Война и пир
Жарко. В пыли копошатся ленивые куры.
Лижет с причмоком свой зад под забором собака –
морда унылая, в клочьях репейника шкура.
Падают ягоды в кучку нагретого шлака —
шумно галдят воробьи в душных зарослях вишен –
пир и война. Капли сока стекают по листьям.
Девка дородная, Фёкла, послание пишет
милому в город. На лобике девичьем чистом
складки тревожные, хмурятся темные брови.
«Люди судачат – ты стал до модисток охочий,
не дорожишь нашей нежной и пылкой любовью.
Аль позабыл за овином бессонные ночи?»
Катятся слезы. На буквах – разводы и кляксы.
«Знай же, охальник, — убью нас обоих без страха!»
В рот отрешенно сует ложку с пенкою вязкой,
думает мрачно: «В варенье добавить бы сахар».
Тает на нёбе блаженством с кислинкою гуща,
тянутся губы в улыбку. Печально и сладко.
«Может права мать, и Федька-колодезник лучше?…»
Толстая кошка лакает сметану украдкой,
взгляд насторожен. Жужжат надоедливо мухи.
Фёкла все пишет письмо – за помаркой помарка.
Блюдце с вареньем смиряет сердечные муки.
Где-то вдали громыхает, но все-таки жарко…
День обыкновенных чудес
Забери меня в день,
где на солнце нагретой крапивой
и травой полевой пахнет ветер, срывающий цвет
с яблонь — томных невест, как жених, от любви торопливый,
где на щеки сквозь листья ложится рассеянный свет,
изменяя черты.
Дети Ингве, бессмертные эльфы —
мы смеемся и ловим вспорхнувшие ввысь лепестки,
а за нами кружит ароматным, сияющим шлейфом,
серебрится пыльца…Как волнующе-грешны, легки
губ касанья к вискам…
Луч играет на золоте прядей,
пальцы прячутся в волнах, лаская упрямую медь
в изумрудно-зеленом резном шелестящем окладе,
сквозь который сияет сапфиром небесная твердь.
Забери меня в день,
что как легкий, затейливый батик,
по плечам обнаженным скользнет к загорелым ногам
наших бьющихся пульсом и тесно сплетенных галактик —
ведь обычное чудо доступно обычным богам.
Стррашно сексуальное
Очнувшись ото сна, со рта икринки
смахнула — ночью ела, как всегда.
Мой ангел бородатый, выгнув спинку,
еще храпел. — Прилипшая еда
на лбу дрожала. Сон, бывает, старит —
мешочки, рот в слюне, отекший нос,
но ангел мой, как та приправа карри,
хорош во всем (Господь сюрприз поднес).
И я, прижав к нему свои коленки,
подумала — пора продолжить род.
И залилася розовым оттенком,
и возжелала. Иль — наоборот?
Под действием понятных энергетик
засунула ночнушку в уголок,
и ангел был уловлен нежно в сети —
так прочно, что и вырваться не смог…
Его, притихше-ждущего нирваны,
постигло чудо — даром что живой…
И медленно скатилась по дивану
икринок пара, ужин поздний мой…
Торможение
«Я уже подробно объяснял, что торможение, запрещающее убийство или ранение сородича, должно быть наиболее сильным и надежным у тех видов, которые…социально объединены»
Конрад Лоренц, «Агрессия»
Так нет же –
вместо того чтобы пить молоко из глиняной чашки,
отщипывая по кусочку хрустящий горячий хлеб,
ты молча натягиваешь фланелевую рубашку,
колючий свитер под горло и падаешь в тысячу неб,
хлопнув закрытой дверью, как будто ударив наотмашь
кого-то внутри себя – только бы снова не зарычать. –
Чтоб где-то в фонарном созвездьи, остановившись, вспомнить,
что вечер отлился в форму забытого дома ключа
и быстро тускнеет рядом с остывшей французской булкой.
Вернуться по следу так просто, но вряд ли придешь назад –
и ты тупо кружишь по клетке скверов и переулков,
боясь всепрощения зверя в родных, незнакомых глазах.
Уйти невозможно остаться
Пальто набросив не спеша,
окинув взглядом ветхий дом,
вспорхнула глупая душа
через порог. Уйти? С трудом
дается каждый шаг к концу –
быть может, капелька тепла…
быть может… Бабочкой к лицу
слетела дымчатая мгла,
коснулась лба и бледных щек.
Душа вздохнула: «Вот беда…»
и оглянулась — жив еще?
Назад метнулась – ерунда,
ведь было! Было! Как уйти?!
Не может быть, чтоб свет померк!…
В окне чужой огонь светил…
и падал, падал первый снег…
Перешагивая
Перешагивая город поперек,
замечаешь на продольных желобках
то мерцающий болотный огонек,
то поток огней, ревущий, как река.
Проплывают мимо, катятся миры,
перейти тебя сквозь стены норовят —
ты шагаешь и не ждешь et ceter(ы),
суетится в голове десяток крякв,
ищет плевел средь не выросших рогов —
глазки умные, но кряк слегка визглив.
Ты плюешь на них и месишь свой творог,
поднимая выше ноги от земли —
в крынке города. Стараясь не дремать.
Взгляд на свет — и вновь шагается легко.
За тобой крадется добрая зима —
берегись ее спасающих клыков.
Маленькая ночная абреакция
От усталости не спится. Ночь голодною лисицей
в сердце влезла и грызет
мякоть нежную – на волю рвется, душит сгусток боли…
Что за странный фантазер
расписал мои страницы черной тушью? — Лапки птицы
от угла и до угла
вывели диагонально дом казенный, звон финальный
береженого стекла.
Ворон, ворон, где же счастье?!
……………………………Неумело распрощаться
и по грязи – в птичий клин –
стать одной из тех пророчиц, что читают между строчек
приговор всегда один?…
Мутно, липко, безнадежно, что-то зреет и тревожит —
невозможно помешать,
только помнить — утром винным из разорванной грудины
радостью непобедимой
вырывается душа…
Смирение
Создатель мой, я просто человек –
не лучше всех и не умней, а, может, –
грешнее и никчемнее. Но все же
молю – услышь. Пусть день тебе – как век,
а век – как день, и люди – что песок,
но знаю – Ты – Любовь. И со смиреньем
прошу – прости. За слепоту сомнений,
за тысячи потерянных часов,
за грех уныния и боль чужих потерь,
за то, что, много зная, – не сумела
достойной быть, что многого хотела…
Не вопреки – от слабости, поверь.
Поверь, Отец. Мне большего желать –
смешно и глупо. Вижу – виновата.
И в скорбный час, когда придет расплата,
без ропота готова все принять.
Покорна я. Рукою пусть Твоей
Свершится суд благой и справедливый.
За то, что, обретя, – не сохранила…
И за того, кто многих стал родней.
Рябь на воде
«Суета человеческая — рябь на воде…»
Весь день моросило. Окинув отдел
слегка отрешенным, тоскующим взором,
со вздохом печальным «опять поредел»
начальница Люся задернула шторы —
ответом бессовестной свежести роз,
восторженной силе гербер и пионов,
что там, в заоконье, являли форпост
поры отпусков и дремоты сезонной.
Томима снижением роста продаж,
апатией, взросшей среди подчиненных,
она подновила слегка макияж
и сделала вывод — мол, жить не резонно
под этим предательским грузом невзгод.
Долой ассертивность, мужчин и котлеты,
что быстро сгорают — один лишь расход.
Пора утопиться. Поганое лето.
В пустом кабинете раздался звонок.
Людмила подумала: «Нет, не обманешь. —
По плану топиться идти решено,
системность должна быть. Звонили бы раньше».
Вдали с дребезжаньем упало ведро,
послышалось сочное, хлесткое слово —
топиться собрался уборщик Петров,
судьба показалась Петрову суровой.
Верстальщица Соня, доев бутерброд,
слезу уронила под арию Тоски
на список макетов — пейдж мейкер, урод! —
висят пдф. Охрененная верстка!
От муки избавит любой водоем.
И пусть зарыдает родной серпентарий!..
Окончился день. Милосердным огнем
светило сквозь тучи на стонущих тварей
сошло, разливая по душам покой…
И видел народ — улыбаясь свободно,
текли над землей безмятежной рекой
страдальцы редакции «Вестник ОСВОДа»…
Гештальт Диогенова
«То, что открывается не сразу,
ценится всегда намного больше.
Все пути не выпестуешь глазом,
все грехи до смерти не замолишь, —
потому-то проще и понятней
жить грибом во влажном перегное,
насыщая углеродом мякоть,
распуская гифы под сосною». —
Думал так бухгалтер Диогенов
душным днём в траве, под сенью клёна,
слушая рассеянно степенный
гул пчелы над звёздочкой паслёна.
Парило. Стекали струйки пота.
Отмывались деньги на Кайманах –
Диогенов не спеша работал,
ускользая мыслью постоянно
от оффшоров в прелую прохладу,
жухлую листву, иголки хвои.
На лэптоп пристроилась цикада —
заскрипело брюшко жестяное —
тремоло качнулось и поплыло,
заполняя шарик лесопарка.
«Гражданин, пройдёмте, — вы бескрылы» —
серафимы в униформе маркой
на плечо бухгалтерское длани
опустили, явно порицая.
«Не бывает ничего поганей,
чем вот так, в извечном отрицаньи
жизнь прожив, узнать…» — и Диогенов,
шумно харкнул на газон примятый,
встал, поправил веточку вербены
на груди: «Ведите, что ль, ребята»
и пошел, дивясь такой фините –
столько сил, а всё, видать, без цели.
Из земли за ним тянулись нити —
от себя не отпускал мицелий…
Сон ослика в жаркий-жаркий полдень
Под грузом тягот и невзгод
бредет упрямый ослик жизни. —
Уже уплачен сбор акцизный
за каждый вздох, за каждый год,
за каждый пройденный виток.
Пылит надеждами дорога,
горчит трава прозрений — Бога
подарок, кара и урок.
Жара. Искрится небосвод —
река ушедших сонно манит.
И ослик теплыми губами
касается студеных вод…
__________________________________________