Ты говоришь, что часто очень в звёздное небо смотрю,
что мрачно серьёзен и глуп оттого невозможно,
что боги меня обманут и вверят дурному перу,
постель же, чтоб с видом на море, есть лучшее,
чем на ветру летящая буква, хоть даже
в оправе из чистого снега,
из самого чистого снега известного в этом миру.
Ты говоришь, что я враль и здесь иностранец,
что зубы мои песок, а дырявый ранец
мой знающий время – задаток ранней могиле.
Что зря я стираю ботинки, мой шаг ничего не значит
в милой, глухой деревне, где каждая злая собака
воспитанней и полезней, чем ворон в серебряной клетке,
которым я так упиваюсь.
Что признак шизофрении хранит он в молчании клюва.
Что снег – это снег, и на крыльях достаточно грязи.
Что руки есть руки, а звуки,
привычные струнам, приятней ложатся на уши,
и верные связи – в аккордах свободных от поклонения лунам.
Но ты говоришь, что я глуп и болен смертельно.
Я слушаю шорох ладоней… каждой отдельно…
***
Я отныне не буду казаться
Не мудрей и не зорче глазом,
Просто видел я вечное царство
И навеки веков им связан.
Очарованные живописцы
Отражались в прозрачных созвучьях,
Сочетал преломлений частицы,
И казался, словно был луч я.
И когда мы летели над морем,
Словно стая иль духи какие,
Я казался сверкающим роем,
Серебром ожерелья валькирий.
Но лишь там, у костра объятий,
Где мы пили небесную ласку,
Я срывал паутины заклятий
И посмертную злую маску.
Я отныне не буду казаться
Не мудрей и не зорче глазом,
Просто видел я вечное царство
И навеки веков им связан.
Колыбельная
Ты пришла,
ты смотрела в глаза,
за глазами сияла ночь,
а за ночью – гроза.
Там скрипели замки
и вой,
а чуть дальше…
чуть дальше – покой.
На, – сказала, – тебе дарю
самой чёрной палитры зарю,
самых грозных оркестров тишь,
спи, малыш.
Два звенящих желанья-крыла,
одно лебедя, одно орла,
протянула, коснулась век,
спи навек.
И больно рыба в острой сети
кричит ударами хвоста,
и в неба утреннем завете
руины млечного моста.
Окно
«Правоверные, знайте, что Аллах не имеет Сына» (Надпись на мечети Омара)
Всё как-то тихо и смешно,
смотрю в окно,
как будто в келии моей
открылось дно,
и нет ни времени, а миг
и стих-псалом,
как нож, как лезвие, как крик,
как штрих крылом.
И в этих странных кружевах неясных дум
мне видится седой Аллах, согбен, угрюм,
сидит и плачет, и зовёт, и Сына ждёт,
но нету Сына у Него, Он не придёт.
И кажется Ему, что Он забыл,
когда был юным Он ещё, когда любил,
когда на небе жил Своём, не в головах,
когда кружился Он Втроём в Своих мирах.
И Дух, и Слово, и Любовь во всех одна,
когда излился на творенье, как волна,
из ничего, из вдохновенья, из Любви
творенья, как стихотворенья, поплыли.
Сверкнули ангелы, из пыли встал человек,
какими чистыми мы были в тот чистый век,
какою девою дышала земля-душа
и как планетой смерти стала за три гроша.
Такое странное виденье,
смотрю в окно,
и слышу птичек лёгких пенье…
закрылось дно.
***
Сквозь струящиеся чудеса,
Сквозь строительные леса,
Сквозь соборную красоту
Ты ведёшь – я иду.
В алтаре Ты рассыпал лучи.
Я смотрю на сияющий ёжик свечи,
На мерцающий трепет огня.
Это слёзы горящего Дня,
Невечернего Дня.
Ты всё знаешь: я мрачен и груб,
А Ты нежный Святой!
Как назвать, Безымянный, Тебя,
Может, Луч Золотой?
Может, Ты в сновиденье
Откроешься мне как слова
Или свет, или звук, или стая сверкающих рук
Нарисует твой Лик неземной,
Бог, танцующий за чертой?…
фиолетовое становится синим
жёлтое огрызком луны
звёздных джунглей кочующим бивнем
музыкальной дрожью страны
не прописанных истин сомнамбул
ливнем линий сном свечой
окариной окраиной танго
ближе-ближе тепло горячо
Мне Тебя не понять, не обнять, не искать, не найти.
Но и просто уйти
невозможно теперь, когда свет на углах
моих дум
тонким веером роспись устроил и жжёт,
как огонь тишину.
А в плечах словно молот застрял и обвал в середине пути,
на груди
пьедестал сновидений, как тень этих сумрачных войн
стороны тех людей,
что живут без весны и затей,
словно тени без крови и крова,
без ран исцеляющих совесть и слёз
родниковых симфонии ласковых встреч,
там, где речь
облекается смыслом невиданных див,
и звучат чудеса,
этот вечный мотив
тишины,
где все звуки, как знаки и зовы
целительных смыслов миров
без оков,
и любви, той, что дышит, где хочет,
той, что сердцу пророчит,
и точит,
где камень струит вечный дождь,
там, где ждёшь
встречи в трепете нежности неги небес,
там, где бес
покаянно слезит и мечтает вернуться домой,
как в утопии той,
отвергнутой высшим судом абсолютных свобод,
там, где брод
для ума, словно крест,
или фосфорный жест
тишины, и цикады рулады окрест…
Если б не было зла, как легко было б плыть
среди снежных равнин красоты,
я уверен, а ты?
Ты согласен, что нечего ждать от судьбы?
Пусть лишь радость танцует, безумствует, пьёт
синий ветер.
Так просто легко позабыть,
как всегда, все обеты
и плыть
в ликовании солнечных нот.
Всё пройдёт,
только свет, только жизнь и дурман языка,
только ласточки ласковый хмель
в вышине акварельного неба,
поверь,
только белого пуха снегов облаков кружева,
там, где жёлтый, и синий, и нежный,
и грустный, и грузный туман,
где летать невозможно без слёз, и всё чисто теперь,
словно это какой-то придуманный строчками дом,
как простынная свежесть листвы,
песнь, оставленная на потом.
Это Ты, это Ты, это Ты!
10.05.14