Каменный Будда, По дороге на Киото

Каменный Будда

— Мастер Хай Тун! — кто-то возбужденно окрикнул пожилого монаха, стоявшего на берегу. Ветер тихо трепал его красно-оранжевую накидку. Мастер сосредоточенно наблюдал, как на противоположном берегу возводилась гигантская статуя Майтреи — Будды.

— Сегодня прекрасный день, мастер! — задыхаясь от быстрой ходьбы, проговорил молодой монах. — Я принес вам хорошие новости. Торговец Ву пожертвовал нам сто лянов золота!

— Прекрасно, Сю Пэй! Ты молодец! — обрадовался мастер. — Тогда сегодня же отправляйся к Ху и найми еще рабочих. Не забудь закупить кирки и веревки. Нам нужно ускорять работу.

— Как скажете, мастер.

Сю Пэй взглянул на ввалившиеся глаза Хай Туна и заботливо спросил:

— Вы два дня ничего не ели… Могу я вам принести хотя бы немного риса?

— Не волнуйся, — улыбнулся мастер, — я совсем не голоден.

— Может, еще чем-то могу послужить вам?

— Нет-нет… Лучше поторопись!

Молодой монах уважительно поклонился и быстро покинул его.

Хай Тун обратил свой взор к лику каменного Будды — его приспущенные веки, неземная улыбка излучали безмятежность.

— О, Майтрея, помоги нам завершить то, что мы начали!

В этот момент тревожное предчувствие появилось в глубине сердца мастера, мелькнув неясным видением. Хай Тун тряхнул головой, желая отогнать его, и, закрыв глаза, начал сосредоточенно молиться.

Хай Тун был отдан в монастырь в раннем возрасте, и с детства во всем проявлял редкое даже для взрослых монахов терпение, мало спал, мало ел и дольше всех совершал молитву. Он не боялся самой трудной работы, поэтому монахи и миряне любили и уважали его. За правдивость, многолетнее подвижничество и милосердие Хай Туна еще молодым избрали настоятелем Линъюньского монастыря.

***

Холодная река омывала берега красного песчаника. Солнце в этот день было особенно ярким, отчего река сияла лазурью. Борта рыбацких и торговых лодок носами разрезали буруны волн. Лодочники с напряженными лицами проплывали опасный участок слияния трех рек. Течение становилось здесь особенно сильным. Даже самые опытные не всегда справлялись с его свирепыми потоками.

Несколько лодок плыли по наиболее коварному месту с множеством водоворотов. Внезапно корму одной из лодок начало заносить. Ее нос погрузился под воду, и вода стала захлестывать внутрь, после чего лодка накренилась и резко перевернулась. Ящики, тюки и люди оказались в холодной воде. Два упавших в воду человека отчаянно боролись за жизнь, пытаясь схватиться за плавающие предметы. Несколько лодок уже направились в сторону тонувших. С берега кто-то кричал и звал на помощь. Еще какое-то время было видно, как двое несчастных отчаянно борются со стихией, но через минуту они исчезли в бурных волнах. Перевернутую лодку понесло по течению, а вскоре она и вовсе скрылась из виду.

В это время Хай Тун прогуливался с учениками по берегу и увидел, как люди, вытащив из воды мертвое тело, положили его на песок. К месту начали сбегаться зеваки. Среди людей слышался ропот:

— Опять мертвецы… Каждый месяц кто-то здесь тонет! — сказал седой крестьянин.

— А где второй утопленник? — спросил высокий человек в соломенной шляпе.

— На дне, наверное… — кашлянув, ответил худой и жилистый рыбак.

— Это злой дракон Цзяо-лун живет на дне реки… Он создает водовороты, поэтому лодки тонут… а с ними и люди… Кого он не съест, того вода проглатывает! — сказала сгорбленная и беззубая старуха, одетая в тряпье.

Хай Тун скорбно посмотрел на людей, тяжело вздохнул и сказал ученикам:

— Пора идти!

Свидетелями трагического события на реке были многие монахи, и они ждали, что Хай Тун скажет им что-то важное. Но он молчал. Только спустя несколько дней после утренней молитвы он обратился к своим ученикам с такими словами:

— Вот уже третий день я вижу один и тот же сон. Огромный лик сострадательного Майтреи проявляется в горе Линъюньшань как раз над тем местом, где несколько дней назад утонули двое несчастных. Сегодня, будучи в медитации, я услышал Его призыв — мы должны помочь людям! Мы заручимся помощью Майтреи, чтобы усмирить стихию, и сегодня же начнем собирать деньги для постройки его статуи. Она будет такой же большой, как гора Линъюньшань… А чтобы изгнать злого дракона, мы будем сбрасывать в воду камни!

Монахи слушали его с удивлением.

— Но мастер! — забеспокоился его преданный ученик Сю Пэй. — Даже для императора эта цель может стать труднодостижимой! Наш монастырь небогат, а для строительства нужны сотни рабочих рук и очень много денег!

— Истинный мудрец умеет размышлять, умеет ждать, умеет прилагать усилия! — твердо ответил Хай Тун, потом повернулся в сторону священной горы Эмэй-шань, молитвенно сложил ладони и, поклонившись, произнес:

— На Мо Амито Фо*!

***

В дорогой харчевне, средь узких улочек Лэшаня, за маленьким столиком сидели два человека и пили вино. Это были известные городские сановники, успешно продвигавшиеся по карьерной лестнице Танской империи. Толстый, с красным лицом, маленькой бородкой и выпученными глазами, Лю Вэй, с детства был ленив, эгоистичен и жаден. Хотя он и происходил из родовитой семьи, всегда был готов услужить более сильным. Императорским чиновником он стал только благодаря протекции своих влиятельныхродственников, поскольку во время учебы не смог проявить ни должного ума, ни прилежания. Главный императорский экзамен «Кэйцзю», который обязан был сдавать каждый будущий сановный служащий, Лю Вэй с треском провалил — он просто-напросто был уличен в попытке воспользоваться шпаргалкой, которую вписал в полу своего халата. Строгий экзаменатор заметил это и с позором выгнал его. На этом будущая карьера Лю Вэя могла закончиться навсегда, но через месяц он уже был принят на службу.

У желтолицего, сухощавого, с длинными усами и бородой Шэн Фу никогда не было покровителей. Он добивался всего сам, благодаря уму, хитрости, а порой и жестокости. Шэн Фу было выгодно дружить с Лю Вэем — при необходимости он пользовался связями его высокопоставленных родственников.

Расторопный прислужник харчевни, почтительно поклонившись, поставил перед гостями аппетитные кушанья и разные приправы. Черепаший суп, жареный рис, курица с арахисом и острым перцем настроили Лю Вэя на философский лад. Предвкушая приятную трапезу, он даже вспомнил великого Кун Фу Цзы**: «Хорошо приготовленное блюдо — это такое же искусство, как и хорошо управляемое государство!» И затем восторженно добавил:

— Пусть будет благословен наш император за то, что всегда заботится о нашем благе!

Сотрапезник Лю Вэя с ухмылкой взглянул на его большой круглый живот и, неторопливо отпивая вино из тонкой фарфоровой чашки, сказал:

— Чиновник, следующий пути жэнь***, всегда изыщет возможность вспомнить нашего великого учителя Куна! — и, сделав еще глоток, добавил: — Нам с вами следовало бы сегодня зайти к торговцу Чу. Слышал, что его караван вернулся с севера с хорошей прибылью.

— Вот как? — удивился Лю Вэй.

— А вы слышали про монаха Хай Туна? — спросил Шэн Фу, сощурив лукавые глаза.

— Это тот, что из храма Линъюнь? — торопливо жуя и чавкая, проговорил Лю Вэй.

— Да.

— А что?

— Говорят, за десять лет он собрал тысячи лянов золота и серебра на строительство статуи Будды… Я вот думаю, а не попросить ли его поделиться с нами?

Они понимающе переглянулись и, ничего не говоря, засмеялись.

_______________________

*«Принимаю прибежище в Амитабха Будде».

** Конфуций.

*** Жэнь — высшая добродетель конфуцианства, состоящая из пяти других добродетелей, которые должен иметь благородный муж. Выражается в любви к ближнему, заботе о людях, гуманности.

Внутри монастырского двора стоял каменный колодец. Изогнутые концы старинных пагод, обращенные к небесам, вздымались выше окружавшего монастырь векового леса. Монах, набиравший в колодце воду, заливал ее в огромный глиняный чан, из которого она, струясь по длинному бамбуковому желобу, бежала в монастырскую кухню.

Монахи монотонно читали сутру Амитабхи, перебирая небольшие деревянные четки. Горел десяток лампад, и густо дымились благовония.

— Мастер, к вам пришли, — тихо сказал монах, поклонившись Хай Туну.

Ничего не спрашивая, Хай Тун встал и вышел.

Во дворе стояли два человека, одетые в ханьфу и подпоясанные широкими поясами. Большие рукава их шелковых одеяний свисали ниже колен, их головы покрывали высокие шляпы. Из-под одежды выглядывали квадратные носы расшитой шелком тканевой обуви. Приветствуя Хай Туна, они почтительно поклонились, и он вежливо ответил им.

— Я Шэн Фу, а это — Лю Вэй. Мы сановники из финансовой префектуры Лэшаня, — сказал Шэн Фу.

— Чем могу вам помочь? — спросил Хай Тун.

— Как вы знаете, император всегда заботится о нашем государстве… — начал он издалека. — А мы, в свою очередь, служим ему по всем канонам великого Кун Фу Цзы. Наша Танская империя не знает равных в Поднебесной! Мы вообще процветаем только благодаря императору!

— Служа Амитабхе, мы тоже служим императору! — сказал Хай Тун.

— Да, да… Конечно. Ваше дело важное, — он набожно поднял глаза к небу, — но порой дела земные становятся куда важнее небесных… Возможно, скоро сам император посетит наш город, и тогда нам очень понадобится ваша помощь!

— Так в чем же состоит ваша просьба? — спросил Хай Тун.

— Мы знаем, что вы собрали немало денег на строительство гигантской статуи Будды, а нам как раз сейчас надо позаботиться об украшении города, вымостить улицы… Сами понимаете, сколько еще забот ляжет на наши плечи… С вашим строительством, мы думаем, можно повременить, а для города уже сейчас нужно много денег. Наклонившись к Хай Туну, Шэн Фу вкрадчиво произнес:

— Вы же сами знаете, что все в этом мире преходяще… Даже Будду, которого вы возводите, рано или поздно коснется тлен…

— Да, все преходяще в этом мире, — строго сказал Хай Тун. — Но особенно преходящи те, кто не провидит путей к Нирване!

Лицо Шэн Фу будто застыло, губы сжались, глаза сверкнули. Через секунду, совладав с собой, он улыбнулся, но уже более натянуто, и, плохо скрывая раздражение, произнес:

— Я понимаю, вам трудно сразу дать нам ответ. Мы люди служащие и терпеливые, а для доброго дела готовы и подождать. Однако хочу, чтобы вы знали… — Шэн Фу угрожающе посмотрел ему в глаза. — Те, кто не помогают нам, сталкиваются с о-о-очень большими неприятностями! — Лицо Шэн Фу вновь приняло приятельское выражение, и он мягко продолжил. — Однако мы очень надеемся, что вы поступите благоразумно. В ближайшее время мы наведаемся к вам.

Сановники учтиво откланялись и покинули монастырский двор.

***

В отвесном красного цвета утесе сотни обвязанных верёвками рабочих, подобно ползающим по стене муравьям, вершили тяжелую и опасную работу. Безмятежный лик Будды проступал из скальной породы. Его полуприкрытые глаза смотрели на священную гору Эмэй-шань. Куски песчаника откалывались и с шумом падали в бурные воды реки, извергая крупные брызги.

Хай Тун с противоположного берега ежедневно наблюдал за ходом работы. Он пребывал в глубокой задумчивости, но топот копыт и шум колес отвлекли его от раздумий. Неожиданно почти вплотную к нему подъехала колесница со знаками императорских отличий, она была запряжена породистыми жеребцами и украшена бамбуковым зонтом с изображением дракона. Двое уже знакомых сановников важно сошли со ступеней и, подойдя к Хай Туну, сдержано поклонились.

— Ну что, какое решение вы приняли? — не церемонясь, спросил Шэн Фу.

Хай Тун посмотрел в их лица и смело ответил:

— Мы собирали эти деньги по всей стране много лет, и они все до последнего шу пойдут на возведение статуи Будды!

— Мне кажется, вы так и не поняли, какие проблемы вы можете навлечь на себя, отказывая нам! — угрожающе сказал Шэн Фу.

— Я все понял, мое решение непреклонно!

Сановник побледнел, его губы задрожали, он вытянул руку вперед и, направив указательный палец в лицо Хай Туна, закричал:

— Если ты не отдашь нам эти деньги, я прикажу выколоть тебе глаза!

Хай Тун обвел спокойным взором лицо Шэн Фу, его искривленный рот, стиснутые зубы, сдвинутые брови и сделал шаг назад. В этот момент Хай Тун перешел ту черту, за пределами которой голос чиновника уже не был слышен. Пространство вокруг Хай Туна расширилось и сделалось необъятным. Его наполнил шум падающих камней, водных брызг, стук кирок, и звуки стали подобны неземной музыке. Небо над головой Будды наполнилось ярким свечением. Будда смотрел в непомерную даль, а на лице Хай Туна проступила величавая улыбка.

— То, что предназначено для Будды, принадлежит только ему! — спокойным и отречённым тоном сказал он. — Вы хотите мои глаза? Ну так забирайте их!

Зажмурившись, он большими пальцами с силой надавил на свои веки. Кровь и глазная жидкость брызнули на лица и одежду сановников.

Они в ужасе отшатнулись, закрывая лица руками. В их округлившихся глазах читался испуг. Попятившись назад, неповоротливый Лю Вэй споткнулся и упал — шляпа слетела с его головы.

— Ты чего? — испуганно выкрикнул Шэн Фу. — С ума сошел?!

Хай Тун стоял с блаженной улыбкой на лице, кровь медленно стекала на его одежду.

— Точно сумасшедший! — со страхом и презрением произнес Шэн Фу.

Больше ничего не говоря, сановники, спотыкаясь, спешно бросились к колеснице. Запрыгнув в нее, они стремительно умчались, оставив Хай Туна одного.

Некоторое время Хай Тун стоял, не двигаясь. Потом, повернувшись в сторону Будды, медленно сел на песок. Ветер неспешно дул, колыхая его красно-оранжевую накидку. Мастер сидел твердо и неподвижно, а из-под его слипшихся век по щекам красными нитями тянулись засохшие струйки крови.

На противоположном берегу рабочий, обрабатывая долотом камень, вдруг заметил, что по его рукам струится густая влага. Он поднял голову и увидел багровые капли, сочащиеся из безмятежных глаз Будды.

Ветер затих, и воды реки замерли у стоп каменного Будды.

По дороге на Киото

Сакура в этот год все не набирала силы, и её блеклые соцветия не источали присущего им сладкого аромата. Этот год вообще был тяжелее предыдущих. Война соперничавших сёгунов дома Токимару и Минамото нещадно опустошила окрестные деревни.

Земля почти не приносила урожаев и, казалось, сама природа решила отвернуться от людей. Однако Кога был счастлив — он сумел добыть пятнадцать сё риса.

Ноша была тяжела, она пригибала его тощую спину к земле, но Кога почти не чувствовал этой тяжести, он нес не просто мешок, а спасение своему дому. Кога представлял радостные лица жены и дочери, торопился и делал лишь редкие передышки. Его деревянные сандалии уже второй день вздымали желтую пыль с утоптанной дороги. Его лицо было обращено к земле, он видел только эту желтую пыль.

Остановившись ненадолго у придорожного леса, Кога удобно расположился у небольшого камня рядом с оврагом. Он положил под голову мешок и прилег. Было слышно, как журчала речка, как поскрипывало набухшим деревом изношенное водяное колесо — эти звуки начали нагонять на него дремоту. Он устало смотрел на небо, которое было такого же цвета, как и его старое, застиранное кимоно. Он мог позволить себе лежать вот так только мальчиком, лежать и беззаботно смотреть, как проплывают в вышине облака, похожие на рисовые шарики. «Знай, сынок, — говорила ему мать. — Мир хорош, хотя и не идеален. Зло в него привносят злые духи — магацухи. Они незаметно проникают в его мысли, пользуются его слабостями, особенно когда человек гневается, завидует или жадничает. Против тех, у кого сердце подобно чистому зеркалу, магацухи бессильны, они слышат наставления, которые дают людям божества природы. Будь добр, делись с людьми всем, что у тебя есть, и злые духи никогда не завладеют твоим сердцем». Веки Коги начали тяжелеть, и он подумал, что в последнее время злые духи все-таки проникли в людей, а божества Ками больше не желают им помогать.

Он начал засыпать. Облака все так же плыли, но теперь уже в его полусне. Разбудил Когу треск сучьев. Он непроизвольно вздрогнул, открыл глаза и увидел путника в изрядно поношенном кимоно. Тот, по всей видимости, тоже заприметил Когу, но не подал виду, хотя двигался прямо ему навстречу. Незнакомец уверенно и развязно присел на соседний камень, рядом положил увесистый мешок. Кога разглядел его внимательнее — на поясе у него висела добротная катана, в глазах поблескивал какой-то странный огонек. Кога никак не мог понять, добрый он или злой.

— Не бойся, — сказал незнакомец, заметив боязливый взгляд Коги, — я не разбойник! — засмеялся он. — Я — Мамору, а ты?

Кога растерянно произнёс своё имя.

— И куда же ты направляешься, Кога?

— В деревню Мацуо, что у реки Йодо.

— Это по дороге на Киото?

— Да.

— Говорят, одному хорошо медитировать, а путешествовать надо как минимум вдвоем. Если не возражаешь, я стану твоим попутчиком, — весело подмигнув, сказал Мамору.

— Конечно, господин. — Кога уважительно поклонился.

— Ты крестьянин? — спросил Мамору.

Кога утвердительно кивнул.

— Понятно. — Мамору внимательно посмотрел на его грубые загорелые руки и спросил: — Похоже, нелегко вам сейчас?

Кога лишь тяжело вздохнул.

— Для самурая война — проявление доблести, — произнес Мамору. — А вот для вас — сплошные печали.

— Вы самурай? — робко поинтересовался Кога.

Мамору выпятил грудь и нарочито дерзко захохотал. От этого смеха Коге стало не по себе.

— Наверное, я уже не похож на него, раз даже ты спрашиваешь, — хохотнул Мамору и добавил: — С тех пор как погиб мой хозяин, я все время скитаюсь.

Кога виновато потупил глаза:

— Извините, господин, это было не очень-то вежливо с моей стороны.

— Не нужно извиняться. — Мамору по-дружески хлопнул его по плечу.

Оба замолчали.

— А куда вы теперь держите путь? — поинтересовался Кога.

— Хочу наняться воином в дом Минамото. Они раньше были дружны с моим хозяином. Может, пригожусь там. Сейчас нанимают даже ронинов.

— Идти вместе с вами для меня будет большой честью.

— Хорошо. — Он посмотрел на Когу и сказал: — Вот только понес бы ты мою поклажу, а то я уж очень сильно притомился.

Кога не возражал, хотя поклажа оказалась нелегкой.

Шли молча, никого не встречая на пути. Дойдя до небольшой речушки, они, не сговариваясь, остановились, и Кога спросил:

— Если пожелаете, можем сейчас пообедать…

Кога быстро развязал узелок, в котором лежало немного вареного риса и редьки. Со вчерашнего вечера Мамору ничего не ел, но ответил:

— Спасибо, я не голоден.

— Пожалуйста, не отказывайтесь, — участливо попросил Кога, протягивая рис самураю.

— Ну хорошо, если ты настаиваешь…

Трогательная простота и щедрость малознакомого крестьянина были такими располагающими, что Мамору протянул руку за маленькой чашкой и, присев на лежавший рядом замшелый камень, принялся за еду. В этой обыденной и непритязательной пище он вдруг ощутил что-то особое. Ему показалось, что такая же вкусная еда была у него в детстве, когда его кормила мать. Ещё он обратил внимание на то, как Кога уже второй раз заботливо подкладывает ему рис, а сам старается есть поменьше.

Утолив голод, Мамору достал бамбуковую фляжку, сделал несколько глотков и удовлетворённо огляделся вокруг: солнце уже перевалило за полдень, и придорожная трава почти поникла, но в некоторых местах, где гуще, где реже, еще светилась влагой. Мамору задумчиво коснулся пальцем тонкого стебелька, тот дрогнул, и с него скатилась капля росы.

— Вот и наша жизнь — так же, как эта росинка, — грустно усмехнулся самурай. — Рано или поздно либо прольётся на землю, либо испарится на солнце.

Кога внимательно посмотрел на то место, где исчезла капля, но ничего не ответил. Тяжелые пыльные облака закрыли солнце, но безжалостный зной заставил путников спуститься к реке. От реки повеяло прохладой, и Мамору, сам не понимая, почему, вспомнил почти забытый, но по сей день мучавший его случай:

— Знаешь, как-то дождливым днем я отправился по делам в один из кварталов Киото. День был сумрачный и холодный. Перед возвращением решил немного расслабиться и порядком перебрал саке в местной забегаловке.

Там один задиристый самурай затеял со мной ссору — завязалась серьезная драка. Мой соперник быстро смекнул, что я хорошо фехтую, и недолго думая бросился наутек. Я погнался. Он свернул за угол и, казалось, скрылся, но я так рассвирепел, что продолжал бежать, размахивая мечом. Увидев прямо перед собой человека, я, не разбирая, нанес ему удар. В первую минуту я торжествовал, что покарал обидчика, но это длилось недолго, потому что из проулка выбежала женщина с ребенком и, рыдая, бросилась на грудь поверженного мной человека.

Я не сразу опомнился, но потом понял, что совершил страшную ошибку. Убитый оказался всего-навсего крестьянином, похоже, приехавшим в город, чтобы продать зерно. Его ребенок смотрел то на меня, то на свою мать. Смотрел таким долгим непонимающим взглядом, смотрел и не плакал… Я сунул ему в руку оставшиеся деньги и быстро покинул проклятое место.

Долгое время я пытался успокоить свою совесть тем, что, дескать, он сам виноват, нечего было расхаживать по таким опасным улицам, где часто происходят убийства и грабежи. Но это объяснение меня не успокаивало. Много потом повидал крови, но то происшествие до сих пор тяготит мою душу. Вроде как давний сон… Только одного я до сих пору не могу забыть — того ребенка, что молча смотрел на меня, без страха и ненависти…

Мамору замолчал, потом, подняв голову, посмотрел в морщинистое лицо Коги. В глазах крестьянина он не прочитал ничего, лишь вековую усталость.

«И зачем я ему всё это выложил?» — подумал Мамору и, выдохнув, сказал:

— Ну что, пора идти?

Выйдя на дорогу, они услышали громкий окрик:

— Эй, стойте!

К ним приблизились двое добротно одетых и вооружённых мужчин.

— Кто вы и почему нас останавливаете? — недовольно спросил Мамору.

— Я — Хино, а он — Исиба. Мы самураи дома Токимара.

— Я — Мамору, самурай без господина. Моим сёгуном был господин Така-удзи.

Самураи и Мамору обменялись враждебными взглядами.

— Мы должны арестовать этого человека, — высокомерно ухмыльнувшись и глядя на Когу, сказал Хино.

— За что?

— Он вор… Он украл рис, и теперь должен понести заслуженное нака-зание.

— Это правда? — Мамору посмотрел на Когу.

— Да, господин, — произнес тот дрожащими губами.

— Зачем ты это сделал? — сурово спросил он Когу. — Ты же знаешь, что ждет вора за такой проступок?

— Я виновен, господин, но чиновники Токимары забрали у нас все припасы, ничего не оставили. Двое моих детей уже умерли от голода. Я пошел на этот грех ради жены и оставшегося ребенка. Вы можете убить меня, — сказал он со слезами в голосе и виновато склонил голову.

— А какое наказание ждет его? — прищурив один глаз, спросил Мамору.

— Смерть! — строго ответил Хино.

— Ах, вот как… — Мамору выдержал паузу, потер лоб, явно желая затя-нуть время и перевести разговор в другое русло. — Две недели назад один обнищавший чиновник из деревни Кёгоку совершил похожий проступок. Его просто наказали палками. А почему бы и с этим так не поступить?

— Идет война. Еды не хватает самураям, а этот вор рис украл. Он ослаб-ляет нашу армию. Если мы не накажем его по всей строгости, это будет дурным примером для остальных.

— Н-да, война… — задумчиво произнес Мамору и добавил: — Мой учитель по фехтованию, Тэкэо сан, который был еще к тому же дзенским монахом, говорил мне: «Нужда и жадность заставляют людей воровать, жадность сразу надо наказывать, а к нужде можно отнестись со снисхождением…» Все мы не идеальны, ведь даже на Луне есть пятна!

— Ты что, будешь учить нас, как обращаться с крестьянами нашего хозяи-на? — разозлился Хино.

— О, нет, я никого не собираюсь учить… — изображая покладистость, произнес Мамору. — Воин, верно следующий кодексу бусидо, понимает, что есть справедливость, а что — нет…

— Ты намекаешь на то, что мы неверно следуем бусидо? — Хино все больше выходил из себя.

Мамору смотрел на самураев дерзким взглядом, но говорить старался как можно мягче.

— Ни в коем случае, я лишь размышляю… — Его лицо приняло философс-кое выражение. — Я к тому, что разве должны погибать простые крестьяне, когда сражаются самураи?

— Он собственность сёгуна. Это его участь!

Мамору хотел возразить, но Хино его грубо перебил.

— Послушай, нам не нужна твоя мудрость, и к тебе у нас нет претензий. Мы и так долго с тобой беседуем. Иди своей дорогой, а этот крестьянин пойдет с нами.

— Мы уйдем вместе или… — произнёс Мамору, отведя локоть в сторону, и оголил рукоять катаны.

На лице Хино появилась вызывающая усмешка, и они с Исибой крепко сжали рукояти мечей. Кога испуганно отступил в сторону. В позах самураев читалось напряжение, готовность в любой момент атаковать соперника. Мамору, холодно и спокойно следя за каждым движением медленно наступавших на него самураев, застыл, будто вкопанный. Скулы их сделались выпуклыми, а на висках вздулись вены, лица были бледны. Казалось, что воздух застыл от ложной тишины, всегда наступающей перед бурей.

Наконец, рукава кимоно взметнулись, блеснув острыми клинками… Молниеносные движения, звон металла, шуршащий звук кимоно… Все произошло в мгновение. Исиба был мертв. Хино упал с окровавленным мечом, вздрагивая в предсмертных судорогах, но и Мамору тоже лежал на земле и чувствовал, как к горлу подкатило что-то вязкое, изо рта медленно вытекла струйка крови.

— Господин, я вам помогу… — плакал Кога. — Я отнесу вас в деревню, там есть знахарь…

— Нет, — прошептал Мамору, грустно улыбаясь, — похоже, я умираю.

Самурай долгим взглядом посмотрел сначала на небо, потом на цветущую у дороги сакуру, которая появилась будто из ниоткуда, и его дрожащие губы прошептали только что сочиненную хокку.

«Разбился жизни кувшин,

Слышу сакуры неземной аромат,

Я истину увидел вдруг!»

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий