Глава 3. УРОКИ
Не сказать, чтоб Петя особенно любил пионерский лагерь, даже напротив. Постоянная дисциплина, распорядок дня, воспитатели, дурацкий мертвый час. Никакого сравнения с деревней. И потом, менялись лагеря — доставали путевки, где могли — отсюда контингент непостоянный. Не всегда получалось сойтись с коллективом — другой раз попадались тяжелые конкуренты. Особенно в младших возрастах. Ну да, теперь Петя освоился, нашел мет одику быстрого набора авторитетности — россказни, как минимум, и, главное, окреп, набрал дух, уверенность, ловкость.
Нынче попал во второй отряд, хоть второй не первый, а и вожатые выделяли — Петя неплохо играл в футбол, его сразу наметили в сборную для выступления на традиционном спортивном слете лагерей — кроме того, в бильярд обходил и некоторых лидеров из первого. И разумеется — музыкальные данные.
Петя сам целенаправленно начал ходить кругами подле музыкальной рубки. Ей заправляли пионервожатый Володя и Артур Диканьский, сын старшей пионервожатой, старожил. Они составляли незамысловатую музыкальную программу для трансляции по громкоговорителям, кроме того Володя бойко играл на невиданной, звучной гитаре, сопровождая неслыханные песни Клячкина — «А я еду за туманом…» — и даже совсем странного Высоцкого по просьбе ноющих почитателей — девочек, понятно — после танцев. Петя, ясная вещь, погибал. Артур усмотрел искру в его глазах.
— Волочешь на гитаре бацать? — было однажды запущено.
— Угу, — с замиранием сердца кивнул Петя.
— Изладь что-нибудь.
В итоге Петра стали свободно пускать в рубку, и Сережа, например, вытягивал губы, когда видел, с какой ловкостью подбирает парень аккорды. К самодеятельному концерту человеку поручили смастерить пару сольных номеров, которые он тренировал в вожделенной комнатке, и которые конечно слышал весь лагерь. В своем отряде парень держал шишку безоговорочно, девичий шепоток был самым отчаянным подтверждением. Словом, давайте к делу. Это случится в Петиной жизни последний пионерский лагерь. И — самый.
Она состояла в первом отряде, получается, на год старше. Красивая? Кто знает: неоформленные организмы, неразличимые инстинкты. Точно — не гадкий утенок, но Лариса Вершинина, скажем, «интересней». В ней присутствовала бесшабашность, чувство превосходства, и ребята из первого со своими начавшимися половыми позывами, оформленными в задиристость, в этих условных играх поголовно уступали. Этого было достаточно, чтобы девочка мгновенно получила «славу» — о ней поговаривали в разных ракурсах — иначе говоря, значимость. Высокая, презрительный взгляд, фасонистая походка, достойная спортивность вкупе с зарождающейся женственностью и где-то жеманностью, безоговорочно подчинявшиеся подружки. Наконец — рыжая.
Произошло следующее. Купание. Все происходило в роскошном по тем временам бассейне (лагерь «Искра» сооружением славился). По расписанию — первый, второй отряд. Купание свободное, но тройка ребят из первого устроила гонки на скорость, которые постепенно перешли в соревнование по длительности проплыва под водой. Внимательно следил физрук, пристрастно-равнодушно поглядывала рыжая бестия — она звалась Наталья — что сидела в игривом купальнике и резиновой шапочке — такими, разумеется, не обладал никто — в картинной позе, окруженная свитой подружек. Ребята выбрались, гомонили, обсуждая результат, дурачились на бордюре… Не привлекая внимания (как же, не привлекая), грациозно поднялась наша героиня, лениво подошла к ребру бассейна. Существовала равнодушная и вместе манкая поза, затем тело девочки сосредоточилось, красиво напряглось в приседании, произошел сильный прыжок в котором стан развернулся с щегольским прогибом и Наташа с озорным всплеском вошла в воду. Само собой, она перекрыла отметку чемпиона. Сам физрук подошел к лесенке бассейна и подал выходящей ундине руку. Дальше между ними происходил разговор, недосягаемый для ушей всяких там.
И тут произошел очередной всплеск, физрук повел взгляд по долгу службы, Наталья тоже скептически скосила глаза. Каковы же были общие чувства (каковы?), когда по прошествии времени — и нервного по мере слежения — некий поганец вынырнул, перемахнув все заработанные дистанции. Не удивляйтесь, это был Петя.
Коронный номер. Из дворовых ребят Петю под водой не переплывал никто, в деревне только Юра. «Пузатые легкие», — авторитетно внушал пацан. Мама высказывала соображение, что это следствие родовой страсти к, а капелла: верно — как Стенины, так Егоровы испокон веков пели, тетю Фросю, например, сватали даже в городские хоры на ведущие должности… Таким образом, наша драгоценная Наталья. Это называлось, щелчок по носу. Малолетка, видите ли, посягнул, и как задиристо…
— Эй ты, — возник неким томным вечером возглас, — чего здесь расселся?
Право, вечерок сложился на ять. Солнце запуталось в кронах, пространства осеняли невзрачные сумерки, громоздкие разноцветные глыбы облаков томили. И тонкий аромат недалекой реки, прелости — предвестие чудесной осени, грядущего. Петя ждал товарищей в сокровенном месте, запущенном уголке, сидя на поваленном дереве, здесь особенно проявлялся мираж отрешенности от лагерной организованности, в тенистых кущах витал хоть мизерный призрак свободы. Выясняется, не один Петя со товарищи учуяли это обстоятельство: приближалась Наташа в сопровождении двух пацанов из первого отряда.
Возглас возник женского рода, высветилось симпатичное лицо, глаза, впрочем, смотрели невраждебно.
— А что, куплено? — не сразу, признаем, ответил парень.
— Куплено, — произошло произнесено. Это совершил красавчик Леня Векшин, один из трех безоговорочных авторитетов смены. Интонация благого не предвещала.
У Пети автоматом сжалось внутри. Рядом стоял Докучаев, тоже авторитет, который, надо сказать, относился к Пете по-доброму — в бильярд играли наравне, и именно он пару раз пускал парня к партии без очереди — однако, не та ситуация, да еще девчонка, тут без рисунка не обойтись. Петя научен давно, нельзя страху давать спуску, иначе — сами понимаете. Иная умудренность: не всегда получается применить урок. Нынче стрельнуло непонятное.
— И я покупал.
— Ты чего, фруктоза — борзеешь? — Леня насупил брови.
— Я первый занял, сейчас ребята придут. Мы всегда здесь сидим, — тон, прямо сказать, существенно сник.
— Нет, ты что, блин — нарываешься? Дергай отсюда в темпе!
И тут произошло занимательное.
— Да ладно, пусть сидит. — Настоящую речь произнесла не кто-нибудь, а прекрасна девица.
Леня взвинчено привередничал:
— Да какого сидит-то — я сказал!
Наташа резко повернулась к ухажеру.
— Я тоже сказала! — урезонено было гневно, с апробированной уверенностью.
И факт, парень капитулировал, засопел строптиво, но безрезультатно. Более того, Леня, по всей видимости, и вел тему разговора, ибо тут, усевшись — наш оголец с готовностью сдвинулся на самый край — продолжал угрюмо сопеть и даже дождался понукания от предводительницы: «Ну, и что дальше?» Леня и без того на рассказчика явно не тянул, еще психологический нокдаун. В довершение декламировал развязно, с приблатненными интонациями:
— Ну, там… князь Коразов дает Жюльену наколку, Матильда попадает…
Он, вне всякого сомнения, пересказывал Стендаля, «Красное и черное», вещь, проштудированную Петей самым плодотворным образом. Соперник продолжил компоновать события романа, но до такой степени пещерно, тухло, что сам в итоге устыдился:
— В общем, фигня полная. На черта ему сдалась эта де Реналь, стрелять в бабу…
Петя не сдержался, поправил один из эпизодов, который Леня повествовал особенно сбивчиво. Эффект имел место, Наташа — она сидела между кавалерами — выглянула из-за Докучаева:
— Ты читал что ли? — надо думать, Наталья помимо прочего обладала живым воображением, история, несмотря на убогость интерпретации, ее захватила.
— Само собой, года два назад, — задето отозвался дока — разумеется, годик приврал.
— Да ты непростой.
Скорей всего это был комплимент, однако наш умница четко провернул: привилегии подобного рода в данной обстановке могут обернуться очень внятным минусом. Вообще говоря, распри из-за девчонки — не мужское это дело. Наконец, что-то в Наташе было не ахти — не Лариска, прямо скажем. Словом, парень обрадовался, когда услышал голоса отрядных товарищей. Поспешно встал:
— Ну ладно, мы пойдем. А «Красное и черное», по-моему, в библиотеке есть.
Между тем, несмотря на демонстративные познания, Петя, будет справедливым отметить, мало еще читал: сведения о женском коварстве ограничивались примерами Таньки Глазыриной и бывшей соседки Люси. Отсюда ставим галочку — день закончился славно.
Поклонимся удаче, эксцессов вплоть до самого конца смены более не случилось. Наталья не взглянула на ухаря ни разу — несколько нарочито, получается, не правда ли? — хоть тот как раз взглядами шнырял в дислокацию прелестницы, одновременно и подвоха ожидая и, чего уж там, испытывая ретивое. Собственно, и ущемленный несколько Леня гражданина не донимал — неизвестно по какой причине. То есть эпизод-квинтэссенция произошел под занавес, конкретно на «прощальном костре».
Присутствовали два верхних отряда, браво горланили «Солдаты в путь, в путь, в путь — а для тебя, родная…» Петя уже попел под аккомпанемент гитары, теперь сидел самым отчетливым образом довольный собой. Вечерок случился мощный: на загляденье конус костра, безусловное уважение, прочее. Дьявол возьми, похоже, было жаль расставаться с этими чудными ребятами, проникновенными вечерами, беззаботным, в принципе, существованием. К тому же впереди школа, обязаловка. Впрочем, и летняя усталость уже чувствуется, поигрывает тоска по корешкам, новому сезону жизни. Так, думается, можно расчленить отличное плавающее чувство, плотно сидевшее в парне, — под такие эмоции ничуть не грех удалиться в лесок по малому, это очень даже пристойно дополняет ощущения. Петя спокойно совершил акт, вернулся — его место было занято; он мог удалить нарушителя, но зачем вносить диссонанс в терпкую рапсодию вечера. Петя смиренно, любуясь своим великодушием, пошарил окрест взглядом. Вон удобное местечко. Двинулся. Услышал:
— Петя, садись сюда.
Чудо — произнесла фразу Наташа. Даже не думал, что она знает его имя… Не поддаваться на провокацию? Ну, знаете… Именно «сюда» сел мужского пола человек. И сходу:
— Знаешь, Жюльен Сорель, а ты ничего, поешь сносно. — Надо понимать, Стендаля проказница таки освоила.
Будете кочевряжиться, будто это не комплимент?.. По большому счету, совершилась первая оценка творчества (а как насчет Сореля). Если принять во внимание, чьи уста сделали критику — усвоите, Петя был вправе приплюсовать положительные эмоции к без того витающему настроению. Снова пошла общая песня, разговаривать стало бессмысленно. Однако юноша неукоснительно испытывал присутствие… скажем так, окаянного существа.
Наверное прошло минут двадцать, когда — внимание — на ушко было прошептано:
— Пойдем погуляем.
Да, сердце несколько подскочило — несильно, на одной ноге, но явственно… Ночь подвалила вплотную, вовсю шуровали звезды, крупный, сладчайший воздух отлично поступал в организм. Они шли по берегу реки, вода едва слышно журчала на далеком перекате, это соло дивно аранжировало стрекотание сверчка. Петя смекнул, что нужно некое сказать, он мужчина в конце концов, поступок — его прерогатива. Идея разговора отсутствовала напрочь, это было дурно и немного мучило. Вообще говоря, хорошо бы взять Наташу за руку. Но как это сделать? — отчетливо било в мозг, подвиг подобной разухабистости Пете недоступен. Черт, черт!
Наталья остановилась, смотрела куда-то вдаль. Петя аналогично замер чуть сзади, за плечом, пытался поймать объект ее взора, ничего существенного не обнаружил — собственно даль была очаровательна во всей панораме. Услышал:
— Как хорошо.
Петя прокрутил заявление.
— Угум.
Пришла забавная мысль, здесь присутствует некоторая сусальность, — но мы имеем дело с дамой, это следует понимать. В придачу сообразил, что действительно хорошо, несмотря на каверзный оттенок ситуации. Вознамерился скумекать еще что-либо изящное, однако не получилось, ибо вслед небольшому интервалу после первой фразы Наташа вымолвила:
— Ты целовался?
— Ы-ы… нет.
Не соврал, в поругание всех правил — вот так номер.
— Хочешь попробовать?
Петя с заминкой кивнул — дело в том, что рот в мгновение забила слюна, слова канули. Надо отдать должное, он оценил, что Наталья могла и не увидеть поступок в суровой мгле. К тому же она расположилась спиной к кавалеру. Проклятье, надо было молвить всего лишь простое и великое «Да», — проклятье! Впрочем, и не потребовалось — судя по всему, она догадалась о согласии всей интуицией женщины. Во всяком случае, запросто развернулась, взяла ладонями его лицо и, чуть наклонившись, припала к губам.
Учебный год задался кошмарно. Наверное, существует закономерность — одно неординарное событие тащит иное, равноценное своей непознанной остротой или объективной исключительностью. И складывается череда отрезков в синусоиды, иные фигуры, характерные высоким накалом — принадлежность к разным полюсам суть свойство этих излучин. Признаем данность, именно текущий год заставил Петю впервые по-настоящему пощупать жизнь.
Впрочем, началось ровно. За несколько дней сентября были истреблены все реальные и придуманные, появляющиеся откуда ни возьмись в повторах, краски летних перипетий. Петя с приятной щекоткой обнаружил, что его роман о сезоне — особенно последний эпизод — поведанный Павке, вызвал у того обострение носа и рассеянное поведение. Выяснилось, почти достал его ростом. Собственно, если Петя прежде стоял по ранжиру где-то в средине, то теперь вошел в десятку, а среди парней получился третьим. Но. Колька Малахов произошел вторым — между прочим, его оттопыренные уши, умело замаскированные прической, стали смотреться вполне удобоваримо. Мишка напялил очки — родители заставили исправлять близорукость — выглядел смешно и предельно родным… Отметим, Лариса Вершинина, когда Петя первый раз вошел в класс — совершенно случайно угадал взглядом на нее — посмотрела продолжительней обычного, и в глазах явно мелькнуло нечто недетское. Кстати заметить, она лишилась косы — короткая, чуть ниже ушей стрижка шла необыкновенно.
Основательно устроилось бабье лето, спортивные игры, пользуемые интенсивно как компенсация летней разобщенности, хорошо укладывались в летящие мерно часы. Свободного времени было достаточно, традиционно в начале года учителя не нагружали — повторения, восстановление ученических навыков. Родители были погружены в ремонт квартиры. Марина и Саша Орлов состояли в самой решительной стадии, сестре было категорически не до братца. Оставалась Наташка… Смотрите сюда. Гитара — инструмент — окончательно перекочевала от Розы в комнату Пети, малая непременно заворожено смотрела на его ежедневные упражнения, и — что совершалось в ее незрелой головке? — приблизительно таким же взглядом на самого чудотворца. Словом — жизнь.
Съездили в деревню, копали картошку. Под вечер выполнив урок, помогали Юра и Сережка, молодежь пошла в клуб — давали какое-то кино. Имели место фразы.
— Ты когда к нам? — Петя Юре.
Смысл в следующем, Юра начинал учиться в ремесленном училище, в городе. Квартировать будет у Стениных: из родни жилплощадь самая вместительная — принято, нацелившиеся на город родственники жили у них.
— В понедельник приезжаю.
— Так вроде учеба уже началась.
— Ну… я договорился — нагоню.
Сережка хихикнул:
— Он от Ольки Ревзиной отцепиться не может.
Юра замахнулся, но понарошку. Покорился:
— Нагоню.
Надо же — осень, однако амброзия интересных отношений витала в воздухе.
К концу сентября спроворили с пацанами поход в лес. Собственно, зачем нужна оказалась эта вылазка, непонятно. Кажется, Санька Трисвятский ляпнул:
— Айдате завтра в лес!
Ну — айдате, так айдате… Бесцельность и создала градус. Поперлись далеко за Шарташ, Санька же, как организатор, выбрал полянку. Упали квеловатые, впрочем, веселые, достали припасы, расстелили полотенце.
— Вали кулем, после разберем!
Вслед перекусу дурачились, часа через два собрались двигать обратно. Петя отошел в сторонку по мокрому делу и взгляд зацепил нечто. Всмотрелся — змея. Проняла оторопь, и тут же сверкнуло — деревенский эпизод. Парень осторожно приблизился, различил два небольших желтых пятнышка за щеками. Уж. Осторожно подвел руку, гад свернулся, казалось, настороженно глядя черными бусинками, но не на Петю, зашипел угрожающе. Наш смельчак резко ткнул пальцами в шею и ловко ухватил существо. Поднял, разглядывал с бухающим сердцем — вдруг гадюка? Нет, ребята в деревне гадюку показывали — уж. И уже браво положил змею на другую руку, та поползла доверчиво и ничуть не омерзительно.
Так, кого пугануть. Саньку, конечно — он за лето совсем раздобрел, щеки лоснились здоровьем.
— Ты чо, дурак?! — истерически вскрикнул тот, и Петя захохотал, развеселившись тем, что Сашка в точности повторил его реакцию.
— Ух ты!
— Во сила! — восторженно скопились парни…
Вообще говоря, это Мишка предложил:
— Пацаны, давайте кого-нибудь из класса напугаем. Ёлы — да Малуху, он, блин, такой борзый стал!
Недолго думая, сунули пресмыкающееся в сумку. Однако не прошло, Колька каким-то образом проведал о трофее.
— Покежь, — приставал на другой день в классе. Было продемонстрировано в туалете, но взято обещание — «никому». Колька возмутился: — Ты чего — наглухо!
Какой бес цапнул? Исчезновение конкретной задачи спровоцировало поиск быстрого решения, Малухино «никому» — лишь сотрясение воздуха, известно. И Пете пришла шальная мысль пощекотать Павку. Действительно, его сосредоточенность переросла в новое качество, некое нервическое отстранение, что отдавало высокомерием, и определенным образом начало раздражать. Все как люди, а этот задерет голову в буквальном смысле, выпятит кадык, на вопросы не отвечает, погрузится, о чем-то думает недосягаемом… И потом — безопасно, Павка не способен обижаться.
И вновь осечка, Павлик в школу почему-то не пришел. А уже прозвенел звонок. Что произошло, Петя потом разоблачить не сумел — он сунул змею в портфель Лиды Зыковой исключительно по той причине, что парта и соответственно причиндалы находились через проход. Собственно, цейтнот.
Истерика, которая с ней произошла, привела в ужас прежде всего самого Петю. И верно, Лида вскочила с места, ее трясло необычайно крупно на одном месте, выкатились глаза, визжала, безобразно раззявив рот, какими-то неизвестными звуковыми извержениями. В довершение пошла захлебываться. Испуг был гораздо впечатлительней, чем любая причина, весь класс испытал содрогание. Учительница бросилась к девочке, не понимая мотивацию, но тут завопила соседка Лиды, Эля Урузбаева:
— Змея, змея!
Ей богу, Петя хотел схватить ужа, но этого не вышло по техническим причинам — все повскакали, забегали, получился переполох, его нечаянно сшибли с ног. Тем временем в класс вбежал математик Степан Егорович. Он сразу разобрался, поймал зверя, сунул в карман. Кричал: «Успокойтесь, это безобидный уж!»
Надо сказать, кавардак быстро сел. Все гомонили, успокаивали Зыкову, та и правда пришла в себя и огорченно икала, налившись краской, не исключено, уже стыдясь первой реакции. Учительница приказала садиться по местам. Вид ее — смесь гнева и выдержки, сбитая прическа — подействовал. Все расселись, воцарилась грубая тишина. До буквы ожидаема была ее грядущая фраза, однако прозвучала она очень зловеще:
— Кто — это — сделал!
Первая тишина тоже, пожалуй, была представима. Ноздри учительницы расширились.
— Я повторяю. Кто — это — сделал!
Петя отчетливо помнит мелькнувшую мысль: «Ну что, на этот раз ты конкретно влип». Позже, проворачивая в памяти события, всякий раз готов был утверждать — в нем уверенно расположилось намерение встать. Но что-то произошло… Ступор.
Поверьте, ни в коем случае не страх, этого не было и доли — тем более что свежесть точь-в-точь истории с мопедом изрядно унимала эту психологическую составляющую. Вся гадость и состояла в том, что установилось даже не безволие — наваждение, необъяснимое и тем особенно коварное. Петя ошарашено молчал.
Но каков же был скандал, когда встал Колька Малахов, вообще никаким краем не имеющий отношение к моменту. «Я!»
— Пойдем, — люто огрела учительница. Не глядя, тронулась.
Удивительно, тишина в классе продолжилась — случай небывалый. И Петя понял, все знали, что это сделал он, смотрели. Повел взглядом по классу — нет, ошибся. Однако глаза Мишки, устремленные на него, поймал. В них было недоумение, укор — всё. Самое непомерное — глаза друга опустились, следом голова.
Сколько прошло времени, парень не знал, в голове стоял ровный, симпатичный гул. Перед ним что-то плыло неизмеримое, мутное — уже начались шепотки в классе, бормотания, вроде бы, вернулась учительница, говорила предложения. Минут пятнадцать-двадцать. Петя встал, вышел из класса.
Он шел в учительскую. Признаваться. Втемяшилась саркастическая мысль, даже ухмыльнулся: «На этот раз — как в деревне — не пройдет». Именно не прошло: уже знали, что змею подсунул он. Даже намека на снисхождение по поводу покаяния не случилось. Предельная суровость. Отчитывали, требовали родителей. Все это происходило вскользь, мглисто. Высветилась в горьком смраде ясная мысль: «Но каков же Колька подлец. Взял на себя, чтоб тут же сдать!» Однако скомкалась известной фразой Сергея Афанасьевича: «Бичевать-то всякого мы проворны». Полезло: «А ты-то — не подлец? Не сумел признаться. И потом, неизвестно, кто рассказал. Ищешь виноватых, какое прекрасное ты изобрел оружие!» Терзания были мучительны. Оказалось, это семечки.
После школы пошел к Павке. Не смог избавиться от подозрения: подспудно ведет обвинение в том, что приятель в школу не пришел, и пришлось нацелиться на Зыкову? Смахнул со злобой, да нет же — во-первых, вообще надобно узнать причину отсутствия, может, случилось чего. И потом, невыносимо находится одному. Мелькнуло, собственно, Павка и остался — тот Мишкин взгляд.
Да, Павлуха захворал, что-то с горлом. Он хрипел, говорил тяжело. И прекрасно, Петя бормотал общее, затем пылко, волнуясь, выложил.
— Погоди, погоди — но она же девочка, — раздался голос сзади, оказывается, Сергей Афанасьевич все слышал.
Петя крутанулся на стуле — получилось, застали врасплох, возможно, и это сыграло.
— Да она здоровенная, я никак не думал… — И вдруг выбралось: — А чего — она меня тоже один раз подножкой завалила.
Откуда вообще это взялось? Нелепость дичайшая — как нашкодивший детсадовец. Но всё до такой меры по сволочному…
Профессор вскинул брови.
— Постой, ты что же — мстил?
Уставился в Петю, последняя стадия недоумения отпечатлелась на лице. Не осуждение, не досада — удивление. Он столь очевидно не мог взять в толк явление вообще, тем более ожидать подобного от Пети! Сергей Афанасьевич заморгал совсем по-детски, как-то беспомощно увял и в нешуточно угнетенном состоянии удалился из комнаты.
Петя угрюмо передвигался к дому. Умереть. Окончательно и бесповоротно — совершенно очевидно, это единственный выход. Такой позор Петя представить был бессилен. Конечно же — как ему самому не пришло в голову? — он соорудил элементарную месть, и ничего более. Положим, он-то смутно расценивал происшествие как забаву — нужен был объект, Зыкова подходила. Все скоротечно, на эмоциях. И вот что вышло — месть, девчонке. Боже, о чем он думал!
Мысли текли, резвились… Вдруг портфель вывалился, руки безвольно обвисли, в глазах потемнело, кровь застучала в голову отчетливыми, точными ударами. Петя понял, с чего это вдруг Колька пошел на самопожертвование. Тут не было и доли благородства, это понятно ежу. Он выпендривался перед Лариской — и только перед ней. Исключительно, безоговорочно. И граждане — она-то оценила, купилась. Да, да, имел место ее странный взгляд… Нечто липкое, удушливое обволокло тело, власть этого была столь сильна, что само сопротивление являлось неприличным, ощущение прекрасного безволия даже ограждало от ужаса, который неизменно вспухал, как только вся картина позора взгромождалась перед осмысленным взором. Крах! Великолепный, непоправимый, можно сказать незапятнанный. И ничего невозможно доказать, вся жизнь насмарку. Петя в вакууме. Стало даже немного весело — вот это да-а, так жидко обделаться!..
Позже парень очнется, оковы безоговорочного поражения ослабнут. Надолго запомнится чехарда разнородных размышлений, которые то будут спасительно умирять терзания, то усиливать безысходной логикой содеянного. С большим удивлением он будет вспоминать, что слезы хоть периодически подступали, но вполне мужественно — о, боже! — были порабощены — отчего-то именно они представлялись окончательной подлостью.
Через пару дней Павка выздоровеет, притащит его домой — Петя будет сопротивляться, впрочем, не так уж отчаянно — и состоится разговор, где Сергей Афанасьевич поправит дело с обычным умением и деликатностью. Парень начнет каяться, расскажет и о мопеде и странном ступоре в классе, загадочном тем, что главенствовала не трусость. Профессор найдет слова, которые покажутся Пете небесспорными, но запомнятся:
— Знаешь, Петя, человек является таким, какие поступки он совершает. Это величайший философ сказал, Гегель. С мопедом произошло чудесное — там скорей вершило не то, что ты испугался, а преодолел. Допускаю, это бессознательно сыграло роль в последнем случае. Другое дело, получилось так дурно, что сейчас и выход найти сложно… Вывод прост. Доверять выгодней все-таки правилам, уму, а не таинственным чувствам… Впрочем, в этом и состоит опыт.
Тем временем дело зашло далеко. На педсовете был поставлен вопрос об отчислении негодника из школы, и вроде бы лишь стараниями Марьи Даниловны конфликт погасили. Дальше — пошлые извинения, основательная взбучка дома: мама потребовала от отца решительных мер, и тому пришлось применить ремень, что было, пожалуй, самым терпимым следствием. Хуже всего действовал убитый мамин вид. Месяц его не выпускали из дома и даже сунулись запретить играть на гитаре, но тут восстала Роза. Коротко сказать, более отвратительного периода Петя не переживал.
Зима сходу сложилась кондовая, со снегом, морозами. Озорная искристая белизна плодотворно все-таки действует на северную подростковую душу. Нет-нет, в этом что-то есть — смена сезонов — уж хоть разнообразие спортивных игр и занятий дает ощущение широты, простор мускулу. Петя заполучил Маринины коньки гаги, нога достигла размера, Саша подарил пользованную, но фирменную клюшку — как часто бывает, вслед длительному наказанию, идет ощутимая оттепель. Что уж говорить про мамино сердце… Пете спроворили новое пальто.
— Петь, а ничего если я с тобой пройдусь другой раз под ручку. Ну кавалер же, ну первый парень, — подкалывала Роза.
Юрка теперь жил у Стениных, Петя оказался лучшим другом. Как уже упоминалось, у него шел период головоломной влюбленности — зазноба тоже переместилась в город и выявилась особой ветреной. Юноша жесточайше страдал, Петя, как объект исповеданий, невольно погрузился в занозистую психологическую атмосферу. Словом, жилось очень даже ничего.
С Лидой Зыковой после эксцесса Петя по-настоящему помирился. Первое извинение состоялось при учителях, было неживым, обязательным. А вот чуть позже… История Петю измучила, было очевидно, нужно снять, оправдаться, так и не поверил он, что на самом деле им двигала месть. Как-то после уроков догнал на улице, девочка шла одна.
— Лида, послушай. Я не знаю, как все это произошло. Но ты поверь — не мстил.
— Мстил? За что?
— Ну… ты же понимаешь. За подножку.
— А-а! Да о чем ты, Петя — я про это и забыла. Все вполне понятно — толстая, неуклюжая, над кем еще изде… шутить. Нормально, я привыкла.
Возможно, сработало, что она назвала его Петей. Лида никого из сверстников, даже девочек, по имени не звала. Стало липко.
— Никакая ты не толстая! Это я дурак!
Лида засмеялась, выясняется, у нее превосходный смех.
— Да брось ты — толстая и есть. Ну и что? И вообще, не бери в голову… Слушай, ты в воскресенье по телеку «Чистое небо» смотрел? Здоровски…
Другое дело, Колька Малахов уж совсем разухабисто начал проявляться. Он дерзил всем подряд, даже учителям. Любопытно, что настоящих друзей у него практически никогда не имелось. Всегда держал дистанцию, причем казалось, это всех устраивает — нечто высокомерное и нечистое не подмасливало сближения. Может, своеобразная защита? — дружба тогда весьма котировалась. Петя-то в этом отношении был противоположен, чем гордился — независимый выпендрежь Малахова представлялся непонятным и настораживающим. Собственно, и на нашего друга он начал посматривать с усмешкой.
Малахов самым наглядным манером подлаживался к Ларисе.
Тут было очевидное ухаживание, что выглядело, по меньшей мере, дерзко. Больше того, он делал это несколько нагло, свысока. И то что Лариса, кажется, принимала методу, было ни на что непохоже… Ну и фиг с ней!
Где-то в конце ноября Павлуха Губин поставил вопрос ребром:
— Вот что, давай бодягу завершать! Мы с тобой друзья или шаляй-валяй? Выходим на прямую дистанцию, я пообещал Евгению, что ты придешь хотя бы на одну репетицию.
Ну, раз обещал, чего не потрафить другу. Но — не более того… Если помните, еще с полгода назад возникла речь об участии Пети в неком спектакле. Уж с месяц Павка вновь сел на товарища — гитарист нужен был позарез — тот вяло сопротивлялся.
Драматический кружек расположился в районном Доме пионеров, учреждении хорошо знакомом. Было принято осваивать кружки, и Петя не избежал по подначке мамы: изостудия, шахматы, даже радиолюбительский — и то в младших возрастах. Однако всякие театральные штучки — простите великодушно, не мужское это дело, уже сказано. Собственно говоря, пианино из этой оперы.
Первое же посещение разложило все по полкам. Войдя следом за приятелем в стандартную комнату с длинным столом, обклеенную театральными афишами, Петя почувствовал себя неожиданно уютно. И как могло быть иначе, когда из четверых присутствующих он крепко знал по крайней мере двоих — завсегдатая губинской квартиры, Евгения Яворского, руководителя кружка, собственно, давнишнего поклонника Жанны, сестры Павки, смачного, с богатой шевелюрой тридцатилетнего где-то мужчины и Веню Альбрехта, пятнадцатилетнего парня с рахитичной фигурой, но надменными осанкой и движениями, особенно поворотом головы. Незнакома совершенно была только гибкая белобрысая девочка с острыми глазами, которые выделяли крупные, модные очки.
— Ну вот, прошу любить и жаловать, наша надежда, Петечка Стенин, — с всегдашней, чуть иронической интонацией и улыбкой, которые Петя любил, аттестовал Евгений. — Будем надеяться, мы заполучим этого прохиндея. — Он подошел и крепко пожал руку.
Веня по праву знакомца протянул руку следующим и, хлопнув новичка по плечу, уверенно заявил:
— Нашего полку прибыло.
— Смольников. Если хочешь, Антон. Собственно мы виделись раз, хоть без церемонии. Подружимся, утверждаю — так что крепись, — насел третий, крепыш, похоже, чуть младше Пети.
Девчонка пристально глядела в глаза товарища и напористо молчала. Петя сообразил:
— Петя, — и почему-то слегка покраснел.
Она сделала книксен:
— Гиацинта.
Смольников отмахнул:
— Не обращай внимание. Ленка она, Иванова. Это серьезно, заметь.
Девица засмеялась красиво, задорно, взгляд сразу стал светлым.
— Давай-ка, Петюня, поступим следующим макаром. Мы продолжим наши дела, а ты, так сказать, будешь посмотреть. Мне чудится, так лучше представить процесс. Ты как?
Петя кивнул головой и неожиданно для себя брякнул:
— Яволь.
— Вот и отлично, — отвернулся Евгений, а Смольников по-свойски ткнул нового друга пальцем в бок.
То, что происходила так называемая читка, до Пети дошло быстро, а вот содержание произведения произвело впечатление галиматьи. Начало закрадываться сомнение в целесообразности пребывания здесь. Притом совсем не оттого что было неинтересно, как раз напротив, но Петя на фоне этих ловких и конечно серьезных ребят совершенно не допускал наличия подобного умения и свободы. Декламировали они роли с подлинным артистизмом.
Все чувства были сметены, когда в некий момент дверь с силой открылась и в помещение уверенно и, опустив голову, вошла девушка. Вспыхнула копна рыжих волос, еще лица не увидел, екнуло — Наташа из лагеря. Тупо уставился, она бросила на стул сумку:
— Фуф.
Нагло, ни на кого не глядя — надо сказать, все замолчали — достала расческу и стала приводить себя в порядок. И когда вернула предмет, сразу взгляд попал на Петю. По существу, она почти не удивилась.
— Опа — красавчик Сорель! Вот кого ты привел, Пашеко!.. — Окинула ревизионным взглядом. — Так знайте, мы кое-где знакомы, именно эту личность я имела в виду как запасной вариант. Не могу ручаться за его самообладание на сцене, здесь конечно придется работать, однако слух и дикция, имею заметить, недурственные… Ну что, мой милый, ты влип, как мармелад в мои прекрасные зубы. — Удивительная вещь, рисунок произношения отличался от того, что был в лагере. Говорила Наташа, растягивая слова, будто любуясь каждым звуком. Во время исполнения манерно подбоченилась, поза и тон являли несомненную театральность. Ни малейшей радости от лицезрения «красавчика», кстати сказать, не наблюдалось.
Вообще говоря, Пете польстило, что его держат как гитариста такие разные источники. И вообще, Наталья, несомненно, здесь в примах, а Петя-то уже имел с гражданкой интрижку.
— И как бы ты меня отыскала? — не нашел он ничего лучше в качестве парирования знойной тирады.
— Ты недооцениваешь женщин, старичок.
Евгений умильно улыбался, возможно, внутренне посмеивался, разглядывая сцену:
— Ого, карты ложатся… Присаживайтесь, Натали, не будем терять минут. Ну-с, Антоша, продолжи.
Пришла еще парочка, высокий, прыщавый очкарик и подстать неказистая девчонка, молча сели, они в читке не участвовали. Николай Собянин и Валя Краснопевцева, представились, когда — довольно быстро — сеанс закончился. Существовали разные разговоры, но Петя почти не вникал, прислушивался к Наташе (она не обращала на него и доли внимания) — выяснилось, что встреча его все-таки всерьез взволновала.
Путей отступления, по существу, не наблюдалось. Последний штрих внесла внезапная и, ей богу, веселая мысль: будете знать, Лариски Вершинины и Кольки Малаховы.
По пути домой Павка вдохновенно излагал суть пьесы — «мы сейчас зайдем, я дам экземпляр текста» — делал внушение относительно новизны идеи. Насыщенный музыкальный фон для такой сложной вещи — уже отчаянное новаторство.
— Ты ничего не слышал о Бродвейских мюзиклах? «Дикая кошка» Сая Коулмэна, в конце концов, «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина, вот бы соорудить в подобном ракурсе, — сыпал Пашка, допустимо, не без бравады. — Опять же ставить «На дне» нашим возрастным составом — само по себе революционно.
— Слушай, у тебя то американцы, то бесы, — с материалистическим патриотизмом возникал Петя.
— Бесс — это имя женщины, — мягко вносил ясность корефан.
В качестве эмоционального противовеса было сообщено, кто конкретно явился соратником известной интимной мизансцены в лагере. И здесь Петя промахнулся, дружок среагировал болезненно. «Черт возьми, да Павка, похоже, к ней неравнодушен — вот я осел!» Наряду с тем мелькнула и мысль: а лицедей-то, он, право слово, слабенький, чувства прочитываются.
Самое интересное произошло ночью. Кажется, впервые во всей красе встал любовный вопрос. Возник он от воспоминания о реакции Павки — как он вскинулся, когда получил сообщение. Между прочим, Петя в смысле самого обстоятельства вроде бы не привирал, даже то, что Наталья после долгого поцелуя ускользнула и загадочно растворилась во мраке, было самоотверженно доложено — другое дело, подача происходила с чуть презрительной, мужской, как ему казалось, интонацией. Впрямь, как, должно быть, неприятно, если действительно чувства друга имеют место (Петя в принципе ничуть не виноват — однако, как отнесся бы он сам к подобной новости, поведанной, например, Мишкой?). Размышления перекинулись на Ларису — отдать предпочтение этому уроду. А чего, собственно, Петя хотел? С какой стати он вообще подозревал некую, назовем так, взаимность — собственными пристрастиями подменяем реальность? Мысли разворачивались в обобщения: как сложно устроена жизнь — в голову прянул отец с его левачеством. Хотя бы тот же Евгений, известно, какие сложные отношения у него с Павкиной сестрой (в Петиных глазах — скорей, мамины случайные оценки — она выдалась вертихвосткой)… Перекинулось на пьесу — Петя вечером уже прочел наскоро — точно, даже ему, неискушенному, очевидно, новаторства будет хоть отбавляй. Что вы хотите, уже Сатина сыграет Наташа! И вообще, пусть многое не прочувствовано, пьеса, судя по всему, отличная. Зацепило, например: «Мой органон отравлен алкоголем». Это же Рыбино — вот так Рыба, знает Горького! А «роковая любовь»? Да возьмите хоть Барон — приятель пёс. Ух ты!.. Нет-нет там много сильного, другого… Читать и читать, и стоящее, пора окончательно прекращать со всяким там «Миром приключений». Что еще, скажем, за «золотая рота», или Сарданапал? У Пашки завтра непременно выведать. А может, замахнуться на поэзию? Вспомнил, как возвышенно декламировал Саша Орлов суженой стихи — Маринка плыла. А Евгений — строками так и пылит, Наталья, например, косится туманно… Вдруг зашевелились образы, Петя с гитарой на сцене.
Образцово спится под такие экзерсисы.
Пушистые снега, безудержные солнца начиняли мир тревожным сиянием, ослепляли педантичность прошлого, озаряли необозримые перспективы. Жизнь захватила, кружковцы стали до крайности близкими. Сентенция Евгения «Не будем транжирить время» стала осязаема. Дошло до того, что у Пети исчезла естественная морока утреннего просыпания.
Через месяц обнаружил, что окружающий мир так или иначе несет свойства спектакля. Часто поведение подразумевало конкретную функцию: а как взглянет на это мама и так далее. Даже младшая сестренка сгодилась в сотрудники, проверял чары определенных шагов, причем почти всегда было ясно, здесь он Петя, здесь играет — не всегда понятно… кого. Затеял поминутно глядеться в зеркало, по существу оно стало неотъемлемым атрибутом — нажил забавный эпизод. Проигрывал мизансцену в своей комнате перед большим зеркалом, что устроилось в шкафу, постепенно зачем-то перешел в твист, напевая соответствующее. Остановился, картинно покрутился, любуясь, бросил взгляд в сторону. Неподалеку стояла Роза, смотрела внимательно, вязко. Ударило в краску. Женщина подошла, обняла и чмокнула в висок, оттолкнула, свойски шлепнула по ягодице и развернулась:
— Ну — Гамлет, итишкин кот.
В кружке к нему прочно пристроился Сорель (симпатичная Лена Иванова иногда кликала Жюлька), притом что Наташа так больше не называла, она вообще никак к Пете не обращалась, что, между прочим, немного изводило. По имени звали Евгений и, естественно, Павка. Между прочим, «Сорель» нравился, но Павлуху Петя просил прозвище не применять — кто знает, как аукнется в дворовой среде. Уж Малуха-то непременно что-нибудь придумает. Однажды шутливо обратился к Вене Альбрехту (тот играл Ваську Пепла): «Товарищ Пеплов», — продолжая традицию вольности в именах. Парень укоризненно и молча покачал пальцем — как угодно, только не сценическим оборотом. Мгновенно понял — это помешает.
Пете дали роль Бубнова. По причине очевидной, персонаж был большой поклонник горланить. И вообще, Евгений ставил крупную ставку на музыкальную составляющую. Песни, которые по Горькому пел Бубнов, безжалостно выбросили вон. Обязали сочинять, собственно, тут шельмовало режиссерское кредо. Евгений внедрял особый метод — «соревнование как урок». Он перетасовывал роли. Петя в силу обстоятельств (еще такой привилегией — или напротив? — обладала Наташа) стоял отдельно. Ему была вменена, как говорил Евгений, «свобода — что тебе познанная необходимость» в музыкальном аспекте. И парень пошел винтом.
Не получалось поначалу решительно, безоговорочно. Петя попросту не знал, как подойти. Он тыкал пальцами в лады, перебирал ноты, брал бессмысленные аккорды. Пожалел даже о несерьезном отношении к пианино, и уже тому, что продали — наигрывать на клавишах было сподручней. Понял, что бездарен совершенно, титанически. Точила горечь и вопрос: «А с какой, вообще говоря, стати — разве я композитор?» Самое дикое, мелодии вдруг пошли сниться. Поначалу это шло внятно, достойно. Петя резко выходил из сна, повторял в голове мелодическую фразу, было совершенно ясно, что, отталкиваясь от нее, можно получить нечто симпатичное. Заучивал, как ему казалось. Утром невозможно было вспомнить даже приблизительное. Ронялся в огорчение, беспомощность, отчаяние. Решил вставать и записывать — благо еще не извелась музыкальная грамота. Пару раз операцию добросовестно отработал. Результат поутру выглядел до такой степени утло, что эксперименты повторять представлялось кощунством.
Выручил Евгений, все делились с ним происходящим. О, блистательный Яворский — полиглот, знаток в самых неожиданных областях (как выяснится позже, приверженец «Голоса Америки»), авторитет его среди кружковцев незнакомых с Сергеем Афанасьевичем был непререкаем.
— Петюня, тут есть штука. Ты же любишь свинговые гармонии, это сугубо негритянская музыка. Знаешь, откуда она взялась? Рабов возили в Америку из Африки в трюмах кораблей. Негры мерзли как цуцики. Их выводили на палубу и заставляли танцевать, чтоб не окочурились. Это делать сподручней, когда поёшь. Здесь ребята были безграмотны абсолютно — африканские танцы мало музыкальны — и перекладывали рокот и удары волн, крики чаек, подстраивали ритм и голос изнуренной и обездоленной плоти… Мы же не претендуем на профессиональные подмостки, делается все в определенном смысле для себя. Ну да, готовим спектакль к определенному смотру, но давай сделаем вид, что не замахиваемся… Теперь смотри, есть масса популярных песен. В них существуют некие ключевые мелодические фразы, что отобраны временем. Берешь любую и, отталкиваясь от нее, тащишь уже свою мелодию. Меняй ритм, темп, ноты, но держи эмоцию. Получится та же манипуляция, что создала свинг.
Толчок, Петя переступил порог лаборатории. За два дня он настукал с пяток «оригинальных» — это слово он выудил с особой гордостью — мелодий. В следующую неделю еще столько же. Попутно набрел на пару гитарных переборов, которых не слышал нигде.
Под руководством Жанны и с ее поправками отобрали три — она же набросала партитуры. Тексты сочиняли сообща. Особенно хорош случился Павка, рифмы шлепал как оладьи.
По существу, учиться в школе стало неинтересно и некогда, спектакль, скорей сам кружек, составляли мир. Уже заговорили цитатами — вот Смольников Лене Ивановой: «Не дуйте на искру, леди». Петя дома произносил: «Фу, какой сикамбр», — выведав у Павки, что сие есть дикость. Все стало оцениваться определенными мерками. Как точно выбрали Наташу на роль Сатина: остра, насмешлива, и есть в ней этакое — мудрое, взрослое… Однако знаменитый монолог, — он Пете «не ложился»: мутный, высокопарный. «Ложь — религия рабов и хозяев… Правда — бог свободного человека!» Что-то тут не то… Или вот, пришел в растерянность, оттого что ему страшно понравилась фраза Сатина: «Образованный человек, а карту передернуть не можете…» На самом деле странно — это должно не только не нравиться, а вызывать негодование. Но с каким проникновением произносит реплику Наташа. А последние слова шулера: «Эх… испортил песню… дур-рак!» — это как понимать? Нет-нет, именно Наташа — бессердечная, и вместе — непостижимая.
Ах, как жизненно! Выходы Пепла — это же Рыба от и до. Либо взять Луку — что-то есть в нем от Сергея Афанасьевича. Вернее, наоборот. Голова разъезжалась. Василиса из пьесы и Васка из легенды, какие разные — в пьесе подлая, мерзкая, однако всё тут круче, насыщенней. Хотя… Или как Наталья себя повела в «На дне», сдала Пепла только так — нашей Наталье не чета… впрочем. Нда-а, цепляет на полную! Возьмите, Луку играет Пашка — так плоть от плоти профессор. Оживлялся в памяти непонятный спор, Сергей Афанасьевич доказывал:
— Отчего, позвольте осведомиться, взято Лука и никакое иное имя?! Апостол, покровитель врачей и живописцев, целителей и творцов то бишь — это не символ?
— А как насчет лукавства? Как известно, Сатана именно переводится с древнегреческого — лукавый. Кстати — Сатин. И что вы произнесете относительно кончины апостола Луки? Повешен на оливковом дереве за неимением креста для распятия. Как, извиняюсь, поживает Актер, удавившийся благодаря байкам приторного старика? — куражился Евгений.
(Что за притча, причем здесь липовые апостолы! Причем Сатана и Сатин? И вообще, будоражило жутко.)
— Ну-ну, я вполне запечатлел ваше заявление о готовности спорить касательно того, что имел в виду Горький, взяв известное название пьесы. Дно все-таки или день? Метафоричность, дескать, у товарища ой как лиха! Так и давайте все ставить с ног на голову, — отбивался профессор.
Вдруг начинало маять, зачем именно эта пьеса, чему она учит? И как любопытно Евгений все повернул!.. Поразительно, Петя порой глубоко понимает Яворского. Тот внушал Вале Краснопевцевой, что исполняла роль Насти:
— Понимаешь, когда она твердит Барону, уличая его — «не было этого» — восстает вся ее судьба. Она, девица нечистоплотного рода занятий — по выражению Бубнова, «везде лишняя» — униженная вечно, и чувствует вдруг себя равной. Надо произносить не желчно, не озлобленно — торжественно. Ее час!
Отчего это так близко?
Но как угадал режиссер, назначив Бубновым Петю. Эти слова: «И чего это человек врать так любит?» И потом: «А я вот не умею врать». Петя их произнесет, ох, произнесет! По системе Станиславского, которую тщательно осваивает Павка. Эх, жалко, что говорит «Наташа» (играет Лена Иванова) и отвечает: «Видно, вранье-то… приятнее правды». А, может, попросить Евгения отдать фразу Бубнову-Пете? И без того инсценировка?!
Черт, а ведь и Станиславский всё — правда. Впрочем, у него сложно. В общем, полное расстройство. И Павка не раз тыкал Шекспиром: «Звенит лишь то, что пусто изнутри».
Опять цветистый монолог Сатина: «Человек — свободен… он за все платит сам», — какой социалистический, нравственный посыл. Американцы отдыхают. Вот где выведена человеческая природа… Съеживался, а я — какой человек? С Лидой нагородил — «человек звучит гордо», какого лешего! Эх, далеконько еще Пете до человека гордого. И потом, ответ Барона: «Ты рассуждаешь… это, должно быть, греет сердце. Я, брат, боюсь иногда», — как ни колко, это понятней, дядя физиологически ближе… Еще оборот, Сергея Афанасьевича как раз Петин персонаж берет, никак не Сатин: Бубновское «Снаружи как себя ни раскрашивай, все сотрется», — вот где зерно по его словам. «Соображение».
Или. Медведев (его и Актера играл Смольников): «Жулики — все умные… я знаю! Им без ума — невозможно. Хороший человек, он — и глупый хорош, а плохой — обязательно должен иметь ум». Это же ни в какие ворота!..
Сергей Афанасьевич был отравлен ходом «тренировок». Понятно, проникнутая богемной атмосферой семья не могла оставить подобное в стороне, да еще при столь существенном наличии акционеров. Споры случались горячущие.
— Но это ни на что не похоже! — тряс над головой руками профессор.
— И замечательно. Я вас прекрасно понимаю — Станиславский. Именно, правда! Которая состоит в том, что мир — выдумка. Здесь и поджидает искусство, которое выше.
— Мир — выдумка? Шикарно! — изумлялся оппонент.
— Да-с! Мы движимы надуманными ролями, которые можем переменить от чьих-то решений и внушений, обстоятельств. А возьмите возраст, да хоть пол — не влияют?
— Но в том и состоит реальность.
— Значит, мы имеем право на все.
— И на подлость?
— Вы сами оправдали реальность… Когда играешь злого, — ищи, где он добрый, по Станиславскому. Что ж — умно, да — психологизм. Но. Появилось кино, пространство и движение — театр стал постным. Мистерия, гротеск — вот свобода. Бродвей сожрет реализм вприкуску. Надобно играть не характеры, а феномены.
— Формалист, трюкач! — злился Сергей Афанасьевич.
— Совершенно верно, вне текста существует только форма.
— В конце концов все ваши профанации разобраны Станиславским досконально. Пожалуйста: на сцене, мол, все подделка — декорации, бутафория. Но вот: «сцена — правда, даже явная ложь должна стать в театре правдой для того, чтобы быть искусством». Чувство правды, вдохновение! Но вдохнуть форму — именно трюкачество, нельзя дышать чистым кислородом. Только живое рождает живое… И вообще, друг мой, птица вроде бы существо свободное — крылья, полет. А посмотреть хорошенько — весьма ущербное. Собственно, деремся у кормушки подобно. И рыбы, между прочим, хладнокровны, пусть ой как наделены. Мы на земле — пашем и сеем.
Все было до такого градуса непонятно, что нехило возбуждало. Тем более что новации Евгения в действительности зело увлекали профессорскую душу.
Петя от Губиных практически не вылезал, и уроки у них готовил; уже и на ужин ему автоматически ставили прибор. Однажды пришла мама:
— Вы уж простите, это никуда не годиться. Он у вас скоро совсем поселится. Приходит, я сыт. Что мы, нищие какие? — перед людьми неудобно.
— Значит так, — переваливаясь с носок на пятки и этим периодически грозно возвышаясь, отменным баритоном оглушал хозяин, — кролик под гарниром, а ля батат. В сметанно-ликерном соусе — литовский рецепт, со страшной родословной… — Приседал и менял тон на заговорщицкий: — Нарезаем картобаль кружочками и укладываем в растопленное сальце, этак чтоб шкворчало, да потомиться под чугунной крышкой до багреца. А салат, заметьте, готовлю собственноручно. Не стану тыкать в ингредиенты, ибо имеется любопытный секрет, один из композитов вы — я утверждаю — не угадаете. Как вам загадочка на слух? — Он брал женщину под локоть и ненавязчиво тянул в сторону гостиной.
— Сергей Афанасьевич!
— Таким образом, прошу за стол.
— Но у меня родни изрядно, я соберу!
Выпархивала Зоя Осиповна, усаживали…
Дома втык Петя все одно получил: чтоб после семи, если кружка нет — домой, и никаких застолий… Словом, по учебе Петя скатился, к концу полугодия в самых стабильных областях маячили троечные результаты. Папаня учинил выволочку:
— Вот что, друг сердечный, таракан запечный, главное учеба. А все эти гитары и прочие фортеля — примеси. Коли мешают, я отцежу.
Новый год получился. Да, наладить статистику так и не удалось: в дневнике изобиловали грудастые трояки. Однако «примеси» удалось отбить клятвенным заверением стать паинькой в будущей четверти — по обыкновению за Гамлета возбухла Роза. Похоже на то, что и гитара и кружок домочадцев по большому счету устраивали, компромисс являла успеваемость — посул лег всецело. Иными словами, в мире установились десятидневные каникулы.
Последний образ жизни сильно отдалил Петю от дворовой сутолоки и, станем справедливыми, парень обнаружил, что соскучился. С этим чувством ринулся во двор, друзья обрадовались. С удивлением обнаружил, что пацаны за месяцы его отшельничества повзрослели. Ну да, хоккей, прочие знакомые мероприятия — но разговоры. Петя подозревал, что его россказни, миновать которые был бессилен, станут непонятны — не тут-то было. Мало того, в ответ случились повествования, которые пестрили незнакомыми девичьими именами, да при интонациях весьма продувных. Оказывается, парни освоили центральный каток «Динамо», там, например, «ошивалась» девятая школа, считавшаяся в городе элитной, и ребята завели знакомства. Хм!.. По поводу очевидного вступления в новую стадию наметили в новогоднюю ночь бухнуть. Однако для Пети тут содержались трудности организационного характера, дело в том, что праздник по существу был расписан.
Днем выступление кружка на детской елке в суворовском училище — Сергей Афанасьевич организовал как человек входящий — несколько номеров, отношения к спектаклю не имеющих. Где-то ввечеру мелкая посиделка в кружке — святое дело — шампанское по чуть-чуть и даже кагор. Все расходятся по домам, кроме…
Как упоминалось, обширная трехкомнатная губинская квартира являла плацдарм для собраний всякого рода, а уж Новогодняя ночь — не обессудьте. Контингент собирался разночинный, от науки до заядлой богемы, от студентов до убеленных. Нынче станет присутствовать юная поросль, по сути, будет дан первый бой. Именно, небольшая импровизированная сцена из пресловутого спектакля. Урезанная команда: Павка, Петя, Валя Краснопевцева и Наташа. Где найти лазейку, чтоб хоть недолго кучкануться с дворовой ветвью?
Тем временем ребята соберутся у Саньки Трисвятского, родители которого в свою очередь будут зажигать в Стенинской квартире. Теперь внимание, приглашены две девочки из ледяной эпопеи и вроде бы достигнуто согласие, — это, братцы, не хухры-мухры. Конечно Петя экземпляры не видел, может, там что-либо не совсем удобоваримое, но девятая школа — представляете, какой пойдет звук? И кто сомневается, что наш Сорель неизбежно произвел бы впечатление… На всякий случай ограниченную денежную лепту Петя внес.
Уже елка в Суворовском задала планку. Собственно, Наташа, она исполнила пару песен под Петин аккомпанемент на фортепьяно. Елка была гражданская, для детей сотрудников и приближенных, но присутствовали и кадеты, в основном свердловских кровей, с мамами и бабушками. Они устроили овации дикие. А ведь еще и танцы, отбоя от кавалеров не было — в одном номере вальса девушка сменяла до трех партнеров, хоть женская составляющая изобильно присутствовала. Право, это было грациозно — не забывайте, суворовцев учили галантному. Петя, сидя в сторонке, не мог оторваться и почесывал нос. Заметим, по окончании мероприятия глаза Натальи горели.
— В семь часов в «ночлежке» (помещение в доме Пионеров), как штыки, — назначил Евгений кружковцам.
А мороз выдался трескучий, собаку не выгонишь — щеки щипал напропалую. Вообще день шел неказистый, с низкими угрюмыми тучами, сухим, просяным снегом. Население улиц редкое, с густым парком. Петя ринулся к Мишке, натянул на нос шарф — тот быстро обзавелся куржаком, дышалось мокро и невкусно.
— Во сколько собираетесь? — разминал начавшие ныть пальцы.
— В десять, ты придешь?
— Разве после двенадцати, раньше никак.
— Да ну тебя!.. Ну и пофиг, больше достанется.
— А кто будет?
— Слушай, навалом человек. Девчонки из Девятой обещали. Так еще из класса подгребут.
— В смысле?
— Малуха.
Петя вытянулся, перестал мять ладони:
— Не вник.
— У него день рождения, оказывается, он Саньку укатал.
— Что, прямо сегодня именины?
— Нет, второго января. Но так вроде удобней.
— Ну… ладно, какая разница, — Петя задумчиво скосил взгляд. — Один подойдет?
— В том и дело, он еще девчонок пригласил. Лариску Вершинину, Катьку Храмцову, Осипову.
Петя вскинул глаза:
— Правда что ли?
Вот это фокус!..
В дом Пионеров существенно припозднился — наряжался тщательно, прилизывал волосы, зеркало было задействовано как следует. Сразу отсюда к Губиным, а там и к Саньке Трисвятскому непременно завернется. Нда, последний вираж приобретает особый калибр… В моду как раз вошли штаны-клеш с широким поясом, самые отчаянные вставляли цветные клинья, прикрепляли цепочки. Роза после сеанса Пети перед зеркалом пошушукалась с мамой и сшила парню брюки радикального фасона. Черные, с красным в складку клином, цепочка. Марина где-то оторвала невиданную рубашку цвета морской волны. Напяливать на это имеющийся в наличии пиджак не было никакой возможности, однако лютый мороз, мама настояла, по той же причине были отторгнуты летние ботинки-корочки… Петя вошел в комнату кружка, его атаковали:
— Что за дела!
— Форменная подлость так опаздывать!
Петя свалил пальто вместе с пиджаком, воцарилось молчание. Чуть зарделся. Девочки смотрели минимум внимательно, Петя непроизвольно бросил взгляд на Наташу, она, глядя хладнокровно, теребила кончик волос.
— Скажите на милость, — обличил Смольников. Павка разве не конфузливо поправил очки.
Евгений налил шампанского.
— О штрафной, разумеется, речь не идет, но тост мы потребуем.
Петя проговаривал нечто, стремительно идя по улице, однако его облик, да еще вычурный где-то тост — показалось чересчур напыщенным. Сказал просто:
— За успех.
По-видимому попал, все взметнули бокалы и Евгений лаконично вякнул:
— Браво.
К счастью о нем тут же забыли, это обрадовало, загалдели, воскрешая, надо думать, прерванный спор. Каждый кричал свое, это было прекрасно, Павка разошелся на стихи. Совершенно не ожидал — Наташа мимоходом пощипала рубашку: «А ты выглядишь… Петя». Он решил, что это пошло и глупейше улыбался.
К Губиным прибыли около десяти, народ уже собрался — все были уведомлены, что состоится короткое представление. Человек двадцать с гаком, студенты Сергея Афанасьевича и из консерватории, университетская профессорская пара, полковничья чета из городка, дирижер Дмитрий Савельевич с супругой. Петя с удивлением обнаружил завуча школы, Анну Константиновну. В одиннадцать профессор провозгласил:
— Ну что, час настал! Будемте смотреть, чем нас поразит племя молодое, надеюсь, незнакомое.
Странная история, Евгений волновался — он встал, принялся терзать пуговицу пиджака.
— Это «На дне», инсценировка. Отрывок из второго действия. Где-то эксперимент. В общем, отдаемся вашему жюри. — Едва ли не с апломбом задрал голову и тон. — Никаких снисхождений не требуется!.. Да, вот еще — мы намеренно не стали применять сейчас костюмы, просьба сделать маленькую скидку.
Петю чуть сжало, но Наташа ершисто вышла на свободное пространство, заговорила четко, с истинным артистизмом. Бесподобно подхватил Павка, он единственный применил реквизит, нелепые очки, однако не только это мгновенно превратило его в старика — ссутулился, едва заметно волочил ногу, указательный палец на руке старчески дрожал, с прилизанным, молодежным нарядом смотрелось чудесно. Петя враз ощетинился. Музыкальная вставка предусмотрена была неукоснительно, ударил по струнам излишне активно, но пел добротно. Отчебучили сцену азартно, заработали гомерические аплодисменты, следом тотчас ударил спор. Додискутировали до того, что проскочили двенадцать часов. Спохватились, гремели бокалами, орали совсем счастливо. Профессор угомонил всех — он, казалось, ближе остальных принял успех кружка — и толкнул речь:
— Нет-нет, мы не напрасно вкладываемся в молодежь! А что вы требуете, кто как не они способны воплотить чаяния. Мы прошли войну, и это не только дает право, но и налагает обязанности… — Витийствовал долго и вдохновенно, обращался, правда, почему-то к молодым, державшимся на одном краю стола, и непонятно становилось, кого убеждал.
Спич подхватили, многие обнаружили в себе мастаков говорить. Непременно горячо одобрялось:
— Отлично сказано!
— Товарищи, за это стоит выпить!
Жанну усадили за пианино, она была пленительна, и Петя всем впечатлением отвечал ее одухотворенной мимике и движениям тела, что так органически сопровождали пассажи. Консерваторские закатили небольшой концерт, который спровоцировал хор и пляс.
Завернули танцы под проигрыватель, и опять Наташа котировалась, рядом со студентами ничуть не просматривался мезальянс. Однако и Петя и, что удивительно, Павка — танцем он поразил всех — давали жару. Некий угрястый студент вовсю обихаживал Валю Краснопевцеву. Если добавить, что Жанна и Евгений не отходили друг от друга, и тот выглядел по-детски возбужденным и темпераментным, станет понятно, кружковцы задали тон. Иначе говоря, о дворовой отрасли Петя забыл совершенно. Когда очнулся (уж отметили московское время), почесал затылок, и хоть нужным себя у Губиных уже не ощущал — уточнилась келейность, девочки были задействованы, пожалуй, лишь он и Павлик смотрелись наиболее неприкаянно — нашел мысль: а что он теперь у Саньки будет изображать, там тоже все определились — ну и пусть их.
После трех собрание существенно поредело — из взрослых остались только хозяева — Петя переживал усталость и желание идти домой. И вновь, как в лагере, его поразило: сзади, он квело смотрел в экран телевизора, дохнул терпкий голос, вопрос-требование:
— Ты меня проводишь?
Не сразу дошло, это Наташа. Уже на выходе тюкнуло: что же он творит, досаждает Павке — и точно, тут же отыскал его смятенный взгляд. Но и отказываться нетактично.
Мороз озверел, схватило быстро — вроде бы глубокая ночь, обычно стихает, а тут распоясалось: посвистывала поземка, косая крупа снега, как ни повернись, била в лицо. Елозила мерзкая мысль, транспорт отсутствует и неизвестно как далеко она живет (спрашивать представлялось неприличным), приплюсуйте, еще придется идти назад. Здесь же осаждало: а как она — в чулочках, несерьезных сапожках. И опять: как добираться обратно?
В некий момент поднял голову и осознал, что приближаются к дому Пионеров.
— Куда мы идем?
— Я живу на Вишневой.
Как хотите, но Петя вспотел. Медвежий угол, расположившийся не так далеко за домом Пионеров, улица сплошных бараков, славившаяся бандитскими нравами. Было отлично известно, чужаков здесь не переносят на дух. В довершение его крикливые брюки, в ушах зазвенело: «Мочи фраера!» — новогодняя ночь ой как хороша для подвигов.
Повезло несказанно, угрозу миновали. В длинном коридоре барака с шатающимся полом, вороватым, непонятно откуда берущимся светом, стояла смесь музыки, нестройного хорового пения и мата. Наташа непослушными пальцами долго ковыряла замок облупленной, трещиноватой, предельно зачуханой двери. Петя, отупленный исполинской болью в пальцах ног, окаменело стоял рядом — даже прыгать, чтоб как-то разогнать кровь, было непосильно — и не помышлял предложить помощь. Наконец, дверь отомкнулась.
Достаточно просторная комната. Справа импровизированная кухня, слева спальные места, две кровати. Убогая обстановка, только самое насущное и здорово неказистого вида: стол и пара стульев, под столом еще табуреты, комод под кухонную утварь, нечто смахивающее на этажерку с книгами, вместительный шкаф, довольно приличный, абажур местами подпаленный. Обшарпанные стены, пол, устланный домоткаными дорожками и симпатичные занавески. Наташа тяжело скинула пальто, повесила на примитивную вешалку на стене, окоченевшие пальцы не могли взять движок молнии сапога. Петя стоял безразлично.
— Ну, чего ты, снимай пальто. Вон шлепки.
Неуклюже разделся, стянул ботинки, пальцы безбожно заныли. Она тоже справилась с обувью, довольно резво бухнула на плиту чайник. Поманила взмахом руки, вместе прислонили ладони к батарее. Заметила философски:
— Плохой мороз. Вот же, обязательно какая-нибудь пакость.
Петя улыбнулся и оба засмеялись… Чай подлечил конкретно, сидели на стульях, наслаждаясь теплом, тело благодарно вспоминало отпустившую боль. Наташа закинула на колено ступень другой ноги и, наклонив к ней голову и уставившись прочно, мяла ладонью. Петя вяло водил взгляд по комнате. Только теперь пришла мысль: кто бы мог подумать — своенравная, артистичная, недосягаемая Наташа, подобные апартаменты. Следовало говорить, на стене висла репродукция в стандартной, вычурной рамке, «Рожь» Шишкина:
— У нас есть такая репродукция.
Наташа, не распрямляя шею, повернула к нему голову, отняла от ноги руку, взгляд содержал неприязнь, тон насмешливость:
— Что, коробит обстановочка?
— Да нет, о чем ты!
— Не пыжься, коробит. — Она снова взялась за ступню. — У меня родители простые, на Уралобуви работают… Работали — отец сидит.
Петю давила усталость.
— А братья, сестры есть?
Наташа сняла ногу, распрямилась.
— Тебе какое дело… Есть, и сестра и брат. Сестра замужем, брат тоже сидит. В общем, я спать ложусь, а ты как хочешь. Остаешься — вон постель, нет — гуляй.
Она встала, подошла к стене, щелкнула выключатель. Мрак доверительно внедрился — следом зашуршало, затем скрипнули пружины кровати. Стихло. Петя заколдованно сидел.
В окно шел свет интенсивно качавшегося фонаря, глаза обвыклись с темнотой, стали различать. Достаточно отчетливо проявились контуры кровати, которую предложила Наташа. Было, подумал: что делать? Осознал, решения непосильны. Тут же нестерпимо захотелось в туалет. Черт, где он? Где-нибудь в конце коридора, а скорей, на улице. Петя встал, надел пальто, шапку, тщательно забил шарф и вышел из помещения, крепко закрыв за собой дверь.
Проснулся в полдень, тяжеловато. Удивился. Не понял чему — а-а, било солнце. Встал ядрено, пружинисто. Хоп, хоп — ополоснулся наскоро. На кухне сидели отец и румяная Роза, стол умещал остатки вчерашнего. Любимая соседка умильно и продолжительно глядела на парня, батя, несколько уже осоловевший, демонстрировал настроение:
— Ну что, хлопче, а так же вьюнош, докладай, как закончилась рекогносцировка. Что, где и почему.
Петя улыбчиво промолчал, ногой пододвинул табурет, сел, ковырнул винегрет, сбитым голосом произнес:
— Мамкин?
Отец радостно повернулся к Розе.
— О — мамкин! — цыкнул и развел руки. — Взрослые стали, чуешь басок?.. Петь, а может водочки?
— Перестань, пап.
Отец ласково потрепал затылок чада. Прискакала Наташка, собственнически взгромоздилась на колени брата.
Помогал маме с уборкой, уныло толкался. Отец дрых, родительница и сестренка ушли. Тщательно прокручивал вчерашнее, сопровождала невольная улыбка, покачал головой, когда вспомнил, как бежал от Наташи и совсем не донимал мороз. Стало по-настоящему весело.
Слонялся, с телом происходило нечто желанное, щемящее, странное, навалилось высокое одиночество. Тренькнул по струнам гитары, взял инструмент, прочно сел — воздушно, тонко зыбился мелодический изгиб. Мычал, водил пальцем по струнам — не нащупывалось; взял аккорд, другой, третий — и в голове вспухло. Легло точно, беспрекословно… Это будет припевом, очевидно. Терзал мелодию, — она захватывала, увлекала, топила в сладких и острых эмоциях. Минут через двадцать оторвался, нужен куплет. Соорудил в пять минут. Напевал бессмысленными звуками всю вещь уже крепко, сцементировано — самопроизвольно возникали отдельные слова, словосочетания. В груди широко и знойно волновалось. Нестерпимо потребовалось вколотить стихи. Мысли лихорадочно метались, рифмы роились, но не получалось найти идею, организовать смысловое содержание, законченные фразы никак не давались. Это казалось мучительным, несправедливым. Чем же подсобить? Ткнулся в томик Пушкина и сразу набрел — «На холмах Грузии». «Мне грустно и легко; печаль моя светла; печаль моя полна тобою…» Это, конечно, и в конструкцию песни не шло, и смысл ее Петя интуитивно чуял другой, но было хорошо нечеловечески. Увлажнились глаза. Бродил очумелый, такого состояния не случалось никогда.
Успокоился. Сел. Снова начал пробовать найти фразы, через пару часов песня сложилась окончательно. Весь организм звенел, это было счастье.
Дома находиться было невозможно, потрусил к Мишке, тот взахлеб исповедовался:
— Ну фонарь, ты много потерял! Кадры из девятой какие путевые — пляшут, блин, модерново. И вообще… Наши кислые. Хотя Осипова тоже давала шороху, я и не знал что она такая. Дур-рак что не пришел. Девчонки, между прочим, интересовались, мы им тебя нарисовали.
Выкладывал ночь досконально. Спохватился, без особого интереса спросил:
— А у вас как, весело было?
— Да… так, ничего особенного.
Ночью долго не мог заснуть, мучила песня. Затухала, и вдруг точно легкий сквознячок возникало: «Печаль моя светла; печаль моя полна тобою…» Что за черт!
Утром ничего общего со вчерашним не наблюдалось — настроение муторное, казался себе ничтожным. Эти проводы Наташи — как-то нехорошо, надо было хоть попробовать перегрузить дело на Павку, его влечение к девушке воочию сильней Петиного, еще эта неприличная реакция на жилище — ой как погано. Вдобавок трусливо сбежал… Вообще ночь провел бездарно, лучше б сразу смылся к ребятам. Впрочем, Лариска ушла рано, в час — Малуха ее проводил, но тут же вернулся. Собственно, причем тут Лариска?..
Брал гитару, пытался напевать песню, рука сама откладывала инструмент. Слова, особенно куплетов, представлялись тухлыми, надуманными, вчерашняя эйфория — игрушечной, постыдной… Свербела мысль сходить к Павке — как-то нелогично не видеться уже два дня, потом узнать неплохо, что там с кружковскими делами — тут же пресекалась физическим нежеланием видеть его, что конечно было следствием в некотором роде собственного предательства.
Между тем погодка справно компенсировала новогоднюю крайность — бескомпромиссно горело солнце, за ночь на все что можно нахлобучился снег, ослепительное сияние взывало к действиям. Резались в хоккей, после него вновь пошло обсуждение новогодних дел. Петя вкрутую молчал о собственных приключениях, это было настораживающе ново. Вова Дюкин предложил:
— А давайте вечером на Динамо сгоняем. Договаривались на субботу, но кто знает, может, и сегодня девчонки подгребут.
Надо сказать, энтузиазма идея не вызвала.
— Мужики, пойдемте к Кольке, — озарился Саня. — У него ж как раз сегодня день рождения — он приглашал. Торт наверняка будет.
Петю царапнуло — Колька, а прежде в обязательном порядке Малуха, и вообще, в обсуждениях он фигурирует в дружеском образе. Идею одобрили незамедлительно, и только Петя отслонился:
— Что ж, пока.
Все молча и гневно воззрились. Парень моментально почувствовал отдельность:
— Он же меня не приглашал.
Мишка выразил общее мнение:
— Ну, ты совсем повернутый.
Выяснилось — пять лет отучились вместе — Коля свойский парень, родители приятные и компанейские, инженеры. Старший брат, спортсмен и дружинник, бугай, резво влюбил в себя пацанов — Петя своего отношения не разобрал.
— Мальчики, мы рады вас видеть, заходите чаще. Четырнадцать лет, известно, как много значит в эти годы дружба, — шумела мама. Отец травил анекдоты и сам хохотал заразительно…
К концу каникул Петя сподобился на очередную выходку.
Площадка для хоккея, пространство в углу сараев — двумя бортами служили снежные навалы — обихожена была собственными силами. С новогодними делами лед давно не освежали, выбоины и наскобленный коньками снег существенно портили игру. Петя поднял вопрос. Особенно Мишка пререкался:
— Да ну, завтра суббота, на Динамо двигаем. Зальем в воскресенье.
— То есть не поиграть в последний день — в понедельник в школу, — наседал Петя.
Мишка подавлял логикой:
— Именно. Домашние задания, заливать некогда будет…
Дворовые молчали, отдавая себя на откуп двум друзьям.
Петя психанул. Вечером вооружился метлой, лопатой, принялся чистить. Выяснилось, что тщательно, как это делали днем и всем кагалом, не получится: свет доставался слабый от неблизкого фонаря и затратно по времени. На упрямстве добил — некачественно заведомо. Принялся заливать. Воду таскал из своего дома — обычно брали у Геры, он жил ближе всех. Поинтересовался отец:
— Чего это на ночь глядя, да еще один?
— Так.
— Ну-ну.
Роза спроворила два дополнительных ведра и пока Петя ходил, наполняла. В итоге оделась Марина, стала помогать.
На другой день чувствовал себя прекрасно и где-то гордо, действительно, практически одному залить каток — сходных прецедентов не случалось. Однако выдержал, пошел проверить работу к полудню. Издалека увидел, человек пять катаются. Подошел, хозяйски оглядел работу. Сердце чуть екнуло, увидел, что в некоторых местах торчат плешины льдистой ряби — здесь он в темноте не зачистил, вода схватила ледяную крошку. И тут же услышал злое Мишкино:
— Какого … тебя дернуло заливать! Нельзя же ездить, посмотри, как навернулся, колено в кровь!
Петя развернулся, молча пошел, жгла горечь.
Вечером зашли Миша с Саней. Шалопай излишне напористо сообщил:
— Собирайся. Девчонки на Динамо ждут.
— Я не пойду.
Миша сразу угас:
— Ну кончай, Петь, чего ты. Подумаешь, брякнул — все нормально ты сделал.
— Да дело не в этом. Мне там… для кружка надо кое-что подготовить.
Миша сплюснул губы, разжал липко:
— Ну и… готовь!
В третьей четверти учебу подправил, у Марьи Даниловны, например, шел на пятерки. Кружок дышал на ладан, районные власти прознали о новациях Яворского и заявилась комиссия в лице некоего сморщенного и необычайно волосатого театрального деятеля и мясистой мадам из райкома комсомола далеко не комсомольского возраста, что курировала смотр самодеятельности, к которому и готовили спектакль.
— Это кощунство, — ледяно сообщила мадам, когда дали несколько сцен. Деятель, сонно взирающий на представление, молча кивнул. О смотре исчезли речи.
Евгений первый погрузился в депрессию, за ним обмякли остальные. Петя предложил завернуть спектакль в городке как совсем подсохнет — там существовала эстрада, которая при некотором усовершенствовании вполне годилась, а главное, хорошо подходил народ гораздо падкий на такого вида мероприятия — небезосновательно обещал аншлаг. Кружковцы воодушевились, но Евгения не проняло. Наташа после новогоднего обстоятельства Петю игнорировала полностью, он первое время чувствовал себя неуютно, но привык и перестал обращать внимание. Более того, приободрился Павка и даже был уличен как провожатый. Петя в закрома не лез.
Занимательно, задружил с Лидой. Та сама подошла как-то и легонько шлепнула по плечу противоположному тому, за которым стояла. Петя и повернулся в сторону от Зыковой.
— Ага, купился! Саечка, — не больно щелкнула Петю оттянутым пальцем в область затылка. — Петька, у меня пластиночка есть, закачаешься. Спорим, не догадаешься какая?
— Ну?
— Дин Рид. Это конец света, дам послушать. Там есть одна — «Шугэ па о ревенж». Я молчу…
Все происходило в классе, и Петя пережил некоторую неловкость, однако выяснилось, что Лида лихо разбирается в современной музыке и во многих близких гражданину вещах. Довелось побывать у девочки дома и не единожды топать из школы вместе, легко находя и горячо пользуя темы бесед.
Коля прочно вошел в компанию, и Петя ясно различил в себе ревность, ибо с Мишкой тот снюхался, похоже, крепко, нашему герою уже начинало мерещиться, что ситный друг предпочитает малаховское общество. Правда, осуществился громадный плюс, Лариса ухаживаниям Малахова не благоволила, что-то между ними вроде произошло — просматривалось отчуждение.
Юра влип в полное крушение любви — зазнобу окрутил городской парень — обзавелся неистощимым страданием. Петя как мог участвовал. С другой стороны, Марина готовилась к свадьбе, Саша Орлов — он в институте участвовал в модном ансамбле — у Стениных был на родственных правах, спроворил невиданный самоучитель игры на гитаре и сам многое показывал, Петя пошел осваивать почти профессиональную технику. Между прочим, помимо той песни Петя сочинил еще несколько со словами, одну в кружке оценили высоко и поставили в спектакль. Сестренка Наташка подхватила жесточайшее воспаление легких, и полмесяца в доме стояло крайнее напряжение. Розу объегорил очередной хахаль, Петя мечтал подстроить ему какую-нибудь пакость, и вместе с Юрой, с недавних пор сторонником крутых мер, кое-что придумали. На всякий случай посвятили в план пострадавшую. Она хохотала, а потом мокро рыдала на плече нашего мстителя. Барона, собаку, кто-то убил.
Ну да, сложился в марте эпизод, если не сказать казус.
Гудрон, он же Захар Кобзев, уходил в армию. Гулять, сами понимаете, принялись дня за три. На второй в окно Стениных стукнул Гера Шаповаленко и коротко распорядился: «Пошли — гитару бери».
В комнате набилось человек двадцать, стоял невообразимый гвалт и дым коромыслом. Все — старше семнадцати, присутствовали и ядреные мужики, например, вездесущий Чертогашев — конечно, Рыба. Чипа проникновенно обнял артиста и рекомендовал:
— Бухни, Пит (была выдана стопка портвейна), кореша провожаем. Долг Родине, святое дело. А потом песню спой. Или две. — Покумекал. — Да пой, сколько влезет.
Гера задиристо поддакнул:
— Парни, бабалуба пойдет — это карамба!
Дивертисмент из трех популярных номеров Петя изладил под рычание. Расположение подцепил резво, некоторые в знак этого обнимали или хлопали по плечу и прочим частям тела. От вина, дыма и уважения Петя несколько захмелел и чувствовал себя роскошно, отсюда после напористого аккомпанирования хоровому настроению исполнил одну из своих песен. Гудрон косноязычно констатировал:
— Во, япона жись — соб-бака!
Мать Гудрона, пьяненькая, с изношенным лицом тетя Ася, доказывала:
— Отец у тебя видный мужчина, форма ему шибко шла.
Отец, товарищ подстать, гордо соглашался:
— Он мне раз навалял. Ага.
Женский контингент присутствовал, соседка из квартиры напротив Петиной, Вера, смазливая ровесница Марины, невеста Гудрона, которую жители дома вечно шпыняли на предмет шелухи от семечек. Сестры Барановы, семнадцать, двадцать, разбитные молодки, известные тем, что ухажеры у них неизменно были мотоциклисты. Симпатичная Люба Огонек, самая знаменитая девица городка, ее портрет поместили в журнале «Огонек» во всю обложку, и дали статью с описанием производственных подвигов скромной ударницы труда фабрики Уралобувь. Весь городок ржал, в подробностях смакуя ее всамделишные подвиги и заслугу перед корреспондентом. Другие — знакомые и нет. К Пете сразу подсела Галка Сыромятникова, крупная деваха, она и управляла репертуаром, выводила точно, сахарно, аккомпаниатор пристроился смотреть ей в рот.
В некий момент возник Рыба:
— Не, мужики, это была потеха!
Красочно и правдиво поведал историю с кошками, нажал на момент, когда Петя, вцепившись в голиафа, по существу спас его. Резюмировал, цыкнув:
— Чувачок тот.
В общем вызвало хохот и дружественные взгляды на юношу.
Уже хорошо стемнело, когда возникла небольшая потасовка, без этого никак. Галка потащила Петю:
— Сматываемся. Сейчас буча начнется как пить дать.
Переселились как раз к ней, Петя намерялся домой, однако девицы не отпустили. Здесь расположились камерно, человек семь. «Пой, дорогуша». Надо сказать, делал это парень с удовольствием. В итоге набрался, матушка устроила крик:
— Ложись в постель сейчас же, гадина такая, завтра я с тобой поговорю! Взрослого тут мне корчит — нажрался!
Хорошо, что учились со второй смены, еще лучше — поутру дома никого. Голова шумела и было здорово не по себе, в то же время некая странная отрада. Настроился вспоминать, получилось довольно ловко и стало понятно.
К Галке вчера притащился Чипа с разбитой губой, шумел — музыкальная часть, само собой, кончилась. Двое парней, что находились помимо Пети, рвались в бой. Девицы утихомирили. Сразу создалась лирическая атмосфера, Галка сюсюкала с Чипой, девушки — с парнями, две представительницы остались не у дел. Они сели по обе стороны от певца, подшучивали. Он глупо улыбался, бойко отвечал на хиханьки. Его отвоевала Таня, фигуристая штучка с развитой грудью, обняла, клонилась головой, щекотала шею волосами, волнительно мазала грудью. Кто-то выключил свет и включил радио, сразу началась возня. Таня дышала в ухо, легко касалась носом и ртом щеки. Петя вдруг осмелел, встретил ее губы, тронул грудь девушки. После не таких уж коротких упражнений подобного рода услышал шепот:
— А ты во дворе на примете, гарный мальчишечка. Жалко, что еще не дорос.
Петя чуток обиделся:
— До чего не дорос?
— До волос… Да ладно, не обижайся.
— Я не обижаюсь.
Таня несильно прыснула, ласкала пальцами его мочку уха, Петя хотел убрать предмет, но передумал. И грамотно сделал, ибо был извещен:
— Нет, правда, одна девчонка тобой очень интересуется.
Петя резко повернулся:
— Кто?
— Пихто. Так я тебе и сказала.
Свет включили — Чипа.
— Вмазать осталось?
На столе стояла бутылка, темнело почти на дне. Опрокинул емкость в горло, оторвал с разочарованием. Взгляд его попал на Петю.
— О, Пит, и ты здесь. — Чипа рассмеялся. — А что — пора, керя, мы из тебя человека сделаем. — Оглядел всех. — Этот парень мой, я за него мазу держу, поняли?..
Самым жгучим моментом от воспоминания остался вопрос, кого имела в виду Таня. И тюкнуло несильно и остренько — она же в одном доме с Ларисой живет. Поразительно, тотчас по телу буйно разлилось тепло…
Иными словами, весна. Год произошел снежный и каникулы образовались слякотные. Опять, сосульки столь бесшабашно сверкали, апрельский воздух был так прекрасно волгл и насыщен животными ароматами, девчонки до такой ступени полны взглядов — мир казался просторным и приветливым. Весна, как известно, обещает…
Расположился день, Петя присутствовал дома один — только началась последняя четверть, на дом задали немного, успеется. Тренькал на гитаре. Звонок, неторопливо пошел открывать. Лида Зыкова, удивился.
— Не ожидал?
— Понятно, не ожидал. Заходи.
Переступила порог.
— Проходить не буду, я ненадолго. — Лида наскоро обежала взглядом прихожую, смотрела в полные глаза на Петю, словно изучала. — Дело вот какое. Меня Лариска попросила — мол, мы с тобой приятели. В общем, у нее день рождения. Приходи в воскресенье, она тебя приглашает. — Замолчала, продолжала смотреть несколько холодно.
Петя не проникся, организм безмолвствовал.
— В общем, ты с гитарой приходи. Попоешь.
Что-то зашевелилось.
— А кто еще будет?
— Парней из класса она не зовет. Там из фигурной секции придут.
Фигурным катанием Лариса занималась давно, однако достижений никто не видел. Изредка провожали мальчики, но разные — они проходили по подноске амуниции, оттого их не задирали.
— А чего я один-то! — непроизвольно брякнул Петя.
— Боишься что ли? Ну, кого-нибудь возьми… Ладно, покеда. — Лида развернулась и равномерно вышла, гулко тукая массивными шагами и оставляя Пете полную растерянность.
Навалилась радость, но схлынула мгновенно. Что за ерунда! Выходит, его назначают в качестве музыкального сопровождения. Еще это: «Боишься что ли?» Надо ж было ляпнуть: «А чего я один-то…» — непременно эпизодик будет доложен… Однако все это странно, ребята Лариску на Новый год звали, она — шиш. Впрочем, тогда Колька Малахов организовал, и его, надо понимать, она не приглашает. О, блин, ситуация!
Суббота. День с утра не задался: тучи, хмарь. Однако в приоткрытое окно — Петя сидел рядом, где-то в конце класса — настояно тянуло веселой непредсказуемостью. Идя в школу, постановил: на Ларису не смотреть, соблюдать равнодушие. А не выйдет ли как раз нарочито? Ладно, по ходу разберемся… Вообще говоря, неплохо бы получить подтверждение, вдруг Лидке чего в голову взбрело и она пошутила. Однако спрашивать — да ну, как-то не удобно, может получиться, что напрашивается. И вообще, почему пригласила через кого-то?.. Очнулся, вовсю пялится в Вершинину, благо она сидит впереди. Тонкая, гордая шея, едва заметный, теплый пушок ниже остриженных коротко волос, дивный завиток на ухо. Мелкая родинка, прежде о ее существовании Петя не знал. Слушайте, имеет право разглядывать, в конце концов он единственный из класса приглашен. В каком качестве? А неизвестно. Притом вспомним проводины в армию — артист артистом, а закончилось очень даже недурственно. Кстати: «Одна девчонка тобой очень интересуется». В общем, будем посмотреть.
На переменах исчезала. После четвертого урока произошло — стояла в проходе между партами с Лидой, получилось, почти напротив, анфас. Азартно что-то обсуждали. Петя мельком посмотрел, Лариса непроницаемо уперлась взглядом в подругу. Еще раз — ноль внимания. Петя нагло уставился. Сработало — глаза девочки вздрогнули и чуть скосили в его сторону. Глядел в упор. Лариса тут же убрала зрачки и, ей богу, едва порозовела. Прыгнуло сердце — и налегла уверенность.
Специально после уроков подладился пройтись с Лидой. Повезло, шла одна.
— Погода поганая, — поставил в известность, догнав и идя чуть сзади.
Та без удивления взглянула:
— А-а, Петька. Да нормальная… Сегодня по телеку что-нибудь есть путевое?
— Киношка, «Дайте жалобную книгу». Я уже в «Современнике» смотрел.
— Я тоже… Скорей бы совсем растаяло, надоел снег.
— Ага.
Перемалывали пустое — как бы подвести разговор к актуальному, мучило Петю: подходили к перекрестку, Лида сворачивала. Оказалась чуткой, остановилась перед тем как отойти:
— Ты помнишь? В пять часов завтра.
— Угу.
— С кем придешь?
— Один. — С ее-то постановкой вопроса, дескать, Петя кого-то там испугался!..
Касательно подарка в который раз выручила Роза, приспособила шитую бисером сумочку: «Племяннице на день рождения состряпала, а та усвистала на Севера. Романтика, видишь ли…» Как одеться? Новогодний наряд не шел — пижониться перед незнакомыми людьми. С другой стороны, в чем идти — не в школьной же форме. Взял компромисс: брюки Мишкины, тоже клеши, но достаточно скромные, рубашка та же — морской волны. Страшно маял вопрос: опоздать или прибыть из тютельки в тютельку? Обычно задерживаются, припрешься первым — это кранты, сидеть как дурак. Опять же что за народ фигуристы — вдруг пунктуальные. В четверть шестого звонил. Открыла мама, Ольга Викторовна.
— А, Петя, здравствуй. Господи, как ты вытянулся. О, ты с гитарой!
Выпорхнула Лариса, выглядела сногсшибательно. Улыбнулась:
— Привет, проходи.
Неловкость давила.
— Ну, в общем, с днем рожденья. На вот, — сунул сумочку.
— Спасибо. — Лариса, практически не глядя, ткнула подарок маме.
Петя затеял снимать ботинки — он их и не чистил особо, безоговорочно рассчитывая находиться без обуви, да еще испачкал, идя сюда. Лариса запротестовала:
— Нет, нет, не снимай.
Петя сконфузился:
— Да ну, я лучше сниму.
Ольга Викторовна забрала инструмент, категорически отрезала:
— Ни в коем случае, все в обуви. Вытри вон о тряпку.
Лариса убежала, видимо, на кухню, Петя поплелся в гостиную, где уже накрыт был вместительный стол. Повезло, что Лида находилась здесь, сидела на диване, хлопнула ладошкой рядом:
— Петька, иди сюда.
Немало обрадовался, но теперь же огорчился, ибо, когда сел, выяснилось, что некуда деть ноги — его неприличная обувь. Слава богу, присутствовали только девочки из класса: Храмцова, Васенина. Подумал: «Ну да, фигуристы живут далеко». Сообразительность мало утешила.
Минут через пять раздался звонок, торопливые шаги, в дверях мелькнула Лариса. Следом ретивый гам, главным образом мужские голоса. Главенствующим признаком их была радость и раскованность.
— Вытирайте обувь, пальто в шкаф! — Голос мамы звучал свободно и благожелательно.
В комнату стремительно вошла Лариса, лицо горело возбужденно и даже счастливо. В руках сиял ослепительный букет. Она пристроила цветы в вазу и умчалась обратно. Непосредственная Лида восхитилась, встав нюхать подарок:
— Ух ты-ы! В это время, такие цветы — вот это да-а!
Петя зыркнул на одноклассниц, те ошеломленно моргали глазами. Тут же в комнату внедрилась и растеклась по ней стайка, пять-шесть парней и две девчонки. Петя и не хотел бы, да не сумел не рассматривать вновь прибывших. Все они были очевидно старше, щегольски одеты, не вычурно, как выглядел Петя в Новый год, но лаконично, подобранно. Таких нарядов он просто не видел — невольно забрал ноги до упора. Особенно бросался в глаза кучерявый красавец в кожаной накидке не представимого кроя. Он и шумел громче остальных:
— А где мое любимое кресло! Вуаля, отправили в другую комнату. Рассчитывал посидеть, родители от аналогичного освободились и я скучаю.
Другой:
— Так-так, крабовые консервы — шарман. Этот стул мой.
Некий ферт, избегая церемонии, представлялся девочкам:
— Илья. Жаловать не обязательно, а любить — сам готов и претендую на взаимность.
Потенциальные претендентки рдели. Вошла мама, неся шампанское, за ней Лариса, из другой комнаты появился папа, стройный полковник в гражданском, улыбался только глазами. Именинница коротко распорядилась:
— Садимся, Осипова задержится.
Ольга Викторовна, как бытует в военных семьях, командовала:
— Мальчик — девочка, надеюсь, учить не надо.
Петя, понятно, угодил рядом с Лидой, естественно, взгляд потянулся в сторону Ларисы. Был удивлен, с ней сел не кучерявый бонвиван, а коренастый парень, пожалуй, самый простенький на вид из фигуристов — по другую сторону папа.
— Вениамин, открой, — обратилась к мужу мама. Указала на другую бутылку соседу Ларисы. — Сереженька.
Разливали, брякали вилки и ложки, наполняя тарелки. Папа встал.
— Значит, таким образом. Кто-то скажет, детей хвалить в глаза не стоит, суеверия разные, тому подобное. У нас нет — достоин, значит, молодец. И дочь растет прилично. (Девушка смущенно потупила глаза.) Ну, скажем, учеба и прочее. Но я хочу особо сказать о спортивной стороне дела. Отлично, что Лариса и Сережа нашли друг друга, замечательная пара. Конечно надо отдать должное Егору Иванычу. А что, кстати, он подойдет?
— Он в командировке, — отрапортовала Ольга Викторовна.
— Да. Тем не менее… Вы, ребята, выходите на стратегическое направление. Так за успехи здесь. Ну и — в общем и целом.
Выпили, азартно ударили жевать. Лида наложила Пете гору, он понимал, что положено ему ухаживать, как поступали остальные парни, но безропотно подчинился, догадываясь, что лучше не соваться. Уткнулся в тарелку и выяснилось, слупил быстрей остальных. Поймал иронический взгляд одной из новых девочек, осознал, как глупо выглядит, мысленно сматерился. Внезапно вспомнился пятилетней давности эпизод с конфетой — тогда все затерлось, Лариса деликатно смолчала. Однако теперь кожей чувствовал, она увидела. Опять жадность — а Петя и вкус-то не особенно понял. Вмакнуло в краску, отклонился. Лида тем временем клала ему еще — буркнул сквозь зубы, что достаточно, однако та, как видно, приняла за голодную скромность, расстаралась… И тюкала периодически в голову дурацкая мысль: «Главное, не бояться». Началось, в общем, препогано.
Некоторым образом выручали парни, они после первых двух тостов принялись безудержно говорить. Не иссякало приятельское подтрунивание и острословие.
— Вовка (кучерявый красавец), подлец, награбастал шпротов. Плохо станет.
— Не думаю.
— Шикарная мысль — не думать…
— Уберите от крабов крабы.
— Жека, не перебарщивай, ты и так пятишься после выступления в Перми точно рак.
Васенина любопытствовала:
— Мы слышали, кто-то из вас в кино снимался.
— Илюша — наш гений киселя. — Снисходительно поправлялось: — Акселя — это прыжок. Впрочем, в буквальном смысле кисель тоже его.
— Сюжет для Фитиля, снимал папа. Илюха, разумеется, играл неодушевленный предмет — часового. Далеко пойдет.
— Ну вот, послали…
Петю точило желание — быстрей бы к делу, отработать и смыться.
Из-за стола выбрались часа через полтора. Надо сказать, шампанское ударило в голову, Петя хоть сел в сторонку и в этом было что-то неуютное, чувствовал себя ненасильственно. Подсел Илья:
— Ты, я слышал, у Яворского в кружке занят.
— Да, ты его знаешь?
— Он у нас бывает, они приятели с отцом — мир тесен.
Какие-то еще фразы, ничего особенного, а все вперед. Устроили танцы, фигуристы плясали превосходно, некоторые заковыристо, впрочем, и Осипова — она подошла с час назад — отделывала, Петя наблюдал с удовольствием — своя все-таки. Лида его вытаскивала, Петя знал за собой пластику, однако тут не проходило, скромные и нечищеные ботинки, например, перли в глаза… На деле с Ларисой крутился бойкий Илья, а совсем не Сережа, партнер исключительно по спорту, надо понимать. Последний как раз сидел в одиночестве, равнодушно наблюдая за всеми, и Петя его полюбил.
Хорошо стемнело, родители Ларисы удалились вроде бы в кино, музыка сменялась гамом. Похоже, Петины таланты никого не интересовали, колки гитары сиротливо торчали из-за дивана. Парни хозяйничали, Лариса держалась скромно, ни во что не вмешивалась, впрочем, Петя на нее решительно не смотрел.
Вышел в некий момент на кухню, трое парней, Илья, Володя, третий без имени, истово что-то обсуждали. Петя хотел вернуться, но внедрилась мысль: «А с какой, собственно говоря, радости». Да, он испытывал то ли хмелек, то ли еще какой грех — эмоции. На пороге кухни услышал, бухтел Володя:
— Нам не следует ему потакать, будет хуже всем.
Отчего-то кольнуло и Петя напористо вошел, упершись крестцом в подоконник, устроился, скрестил ноги. Выяснилось, что речь шла о члене команды. Парни спорили, не обращая на него внимания. Достал пачку сигарет — «Джебел», выпросил у Саньки — вынул одну, там содержалась еще пара. Ребята умолкли, дружно повернулись к нему.
— Угощайтесь.
Володя молча отрицательно мотнул головой.
— А, ну да, спортсмены, — на всякий случай едва скривил щеку.
Вальяжно сунул пачку в карман. Зажег спичку из коробки, что лежала на подоконнике рядом с пепельницей. Выпустил клубок, затем пару точеных колечек. Парни отвернулись, что-то говорили.
Любопытная вещь, в Пете что-то шаяло — предчувствие, он раскутится на очередную глупость. И оно было вознаграждено.
Он докурил, когда в кухню вошла Лариса, стало быть, комментариев на этот счет не случилось. Собственно, вошла по делу.
— Мальчики, мы просчитались с шампанским. Нужно сходить, вот деньги. Илья.
— Разумеется. Только деньги убери… Но я ведь не знаю — куда…
Лариса уже смотрела на соученика:
— Петя, сходите вместе?
— О чем ты.
Ушла. Парни принялись шарить по карманам, мелькали рублевки, даже трешка. У Пети если и были — от силы копеек тридцать. И вот он, его выход.
— Мужики, погодите, я сейчас.
Резко, почти бегом пустился из квартиры, скатился по лестнице. Звонил Тане, из проводин Гудрона. Она и открыла, хмуро спросила:
— Чего тебе?
Петя гневно смотрел, ноздри были раздуты.
— Тань, до завтра, три рубля… умоляю.
— Офонарел что ли!
Петя молитвенно сложил руки.
— Таня.
— Куда тебе?
— Да я… тут, у Вершининых. Надо!
— А-а, — девушка звонко засмеялась. — Ну-ну.
Развернулась, достала из пальто трешку. Погрозила пальцем:
— Чтоб завтра — как из ружья.
Радостно влетел обратно, парни все еще были там. Гордо продемонстрировал добычу. Илья шутливо комментировал:
— Быстро ты, однако — где это у вас дают?
— Да тут чувиха одна знакомая, она мне всегда дает.
В углу что-то сбрякало, Петя повернулся, подле умывальника стояла Лариса, что-то вытирала. Бережно положила тряпку, вышла… Петя нахально повернулся к парням.
— Вот что, чуваки, шампанское шампанским, но я предлагаю парочку портвейнов взять. А?
Илья задорно вперился:
— А почему нет.
Парень без имени накрест махнул ладонями:
— Я пас.
Когда шли, Петя взахлеб докладывал: он здесь во дворе котируется, Чипу взять — мазу держит, а Чипа — огого! С другими авторитетами, Рыба, у нас просто. Евгений — четкий кадр, он Петю ценит. Черт, до магазина идти не больше пяти минут.
Портвейн светить всей компании не стали: нет, ну должен быть какой-то повод слинять на кухню. Надо сказать, у всех парней демарш вызвал одобрение (спортсмены), Петя и Илья гордо наливали. Вообще, Илья друган — это уже понятно.
Вновь танцы. Илья все с Ларисой — ну, а что, путевый пацан. И вот, Лида:
— Вы что, совсем что ли? Петька же поет.
Все дружно повернулись к нему. Петя выхватил из-за дивана гитару, закинул ногу на колено другой, водрузил — он видел по телевизору, так делают. Тренькнул. Первый номер вызвал искренние аплодисменты, второму стали подпевать, после третьего Илья попросил инструмент и соорудил неизвестную и шикарную песню. Петя смотрел влюблёно.
За окнами сгустилось окончательно, в квартире пылало. Один раз поймал взгляд Ларисы, она танцевала с Ильей и смотрела из-за плеча пристально и трезво. Какая отличная девчонка. А Илья? — пара… Вышел в подъезд — оставалась еще одна сигарета, засмолил. Голова приятно кружилась, бесподобный вечер.
Прошел на кухню, там возился разговор — Лариса, Лида, Осипова, ребята, Илья. Он и вел тему. Завершил и кивнул на стаканы из которых пили портвейн, два из них были наполнены.
— Ну что, Петрик (Петрик — ново, замечательно), я тебя жду. Давай добьем.
— Пф, — глубокомысленно поощрил Петрик.
Лариса смотрела настороженно, Лида лениво улыбалась.
— Яворский в Москву уезжает, ты в курсе? — жуя конфету, произнес Илья (Петя, заметим, ни к одной принципиально не прикоснулся).
Петя бесхитростно поразился:
— Да ты что! О, блин!
Весть обожгла не существом, стало стыдно. Петя — друг, близкий, вообще говоря, человек, не знает, а всякие… Что-то произошло, в организме ерзало. Илья затеял разговор о Яворском, де, новатор, гений. Он из Москвы сбежал, не доучившись в Щукинском училище. Но тут, в Свердловске — тесно. (Новости, Петя слыхом не слыхивал.) Впрочем, идея пресловутой постановки якобы не совсем его, некий деятель руку приложил. Вызвало жгучий интерес. Петя и не заметил — кухня наполнилась, на него смотрели с любопытством. Вообще, отдать роль Сатина девчонке — это вещь. Наташа, Илья ее знает, выбрана удачно. Именно рыжая, никак иначе. Петя кивал:
— «Ваше вашество» — мы все западаем, — получилось ловко, тон Натальи поймал.
Еще говорили, Петины реплики были умны и артистичны… Кажется Лида спросила:
— Что за Наташа?
Петя равнодушно отмахнул рукой:
— Да — моя… ну, там… Я почему в Новый год-то не пришел к нашим — у нее ночевал.
Воцарилось мертвое молчание. Петя окинул всех взглядом — странная картина, незнакомые люди. Смотрят внимательно, чуждо. Только одно лицо высветилось — Лида. Она глядела угрюмо и… постучала пальцем по виску. Дальше туман, — к нему относились нормально, даже положительно, но — туман. Вскоре ушел — не прощался, совершенно точно.
Ночь выдалась колоссальная. Умопомрачительные звезды, воздух просто из твердокопченой колбасы, дома угрюмо высятся — кондовые, теплые. Петя вошел в подъезд. Нет, только не домой — стены, люди. Требуется дышать, соразмерна звездная бездна. Сел на лавочку возле двери, раскинул руки на сиденье, нога на ногу. Мха, в грудь шла обжигающая струя.
Плыло, в окне дома напротив шевелились тени — жизнь, непокоренная, жгучая, как огромны люди! Хотелось петь. Петя — петь. Нет, не петь — жилка в груди дрожала, вибрировала, от нее резонировала мелодия, нахлобучивалась песня. Успеем, чуть позже — сейчас дышать, жить. Он на пороге значительного — наитие, озарение. Какое мощное, узурпирующее чувство…
Оно не обмануло. Услышал чавканье, кто-то приближался. Сие связано с Петей — неукоснительно… На крыльцо вступила фигура, скрылась за открытой дверью. Шаги замерли. Фигура отступила, вновь показалась из-за двери. Это была Лида. Она держала в руках гитару. Подошла, метко поставила инструмент ему на колени, струны жалобно тенькнули.
— Ну, Петя, ты и дурак. — Развернулась и тяжеловато, даже грузно раскачиваясь, чего прежде за ней было незамечено, удалялась.
Парень долго и бездумно глядел вослед, уже в яркую мглу, что съела фигуру девушки. Отвернулся, уставился перед собой. Как точно она сказала, дурак; что там дурак — идиот, неандерталец. Мысль возилась, горчила, тяготила — и была смачна, аппетитна, устроилась хилая улыбка…
Вдруг нечто обожгло, лицо вытянулось, глаза широко отверзлись: «Испортил песню — дур-рак!..» Задохнулся — как внятно, как неоспоримо!.. Милые мои, а как же быть дальше? Что с ним, вообще, станет?
На мой взгляд, очень хорошая проза. С ощутимым ароматом времени. Но «Я еду за туманом» — песня Юрия Кукина. У Евгения Клячкина много своих прекрасных песен. Понимаю, что это опечатка. Повесть замечательная.