Себе в XX век

***
Что я такое пишу и о чём –
жанра не знаю и цели.
Лишь бы слова, что струятся ручьём,
больше во мне не болели.

Чёрту сигналил ли мой бубенец,
к Богу ль дорогу мостила?
Лишь бы оно поскорей наконец
кончилось и отпустило.

Звонок себе в двадцатый век

Я звоню ей по старому номеру в вымерший век
(убираясь, нашла в телефонной заброшенной книжке).
И встаёт, проступая сквозь темень зажмуренных век,
всё, что было со мной, отсечённое жизнью в излишки.

Ни работы-семьи, не волшебник, а только учусь…
Неумеха, оторва, влюблённая девочка, где ж ты?
Ненадолго себя покидая, в тебя отлучусь —
подышать свежим воздухом детства и глупой надежды.

В этом городе юном, где нету снесённых домов,
а все улочки прежних названий ещё не сменили,
всё свершалось бездумно по воле нездешних умов —
по какой-то волшебной нелепой всевидящей силе.

Непричёсаны мысли, расхристанны чувства и сны.
Два сияющих глаза из зеркала с жаждой блаженства.
Это я — то есть ты — в ожидании первой весны,
в предвкушении самого главного взгляда и жеста.

Там витало рассветное облачко радужных грёз,
облачённых не в слово ещё, а в бурлящую пену.
Много позже подступят слова, что из крови и слёз,
и свершат роковую в тебе и во мне перемену.

Лишь порою напомнят бегущей строкою дожди,
как потом было поздно, светло и безвыходно-больно.
«Не туда ты идёшь, не тому ты звонишь, подожди!» —
я кричу сквозь года, но не слышит за толщей стекольной.

И не слушает, как и тогда — никогда, никого,
выбегая к почтовому ящику десять раз на день.
И мне жаль той тоски, за которой потом — ничего.
И мне жаль этих слов в никуда, этих слёз-виноградин.

Я шепчу ей бессильно, что будет иная пора,
будут новые улицы, песни и близкие лица.
«Это лишь репетиция жизни, любви и пера,
это всё никогда, никогда тебе не пригодится!»

Только что им, с руками вразлёт, на беду молодым,
различить не умеющим в хмеле горчинки и перца!
А излишки ушедшего, жизнью отсеянных в дым,
ощущаешь сейчас как нехватку осколочка сердца.

Натянулись, как нервы, незримые нити родства,
сквозняком нежилым — из неплотно захлопнутой двери…
Почему-то мне кажется, девочка эта жива,
только адрес её в суматохе отъезда утерян.

Коль замечу, что почву теряю, в тревоге мечусь,
наберу старый номер в тоске ожиданья ответа.
Оболочку покинув, в былую себя отлучусь —
подышать чистым воздухом детства, надежды и света.


Сирень

Нет, она – могла ль я обознаться? –
за год позабытая сирень!
Пахнет так, как будто мне семнадцать,
песнь моя, души моей шагрень!

Обрывая звёздочки желаний,
сокращаю наш короткий век.
Молодость жива ль ещё, ушла ли? –
дай же мне сиреневый ответ!

Так же бело-розово-лилова…
Я ищу в тебе, не находя,
счастье – пятизвёздочное слово,
чтобы так же и свежо, и ново,
соткано из неба и дождя.

***
Свидетели были у нашей разлуки:
луна и её поднебесные слуги,
ночной переулок, безлюден и мглист,
и с дерева рвавшийся в прошлое лист.

Ничто не запомнило мёртвое место.
Теперь тут другие жених и невеста.
И вывески те же, и тот же фонарь,
но нету там нас — не ищи и не шарь.

Никто не виновен. Судьба виновата.
Так вечер кончается ночью когда-то.
Однажды ладоням приходится вдруг
разжаться и выпустить счастье из рук.

***
Всё гадала, всё гадала по ромашке,
а ромашкой оказалась ты сама.
В чём причина, где ошибка, где промашка?
Ранит пальцами холодными зима.

Жизнь трудилась над тобою, обрывая
клочья будущего, словно лепестки.
И стоишь ты на ветру полуживая
с золотою сердцевиною тоски.

***
Любовь нечаянно спугнула.
Она была почти что рядом.
Крылом обиженно вспорхнула,
растерянным скользнула взглядом

и улетела восвояси,
как «кыш» услышавшая птица.
Мне Божий замысел неясен,
мне это всё не пригодится.

Зачем, скажи мне, прилетала,
куда меня манила песней?
А вот ушла, и сразу стало
бесчувственней и бесчудесней.

***
Из забывших меня можно составить город.

И. Бродский

Имена дорогих и милых —
те, с которыми ешь и спишь,
консервировала, копила
в тайниках заповедных ниш.

И нанизывала, как бусы,
украшая пустые дни,
и сплетала из строчек узы,
в каждом встречном ища родни.

Был мой город из вёсен, песен,
из всего, что звучит туше.
Но с годами теряли в весе
нежность с тяжестью на душе.

Столько было тепла и пыла,
фейерверков и конфетти…
А со всеми, кого любила,
оказалось не по пути.

Отпускаю, как сон, обиды,
отпускаю, как зонт из рук.
Не теряю его из виду,
словно солнечно-лунный круг.

Да пребудет оно нетленно,
отлучённое от оков,
растворившись в крови вселенной,
во всемирной Сети веков.

Безымянное дорогое,
мою душу оставь, прошу.
Я машу на себя рукою.
Я рукою вослед машу.

Будет место святое пусто,
лишь одни круги по воде,
как поблёскивающие бусы
из не найденного Нигде.

Я немного ослаблю ворот,
постою на ветру крутом
и — опять сотворю свой город
из забывших меня потом.

***
Чужой мобильник, брошенный в траву,
звонит, звонит кому-то в синеву.
И мне казалось, это зов оттуда,
сюда, ко мне взывающее чудо.

Я наклонилась над лесной травой.
Ты звал меня, незримый, но живой.
Но не посмела клавишу нажать я…
И радуга висела как объятье.

***
Прохожие оборачивались тобой.
Я не подхожу, так как знаю, что невозможно.
Ты – через пропасть – не ты. Как любимый – любой.
Через тире – как преграду, границу, таможню –

рвусь я к тебе, но не в силах их преодолеть,
память, и зренье, и душу безжалостно раня.
Вот ты опять – и, прорвав загрудинную клеть,
птица любви вырывается в космос бескрайний.

***
Пролетела весна мотыльковой беспечной мечты,
лето знойной любви растворилось в берёзовых кущах.
Подступают к порогу, сужая кольцо пустоты,
осень жёлтой тоски и зима моей смерти грядущей.

Я к небесным очам поднимаю с надеждой лицо.
Как же мне избежать этих дьявольских щупальцев страха?
Я пытаюсь прорвать роковое стальное кольцо,
духи прошлой любви воскрешая из пепла и праха.

Сколь великую власть обретают простые слова,
колдовское заклятье таится в глубинах порыва.
О любимые прежде! Пока я вас помню — жива.
И вы тоже — пока я люблю вас — по-прежнему живы.

Отступает в испуге когда-то попутавший бес.
Проступает в судьбе весь неправедный бред опечаток.
Души милых светло и прощающе смотрят с небес,
и хранится навеки в них мой молодой отпечаток.

***
Трогательность весенняя и осенняя строгость, —
всё это разноголосья и полюса любви.
На краю воскресения и падения в пропасть —
только лишь ты зови меня, ты лишь останови.

Сколько грабель целовано — только не впрок уроки.
Пусть не дано изведать нам дважды одной реки,
пусть уже всё отлюблено — сладостны даже крохи.
Я соскребу любёнышей с каждой своей строки.

Пусть парусами алыми машет нам каравелла.
Ну а когда простишься ты, в прошлое уходя —
буду любить последнее — как это у Новеллы —
плащ твой, и гвоздь под кепкою, и даже след гвоздя.

Из цикла «Лето»

***
Из пены сирени рождается лето,
из первого слова — строка…
Пусть в музыку вновь не вернётся всё это,
как в прежнюю воду — река,

пусть всё будет дешево или сердито,
ведь главное — жизнь, а не тлен.
О как хороша на песке Афродита,
стряхнувшая пену с колен!

* * *
Дворник Павел Николаич
чисто по двору метёт.
Кот урчит, собака лает –
он и ухом не ведёт.

Поглощён своим уменьем,
вычищает всё дотла:
до песчинки, до каменьев,
догола и добела.

Чтобы стало всё безликим,
он метёт всё злей и злей,
не оставив ни улики,
ни былинки на земле.

Где ты, где ты, зелень лета?
Всё под корень, ё-моё.
Как он чисто делал это
дело чёрное своё!

Пот утёр рукою тучной,
сел устало на скамью…
Дворник, – я шепчу беззвучно, –
душу вымети мою!

Чтобы не ветвились чувства,
не клубилась пена дней,
чтобы стало чисто, пусто,
просто в памяти моей.

***
Последние взгляды лета
ловлю влюблённо.
Сыграет мне флейта леса
ноктюрн зелёный.

Пока ещё холод редок,
но блёкнут краски.
Скажите же напоследок
хоть слово ласки.

***
По пальцам листья перечти.
В прогалах просинь. Или проседь?
А лета не было почти.
Вслед за весною сразу осень.

Весна цветеньем наврала,
плоды неловко бились оземь.
А лето Лета погребла.
Но у меня в запасе осень.

Из цикла «Чужая душа»

***
Неграмотно, неопытно живу.
Не впрок уму укор из поднебесья.
Я руки простираю в синеву
и пробавляюсь вместо хлеба песней.

Душе сподручней в облаках витать,
а на земле — не важно, как придётся,
ни думать не желая, ни гадать,
во что мне эта роскошь обойдётся.

Над кровлей полнокровная луна
омыла всё, что полночь очернила.
В душе моей покой и тишина.
Простите, что Вам нежность причинила.

***
На встречу с таинственным Некто
опять всю тетрадь изведу.
Любви моей летопись — лепту
ничтожную — в Лету вплету.

Опять полуночная пытка,
души опустивший перрон…
Но прибыль растёт от убытка
и радостью рдеет урон.

***
Вы не такой, как мечталось — не лучше, не хуже –
просто иной.
Мне показалось, что стало чуть-чуть расстояние уже
между Вами и мной.

Кажется, скоро оно и совсем растает,
и до руки
чтоб дотянуться, лишь шага всего не хватает
или строки.

***
Моим стихом опять заговорила ночь.
Вот месяц воспарил, что как крыло у чайки.
Прислушайтесь ко мне. Молчать одной невмочь.
Лишь стих мой скажет Вам всю правду без утайки.

Мой тайный, мой чужой, роднее нет тебя!
Не верь дневным словам и закруглённым фразам.
Любовь упразднена в системе бытия.
И уз не разорвать, и не совпасть по фазам.

Во сне мы видим то, что в жизни не дано.
Мой вымысел, мой сон, не дай мне Бог очнуться!
Волшебное кино, души двойное дно…
Не встретиться никак, но и не разминуться.

О сколь — забыть, проклясть, вернуться в мир людской —
обеты я даю, не выдержав боренья,
одним ударом враз с надеждой и тоской
расправиться! — увы, напрасны ухищренья.

Мой властелин, монарх, не знаю, как ещё
тебя именовать, чтоб было адекватно.
Ищи мою любовь. Теплее, горячо…
А если ты найдёшь — то я не виновата.

…Не слушайте меня. И снова до утра
ссылает стих меня на гауптвахту ночи.
Невольнице окна, тетради и пера,
мне бредить и творить, и верить, и пророчить.

Я сделаюсь строга. Не ластюсь и не льщу.
А может, зря от Вас я нежность утаила?
Внутри своей беды блаженство отыщу,
и будет мне сиять созвездье Альтаира.

Прощайте, дорогой. Я затворю балкон.
Вы догадались, да? Я говорю не с Вами,
а с Тем, кто сотворил и нравственный закон,
и звёзды, что горят у нас над головами.

***
Простите, сорняки и лопухи,
трава моя, душа моя живая.
Из вас могли бы вырасти стихи,
а я вас беспощадно вырываю.

Как с поля вон дурной травы пучок —
из сердца вон, раз глаз уже не видит.
Пуста земля и на душе — молчок.
Зато никто уж больше не обидит.

***
Обезвреживаю Вас,
каждый шаг и каждый час.
Обезвреживаю мины
Ваших глаз и Ваших фраз,
чтобы — мимо, чтобы — мимо,
а не в сердце, как сейчас.

***
Ошалев от любви и обиды,
я пишу по горячим следам.
Не подам ни руки Вам, ни виду,
ни надежды я Вам не подам.

Лишь одно я скажу напоследок,
отрясая Ваш прах с моих ног:
этот стих — словно памятный слепок,
маска смерти с любви, эпилог.

Это слабость была или прихоть —
не заманит вовек западня.
Я о Вас и не вспомню! Но Вы хоть,
иногда поминайте хоть лихом,
хоть на миг вспоминайте меня.

***
Забытый плёс. Застывший лес.
Не верится, что было лето.
Опять повеяло с небес
порывом сердца несогретым.

Непроницаемый покров.
Хоть ручкой проколи бумагу –
не заменить чернилам кровь,
её живительную влагу.

И, целомудренно-мудры,
в полярном отрешенье круга
бездомные парят миры,
не обретённые друг другом.

***

Но жаль того огня…
А. Фет

Жизнь движется вперёд, обозначая вехи.
Не жалко мне тебя, не жалко и себя,
а жаль того огня, что в ночь ушёл навеки,
однажды озарив, согрев и ослепя.

Над головой твоей как нимб сияло Слово.
Но случай вырвал вдруг три тонких волоска,
и оказалось, что обман, корысть и злоба –
где виделись беда, обида и тоска.

Ты из чужих краёв, ты из другого теста.
Рассеялся туман, развеяна волшба.
Зияет как провал теперь пустое место,
где чудились миры, и правда, и судьба.

И стала вмиг ясна вся низость голых истин.
Все факты собрались и выстроились в ряд.
Лежат твои листки, как груда мёртвых листьев
и ничего душе уже не говорят.

Просвет между землей и небесами сужен
благодаря тебе. Спасибо за урок
не отворять дверей, не греть чужому ужин,
не верить, не дарить… Надеюсь, что не впрок.

Я стискиваю лоб, зажмуриваю веки.
Я постараюсь быть, хоть не осталось сил.
Прощаю за себя. Но не прощу вовеки
за тот огонь и свет, который ты убил.

Из цикла «Свет мой»

***
Солнце июля в субботней тиши.
Город разъехался на огороды.
В браузер утра что хочешь впиши:
«Книги». «Уборка». «Вдвоём на природу».

В тёплых ладонях упрячется прядь,
нос обоснуется в ямке ключицы.
Нам уже нечего больше терять.
С нами уже ничего не случится.

Утро — такое богатство дано!
Мы выпиваем его по глоточку.
Счастье вдвойне, оттого, что оно,
как предложение, близится к точке.

Тянется, как Ариаднина нить…
О, занести его в буфер программы
и сохранить! Сохранить! Сохранить!
Вырвать из будущей траурной рамы!

Круг абажура и блик фонаря,
солнечный зайчик над нашей кроватью…
Лишь бы тот свет не рассеялся зря,
лишь бы хватило подольше объятья!

Стражник-торшер над твоей головой.
В веках прикрытых скопилась усталость.
Свет мой в окошке до тьмы гробовой!
Сколько тебя и себя мне осталось?

***
В волосах — ни сединки, в глазах — ни грустинки,
и ни капли горчинки в горячей крови.
Я прошу тебя, жизнь, не меняй ту пластинку,
пусть закружит нас вальс вечно юной любви.

Я на карте места наших встреч обозначу,
календарному дню воспою дифирамб.
И тебя воспою, и в стихи мои спрячу,
никакой вездесущей судьбе не отдам.

Всё, что бредило, зрело во мне и бродило,
лишь сумятице сердце прикажет: нахлынь! —
то теперь до последней морщинки родимо,
и качает меня твоей ласки теплынь.

Я — изделье твоё. Твои руки и губы
из меня воедино собрали куски.
Ты вдохнул в меня жизнь на манер стеклодува.
Я забыла вкус боли и запах тоски.

Отдаю иль беру — различить не умею.
И хочу одного я теперь, не шутя —
лишь любить и голубить, и холить, лелея,
и баюкать тебя, как больное дитя.

В твоём сердце зерном по весне прорастаю.
Отражаюсь в зрачках твоих: та ли? не та ль?
Может статься, единственная из ста я,
что, как Золушке, впору пришёлся хрусталь.

***
О, сна потайные лестницы,
в непознанное лазы.
Душа в тихом свете месяца
осваивает азы.

Проснулась — и что-то важное
упрятало тайный лик…
Ноябрь губами влажными
к окну моему приник.

Ах, что-то до боли светлое
скользнуло в туннели снов…
Оно ли стучится ветками
и любит меня без слов?

Дождинки в ладони падают,
зима ещё вдалеке.
День снова меня порадует
синицею в кулаке,

где в доме — как будто в танке мы,
плечо твоё — что броня,
где вечно на страже ангелы,
тепло как в печи храня.

А ночью в уютной спальне я
усну на твоих руках,
и будут мне сниться дальние
журавлики в облаках…

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий

  1. Наташа, превосходная подборка! В ней причудливо и непосредственно смешались слезы, радость, тоска и любовь, воспоминания и настоящее, в ней — сама жизнь…