БЕССОННИЦА
Заря зарницами взыгралась.
День сгинул в сумрачном бору.
Тревога в душу мне закралась
Под шелест листьев на ветру.
Я вышел в ночь. Сверчки бренчали.
Во тьме светилась береста.
Берёзки белизной мерцали,
Как звёзды Южного Креста.
И, гул услышав дальних звонниц,
Со лба испарину стерев,
Я, утомлённый от бессонниц,
Пошёл бродить среди дерев.
Идя во тьме, на жизнь похожей,
В сетях плутая вечных грёз,
Я восхищался тонкой кожей
Совсем молоденьких берёз.
Лаская их ладонью страстной,
Как прежде нежа юных дев,
Я вспомнил дни поры прекрасной,
На годы вмиг помолодев.
И вдруг на небе кто-то рифы
Разверз неведомой рукой.
И в душу образы и рифмы
Ворвались шалою рекой.
Я в дом вбежал и перед Ликом
Просил прощенья за грехи.
Потом, в волнении великом,
На кухне сел писать стихи.
Я слог впечатывал в скрижали.
Во сне сопела детвора.
А под окном коты визжали
В ночном безмолвии двора…
СУМЕРКИ
Посвящаю А.Овчинникову
Ночи грядущей оторочкой
Скользит за нашим домом тень.
Не похвалюсь я новой строчкой –
Опять бездарно прожит день.
Порезом бритвенным алеет
Ползущий к западу закат.
Заря безмолвная шалеет
От какофонии цикад.
Хандра хозяйничает в доме
И шепчет мне: «Всё прах и тлень…»
В меланхолической истоме
Мне откровенно думать лень.
Зашёлся песней колыбельной
Видавший многое диван.
Блистает рындой корабельной
Луна полуночных нирван.
Морфей спешит на ветре встречном.
В лампадке брезжит фитилёк…
Стучит в стекло, в порыве вечном,
Огнём влекомый мотылёк…
БЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
В.Набокову
Во времена душевных смут,
Когда ни Тора, ни Талмуд
Не помогли – в воде Бермуд
Искал я тщетно вдохновенье.
Усугубляя мой раздрай,
Гудел вдали тростник – «курай».
Вдруг предо мной забытый рай
Явился чудно на мгновенье.
Раздвинув стык бермудских плит,
Взмыл столп, сиянием облит.
Из вод торжественно Лилит
Взошла – вся в кипенном шампанском.
Я был растерян и нелеп,
Как обронивший сыр и хлеб
Со древа вран, и, взвыв, «ослеп»
на бреге гибельном, «гишпанском».
Урчал прибой, как злой манул.
Я липкий пот со лба смахнул.
Диск солнца в море потонул –
Покой в лазурных водах канул.
Фантасмагория, бурлеск.
Шипел зловеще пены всплеск.
И дух – как мокрой кожи блеск –
Огнём ирид жемчужных гранул
Во тьме таинственно витал.
Тлел в бездне, булькая, металл.
Меня смертельный хлад обдал
Из приоткрытой преисподней.
Насквозь от страха я промок.
На ноги будто кто замок
надел – я сдвинуться не мог
в тот незабвенный день Господний.
Прамать языческих Венер
С французской лёгкостью манер
С меня стянула пуловер –
Затрясся я, как юный школьник…
…Но, в духе древнего лубка,
Призвал срамного голубка
Невинной прелестью лобка
Любви Бермудский треугольник…
NORD
Леониды над морем, как ласточки, чиркают – «вжик!»
В небе светят огни – Телескоп или девичий Волос.
Тихо манят к себе Инкерман, Туапсе, Геленджик.
«Хорошо на югах. Поезжай…» – шепчет вкрадчивый голос.
Вдоль избитых камней на путях туристических орд
Я прошёл весь Кавказ. Спал в пахучем стогу на лабазе.
Но меня неизвестное чувство тянуло на NORD,
Будто, в сильный мороз посиневшую, стрелку в компасе.
Без путёвок туристы в горах – как и раньше – «дичат».
Всюду запах вина, шашлыков и тандырного хлеба.
Тут и там загорелые попки приезжих девчат.
От такой благодати уйти, согласитесь, нелепо.
Мне же надо уйти, но даётся решенье с трудом –
Всех резонов баланс не сводим ни в «компе», ни в абаке.
Поднял голову я – а в безропотной бездне гуртом
Гонят скопища звёзд чёрной кромкой Борзые собаки.
Тлеет Млечный большак, звёзды втоптаны в твердь сворой Псин.
В бесконечности тьмы чуть видны «Арион» и «ЗинZeвер».
Не смущайте меня благодатной землёй Туапсин.
Я взлюбил хлебосольство аланов и страсть абазин,
Но пошёл – одолев искушенье – на страждущий Север!
УЛУГБЕК
Над ямой всплыло облако-тюрбан,
Эпох прошедших звук дошёл до уха.
В лучах зари – как огненный тюльпан –
Дрожит флюид разбуженного духа…
Над ним летали раньше стерхи, но…
Теперь здесь в прах размолотые квадры.
Я вижу, словно в стереокино,
Прошедшего разрозненные кадры.
Когда века достигли середин,
Устав от мук безудержного бега –
В стране, где жил пройдоха Насреддин,
Взошла звезда эмира Улугбека.
В руках он держит жезл и калам,
В зиндане мирно спят топор и плаха.
В его лице обрёл седой Ислам
Слугу и сына вечного Аллаха.
Властитель дум, поэт, и звездочёт,
Ходжа и маг восточного глагола –
Познал при жизни славу и почёт
Великий внук великого Могола.
С младых ногтей до белой бороды
Он время жизни посвящал, с лихвою,
Тому, чтоб вникнуть в сущность доброты
И тайны звёзд над спящею Хивою…
Зажатые у Вечности в тисках,
На дне воронки древнего раскопа
Среди пустыни в выжженных песках
Лежат руины башен телескопа…
РИФМЫ НА МАНЖЕТЕ
Я в ресторане. Стол накрыт батистом.
Мерцает свет в моём вине игристом.
И я пытаюсь выдумать сюжет.
Слова приходят в голову мне кстати.
Я тороплю стихи к какой-то дате,
Записывая рифмы на манжет.
Я вспоминаю юность в матер альма.
Раскинув веер, дремлет в кадке пальма.
Горит закат в богемском витраже.
Среди листвы мелькает синий китель.
Зашёл нежданно поздний посетитель –
Знакомец мой Серёга Добиже.
Мы с ним знакомы с дальних лет советских.
Ведём беседу, как в салонах светских,
О пиве, лошадях и фураже.
О том, как ночью гулкой – Слова ради –
Учитель, проверяющий тетради,
Ошибки ищет в тварном падеже.
Шумят листвой на улице каштаны.
Стоят у входа юные путаны,
Мечтая о богатом протеже.
Я смысл ищу в беспечном разговоре
И вилкою на севрском фарфоре
Гоняю хлеб по росписям Леже.
Сюжет растаял в полумраке мглистом.
Меня пленил оркестр старым твистом.
Я в такт ему вихляюсь в кураже.
Как жёлтый лист, готовый к листопаду,
Я вдруг поник, танцуя до упаду.
Не будет счастья более ужель?
Всё было в жизни – радость и ненастья.
Но улетела, видно, птица счастья
С отливом оперения под Гжель.
Завет веков без читки перелистан.
Мой добрый мир разодран и расхристан.
Покоя нет в мятущейся душе.
Наморщил ветер кожу водной глади.
И я пошёл, печаль неся во взгляде,
По душу разделяющей меже.
Свистел злой ветер, как кистень садиста.
Рычал прибой с усердием статиста.
Дробь выбивали зубы в мандраже.
Ты провожала пароход на Принстон.
И взор твой был таинственен и пристальн
Из-под ресниц работы Фаберже.
Нашёл я взгляд, мной целый век искомый.
Ты улыбнулась, словно мы знакомы
С тобой всю жизнь. Нам не пора, мон шер?
Пора уже, настало утро всё же.
На счастье об пол – вдруг оно поможет? –
Хрустальный разбивается фужер.
Я, превращаясь в гулливера Свифта,
Лечу наверх, ломая кнопки лифта,
С тобой в мой дом на пятом этаже.
Горящий ветер странницы Галлея
В моё окно, зарницами алея,
Ворвался красным бликом на ноже.
Как с поднебесья раненая птица,
С тобой обнявшись, чтобы песней слиться,
Ныряем в бездну в звёздном вираже.
И заливаясь скрипкою Амати,
Пружина пела старенькой кровати,
Напомнив нам о тлении и рже.
Любовью поздней, проявленьем чуда,
Вернулось счастье, словно ниоткуда.
Мне предаваться некогда брюзже.
Есть в этой жизни вечная основа.
Упав на дно, мы вверх стремимся снова.
Всё это было много раз уже…