и двух опекунов мало!
Помнишь, как все время что-то забывал на кухне, когда помогал маме накрывать на стол? Уверен, если бы она дозволила тебе присоединиться к нашему «дуэту», ты бы все сделала лучше. Но не обижайся, будь снисходительной! Твои фантазии выстроили по кирпичику призрачный, но желанный для тебя мир семьи. Я же из общения извлекаю еще и искры поэзии, придаю мысли приятный ход… Фантазирую, и это меня согревает!
Ты ждала официального предложения… Но к чему торопиться? Я человек ровный, стабильный в исполнении обязанностей, но в известной степени уединенный. Чем и объясняется моя неторопливость с решениями. Да куда спешить? Я, конечно, как и ты, надеялся, что мама поймет и сразу согласится. «И так хотелось жить, чтоб звука не роняя, тебя любить…» (Фет).
Но подождем еще немного. Все наладится, я уверен!
Не понравилась его маме! Сразу почувствовала. Старуха держалась так чопорно. Подчеркнуто вежливо, но холодно. «Не дозволила» накрывать на стол! Конечно, я бы справилась, ничего не забыла бы, не уронила. А теперь — опять ждать… сколько? Хоть бы было место, где нам встречаться!
И он переживает… хотя, кажется, уже не очень! Но как он стоял тогда у подъезда — растерянный, протирая кругляшки очков! Руки дрожали, а взгляд был такой виноватый, и темными ночными лужами блестели глаза…
Сейчас он успокоился, а мне вот «меланхолия души » до чертиков надоела! Конечно, он не виноват и подождать нужно, куда же деться! Но мог хотя бы проводить меня до дому, а не слушаться приказа: «Проводи свою знакомую до автобуса и возвращайся обратно. Не задерживайся! Чтоб собрать вещи на дачу, мне нужна твоя помощь».
Какая такая помощь — вещи на дачу собирать? А меня туда даже не пригласили!
Анатолий Попелюхин Позвонить Добавить участников
28 окт. 2015
Ну, Шурочка, не сердись, пожалуйста! СейЧАС ЕЩЕ ОСЕНЬ, НА улице тепло, можно гулять, сколько угодно. И я ведь не обращаю внимания на выговоры, чТО ПОЗДНО ПРИХОЖУ.
Извини, опять не туда нажал! Ты пишешь. что яделаю много ошибок последнее время и реже ПИШу. Дело в том. Что я пишу в ванной (здесь внизу есть розетка). Покамама смотрит свой сериал в зале. Она думает, ЧТО моюс. А я, лежа на спине, ваяю, где никто не разоблачит. При моей комплекции не слишком удобно, но у меня подушка на животе под планшетом и есть крохотная настольная лампа, которая освещает клавиатуру, но лампа стоит на рАковине и отсвечивает, я не вижу буквкакие напечатал. И еще из крана льется вода. и ее удобно не поставишь
Почему так? Мама все время ворчит и интересуется, что я пишу. Ей до всего есть дело. Не то, чтоб я боюсь, но не хочу, чтобы она знала, что еще встречаюсь с тобой. Мне удобней «закрыться на защелку», не спорить лишенийраз, что только разозлит ее еще больше и сделает упрямей. А так это скоро пройдет, пройдет, вот увидишь!
Когда маме надо в туалет, она стучит, я тороплюсь и впопыхах отправляю тебе сообщение. Время не только для редакции, но и для проверки не остается. Вот опть! Встретимся за
Лежит в ванной?! Этого только не хватало! Пузом кверху, как бегемот какой-нибудь! Конечно, на животе неудобно писать, несмотря на подушку… Недаром пошли большие буквы!
Ну, не убила же бы она его, если б сидел за столом, даже если б увидела, что мне пишет! И когда «это пройдет»? Моя мама тоже ворчит, но не лезет в мои письма — ни я, ни она такого себе не позволим. Эти тайны все — сколько ж можно?! Мы делаем что-то плохое, что ли? Я делаю?!
Тянется все почти год, как лапша на ложке, которую в рот не возьмешь… И не возьмешь! Эх, Шурка-Шурочка, отчего ж ты такая дурочка?
— Мама! Не порчу я глаза и не сижу весь вечер за компом! Конечно, помню, что обещала тебе поставить горчичники. Я уже закончила. Дай только взгляну на него последний раз — и все!
— Чего на него глядеть-то, когда он итак под носом, чуть не в обнимку со своим компютером сидишь? Поди, скоро с ним спать будешь!
— Ох, мама, с кем же еще мне спать?!
Так… «Другие действия». «Прекратить дружбу»…
— Ну вот. Неси свои горчичники, мама!
РАЗ В КРЕЩЕНСКИЙ ВЕЧЕРОК
Железное чудовище рвалось вперед, с силой ударяя о стену. Дом испуганно вздрагивал, стена прогнулась, как пластилиновая, на мятый снег посыпалась штукатурка. Недовольно рыча бульдозер отъехал назад — еще удар! Могла ли я подумать, что увижу, как рушат этот старый барак — дом, с которым столько связано? Дом, где три девчонки-одноклассницы, склонившись над столом, покрытым клеенкой, писали школьные сочинения или на диване в углу делились секретами. Даша, Ксюша и я… Тетя Фрося, Дашина мать, кормила всех жареной картошкой, такой румяной, с хрустящей корочкой!
Но вот пришел черед и старому бараку! Половина стены с грохотом рушится, обнажив каркасно-камышитовый скелет. Куски решетки торчат обломками костей, комья глины летят в разные стороны. А, может, и то кольцо все еще здесь? Подкатится сейчас к ногам, зажатое в комке глины, серое от прилипшей грязи десятилетий…
Возможно, оно, действительно, здесь… Я смотрю на светло-коричневые комочки, долетевшие до моих ступней. Кажется, вот этот! Подниму сейчас его, разломлю и спрошу…
— Так тебя не украли? Ты так и лежало в этом доме?
— Нет, не украли. Тут и жило…
— А как же тогда, как все произошло?! Ведь все думали, что тебя украла Варька Сивцова!
— Варька?.. Нет! Конечно, я нравилось ей, без лишней скромности скажу: глаз с меня не сводила! Зеленых таких, быстрых… Не знаю, почему, но она все же меня не взяла. Не успела, может быть…
— Да ты никак жалеешь? Зря вздыхаешь! Думаешь, что сидело бы долго у нее на пальце? Да она б тебя вмиг продала! Никчемная была девка.
— Ну продала-продала… Покрасовалось бы зато на чудном пальце — мне ведь тоже прикосновение молодой нежной кожи приятно! Не то что у моей старой хозяйки… Правда, раньше и у нее такая была. Я ведь ей на свадьбу дарено. Да только когда это было! Хозяйка меня берегла, редко одевала: все на поле, да со скотом — работа грязная. Вот и держала в футляре, в котором ей меня подарили, а тот футляр в другом лежал — шкатулкой называется, а шкатулка — в еще большем футляре, в шкафу. А я мечтало мир увидеть. Когда меня на гадания стали выпрашивать, так радовалось! Дорадовалось…
Ничего вообще потом не видело, только темные стены по бокам да светлую полоску вверху…
— Так ты, наверное, в щель закатилось? А ведь, кажется, все просмотрели! Тетя Фрося даже половицу разрешила выпилить, чтоб под пол залезть и тебя поискать.
— Ну, одни щели смотрели, в другие не заглянули…
— Что-то ты загадками говоришь, расскажи, как все было, если помнишь, конечно!
— Память не отшибло! Все помню, конечно: стакан с холодной водой, в который меня затолкали, лица склоненные… И стену зеркальную, из которой будущее появлялось. Правда, неважно было видно сквозь толщу воды.
Потом мое стеклянное прибежище толкнули, стакан упал, вода разлилась. Стол вздрогнул, меня вверх подтолкнул, да еще наклонился — охнуть не успело, как на полу оказалось и вприпрыжку покатилось. Хотело остановиться — не могло, по инерции катилось! Потом в последний раз подпрыгнуло… Как там ваш поэт писал? «Потихоньку опустился на корабль — и в щель забился…» Эх, если б корабль! А то щель у стены — глубокая, почти до фундамента… Еще и грязью присыпало!
— Ты что, и про Пушкина знаешь, и с инерцией знакомо?..
— Ну, много чего слыхало за эти годы. Вверху, между прочим, радиоточка висела. Ее даже ночью не выключали, приглушали только, но у стены все равно слышно! А после, когда сняли, радиолу купили или еще что-то … Звук уже с другой стороны шел — с середины комнаты. Эту хоть и не всегда включали, зато передачи интересные шли: «Очевидное — невероятное», например, или как ее… «Гали-лео»! Чего только не наслушалось! Не все, конечно, понимало при скудном жизненном опыте, но многие слова запомнились…
— Не радиола, это уже телевизор появился! Значит не зря для тебя время прошло?
— Ага! Тебя б опустить ниже плинтуса!
— Извини…
— Да ладно. Звать-то тебя как? Я что-то не помню лица твоего. Или из-за возраста? Прости, что о нем… Само не в лучшем виде!
— Почищу — засияешь, как новое! А что касается меня, то дело не в возрасте.
— А в чем?..
Снег отчаянно скрипел под ногами, пугая резкими звуками в ночной тиши, мерцал белым покрывалом… На глубоком темном небе искрились звезды, похожие на кончики заледеневших еловых ветвей. Хищно тянули к тропе кривые конечности урючные деревья. Под их кронами было так страшно и темно, что я облегченно вздохнула, выбравшись на дорогу. Сразу стало светлей, просматривалось все впереди и с боков. Я прибавила шагу.
Крещение в советское время не праздновалось, как и Рождество, и Старый Новый год. Хотя впрямую это не запрещалось, но профилактические беседы велись: эти, мол, праздники — пережитки прошлого. Но праздники оказались живучи, так как держались на интересных традициях. Комсомольцы, пионеры, даже октябрята знали, что на Пасху красят яйца, в Старый Новый год колядуют, а в Крещенье…
Раз в Крещенский вечерок девушки гадали…
Кто не читал об этом у Жуковского? Но и до «Светланы» мы про гаданья слышали, потому что были в поселке те, кто отмечал эти даты. Среди них — Дашина семья.
У всех у нас были мамы, у некоторых — даже папы, а у Дашки (прям, как у Золушки) была еще и Крестная! Звала она ее не «милая Крестная», как в кино, а Лёля. Позже я узнала, что в некоторых российских говорах так принято было называть крестных.
В Крещенье Лёля, Дашина мама и их подруги гадали перед зеркалом, и именно крестной в зеркале представали видения: она могла увидеть судьбу любого!
Начиная с третьего класса, мы, затаив дыхание, слушали эти истории. И нас, конечно, тоже интересовала судьба!
— Даша, возьми нас! — молили мы.
Но ее саму с сестрой до гаданий долго не допускали. Узнавали сестры обо всем только от взрослых и нам пересказывали. И лишь в седьмом классе Дашке разрешили присутствовать при таинстве. Мы опять к ней с просьбой. Но Даша боялась рассердить взрослых. А Вера, ее старшая сестра, объяснила, что просить бесполезно: ни за какие коврижки нас на гаданья не пустят. Одно дело — гадать своей семьей, другое — вовлекать чужих детей в языческие предрассудки.
Справедливость этих слов плохо доходила до нас, а потому мы продолжали просить. И, наконец, кое-чего добились: Леля согласилась нам погадать! Но не даром — для гадания мы должны принести воду из речки.
Задание только на первый взгляд не трудное! Воду следовало набирать после полуночи. Нести ее домой задом наперед. А речка где у нас течет? Под высоким длинным бугром, до блеска накатанном санками и машинами!
Когда-то весь поселок возил отсюда воду во флягах, но позже провели водопровод, и проруби во льду уже никто не рубил. Поэтому после школы мы выбрали на реке место, где лед с двух сторон сомкнулся не слишком плотно и где можно зачерпнуть воду, ныряющую потом под ледяной панцирь. Решили взять бутылку из-под шампанского.
— В нее воды больше войдет, чем в пол-литру…
— Можно пробкой заткнуть, не разольется!
— А как набрать? Лед на краю тоненький, и наклоняться опасно…
— Обмотаем вокруг горлышка веревку, залепим сверху изолентой и как удочку забросим!
На перекрестке у автобусной остановки стояли четыре фигуры. Мои подруги и их старшие сестры-погодки: Вера и Лида. У Лиды — санки, длинные, самодельные. Садимся на них в начале горы. Вера, самая отчаянная, встает на полозья сзади, вцепившись нам в плечи.
Слетели вниз — лишь ветер в ушах просвистел! Отмеченное днем место отыскали по воткнутому пруту. Вера закинула бутылку — она, как поплавок, запрыгала на поверхности. Пришлось топить ее палкой. Вера тянет за веревку — бутылка задевает кромку льда и застревает. Мы едва дышим! Наконец, Вере отводит бутылку назад, а затем по более пологому месту тащит наверх.
— Понесет кто?
Вызвалась Лида, развернулась спиной к горе. Вера с Ксюшей подхватили ее под руки. А мы с Дашкой тащим сзади громоздкие сани. Впереди гора. Лида сразу же шлепнулась. Вера с Ксюшкой свалились рядом от хохота.
— Бутылку не разбейте! — Даша бросается к ним, выпуская веревку из рук.
Санки дергают меня назад, не удержавшись, я тоже лечу на лед. Сани, вырвавшись на волю, несутся вниз…
Спускаюсь за санками и снова тяну их за собой, слыша заливистый девичий смех: упала Вера! Задом наперед теперь идет она, потом Ксюша… Скользят, падают, прижимая к себе заветную ношу.
Как сейчас, помню согнутую пополам от смеха Ксюшкину тощую фигуру! Рядом хохочет Лида, платок сполз на бок. Вера сидит между ними: одна нога — под себя, другая — в сторону, а руки сжимают драгоценную бутылку. И призрачный отсвет снега под россыпью несметных звезд…
— Ты вот что скажи, я у кого ни спрашиваю, никто не помнит. Что мне тогда нагадали?
— А зовут тебя?..
— Лена.
— Такого имени не помню. Были Лёля, Фрося, Дина… Эти женщины не раз моими услугами пользовались. А девочек первый раз видело, не запомнило всех. Что про замужество гадали, это точно! Два или три раза успели погадать. Лёля у зеркала сидела. После девочка села — не увидела ничего, а, вставая из-за стола, стакан опрокинула. Его унесли, чтобы воды набрать…
С Ксюшей я столкнулась в дверях класса.
— Дашка пришла?
— Нет.
Вышли в коридор, чтоб встретить одноклассницу.
— Ну что? Рассказывай! — бросились к ней, едва она переступила порог.
— Да что говорить? Плохо все!
— Нас что, ужасная судьба ожидает?!
— Кольцо пропало! — выдохнула Даша.
— Кольцо?
— Ну да! Там воду пролили, а пока наливали, кольцо исчезло: то ли упало, то ли украл кто! Все думают на Варьку Сивцову. Она отпирается, карманы даже вывернула…
— Может, спрятала куда?
Даша пожимает плечами.
— Мама с Лелей расстроены. Они у тети Таи кольцо брали: золотых больше ни у кого нет. А отдавать нечего!
Мы стояли пораженные.
— Ленке успели погадать, — вдруг сказала Даша.
— Мне?!
— Ну да. Лёля сначала взрослым гадала: тете Дине — поездку, маме — что она замуж больше не выйдет. Мы с Верой обрадовались, а мама говорит: «Погадай этим вертихвосткам, и пусть спать идут!». Не знаю, почему я первым твое имя назвала. Леля посмотрела в зеркало и сказала, что ты выйдешь замуж за Сорокина.
— Сорокина?..
— Ага, за Сорокина! За Сорокина, который живет в двухэтажке! — ехидно пропела сзади подошедшая Вера.
— Так ведь он женат и старый совсем! Лет тридцать. наверное… — удивилась Ксюша, взглянув на мое растерянное лицо.
— Может разойтись, — сказала Даша.
— Ленка за разведенного выйдет! Ха-ха! Вот дела! — засмеялась Лида и переглянулась с Верой.
Конечно, они издевались! Я вспомнила Сорокина, который с женой и дочкой недавно приехал в поселок. Надо ж было такое придумать! И Даша с ними. Подружка называется! Старших сестер у меня нет, заступиться некому — значит, насмехаться можно?
— Хватит врать! — сказала я.
Подвинула Дашку плечом и пошла в класс.
— Правда все! — крикнула Даша.
— Идиотки! — подумала я.
Ксюша весь урок молчала, а перемене сказала:
— Не расстраивайся ты так! Может, он хороший… И потом, ты ведь можешь разойтись!
— И ты? Если-Еще-Раз-Скажешь-Про-Это, -Я-Никогда-Не Буду-С тобой-Дружить! — отчеканила я.
И Ксюша замолчала. После уроков Даша хотела что-то сказать, но я вздернула подбородок и гордо прошагала мимо.
— Лучше ничего больше про это не говори, — прошептала Ксюша за моей спиной.
И никто больше никогда про это не говорил, хотя поход под горку за водой мы иногда вспоминали. Постаралась забыть неприятный инцидент и я, уверенная в том, что это была лишь зловредная шутка. Вспомнила его спустя много лет, однажды на Крещение!
— А вспомнила почему? Фамилия-то твоего мужа как?
— Сорокин…
— Тот самый?!
— Угу.
— Тогда что?..
— Понимаешь, помню все смутно и не знаю, было это на самом деле или не было? Жизнь всех разбросала. Встретились с Ксюшей через сорок лет. Спрашиваю ее, а она даже про кольцо не помнит! Звонит сестре — та, наоборот, про кольцо помнит, а про то, что я с ними была, забыла! Из старших уже никого нет. А с Дашей и Верой мы потеряли связь: они где-то за границей. Одна ты можешь пролить свет…
— Нет, не помню. Простояло на ребре столько лет! Застой энергии, наверное. Запоминаешь ведь то, что важно или что повторяется… Вот ты — не вспоминала про этот случай и забыла его. А я не помню всех имен: слышало-то их только однажды! Я другое имя вспоминало, уж извини… А…
— Женщина, вы что посреди дороги стоите? Сейчас здесь трактор пройдет…
Бульдозер, действительно, развернулся и двигался в мою сторону. Позади осталась куча торчащих досок и шифера. Я отскочила. Бульдозер проехал то место, где только что стояла я, развернулся и стал толкать разлетевшиеся обломки к большой куче. Комочек глины подпрыгнул, попал на мусорный гребень, поехал, перевернулся и смешался с коричневой массой.
Смеркалось. Я смотрела на место, где недавно стоял дом. Может быть, мне нужно было сделать героем рассказа его? Или клен, что, к счастью, не поломал бульдозер? В годы нашего детства он был совсем молодым, тонким, и, наклонившись, подглядывал и стучал в окно… Теперь некуда стучать! Может быть, они больше помнили о моей истории и могли бы больше рассказать? Вряд ли… Столько людей прошло мимо них, столько судеб — не упомнишь! А кольцо могло помнить тех, кто мне дороги. Куда его теперь?!
Погрузят завтра на самосвал, увезут за город. Может, удастся ему выскочить при разгрузке и оно еще сможет увидеть мир? А если нет… Пролежит под землей сотни лет, пока какой-нибудь далекий потомок-археолог не откопает его, чтобы изучать по нему нашу эпоху…
— Ты сразу домой? Праздник, отметить бы надо, — мимо прошли двое рабочих, крутившихся до этого возле дома.
— Давай!
— Тогда через магазин?
— Замётано!
Крещение!!!