***
Когда за горло страх берет,
И сыплет ночь слезами грусти,
Я говорю, что все пройдет,
И все когда-нибудь отпустит…
Когда-нибудь восход войдет
в мое окно, в мой тихий город,
Придет весна, растает лед,
Нагрянет счастье очень скоро.
Оно таится за лучом,
Спешит с волною золотистой,
Откроет дверь своим ключом,
Войдя душевно, мягко, чисто…
***
Танцуют старики
Звучал домашний патефон,
Бернес пел вкрадчиво, душевно.
Была она. И там был он.
И ночь безудержна волшебна…
На круглом стареньком столе:
пирог с брусникой, морс, салфетки.
Кружилась пара в серебре,
в окно стучали яблонь ветки;
Два изумруда: он, она —
две одиноких половины.
Полжизни прожито сполна,
и в голове блестят седины…
Но как горят т глаза у них,
не спрячешь душу молодую!
Бернес поет им «Журавли».
«Станцуешь ты?»
«Да, я станцую!»
И полетели старики,
(да и назвать их так греховно),
На позднем облаке любви,
но как легко, и как свободно!
***
Поглощена и поглощаема,
Я переполнена тобой.
Какое выдалось прощание
на узкой улочке ночной!
Хотение, волненье с жаждою,
и страх расстаться до зари.
Твою целую клетку каждую,
увы, сгорая от любви.
Простить не в силах расставания,
Слез не сдержать. Слаба, как тень.
Но будет новое ль свидание?
И будет ли счастливым день?
Поглощена и поглощаема —
Водоворот лихих страстей.
И снова боль, и вновь прощание
под фейерверком фонарей.
***
Бросить гордость, да успокоиться б,
Только гнет на душе и тлен.
У черемухи ветки клонятся
вплоть до самых моих колен.
Я пред ней тайны сердца выложу,
Что любить не дано. Не мне.
Я уже ни на что не выгляжу
даже в самом прекрасном дне.
В безрассудстве теряют головы,
при холодном уме — сердца.
Мы, по-моему, слишком молоды,
чтобы жизнь начинать с конца.
Вот и все. Распишись в украденном.
Я храню строчки в сундуке.
А на сердце сплошные ссадины,
И обыденность в кулаке.
***
Бьет в ноздри запах клеверный,
ядреный и уверенный,
Лучи, как дети малые,
резвятся на пруду.
Мой мир — лихой и пламенный,
Порывистый, немереный
застыл, как лебедь белая,
в Нечаянном саду.
На этих горстках с каллами,
нарциссами и астрами,
с духмяною мелиссою и яблоней-красой
живет моя любимая, живет моя бывалая
Страна моя чудесная
с любовью и тоской.
И все в ней любо-дорого:
Зима с дождливой осенью,
Жара с весенней слякотью
и золото берез.
Летит над садом облако,
И ночь воюет с вороном.
Мой мир душевный, искренний,
ты дорог мне
до слез.
***
Ни признания, ни безмолвия,
Только голуби за окном.
Вдоль прозрачного неба — молния,
Ожидание перед сном.
На пороге — молитвы, пение,
За порогом — немая гладь.
Моего не убить терпения:
Только видеть и только ждать.
Сушит слезы свеча церковная,
Вытираю от грешных фраз
свои губы. Дорога — ровная.
Месяц белый почти погас.
Ни признания, ни безмолвия.
Вой собак, словно плач земли.
А я ставлю опять условия —
ждать тебя до полос зари…
***
Из душных улиц,
смрадных комнат
к лесной тиши,
к речной купели.
От боли в сердце, телефона
к природной, дивной колыбели.
Где оглушает тишина,
И ослепляют небосводы,
Где, из квартирного окна
водить не будут хороводы
машины, люди, смог и гарь,
Где собеседник — эхо в поле.
Где не нарушит календарь
самозабвения и воли.
Из улиц душных —
к благовонью.
К истокам и нутру озер.
Здесь — на невиданном просторе
сама себе я фантазёр.
***
Ты меня, бесспорно, выдумал:
эти рюшечки и бантики…
Я, как карта, на стол выдана,
Ни признаний, ни романтики.
Жестких стен ковер не колется,
Книга, лист, чернила, тумба….
Будем чаще спать и ссориться
под фокстрот, под сальсу, румбу.
Будем сочинять и веровать
в то, что счастье не придумано.
Тень моя тебя преследовать
станет ночью сонной, лунною.
А когда наскучат осенью
слезы
и мое молчание.
Напишу на окнах прописью —
что согласна на венчание…
Ты меня безвольно выдумал
в одиноком покаянии.
Даже черт лесной завидовал
твоему ко мне желанию.
***
Перед глазами коридор
в затертых стенах, с полом синим,
Я пробегу его на спор
через снега, пожары, ливни.
Он станет жать и укорять,
а я, как честная — поддамся.
Я захочу себя понять
в ущербности сего пространства.
Вот эти стены — боль и стыд.
А пол- ошибки из былого.
А серый потолок закрыт
и нависает бестолково.
За нежеланием прозреть,
(Он давит на больное темя).
Я буду продолжать и впредь
идти и… не идти со всеми.
А вот и свет — все, как в кино,
Ввернули лампочки. И вроде
должно все быть предрешено,
но ничего не происходит.
***
Ошибок чужих не понять, не постичь —
Посильною кажется тяжкая ноша.
Красивее видится дома кирпич
Моложе лицо, глаже — кожа.
Честнее дела и правдивей слова,
Которые тоже – искусство.
И рулит по жизни людская молва,
Коверкая судьбы искусно.
Но там, в закоулках несчастной души,
Торопится совесть на плаху,
Рука собирает от жизни гроши,
Дрожа от бессилья и страха.
Чужая стезя… Неподвластны уму
Вселенной далекой порывы.
Себя не отдам никогда никому.
Все можно, покуда мы живы.
***
Где все дозволено, там хочется любви —
Простой, простой, покладистой, степенной,
Чтоб руки обнимали всласть твои —
Непринужденно и обыкновенно.
Где в мире вихрей, бурь, пороков, зла,
а также своеволия и лести
так хочется душевного тепла,
хороших встреч, рассветов, чистых лестниц…
Приятных книг и доброго вина,
заумных вечеров с потоком чтений,
Среди дозволенности -хочется сполна
Испить любви в порыве откровений.
Несется вскачь ретивая Судьба.
Где все дозволено, так тянет к чувствам чистым…
Щекочет шею мягкая трава
с душой поют моею снова птицы…
***
Я здесь останусь, ты прими меня.
Мы грех разделим пополам — сойдемся!
Нет, не бывает дыма без огня,
Но мы в него с молитвою ворвёмся.
Ты крылья не ломай — небес тепло.
Душой старик, но как любить умею!
Мне с этим миром страшно повезло,
Играй и пой, а я уже не смею…
Гитара рвет мне душу в клочья, прах
двух раненых сердец развею в полночь.
Я засыпаю на твоих губах,
Ты крылья не ломай -они мне в помощь!
Я здесь останусь — ты прими меня,
С истерзанной душою музыканта,
Как не бывает дыма без огня,
так не бывает страсти без таланта