Вадим Молодый. Варвара Малахиева-Мирович (1869-1954)

Еще один подарок издательства «Водолей» ценителям русской поэзии. Это вторая книга Варвары Григорьевны Малахиевой-Мирович («Хризалида: Стихотворения» / Сост. Т. Нешумова. – М.: Водолей, 2013. – 608 с. – Серебряный век. Паралипоменон. ISBN 978–5–91763–131–8), вышедшая через 90 (!) лет после ее единственного прижизненного издания.
«Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович (1869, Киев – 1954, Москва) – автор почти четырех тысяч стихотворений. Первые ее сохранившиеся стихи датируются 1883 годом, последние написаны за год до смерти. Подруга Льва Шестова и Елены Гуро, Даниила Андреева и Игоря Ильинского, переводчица Бернарда Шоу и «Многообразия религиозного опыта» Уильяма Джеймса, Малахиева-Мирович – старейший автор неофициальной литературы, оставшийся до конца дней верным символизму, но открывший внутри символистской системы возможности иронически отстраненного реалистического письма.
Основу издания составил свод избранных стихотворений поэта, никогда не появлявшихся в печати, а также единственная изданная при жизни книга стихотворений «Монастырское» (1923) и немногочисленные прижизненные публикации».
Пользуюсь случаем еще раз поблагодарить директора издательства «Водолей» Евгения Анатольевича Кольчужкина за его любезное разрешение публиковать поэтов, возвращенных «Водолеем» из небытия.

Вадим Молодый

Смертельно раненный зверек
В моей груди живет и бьется.
Снует и вдоль, и поперек
По клетке и на волю рвется.

Ему дают еду, питье,
Погладят иногда по шерсти,
А он скулит все про свое –
Что кто-то запер двери смерти.
12 ноября 1922
Сергиев Посад

ВО ДНИ СОДОМА И ГОМОРРЫ

Остеклевшим взором из-под камня
Рухнувшей скалы едва гляжу.
И на всем, что было жизнь недавно,
Знак иного царства нахожу.

Синей пастью небо надо мною
Щерит клочья белых облаков.
Вьется путь гремучею змеею
Вкруг полуразрушенных домов.

Бледный ужас в их глазах незрячих
Иль бездонная сияет пустота.
Стая воронов над церковью маячит,
Заслоняя знаменье креста.

Белый столп вознесся недвижимо
На распутье. Белый. Соляной.
Это ты, мой верный, мой любимый,
Сторожишь раздавленных горой.
[1921]

Коза с улыбкой Мефистофеля
И день, и ночь у нас в углу.
И я читаю в козьем профиле,
Жующем что-то на полу,

Как близко мне четвероногое,
Хоть и хожу на двух ногах,
Но сжаты мы оградой строгою,
Где жажда, голод, боль и страх.

И хоть душа моя бессмертная
Иной судьбе обречена,
Но не войти ей в дверь отверстую,
Пока слита с козой она.
Осень 1950

УПАВШЕЙ СОСНЕ

Триста лет стояла она
И сегодня упала.
Е. Гуро

Конец и бурям, и покою,
Звездам, и солнцу, и луне,
И трепету растущей хвои,
И вздохам в зимней тишине.

Но гордость стройного свершенья
В бездумном теле разлита,
И дышит силой пораженье,
И в смерти дышит красота.
1913
Финляндия

* * *

Разве сердце наше знает,
Что находит, что теряет,
Где его Голгофский путь?

Кто его иссушит страстью,
Кто оденет царской властью,
Кто велит ему уснуть?

Нет написанных заветов,
Нет обещанных ответов,
Безглагольна неба твердь.

Мера жизни – лишь терпенье,
Мера смерти – воскресенье,
Сердца мера – только смерть.
1915
Москва

[Стихотворение из книги «Монастырское»]

В третьем годе
Мучилась я, Пашенька, головой;
Прямо скажу, что была я вроде
Порченой какой.

Голова болеть начинает –
Сейчас мне лед, порошки,
А я смеюсь, дрожу – поджидаю,
Прилетят ли мои огоньки.

День ли, ночь ли – вдруг зажигается
Вокруг звезда за звездой,
В хороводы, в узоры сплетаются,
Жужжат, звенят, как пчелиный рой.

Церковь над ними потом воссияет,
Невидимые хоры поют –
Не то меня хоронят, не то венчают,
Не то живую на небо несут.

И так я эту головную боль любила,
Срывала лед, бросала порошки,
Но матушка-сиделка усердно лечила –
Так и пропали мои огоньки.
[1915]

Тетя

Обезножела старая тетя.
Лежит в постели девятый день
В полусознанье, в полудремоте.
Племянники думают: просто лень.

А старая тетя у грани сознанья
Нашла боковую тропинку одну,
Какой не находит племянник,
Когда отходит ко сну.

Ни сон, ни жизнь, а явь боковая,
От жизни и сна в стороне.
Туда улетает тетя хромая,
Легка, как птица, в своем полусне.
1919
Киев

Из цикла «Заговоры»

1

Змея Змеёвна
Ползет неровно
С горы на угорье
Далеко на взморье.
Змея Змеёвна
Больным-больна;
Болит голова,
Болит спина,
Все позвоночки:
Первый, второй,
Пятый, десятый,
Девяностый, сотый.
С кочки на кочку
Ползет неровно
Змея Змеёвна,
То в круг совьется,
То разовьется,
На озере Лаче
В песок завьется.
На озере Лаче
Песок горячий.
Спят на песочке
Все позвоночки,
Спят, не болят,
Болеть не велят.

2

Лед на лед,
Гора на гору,
Студеное море,
Сполох играет,
Белухов вызывает.
– Идите играть!
– У нас плавни болят.
– Ничего не болит,
Это лед трещит,
Это море плещи/ т –
Треск,
Плеск,
И там,
И здесь.
Деревянный крест
Далеко на Пинеге
Мреет в степи.
Спи.
1920

* * *
Стой в своем стойле,
Жуй свое сено,
Плачь, если больно,
Жди перемены:

Крякнет на бойне
Олух дубовый,
Выйдешь из стойла,
Сбросив оковы.
15 октября 1930
Москва

* * *

Открой смеженные ресницы,
Побудь на миг со мной.
Тебе так сладко, крепко спится
В полдневный зной.

Вокруг цветут и зреют злаки,
И даль небес светла.
Но я пришла с тобой поплакать
О том, что жизнь ушла,

Что облака, и тень, и птицы,
И тот, и этот свет –
Тебе и мне всё только снится,
А жизни нет.
11 ноября 1921
Сергиев Посад

* * *

Не поверю. Не скажу,
Оттого уже не верю.
Молча узел развяжу,
Молча вынесу потерю.

Одинока и вольна,
Погляжу звездам я в очи.
Хорошо, что нету дна
Золотой небесной ночи.
26 ноября 1922
Сергиев Посад

* * *

На мяльцах мяли,
Искали кострички,
Мыкали, чесали,
Связывали в мычки.

Прялкой вили, вили,
Тоньше стали вить
И перетоньшили –
Разорвали нить.
18 февраля 1924
Сергиев Посад

* * *

Пёсьи головы – опричники –
С гиканьем по селам шастают
За потехой, за добычею
На великое несчастие.

Где метлой своей поганою
Постучат злодеи в горницу,
Лютым псам на растерзание
Человечья жизнь готовится.

Ой, ты, царь Иван Васильевич,
Ой, дела, дела бесовские…
Стонет земщина бессильная:
«Высока стена Кремлевская».
18 февраля 1930

В КРЕМЛЕ

Безмолвен Кремль. Навек Иван затих.
Молчат угодники в гробницах вековых,
Царям не встать из-под чугунных плит,
Минувшее без пробужденья спит.

На мостовой огромного двора
Детей советских кое-где игра
Смущает тишь. Мелькнул солдатский шлем,
И снова Кремль пустынен, глух и нем.

Лишь телефонов провода гудят.
Там во дворцах не спят и не молчат,
Но для меня невнятны их слова,
Их тайный смысл ловлю едва-едва…

Они, скрываясь масками, бегут
Во глубь Истории, где ждет их Страшный Суд.
1 марта 1925
Москва

* * *

Всклокоченный, избитый, неумытый
Драчун и пьяница, душа моя
Стоит босой под стужей бытия
В мороз крещенский с головой открытой.

Всё теплое заложено в трактире,
Всё пропито отцовское добро.
Разбита грудь и сломано ребро,
И холодно, и трезво стало в мире.

И хочется, чтоб стало холодней,
Чтоб до небес взметнулась в поле вьюга
И вынесла меня из рокового круга
Постылых, жгучих, трезвых дней.
6–19 января 1923
Сергиев Посад

* * *

Жнец пошел с серпом на поле
И, придя на поле, вспомнил,
Что весной он не пахал,
Что весну он прогулял.

Только жнец не унывает,
Он букеты собирает,
Куколь, пижму и синец…
Бедный жнец, безумный жнец.
29 августа 1926
Сергиев Посад

* * *

Привыкает без руки
Нищий воин жить.
Привыкает в рудники
Каторжник ходить.

Привыкает и слепой
Солнца не видать.
Хочешь – плачь, а хочешь – пой –
Надо привыкать.
29 августа 1928

В ВАГОНЕ

Про теленка и козленка,
Про полову для коров
Вкруг меня стрекочет звонко
Стая бабьих голосов.

Мещанин, пропитан ядом
Всех убытков и обид,
Над газетой беспощадно
Революцию костит.

«Да, действительно, свобода, –
Старики в углу кряхтят. –
Сняли десять шкур с народа,
Лоб крестить – купи мандат».

И безусый комсомолец
Вдруг истошно возопил:
«Стать марксистом каждый волен!
Кто в ячейку поступил –

У того – глядите сами –
Что я ем и что я пью –
На руке браслет с часами
И мандат из Ге-Пе-У!»

Сразу смолкли разговоры,
Молча в окна все глядят.
Только поезд тараторит:
«Ге-Пе-У, мандат, мандат…»
27 апреля 1923

В ТРАМВАЕ

Теснились усталые люди в трамвае,
Плечом и коленом сверлили свой путь,
Локтем упирались и в спину, и в грудь,
Вопили: «Кто там напирает?»
«Потише!» «Полегче!» «Что стал, как чурбан?»
«Тебя не спросили – известно!»
«Куда потесниться? И так уже тесно».
«А ты поскромнее держи чемодан».
И ненависть жалом осиным язвила
Сердца удрученных людей.
В углу инвалидном прижавшись, следила
Старуха за битвой страстей
И думала: «Этот вот парень не знает,
Не помнит, не верит, что завтра умрет,
Что годы, как миги, летят, пролетают,
Давно ли пошел мне осьмнадцатый год.
У этой бедняжки сидит бородавка
На самом носу… эх, беда!
Хоть выйдет сегодня живою из давки,
Никто не полюбит ее. Никогда.
А вон старичок… Добредет ли до двери?
Винтом завертели, беднягу, всего
Шпыняют и тычут. Не люди, а звери,
Никто нипочем не щадит никого.
Локтями работает ловко мальчонка,
Да хлипкий, да синий какой.
Мороз. А на нем решето – одежонка,
Должно быть, сиротка и ходит с рукой».
Глядела, жалела, вздыхала старуха,
Забыв остановки считать.
Вошел контролер и промолвил ей сухо:
«Плати-ка три рублика, мать».
1 января 1935

СВЕРСТНИКАМ

Уже не идем, а ползем.
Потолок всё ниже,
Всё гуще тьма,
Всё душней тюрьма,
Но всё ближе и ближе
Исход в отчий дом.

Братья! Мелькает уж свет впереди!

…Помутненье в мозгах,
Онеменье в ногах,
У кого-то удушье в груди
Клещами недужное сердце сжало.
И у каждого сердце болеть устало.
Тот не видит почти, тот не слышит,
И все еле дышат.

Братья! Всё это священные знаки,
Благая весть,
Что недолго ползти во мраке,
Что дверь на свободу есть.
Дадим же обет друг другу
Не выйти из круга
Надежды, веры, любви,
Не разорвать наших уз.
Смертников братский союз,
Господи, благослови!
Ноябрь 1942

BLANC ET NOIR
(ЭСКИЗ «ЗАГОРСКОЕ»)

В луже пространной, похожей на пруд,
Белоногая девушка ноги полощет.
Стаи черных грачей неумолчно орут
В белоствольной березовой роще.

В небе (и в луже), качаясь, плывет
Облаков белоснежных гряда.
В черной грязи мимо лужи бредет
Белорунная коз череда.
6 июля 1946

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий