ОСТРОВ БУРАНО
Купи мне зеленый дом.
С туманом до самой крыши.
Мне некогда ждать «потом».
«Сейчас» — несравненно ближе.
На целый мятежный год.
На целую плоть живее.
За молом — крутой поворот,
левее, еще левее…
Вон тот, что стоит, как дым,
на берегу канала!
Когда-то он был моим.
Я сразу его узнала.
Он будет теперь и твой.
Со вкусом воды и хлеба.
Все как ты хотел — с трубой
каминной — как пальцем в небо.
И занавесь вместо двери,
и вместо крыльца — дорога…
Сейчас мне его подари!
Мне стукнуло очень много
мгновений, веков… и лет.
И все у меня, как прежде.
А дома такого нет,
чтоб цветом взывал к надежде,
чтоб в трубах гудел прибой,
а в кранах — напиток пенный.
Ну где же мне жить с тобой,
как не на краю вселенной.
Нам нужен для счастья дом,
где свет и родные лица.
Ах, как бы хотелось в нем
продлиться, …еще продлиться…
НОЧЬ В ЛИМОНЕ
Там комната, в которой я спала,
плыла по морю гомона ночного,
и каждое утраивала слово
над городом нависшая скала.
Гостиничная хлипкая ладья,
покинув порт, что стал внезапно тесен,
скиталась по волнам кабацких песен,
прибежища себе не находя.
Под сенью занавесок-парусов
она искала призрачно-другое,
хотя бы час забвенья в непокое
бурлящего потока голосов.
И лишь когда заметно рассвело,
к покинутому берегу пристала
на взлете обветшалого квартала,
уткнувшись старой церкви под крыло.
В тот ранний час блаженной тишины,
когда людские смолкли разговоры,
а птичьи незатейливые споры
еще в листве прохладной не слышны.
Когда волна с дыханьем в унисон,
закрыт бутон, к спине прижаты крылья.
Час редкого, скупого перемирья
между умом и сердцем. Чуток сон
на озере, где дремлет уток стая.
А мой глубок, как темные века.
Грамматика чужого языка
брала свое, с усердием вплетая
все пройденное в мысли о тебе
и времени, что шествует за нами,
под разными скрываясь именами,
с кинжалам, как положено судьбе.
Мешалось все — склонения, рода,
обрывки фраз забытого урока.
И колокол со стен Святого Рока
мне вторил — oggi…
sempre…
никогда…
Колыбельная
То, что упало, пропало в мышиной норе.
В щель закатились монетками летние дни.
Только согрелись — а нынче уж снег на дворе.
Только проснулись — вечерние светят огни.
Баюшки-баю. У месяца на острие
травы дурманные млечную точат росу.
Снова во сне по заросшей иду колее,
дрему-подушку с собою в охапку несу.
Дитятко родное, скомкана вся простыня.
Сон твой тревожен. Подвинься, не спи на краю.
— Ветром ночным одеяло сдувает с меня.
Вереск и мох сквозь постель прорастают мою.
Через дорогу туманное стадо бредет.
Черных и белых овечек во сне не считай.
С хвостиком триста, могу угадать наперед.
С ушками столько же. Спи, мой малыш, засыпай.
«Баюшки-бай»- колокольчики мерно звучат,
небо с овчинку проносит воды решето.
— Это не дождь, а копытца по крыше стучат.
Что-то проходит…Скажи мне, любимая, что?
Как ни проси, не минует нас чаша сия.
Слышишь, как ходики тикают — стрелки идут.
Сколько ни длись, порастает быльем колея.
Грустные девушки лунную пряжу прядут.
Девушки, милые, что ж так не весел ваш взгляд?
Что за тончайшую пряжу сплетаете в нить?
Время, родимая. Не отмотаешь назад.
Всех узелков не распутать, всех снов не забыть.
Детские сны — стоны ветра и скрипы колес —
ваша присохшая ранка и нынче болит .
Только ступил — а уж след твой травою порос.
Только затеплишь свечу — уж огарок дымит.
ПОРТУГАЛИЯ
Мой бедный рай — курорты не в сезон.
От крика чаек холодно в груди.
Толпой не заслоненный горизонт
очертит край пространства впереди.
Край света мой — в полупустом кафе.
Побега цель, где не окончен путь.
Где чашка кофе даст простор строфе
и силы, чтобы парус развернуть.
Ко мне подсесть за столик не моги
на ширину простертого крыла.
Есть мастера очерчивать круги,
стеречь границы. Я из их числа.
Desсulpe! Эта Индия — моя!
Моих мечтаний призрачный предел.
Я первая, кто рваные края
береговые с мачты разглядел.
Пустынный пляж, ты двери отворил
в свой скромный быт. Так вслушаться позволь
в раскаты волн — Кашкаиш… Эшторил… —
шипеньем убаюкивают боль.
Дай мне пройти по кромке, не задев
в свои раздумья погруженных птиц.
Мне надо, полпути преодолев,
побыть одной, внутри моих границ.
Мой бедный странник, путник, пилигрим,
ты бесприютен, если не нашел
сиротский рай для тех, кого Гольфстрим
своим теченьем теплым обошел.
РОМАНС
В этой зале темно. В раме штор ни дверей, ни оконца.
Мой визит затянулся. Часы уже били не раз.
Я бы мог вас любить, но, увы, не хватает мне солнца
в волосах и в глазах, и в конце недосказанных фраз.
Вы умны, вы милы. Ваш ли жребий любить без ответа?
Это вам не в упрек, извините невольный укол.
Это что-то со мной. Не хватает мне толики света,
чтобы не от свечи, из иного источника шел.
Ветер штору взметнул, обнажая волнение сада.
Ваш пасьянс разлетелся — гроза не пройдет стороной…
Только я не о том. Мне немногого, в сущности, надо.
Отраженья в воде, бликов света на глади речной.
Ваш фамильный фарфор! Узнаю эту тонкость саксонца.
Как он выжил, скажите, в каких сундуках пролежал?
Кофе выпит дотла… Не хватает лишь пятнышка солнца.
Чтоб на кончике ложки в закатном волненье дрожал…
Рождественский вальс
Вставай, просыпайся! Сочельник у двери.
Мерцающий свет осыпает подушку.
Я слишком большая, чтоб в это поверить
и снова пролезть сквозь игольное ушко.
Мне жизнь предлагала простые решенья,
к устойчивым формам внушая доверье,
привычно сводя все мои прегрешенья
в один знаменатель — к неверью, к неверью.
Но сами собой зажигаются свечки,
и тянутся руки к картонке на полке.
Ах, что там в коробке? — верблюды, овечки…
Ну хватит пылиться! — на елку, на елку!
Мы все без рождественской елки сиротки.
Наш крест — обделенность, и с горькой утратой
промчится без радости век наш короткий,
когда б не коробка с серебряной ватой.
Вся мудрость веков в серпантиновых свитках.
Мы небо от тверди отделим сначала.
Шары, как планеты, подвесим на нитках.
(Мне знаний о мире всегда не хватало.)
С планетами — ангелов, в трубы трубящих.
И прямо по центру, не выше, не ниже,
звезду золотую, светило не спящих,
что ночью сияет над нашею крышей.
Когда ж еще, если не в зимнюю вьюгу,
под глянцевым солнцем согреться беспечно,
миры создавать, и кружиться по кругу.
Когда еще думать о вечном, о вечном…
Иль, может быть, внутренним струнам внимая,
любви и тоски путеводные крошки,
как бусы, на тонкую нить собирая,
в забытое детство отыщем дорожку.
И кубарем — в небо, и мячиком — с горки,
скользя по виткам мандариновой корки,
душа пронесется по гладкому склону,
по тайному следу, назад, к эмбриону!
Ах, где-то б в пути закатиться под елку,
где мягкие ветки, ванильные сласти,
и жизнь бесконечна, и страхи без толку,
псалмов-колыбельных волчковые страсти…
Сперва — испугаться, потом — оглядеться…
Сжимается сердце в тисках узнаванья.
Я помню, я помню… далекого детства
простые решенья,.. простые желанья…
И тут, словно вечность меня поджидая,
послышится голос, знакомый до боли:
«Смотри, дорогая, все признаки Рая.»
И пахнет так славно! — невинностью, что ли?..