«Вот и стал Таракан победителем»…
К.Чуковский «Тараканище»
Год : 1913
Пожалуй, самый лучший год для жителей Российской империи. Не только урожаи 12-13 годов были прекрасны, но и в остальном ощущалось благополучие и благоденствие. И, почти во все 73 года Советской власти продолжалось сравнение по всем показателям именно с этим годом. Но и этот «чудный» для всех год не стал хорошим для русских евреев – начался в Киеве суд по «кровавому навету» — «дело М.Бейлиса».
Место действия: местечко в «черте постоянной еврейской оседлости» в Киевской губернии.
Действующее лицо: девочка в возрасте около двух лет, не умеющая ещё разговаривать.
Она проснулась внезапно, наверное, от духоты. Было бы почти темно, если б не шло красноватое свечение от дотлевающих в печке углей. В тишине слышалось лишь сонное дыхание многодетной семьи, спавших, в своей единственной комнате.
Девочка лежала тихо, словно бы зная, что ни за что нельзя порушить эту мирную тишину.
Она может и дальше бы лежала так, как вдруг у самого своего лица увидала что-то маленькое, но ползущее, шевелящее усиками, ж и в о е!!! И оно, быстро перебирая лапками, приближалось к ней!
-Мама, ой, мамеле, ой-ой-ой!!! – закричала, заверещала в отчаянии она.
От её воплей проснулись и родители, и старшие братья с сёстрами.
Это и были её первые слова, выговоренные в страхе перед увиденным тараканом. С этого началась её сознательная жизнь.
Сон перестал быть крепким, девочка открывала глаза на каждый шорох. А ночи стали страшными, потому что хоть она, до какого-то «внутреннего визга» и боялась всех этих «домашних» животных – тараканов, клопов, мышей, крыс, но нужно было крепиться и изо всех сил молчать.
Семья, правда, достаточно часто проводила «мероприятия» против «незваных гостей». Подчас их становилось невозможно много, и они так донимали, что и спать нельзя было…
Заключалась эта процедура в следующем: ошпаривали кипятком кровати, тумбочки, сундуки, плинтуса, где колониями любили селиться клопы и тараканы. Либо рассыпали данную фельдшером отраву, для мышей и крыс, а мышеловки и крысоловки заряжали практически ежедневно. Тараканов, которых почему-то называли «пруссаками», тоже какой-то отравой морили. Но спасу от них, от всех, всё равно не было, и потому, глядя на чешущихся детей, родители только вздыхали.
Эстер была самой младшей из оставшихся в живых шести детей Менделя и Леи Фастовских. Так в восьмером и жили они в своей комнате. Может из-за эдакой скученности и особо плодилась эта «домашняя» мерзость, кто знает?
Мендель чем только не пытался заработать, чтоб прокормить семью. Он и работы никакой, даже самой грязной, не чурался, да мало что из его всех хлопот выходило. В «черте оседлости» работы почти не было, а во «внутренние» губернии, на отхожий промысел, не пускали.
Трудяга Мендель, часто, скрытно от семьи голодал, чтоб хоть детям досталась от его «порции» больше. И доголодался до того, что пришёл к заключению, что «евреям есть запрещается!» Две недели не принимал он из-за этого «запрещения» пищу, пока его не поместили в психиатрическую больницу.
Эстер, младшей дочери его жизнь представлялась прекрасной, несмотря ни на что, разве что тараканы одолевали.
В марте семнадцатого года семья, без умершего отца, переехала в большой губернский город, и тем спаслась от погромов Гражданской войны.
Благодаря стараниям братьев и сестёр Эстер поступила и окончила Учительский институт.
И вот Эстер, худенькой высокой девушке, пришлось покинуть родное гнездо, где остались и мать и уже женатые и замужние братья и сёстры.
Учительствовать ей пришлось в глухом углу Вятской губернии.
Там, впервые Эстер увидала скромную русскую природу. Тонкослёзая она почти плакала, глядя на зеленеющую под неярким солнцем траву, на поблескивающую гладь реки, на болота, расцвеченные пучками ягод, на бескрайние просторы… Теперь только понимала она строчки:
«Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!»
В сельской школе, где называли её Эстя Михайловна, пришлось ей вести уроки практически по всем предметам. И она учила, и сама училась…
Здесь впервые увидала она белку в лесу, малину на кусте, ходила в лес по грибы, и укололась о ж и в о г о ежа, дотронулась до ползущей улитки, та мгновенно спряталась в свой домик-раковину; собирала жёлуди под дубом, в колышущейся пшенице букеты из васильков, на болотах лакомилась голубикой… Вот, оказывается чего она была лишена из-за жизни в «черте». Иногда ей даже казалось, что попала она на другую сторону земли, в другое полушарие.
Однако тараканы одолевали местных тоже. Но здесь боролись с ними не кипятком, а «вымораживанием»! То есть люди покидали свои дома, и оставляли их на морозе с распахнутыми окнами и открытыми дверьми. Мороз тараканов истреблял…но только лишь на некоторое время!
Потрясало девушку и полное отсутствие столь звериного чувства, как антисемитизм. Да многие попросту и не подозревали, что на свете существуют евреи! А те, что про евреев, когда и слыхали, то представляли их какими-то сказочными, не совсем человеческими существами. К примеру, хозяйка, у которой квартировала Эстер была убеждена, что у «них», наверное, имеются и рога, и хвост, а может и копыта! Когда же расхохотавшаяся Эстер объявила, что она и есть, самая что ни на есть еврейка, то часто и мелко крестившаяся хозяйка ей не поверила, решила, что разыгрывает её жиличка.
Но вот там, дома, заболела мать и Эстер пришлось уехать из этого заповедного уголка, до которого тоже добралась коллективизация, порушившая патриархально-неторопливый уклад его обитателей.
Эстер влюбилась в друга одного из своих братьев – Мирона Городецкого. Тот был и не таким уж и молодым, было ему хорошо за тридцать, если и не все тридцать пять. Был он неженатым, несмотря на возраст, служил директором чего-то, Эстер даже и не знала чего. Брат, правда, говорил, что Мирон – крупный хозяйственный работник.
И хоть истаивала она от его ласк, но предупреждённая лежачей матерью, о том чего д е й с т в и т е л ь н о добиваются в с е мужчины, позволяла она ему всё, к р о м е… Подчас и забывая о материнском предупреждении, она поступала так из-за собственного страха.
Как-то, поздним вечером, когда Эстер укладывалась спать, зашёл к ней сильно расстроенный брат, тот, что с Мироном приятельствовал.
-Эстер, ты с Мироном того, не очень-то, — как-то глухо проговорил он.
-О чём это ты Марк? – спросила она удивлённо, — ты же знаешь, я – девушка!
-Да я не об этом, — обречённо вздохнул брат, — ты ж не знаешь, у него крупные неприятности! Сегодня его исключили из партии!!! И, наверное, — до шёпота понизил голос он, — его, вскорости, арестуют. Как «врага народа»!
-Нет, не может быть! – вскрикнула она и зарыдала.
-Ладно, глупенькая, не плачь, — попытался он успокоить сестру, — самое главное – больше с ним не встречайся, хорошо?
-Да, — только и смогла сквозь рыдания проговорить она, зная, что лжёт. Впервые в жизни прямо и откровенно врёт.
Прибежав к нему среди ночи, она звонила в Мироновскую дверь долго и настойчиво.
Открыл он настороженный, удивившийся её приходу.
-Честно я думал, что «они» уже пришли за мной.
-Ты меня впустишь? — прошептала она.
И она оплела его руками: «Никому не отдам!»
-Глупышка, что мы против «них»
Не промолвив и слова, увлекла она его к кровати.
-Что ты милая?! – зашептал он, — зачем ты это делаешь, ведь я точно уже не смогу жениться на тебе…
-Молчи, — закрыла она ему рот ладонью, — может быть эта ночь у нас единственная, не будем её терять. И я стану твоею женой, пусть не перед людьми, но перед Богом!
И они познали друг друга, слившись в плоть единую!
Судьба подарила им целую неделю, которую они провели вместе, несмотря на сотрясавшие родню Эстер скандалы.
Только после того как Мирона арестовали, Эстер вернулась в семью.
Прощения она попросила лишь у матери.
-Он мне муж! – ответствовала она домашним.
-Как! Ты с ним расписалась в ЗАГСе?! – в ужасе закричал брат – приятель Мирона, — что ты наделала, ты навлекла несчастье на наш дом… – неистовствовал он.
-Нет, в ЗАГС мы не ходили, — спокойно произнесла она.
-Слава Богу, что хоть официально не додумалась, — с облегчением вздохнул брат.
«Боже! – думала она, — он сидит там, в камере, а они здесь рассуждают о том, как хорошо, что не дошло дело до ЗАГСа!»
Брат продолжал вещать, а она, не слушая его, думала о том, что будет ждать его и они ещё свидятся, и будут вместе и никогда уже не расстанутся, что он был, есть и будет единственным мужчиной в её жизни. И о том, что она наверняка забеременела. Ведь они практически провели с ним всю неделю в постели, потому как и рук разнять не смогли. Она радовалась будущему желанному, и х ребёнку…
Но человек предполагает…
Она не забеременела, и родственники вздохнули с облегчением.
А ещё её вызвали «туда»!
Следователь был не намного старше её, русый, светлоглазый паренёк, что встреть она его на улице он бы даже, наверное, понравился ей.
-Что же гражданка Фастовская, вы утверждаете, что ничего не имели с обвиняемым Городецким, кроме половых сношений? – холодно вопросил он в конце допроса.
-Но я же любила и люблю его, — как-то неубедительно протянула она.
-О вашем аморальном поведении мы поставим вопрос на вашей комсомольской ячейке, — в ту пору Эстер училась в педагогическом институте, двух лет учительского уже было мало для преподавания,- а ваш брат Марк Фастовский, познакомивший вас с Городецким, тоже подозрительный эелемент. Его мы вызовем следующим…
-Нет, — закричала она, — не надо его, мама не выдержит, она очень больна. Она – лежачая больная, пожалуйста, не надо, — упрашивала она, всхлипывая.
Он как-то непонятно взглянул на неё.
-Я очень прошу вас, не надо, — тихо плача всё твердила она.
-Хорошо,- глухо отозвался он.
И велел ей, поначалу показалось ей, что ослышалась, придти в такое-то время, такого-то числа и по такому-то адресу.
-Нет, — была её первая реакция.
-На нет и суда нет, — уже устало сказал он, — думаю, что вашего брата постигнет участь его друга.
-Не надо, не надо, не надо, — горячо заторопилась она, — да, да, да…
И она стала ходить к нему на разные квартиры, куда он ей назначал.
Удивительным показалось ей на разных квартирах, то, что на них почти не обитало «домашней нечисти», все они были н е ж и л ы м и!? О тех, кто в них некогда жил, почти ничего не напоминало, разве что невыгоревшие обои под когда-то висевшей на стене картинкой. И были-то они безликими, друг на дружку, похожие казённой мебелью.
Они никогда между собой не разговаривали, он только подавал ей команды: «встать, сесть, подвинуться…» Да и необходимости в этом не было: он не целовал её ни в губы, ни в лицо, только терзал, искусывая соски, шею, плечи…
Обычно он овладевал ею молча, яростно двигался в ней, иногда сладострастно постанывая, пока не разражался на пике гортанным криком и…падал на неё или на бок, как подкошенный.
Эстер страдала больше всего оттого, что она сама получала бешеное наслаждение!? И от кого? От палача? Она и укоряла и ненавидела за это собственное предающее тело…
От него, ненавистного, она и понесла.
Вот уж никогда не знаешь, что во благо, а что во зло – он оставил её, и она, наконец-то спокойно вздохнула.
Дома все были в ужасе от её беременности: сёстры плакали, братья кричали, молчала только мать да оставалась непоколебимой она сама.
В институте тоже хотели было её на комсомольское собрание вызывать, да почему-то дело замяли.
Вот и институт закончила она, и Мишенька родился, да тут подоспели война и эвакуация.
На Урале работала она в школе, Мишенька подрастал и все – новые соседи и новые же знакомые дивились ему, таким уж он рос в большой семье ни на кого не похожим. Разве что на братца Иванушку из русских народных сказок. Иногда даже спрашивали, не усыновлен ли ею этот ребёнок.
Эстер записала ему в документах отчество – Миронович, хотя в графе отец стоял прочерк.
Да видно не суждена была этому русоголовому мальчику долгая жизнь.
Года через три после войны поехала с ним Эстер в украинское село, чтобы , как тогда говорили – «оздоровить». И была почти счастлива, когда анемичный ребёнок пил парное молоко или жевал сотовый мёд. Он «расправлялся» прямо на глазах, превращаясь в розовощёкого бутуза.
И надо ж было эдакому приключиться! И где? В глухой деревне, по которой и не каждую-то неделю проезжали машины или мотоциклы.
А Мишеньке привелось погибнуть именно там, под колёсами грузовика.
Эстер как застопорило. Всё что приходилось ей делать – она производила автоматически, никак не реагируя и ни о чём не думая. Всё то, что было ею, осталось в прошлом, в котором были только погибшие Мишенька с Мироном, двое её самых дорогих. Про Мирона сведущие люди растолковали, что такое «десять лет без права переписки».
И у лежачей матери оставались «живыми» только глаза. Да и она скончалась. Братья и сёстры со своими семьями разъехались по своим углам. Что ж ей оставалось – только в школе преподавать да дома с тараканами бороться.?! Что она и делала…
Отечественная химическая промышленность выпускала большое количество средств для искоренения «домашних насекомых», а уж про импортные, что достать можно было с большим трудом и мечтать было нечего.
Практически каждый вечер Эстер занималась тем, что сыпала поршок либо за плинтуса, либо у самой их кромки или после проведенной накануне «операции» заметала веником тараканьи трупики на совок.
Иногда, раздумывая о «них», она говорила себе, что наверное много их, потому что дом не из новых ..
-Чего-то я не понимаю всё же, — говорила Эстер, отпивая кофе на кухне у новых соседей по площадке. Они только вчера закончили «генеральное наступление» на своих квартирных насекомых, – ведь наш дом, не такой уж, если посмотреть, и старый! Это же один из первых довоенных жилищных кооперативов в городе. Он назывался «Красный бродильщик», для работников первого пивзавода. Мой брат тогда там работал.
-Да вы что! – смеялась соседка, — это ж надо – «Красный Бродильщик»!!!
-Что ж тут удивительного, весь наш район состоит из бывших кооперативных домов того времени: «Новый быт», «Красный промышленник», дом «табачников», это рабочих табачной, бывшей махорочной фабрики; «Красный химик», «Дом специалистов»…
-Да, действительно, — сказала соседка,- как-то об этом и не думала, теперь же это престижный район.
-Ой, — истерически, то ли закричала, то ли завизжала Эстер, показывая пальцем на ползущего по кафельной стенке очень-очень медленно, видимо одурманенного отравляющими веществами, таракана.
Соседка от огорчения чуть не заплакала, ведь «травля» продолжалась почти трое суток, они с мужем и из дому ушли, чтоб не дышать карбофосом. А «им» получается, хоть бы что?!
В соседнем поъезде, объявились одновременно чёрные большие тараканы и мыши.
-Теперь и нам их ждать надо, — сказала Эстер тем же соседям.
А новый сосед сделал ценное сообщение о чёрных тараканах.
-Знаете ли, уважаемая, — обратился он к Эстер, — ведь чёрные тараканы – это очень древняя раса – «Блатта ориенталис» по латыни. Раньше их можно было и в университет и в пединститут на биологический факультет продавать. Я в детстве и вылавливал их на продажу.
-Да теперь-то, в разруху, они никому не нужны, — махнула рукой его жена.
-Это правда, — сокрушённо согласился он.
-Знаете ли Эстер Михайловна , — подхватила будто эстафету его жена, — я в начале семидесятых была в командировке в Смоленске. Так там наших тараканов, которых мы «пруссаками» называем, прозвали «русскими».
Все невесело рассмеялись.
-Кстати мой школьный товарищ много лет проработал в Германии. Так вот он сказал мне как-то, что там и х за все годы ни одного не видывал?! А мы всё пруссак да пруссак, какой он к чёрту пруссак!!!
-Не может этого быть! – неверяще покачала головою Эстер. – Как же такое может быть? – воззвала она к соседке.
-И сама не знаю! – развела руками та.
Всю ночь не давало уснуть это известие пожилой женщине, всё ворочалась она с боку на бок да вздыхала. «Этого не может быть, потому что быть не может!» — не успокаивалась она.
Пошла она в кухню валокардину выпить, чтобы хоть как-то от этих мыслей поостыть.
Там, по обыкновению было стерильно-чисто, а мелкие тараканы при включённом свете мгновенно расползлись. «Ишь, шустрые какие!» — во всю жизнь она и не перестала удивляться пруссачьей резвости.
-И откуда ж берутся, гады?! – вопросила она плаксиво саму себя.
Возле плиты, в блюдечке лежали мучные шарики, пропитанные борной кислотой, совсем недавно Эстер вернулась к старым, экологически чистым, методам истребления.
Выпив лекарства, решила старуха заодно и в уборную сходить, раз уж посреди ночи поднялась.
Там её взору предстали десятки чёрных, редкой породы, тараканов!
-Говорят, что они к счастью! – снова сказала она самой себе и выключила свет в туалете.
В тускло освещённом коридорчике она на чём-то, поскользнулась. И, падая, вдруг с ужасом подумала, что это она раздавила гладкого чёрного таракана.
И, вправду, это был раздавленный он, лежавший возле самых её глаз, и она видела даже вылезшие из него наружу белые жировые тела.
Стало ясно, что самой не подняться да от боли она не могла даже кричать, а лишь стонать.
Наутро, заслышав неумолкаемые стоны, соседка вызвала управдома, участкового и многочисленных племянников и племянниц.
Оказались переломанными шейки бедра на обеих ногах.
Эстер догадалась – это конец, ещё в то мгновение, когда увидала у своих глаз погибшего таракана.
В больницу её из-за возраста и безнадёжного диагноза не взяли, и потому родня наняла ей двух сиделок – ночную и дневную.
Не так уж и давно Эстер читала, как поломавший тоже, как и она, шейку бедра А.Ф.Керенский отказался от пищи и умер. «Прямо-таки мудрая подсказка!» — подумала она.
Пролежни появились быстро, в несколько дней, о памперсах для взрослых, да и для детей тоже, только слыхивали, но не видывали. Эстер было ни до чего, и даже… не до боли. Она словно «выйдя на финишную, прямую» бежала навстречу… Ей! И на десятый день наконец-таки «добежала»!
Хоронили тётку племянники и племянницы, родные братья и сёстры Эстер к тому времени поумирали.
Гроб стоял на табуретках, а вокруг сидели родственники покойной, ждали автобус похоронного обслуживания.
-Смотрите, таракан! – воскликнула любимая внучатая племянница Эстер.
-Где? Где? – загомонили все, словно вовек живьём таракана не видели.
-Да вот же он, у табуретной ножки, — сказала девочка-подросток.
-И откуда «они» у неё, ведь чистюля, какая была! – неожиданно заплакала племянница – мать этой девочки. – И всегда «их» вывести пыталась, да поди ж.
Она подошла к гробу, и острым носком сапога раздавила на удивление «спокойного» таракана. И сама же себе, не вслух сказала: «Наверное «они» есть, потому что есть, и видно иначе быть не может…»