Дорога к Пушкину
Пушкина и русскую литературу для меня открыла моя бабушка Лидия Федоровна — папина мама. Интеллигентная и образованная женщина «из бывших», она сама занималась моим дошкольным воспитанием на зависть всем моим малолетним подружкам, которых водили в детский сад. Сказки, стихи, главы из «Евгения Онегина» просто и естественно вошли в мою жизнь. Почему-то особенно меня завораживали пушкинские описания роскошной зимней природы, и изображение «нетерпеливого коня», скользящего по утреннему снегу, стало любимой темой моих детских рисунков. Когда я научилась читать, мы с бабушкой вдвоем сидели на диване, каждая уткнувшись в свою книжку. Вместе обсуждали прочитанное, делились впечатлениями. А во дворе с девчонками разыгрывали спектакли по сказкам Пушкина. С календарной стенки для отрывного календаря все мои детские годы за мной наблюдал сам Поэт. Позже мама рассказала мне, что в доме ее родителей в раме под стеклом тоже висел портрет Пушкина. Во время войны к ним ворвались фашисты. Указав на портрет, один из них спросил: «Йуда?» Моя вторая бабушка, Любовь Александровна (ее я, к сожалению, не знала — она умерла до моего рождения), владела несколькими языками, в том числе и немецким, стала объяснять, что это великий русский поэт Пушкин, произведения которого известны и в Германии. «Найн, йуда!», — отрезал фашист и разрядил автоматную очередь в портрет. Потом я узнала, что живой Пушкин был тоже убит, только на дуэли. В моей детской голове не укладывалось, как могли убить такого поэта, почему не остановили его убийцу? Тогда я не подозревала, что и в начале двадцать первого века в истории последней дуэли Пушкина останется много неясных и даже таинственных страниц, но чувствовала, что здесь кроется какая-то страшная тайна, и мне очень хотелось ее раскрыть.
Любовь к Пушкину и русской литературе привела меня на филфак Кишиневского госуниверситета. Одним из наших профессоров был Борис Алексеевич Трубецкой. До войны он работал научным сотрудником Пушкинского Дома и, оказавшись в нашем городе, отыскал чудом сохранившийся дом, в котором жил поэт. 10 февраля 1948 года в Кишиневе был торжественно открыт Дом-музей А.С.Пушки-на, а Трубецкой стал его первым директором. В своей книге «Пушкин в Молдавии» он писал, что музей был создан при поддержке молдавских писателей Андрея Лупана, Емельяна Букова и комсомола. Но было все же непонятно, как удалось так скоро в полуразрушенном городе, где люди еще ютились в подвалах, открыть музей. И только спустя годы, разбирая архив ученого, я прочитала его воспоминания, из которых стало ясно, что к этому в некоторой мере «причастен» и сам Пушкин. Оказывается, что активно помогал и содействовал скорейшему открытию музея К. У. Черненко, боготворивший Пушкина. В послевоенные годы он работал в Кишиневе заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии, а до этого возглавлял Пензенский обком партии. Это по его приглашению в Кишинев приехал талантливый пензенский художник-график Борис Лебедев, создавший для музея серию из десяти картин о жизни Пушкина кишиневского периода.
Учась в университете, я слабо представляла, где именно хочу работать. Знала только одно — что это должно быть как-то связано с литературой. В музей я пришла с легкой руки моей однокурсницы — Аллы (именно так мы ее звали) Юнко, за что я ей безмерно благодарна. Она ушла в журналистику, но не рассталась с Пушкиным, а после нее в музее в разные годы работали шесть наших однокурсников. С тех пор все мои дороги ведут к Пушкину.
Раньше самый короткий путь из центра города к музею шел через Андреевский переулок, которого давно уже нет на карте. Он наискосок рассекал улицы Гоголя и Стефана Великого (нынешние Бэнулеску-Бодони и Александру чел Бун) и упирался в Антоновскую. Тогда здесь все хранило «преданья старины глубокой»: сюда не доходил шум города, всегда было тихо и малолюдно. С одной стороны ютились старенькие домишки, напротив них был пустырь, густо зараставший летом полынью и коноплей. Запах нагретой солнцем земли смешивался с запахом растений, над ними порхали бабочки и на все лады стрекотали кузнечики. Временные границы здесь исчезали, и было полное ощущение, что ты попадаешь из двадцатого века в начало девятнадцатого. Что только что этой дорогой из «верхнего» города мимо Ильинского базара легкой походкой прошел Пушкин. А ты спешишь по булыжной мостовой к нему в гости — туда, где он жил первые месяцы в Кишиневе. Но чтобы попасть в дом, сначала надо было открыть тяжелую калитку (она и сегодня та же), и по узкому проходу между зданиями зайти во двор. Раньше по правую сторону высилась огромная стена, отчего дворик перед входом в музей был очень тесным. В экспозиции ничего особенного не было, вся она была построена в основном на фотоматериалах. Несколько ценных экспонатов подарил при открытии музея Пушкинский Дом, среди них — прижизненные издания произведений поэта и копии пушкинских портретов Тропинина и Кипренского. Сегодня, заходя в мемориальный домик, трудно представить, как здесь размещались группы по тридцать и более человек. Но в этой простоте и удивительной чистоте была какая-то особенная первозданность и прелесть. За порядком в музее ревностно следила наша бессменная уборщица — Лиза Супостат. Маленькая, сухонькая и горбоносая, она являла собой живое воплощение гречанки Полихрони, знакомой Пушкина, воспетой им в одном из кишиневских стихотворений. Наша «Калипсо», одинаково плохо говорившая и по-молдавски и по-русски, вечно что-то бурчала под нос — была недовольна и сотрудниками музея, и туристами, посягавшими своим присутствием на чистоту любовно выбиваемых ею половиков. Она сама стала музейным достоянием, проработав здесь бессменно в течение пятидесяти лет. Когда я пришла в музей, директором был бывший московский журналист Владимир Михайлович Субботин, любивший повторять: «Пушкин в рекламе не нуждается». Но, сам того не ведая, он придумал мощный рекламный ход, который словно магнитом притягивал в музей школьников. После окончания экскурсии они занимали места на длинной узкой скамейке, стоявшей на улице вдоль стены, и к ним торжественно выносили настоящий дуэльный пистолет XIX века. По очереди, восторженно ахая и охая, они передавали драгоценную реликвию из рук в руки. Молва об этом «ритуале» быстро разлетелась по городу, и каждая группа детей, приходивших в те времена, перед началом экскурсии интересовалась, покажут ли им пистолет. Много лет спустя, уже взрослые, они с волнением вспоминали об этом живом прикосновении к истории, к Пушкину.
Соприкасаясь со старинными вещами, часто испытываешь подобные эмоции, но тогда я не подозревала, что через несколько лет на мою долю выпадет пережить особые впечатления. Во время стажировки в Ленинграде на Мойке, 12 мне предложили, если я хочу, «потрогать» личные вещи Пушкина. Об этом я и мечтать не могла! Письменный стол, чернильница-арапчонок, диван, на котором умер поэт, трость с пуговицей Петра I. Все эти вещи хранят память о живом Пушкине. Я легонько прикасаюсь к ним рукой: Петр — Пушкин — и вдруг я…
В каждом музее есть фондохранилище — особое помещение, в котором находятся экспонаты. В нашем тоже было такое — заветная маленькая комнатка, закрытая для посторонних глаз. Главный хранитель, Домника Спиридоновна Гуртовая, более сорока лет отдавшая музею, очень прилежно относилась к своим обязанностям, была чрезвычайно аккуратной и бережливой: каждая вещица была ею тщательно завернута в газетную бумагу и перевязана крест на крест бечевкой. Экспонатов тогда было мало, и состояли они в основном из антикварных книг. Я с головой ушла в изучение литературы о Пушкине, о событиях его личной жизни, об общественно-политической и интеллектуальной атмосфере российского общества первой трети XIX века, ведь без этого невозможно вполне понять его творчество. День за днем для меня стал открываться другой Пушкин — не хрестоматийный «великий русский поэт», а Пушкин — Человек, постепенно обраставший живыми эмоциями и плотью — реальная Личность, которой ничто человеческое не было чуждо. И это никак не умаляло, а, наоборот, делало его образ подлинным. С тех пор я прочла много замечательных книг о Пушкине, но лучшими для его понимания я считаю не исследования «пушкиноедов» (слово из лексикона правнука поэта Григория Григорьевича Пушкина), а письма самого поэта и воспоминания его современников.
Вскоре мне предстояло провести первую в моей жизни экскурсию. Я, естественно, волновалась — ведь это как театр одного актера: только от тебя зависит, что унесут люди в своей душе, станет ли посещение музея событием в их жизни, и состоится ли их встреча с Пушкиным. Как потом оказалось, все это время директор незаметно следовал за группой. Почти в самом конце экскурсии я заметила его, прячущегося в соседней комнате, — он внимательно слушал мой рассказ, приставив руку к уху наподобие рупора. Его вердикт я помню слово в слово: «Молодец. Но зачем так выкладываться? Так тебя надолго не хватит!» Ошибся Владимир Михайлович! И спустя десятилетия, видя живой интерес в глазах посетителей, я могу часами рассказывать о Пушкине. Ежедневное общение с ним дает силы и пробуждает творчество, рождая новые идеи и проекты. Иначе как можно расценить то, что ко мне, зарекавшейся в юности не писать стихов (ведь как Пушкин не напишешь!), они стали «приходить» сами? Среди них есть стихотворения, посвященные поэту и его творчеству. Замечательную музыку к ним написала моя талантливая подруга Анжела Арсений. Наш Пушкинский песенный цикл с удовольствием поют дети, а это значит, что он удался. Думала я и о том, как оценил бы это сам Александр Сергеевич. Но, зная, как он просил друзей: «Стихов, стихов!», смею надеяться, что положительно.
Семьдесят лет существует пушкинский музей в Кишиневе. Все вокруг изменилось за это время — вплотную продолжает свое наступление современный город: совсем скоро напротив музея, на месте бывшей корчмы Антонио, давшей когда-то название нашей улице, вырастет многоэтажный жилой комплекс. Изменился и сам музей. В одночасье, как Берлинская, рухнула высокая стена, отделявшая музейный дворик от соседнего. Разъехались по городам и весям всего мира его бывшие обитатели, ходившие в музей запросто, как свои — позвонить по телефону или просто поболтать. Некогда густо заселенный жилой дом стал неотъемлемой частью музейного комплекса, теперь в нем размещаются литературная экспозиция и выставки. В 1987 году, в год 150-летия гибели Пушкина, зажил новой жизнью мемориальный домик поэта — в нем воссоздана обстановка бывшего заезжего дома Наумова. Примерно так он выглядел, когда в нем квартировал Александр Сергеевич с верным Никитой Козловым. А к 200-летнему юбилею поэта в музее впервые была открыта основанная на подлинных материалах экспозиция «Твоей молвой наполнен сей предел», посвященная его трехлетнему пребыванию в Молдавии.
Невосполнимую утрату принесло музею совершенно противоестественное для Молдавии явле-ние — сильнейший апрельский снегопад 2017 года: под тяжестью снега рухнул могучий раскидистый дуб, посаженный Трубецким в год открытия музея. Он был своеобразным символом и стражем, укрывая своей пышной кроной домик и создавая особую атмосферу в музейном дворике. А у посетителей его «таинственная сень» ассоциировалась с пушкинским: «У лукоморья дуб зеленый…»
Музей в его нынешнем виде хранит память не только о Пушкине, но и о замечательной скромной женщине — Евгении Григорьевне Сугак, пятом по счету директоре музея, которая сумела вдохнуть в его жизнь новое содержание. Без малого четверть века возглавляла она музей. Эти годы подарили мне незабываемые поездки по пушкинским местам: Москва — Ленинград — Царское Село — Одесса — Крым — Михайловский заповедник. Самые яркие для меня — Царское Село и Михайловское. Там, как нигде, «минувшее меня объемлет живо». В них невозможно не влюбиться и, только побывав там, побродив по аллеям и паркам, холмам и лугам, можно понять, почему так стремился туда Пушкин. А сколько замечательных встреч и знакомств было в те годы! Потомки Пушкина, актеры, художники, известные на весь мир пушкинисты и скромные музейщики, самозабвенно служащие Поэту. Это было чудесное время, полное надежд (пусть иногда так и несбывшихся) и открытий.
Особенные воспоминания рождает в моей душе «имя Пушкинского Дома в Академии Наук», где духовно и материально увековечены лучшие достижения российских литераторов. Нас, участников научной конференции, повели в святая святых института — Пушкинский кабинет — специальную сейф-комнату, где хранятся рукописи Пушкина. Все мы были из разных пушкинских музеев, и каждый просил показать что-то свое. И вот передо мной одна из так называемых «масонских» тетрадей поэта, подаренных ему в Кишиневе почти в день его рождения — 27 мая 1822 года. Знакомый листок, который каждый день я вижу в музее: «Мой дядя самых честных правил…», но он написан его рукой, это его летящий почерк, в тетради его рисунки… Мои чувства были близки тем, которые испытал сам Пушкин при встрече с Державиным: «Я не в силах описать состояние души моей… сердце забилось с упоительным восторгом…» Но в тот день нам предстояло еще одно потрясение. В соседней комнате хранятся 3700 томов из личной библиотеки поэта. Каждый, кто бывал на Мойке, 12 помнит кабинет Пушкина, хорошо знакомый всем также по картинам и фотографиям. На полках — стройные ряды книг в тисненых золотом кожаных переплетах. Но это не те книги, которые покупал поэт, а их дубликаты. Те самые, в которых «хранили многие страницы отметку резкую ногтей» находятся в Пушкинском Доме и совсем не похожи на своих роскошных двойников. Пушкин, первый поэт России, был катастрофически стеснен в средствах и вынужден был экономить на всем, в том числе и на книгах, покупая самые дешевые издания в бумажных переплетах. Книги — его верные друзья и спутники — даже спустя время безмолвно свидетельствуют о бытовых проблемах поэта и помогают лучше понять его эмоциональное состояние в последние годы жизни. Через них проникаешься болью и сочувствием к Пушкину-человеку.
Встреча с Пушкиным для меня — один из подарков судьбы. Он мой друг и мой «вечный спутник», мой «приют спокойствия, трудов и вдохновенья» в непростом современном мире. И более тридцати лет я иду к нему, не переставая поражаться, «сколько нам открытий чудных» приготовил его гений. Обращаясь к нему, я создавала музейные экспозиции и выставки, провожу фестивали и различные мероприятия в Пушкинской аудитории в Российском центре науки и культуры в Кишиневе, которые, надеюсь, помогают нашим посетителям, особенно юным, совершить свои, пусть вначале робкие, шаги по тропинке, ведущей к Поэту. Мне, к сожалению, не довелось лично встретиться с Д. С.Лихачевым — он был болен, когда я посещала Пушкинский Дом. Но мне очень близки его слова: «Пушкин — это лучшее, что есть в каждом из людей. Это доброта и талант, смелость и простота, верность в дружбе и бескрайность в любви, уважение к труду и людям труда… И ещё мы любим и постоянно оплакиваем Пушкина, потому что он погиб за честь свою и честь своей поэзии. Вот это многогранное единство, эту гармонию личности и в творчестве, и в жизни хотелось бы донести до всех, кто вступает на пушкинскую тропу».