Притча о любви. Белый город (отрывок из романа)

Притча о любви

Nemo laeditur nisi a seipso

Он вел нас сквозь одиночество раскаленной до бела пустыни, сквозь тишину безветрия, сквозь песок, застилавший глаза и рождающий жажду. В предчувствии утоления мы слышали шорох листьев пальмовых оазисов.
– Миражи, – говорил Он, – ветер безмолвствует, не встречая преград на своем пути. Чтобы оттолкнуться и со свистом пронестись мимо, ему нужен ствол хотя бы одного дерева. А вокруг нас лишь пески.
– Солнце убьет нас, – жаловались мы.
– Нет, – отвечал Он, – лишь сделает жажду невыносимой.
– Когда же мы сможем ее утолить?
– Все произойдет точно в срок. В день, когда каждый из вас сумеет отличить кроны деревьев от миража, почувствует зов и запах живительной влаги. Иначе легко обмануться и пройти мимо.
Мы верили Его словам безоглядно и на закате третьего дня вышли к оазису.
И не было прекраснее музыки на свете, чем переливы струй и звон капель о дно колодца.
Он говорил что-то о первом опыте, об осторожности, мы не слушали, жадно припадая губами к источнику. Каждый из нас пил, наслаждался, черпал, как мог. Каждому хотелось вобрать лишь в себя чистоту этих капель. Мы наполнялись и наполняли сосуды, проливая волшебство через край. Мы исчерпали источник.
Чтобы искупить вину, один из нас предложил остаться там навсегда, вырыть яму еще глубже и освободить воде путь на поверхность.
– Нет, – возразил Он, – вы не научились беречь то, что имеете. Вы не вернете воду. А если вернете, то вновь расплещете прежде, чем успеете пожалеть об этом.
И мы направились через горы к океану. Он пообещал нам новые удивительные страны на другом его берегу.
Когда в шторм наш корабль разнесло в щепки о риф, Он сказал, что это Судьба. Но мы даже представить себе не могли, сколь немилосердно она обойдется с нами. Потому что самую страшную жажду человек испытывает не в пустыне, а посреди воды.
Мы соорудили плот из остатков нашего корабля и дрейфовали в прозрачной лазури, отражающей солнечные лучи. Несколько суток. Вода во флягах, набранная у источника, кончилась неожиданно скоро. Мы пили, промывали ей раны, поливали друг друга в надежде на близость спасения. Ведь был же оазис! Он берег свою, лишь изредка пригубляя.
На закате третьего дня, мы поняли, что никто не придет нам на помощь. Океан беспощаден: волны изломали линию горизонта без всякой надежды даже на миражи о кораблях, берегах и оазисах. Но фляги уже были пусты.
Кожа потрескалась от соленого ветра, глаза ослепли от солнца, язык пересох и царапал небо, словно наждак. А как же хотелось нырнуть! Уйти под лед морской глубины, оторваться от своих и плыть под водой, широко раскрыв рот. И глотать, глотать, глотать эту голубую холодную воду до тошноты, до изнеможения.
– Морская вода отравлена солью, как ядом. Вы не сможете ее выпить, но она выпьет вас. Вы не сможете утолить жажду, потому что с каждым новым глотком, вам будет хотеться еще и еще. И так до тех пор, пока кровь не превратится в морскую соль.
Казалось, все мы утратили веру в Его слова. Первый из нас нырнул. Больше мы его не видели. Один за другим они прыгали в воду, кто-то возвращался, кто-то ушел навсегда.
Тех, кто не захлебнулся сразу и выплыл, океан убивал уже на плоту: их рвало собственными внутренностями, теряя естественную влагу, тела распухали и разлагались, а от приторного запаха гниющей плоти еще больше хотелось пить.
Он пытался остановить нас, но тщетно. Он разделил свою воду на всех: смачивал нам губы и молил, чтобы помнили вкус пресной воды, хранили ее чистоту. Ночь приносила облегчение, но ненадолго. С наступление нового дня палящее солнце сталкивало в воду очередную жертву. Акулы выжидающе кружили рядом. Теперь мы стали для них безопасным лакомством.
Верил ли я Ему тогда? Не знаю, наверно, вслепую все-таки верил. Потому что в живых мы остались вдвоем. Я слышал его голос сквозь сон, словно со мной по ночам говорили звезды:
– Первый глоток любви учит не только терять, но и беречь. Невыраженные чувства не забываются, неутоленные желания остаются в тебе навсегда и гонят навстречу новым и новым ощущениям. Это как пытаться утолить жажду морской водой. Но душу ей не насытишь. Без эмоционального наполнения рано или поздно наступит обезвоживание и смерть. Случайные люди не заменят того, кто когда-то был близок, прожитые дни отзываются болью, даже если были залиты ярким солнечным светом. В этом мире происходят невероятные чудеса, сбываются заветные мечты, здесь есть все, кроме дороги обратно.
Нам же всем остается беречь каждую каплю чистой воды, даже если это уже не вода, а полузабытое ее ощущение на губах. Человек так устроен: он бредет от источника к источнику, пока не найдет свой оазис, чтобы остаться в нем навсегда.
Нужно всего лишь научиться слушать свой внутренний голос, не предавать, не расходовать сердце.

Когда я очнулся ото сна, горизонт изменился. Течением нас несло к берегу. И это был уже не мираж.
– Море наполняют реки, настоящая вода уже близко, – сказал Он.
Я поднялся на холм и увидел реку: полноводную, широкую, быструю, ту, что не вычерпать и не выпить за целую жизнь. Я замер в нерешительности, я благоговел перед ней, я смотрел на нее как на подарок небес. Он улыбнулся и подтолкнул меня в спину:
– Иди к ней!

БЕЛЫЙ ГОРОД. ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА

****
Пляж. Бесконечно длинный белый пляж. Солнце слепит глаза. Они лежат, вытянувшись на песке, как два больших сильных зверя после охоты. У него мускулистые руки, и солнце играет бликами на плечах. Хочется дотянуться и дотронуться до этих блестящих плеч. Но Полине лень, она переворачивается и смотрит на море. Оно прозрачно-голубое, почти бирюзовое. Как-то он сказал, что перед смертью глаза у человека становятся синими. Наверно, все мы после смерти уходим в море. Море – это наша одна на всех вселенская душа. Мысли о бесконечности и бессмертии. Но думать тоже лень. Полина закуривает сигарету, песок мелкими иглами впивается в локти, но это приятно, такая легкая иглотерапия. Море синеет ближе к горизонту, а потом медленно съедает небо. И небо тоже становится морем. Жарко. Мелкие капельки пота у него на виске, а когда он смеется, морщинки-лучики появляются вокруг глаз, и это потрясающе красиво. Воздух расплавился, он не пленка, а что-то невесомое, чем так трудно дышать. Нужно пойти и окунуться в ледяную прозрачную воду. Но она продолжает плавиться, втягивая ноздрями раскаленный воздух. Жарко. Пляж.

Полина заваривает кофе.
– Ты почему так рано сегодня? – ехидно спрашивает коллега.
– Отстань, пробки, опять пришлось ехать на метро, и потому у меня плохое настроение.
– Подумаешь метро, все ездят. Я вообще с восьми на работе. И ничего, не злюсь.
– А я злюсь. Зачем приходить к восьми, если рабочий день начинается в десять?
– Зачем-зачем? Работать!
– Нужно не работать, а делать вид, что работаешь…
В почте один спам: «мальчики по вызову» (но ей пока не тридцать), видеокамеры (что можно снимать в офисе без окон?), «заказчик-застройщик» (пришлите лучше рецепт яда для соседей, которые постоянно сверлят), «самый смешной анекдот дня» (нужно быть героем, чтобы смеяться с утра), антиспам (антиспам на спам – сам по себе и есть спам). А, вот еще письмо от менеджера: сделай то, сам не знаю что. Можно представить, что и оно – спам. «Он нажимает save, она нажимает delete» . А потом к ней придет страшный deadline. Но это уже не важно, всегда можно закрыть глаза.
Полина надевает наушники, и по офису проносится морской ветер. Они такие смешные, когда говорят что-то друг другу и машут руками. Маленькие Чаплины Большого Офиса. Это не ее реальность. Она не любит немое кино. Рот разевают, как рыбы, выброшенные на раскаленный песок. Хоть оборитесь! Она вас все равно не слышит. Только море в наушниках. Наушники Полине положены по статусу как творческой личности. Полина картинки рисует: йогурт вид слева, йогурт вид справа. В сущности, одинаковое дерьмо: «ты же не сможешь выпить целый багажник йогурта». Но пиво не их клиент. А жаль.
Если вглядываться в скульптуры Родена с разных ракурсов, то в одном поцелуе – несколько настроений, смотря с какой стороны подойти. И мыслитель тоже грустит по-разному. А йогурт, он и справа, и слева – одинаковый. Скучно!
Продолжают орать. Она слушает море в наушниках и тихонько смеется над ними. Когда-то давно Полина писала отличные тексты, но современный человек мыслит комиксами, пришлось осваивать фотошоп. И как у сюрреалиста Магритта, помните? Трубка и подпись: «Сeci n’est pas une pipe». Йогурт и подпись: «Это не Йогурт, это ваше здоровье». «Это не тушь для ресниц, это ваша красота». «Это не автомобиль, это ваша мечта».
«Поехали работать смотрителями маяка», – пишет он в аську.
«Зачем?», – лениво интересуется она.
«Но ты же вчера весь вечер ныла, что хочешь к тетке, в глушь, в Саратов».
«Да? Наверно, трава была грустная».
«Нет, ее было слишком много», – смайлик. У его смайлика симпатичные ямочки на щечках. Давай, попрыгай еще и посмейся! Ха-Ха! Хоть какое-то развлечение.
«А там море есть?» – стучит в ответ.
«Ну, мать, ты даешь! Если есть маяк, есть и море! Иначе, зачем он там нужен?» – всплывает в окошке.
«Тогда поехали. Буду целыми днями смотреть на море и ничего не делать».

Море шумит. Хочется заплыть далеко-далеко и лечь на спину, и пусть вода ее качает. Колыбель. Как в детстве. А пляж исчезнет за голубым горизонтом.
Море меняет цвет по секундам. Ни в одной паллете нет столько оттенков синего. Вспомнилось ей, как в Третьяковке частенько смотрела на картину Айвазовского «Море» и думала, что перебрал он цвета, не бывает такой синей воды. Оказывается, бывает, зимой. Интересно, а какое время года сейчас? Какое она придумает, такое и будет. Пусть будет зима. Но чтобы по-прежнему жарко. И капельки пота у него на виске, и морщинки-лучики.
И пляж.

Смс-ка. Подруга ищет работу, нет ли у нее чего подходящего? Нет, только йогурты. Сначала все изучают историю искусств, а потом начинают рисовать йогурты в фотошопе. Йогурт – как финал, как предел творческих стремлений предыдущих столетий.
«Как дела?»
«Все по-старому, ищу работу».
«А я хочу бросить все к черту».
«Ну ладно, пока. Звони».
Была зима, тридцатиградусный мороз. Вобрав в себя как можно больше тепла и уюта маленького кафе на Арбате, они на одном дыхании неслись до метро, почти падая от холода, как замерзшие на лету птицы. А там, внизу: темно, поезда носятся, горячая сутолока перрона.
И подруга, тоскливо наблюдая проезжающий мимо поезд, сказала:
– Хочу, чтобы за мной закрылись двери, и голос объявил бы: «Следующая остановка – Крым». Там мой дом. Там море шумит, и даже сейчас, зимой, деревья зеленые. Вечное лето.
– А чего уехала? – спросила Полина.
– Как и все… Хочется добиться ВСЕГО в жизни, невозможно же все время смотреть на море и ждать чего-то. Я и приехала в Москву. Первый год было тяжело, но и цель тоже была: доказать всем, что выдержишь и останешься. Потом появились друзья, работа. Затянуло. А лет через пять приезжаешь домой и понимаешь, что тебя там уже не ждут, просто вычеркнули и все. Твое место теперь здесь, на этой вечной платформе, где все куда-то бегут, а возвращаться больше некуда.
Да, некуда. Они вывели новую породу людей, живущих в коробке. Их глаза не выносят солнечного света, потому что коробка – без окон. Ей хочется сбежать в Сокольники, стать прогульщицей, как в детстве. Шагать по шуршащему листвой парку, ловить солнечное дыхание золотой осени. Ведь это так быстро закончится! Несколько дней и все, мир рухнет в промозглую зиму. Жизнь вообще – Римские каникулы. Почему тогда им не встретиться? Если ей ничего не принадлежит в этом мире и абсолютно все можно потерять безвозвратно?
«Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет того, что не может произойти» , – звучит в наушниках после моря.
Все скоро изменится, ее мир летит в какую-то пропасть, а Полина даже не может дать ей имя, понять, кто она, эта пропасть. И не знает, что выбрать. Хотя и выбирать не из чего. Еще один день, приближающий ее к смерти. Интересно, чем он закончится, этот осенний день? Он-то есть у нее, пока не прожит…
…Только уже не осень и не зима, а ее предпоследний день. За окнами, наверно, идет снег. Или уже светит солнце? Какая разница, если окон нет. Понедельник в коробке. Еще одни унылые, зря потраченные выходные позади. Устроить бы погребальный костер по всем дням, проведенным впустую на даче, у телевизора, в офисе. У человека порой нет выбора: он зависит от желаний своих близких. И жертвует, жертвует, жертвует ради них до бесконечности. А что, если не можешь больше быть жертвой и хочется купить билет на ближайший поезд и раствориться навсегда?
– Да, ты прав. Поехали работать смотрителями маяка! Только сейчас. Шагнем за дверь – в пустоту. Это легко! Почему все боятся? – скажет ему Полина.
– Я не боюсь, – ответит он.
А за окнами будет шуметь море.
И пляж…

****

– Когда-то давно мне было грустно и одиноко, и я придумала этот пляж и тебя.
– Нет, это я тосковал по тебе и это я тебя придумал. Хотя какая разница, если нас нет, и весь мир – чья-то галлюцинация?
– Ты тоже пишешь книги?
– Я? Нет. Мое предназначение в том, чтобы делиться эмоциональным опытом. В моем мире никто не читает книг и не пишет, на это не хватает времени. Мысли, чувства, эмоции передаются от человека к человеку гораздо быстрее. На каждой новой ступени развития человечество что-то теряет, сбрасывает вниз, слишком тяжело все тащить с собой вверх по лестнице. Мощь приобретенная – всегда приговор романтике прошлого. Точно так же, как фотография в вашем мире стала приговором реализму в живописи, а джазовая музыка – классической. Но я все же написал настоящий старинный роман, чтобы увидеть тебя здесь, в Белом городе.
– То есть мы пришли сюда из-за книг? Истории со счастливым концом?
– Да, из-за книг, но финал их всегда открыт. Вряд ли кто-то сможет повлиять на решение автора. Только ты сама сможешь написать его.
– И напишу! Мне туман мешает сосредоточиться. А какое сейчас время года?
– Не сезон, а впрочем, любое, какое захочешь. Часы, что я купил на местном рынке, всегда показывают одно и то же: три часа после полудня. И, прожив здесь достаточно долго, я склонен им верить. Время и вправду стоит на месте или его уже не существует.
– Тогда пусть будет зима. А Белый город – плод нашего воображения? Мы сами создаем окружающую нас реальность?
– Каждый из нас – Творец в своем придуманном мире. А Белый город – место, где наши фантазии пересекаются. Творчество, как любовь, – физическая потребность организма. И это тоже была ваша идея: Интернет – сеть, соединившая виртуальные мысли всех и каждого. Это вы решили, что творить может любой, кто пожелает, и отобрали у избранных их искусство, поделив между всеми. А мы лишь технологически усовершенствовали вашу идею. Это у вас уже отняли радость делать что-то своими руками, предоставив тяжкий физический труд машинам, и от скуки вы копили красоту и интеллект, от скуки вы созидали. Когда человек может сам построить дом, сам убить зверя и вырастить пшеницу, ему в голову не придет сочинять романы. Это у вас уже не было ни войн, ни революций, и вам больше не о чем стало поведать друг другу, вы утратили способность рассказывать истории и начали писать потоком сознания, выворачивая душу на бумагу. Мы усовершенствовали и эту идею. Мы называем ее «эмоциональный калейдоскоп» – идеальное хранилище и ретранслятор всех видов искусства: музыки, литературы, живописи, фотографии, кино и даже науки, философии, истории… – всех накопленных знаний человечества. Кино, кстати, было самым прогрессивным видом искусства, ему недоставало только запаха и тактильных ощущений. Ни музыка, ни литература, ни театр, ни любое другое искусство, требующее от человека эмоциональных затрат на создание мечты, не пережило двадцать первого века. Читая роман, вы снимали свой фильм в голове. Глядя на экран телевизора или киноэкран, вы лишь считывали готовую, упакованную и расшифрованную реальность, не задумываясь о том, как вас обманывали. Уставший от информации мозг не был способен ни на что иное. Рано или поздно человеческая культура приходит к нулевому километру: невозможно становится поглотить все, что создано предками. На рубеже веков мы ее обнулили, и все великие имена канули в Лету. Теперь создавать реальность позволено всем. Каждый из нас хотя бы раз в жизни заглядывал за облака, испытывал трепет влюбленности или страх падения. А у страха, как и у влюбленности, – миллиарды оттенков, хватит на всех, беда лишь в том, что человеческий глаз способен воспринять всего сто пятьдесят тысяч. Каждому из нас есть, что сказать миру.
– Да, но если все будут говорить, кто станет слушать?
– Говорить можно по очереди и по-разному. Слово – только форма. И восхищаться литературным языком – все равно, что восхищаться красочной смесью на палитре художника. Важна картина, а не то, как художник смешивал краски. И в книге важна идея – строка из нескольких слов, тезис теоремы, а роман – всего лишь ее доказательство. Сотни исписанных страниц, десятки героев, тысячи слов – и все ради того, чтобы доказать, объяснить, быть понятым! Когда вы смотрите в мир, вы не фокусируете свой взгляд на чем-то одном, вы хватаете его в целом: тысяча образов реальности смешивается в сознании с тысячей образов из воспоминаний, снов, мыслей, чувств, ощущений… Художник на закате пишет тоску по уходящему дню, а зритель способен разглядеть на картине лишь солнце, медленно садящееся за лес. И контакта не происходит.
– Что же делать, чтобы тебя поняли?
– Важно передать мысль, чувство, идею – без искажений ее словами, звуками или красками. Обобщив все, что создали люди за предыдущие столетия, мы пришли к выводу, что культура – это необходимый человечеству эмоциональный опыт. Идеальное искусство есть обмен эмоциями в чистом виде. Оно понятно и доступно всем. Ты мучительно пытаешься раскодировать образ, прочувствовать его до конца, а потом даешь ему имя, которое в свою очередь – тоже код. Таким образом, твои эмоции искажаются дважды. И ты все еще хочешь быть понятой кем-то?
– Я стараюсь.
– Не нужно стараться. Нужно честно делиться своими чувствами. В моем мире все принадлежит всем внутри единого пространства. Личность создателя больше не имеет значения. Читать – такой же труд, как и писать, а принимать так же тяжело, как и отдавать. Созданный шедевр принадлежит им обоим. А когда все упрощено и очищено до идей и эмоций, то творец уже не нужен. Его не помнят, им пользуются. Его душа разорвана на части между всеми живущими. И не нужно считать себя избранной – избраны говорить все. Не нужно оттачивать мастерство подбирать слова, не в этом смысл литературы. Смысл не в словах, не они бессмертны, бессмертны чувства, эмоции, идеи. Чем чище они, чем менее испорчены изысканностью формы, тем большее количество душ смогут испить и понять твою. Когда человеку дано ощутить чужую радость или боль, как свою, – слова не нужны.
– И тебе не страшно жить в мире, где каждый может испить твою душу?
– А тебе не страшно родить на свет невинного человека, затем долго мучить его и наконец убить, чтобы читатель, утерев пресные слезы, поверил тебе? Вы ведь не можете не убивать ради идеи сделать мир лучше?
– Да, ты прав. Писатели, наверно, трусы. Мало кому по плечу исповедь Хемингуэя. Он-то знал, что жизнь интереснее прозы. И всем, кто взял в руки перо, сел за печатную машинку или компьютер, есть что сказать – наболело. Но страшно сказать. Страшно посмотреть в глаза своему отражению, своим близким. Любой ценой избегая разоблачения, мы перетасовываем все, переворачиваем, а подчас и придумываем совершенно другую историю под боль, пережитую когда-то, чтоб уж точно никто не догадался, не узнал на страницах книги себя или, не дай бог, автора. Искренность и есть синоним слова максимализм, она всегда идет рука об руку со скандалом, потому что на грани, не в толпе и не по правилам. Либо герой, либо изгой. Либо святой, либо преступник. Что по сути одно и то же. Кто такие святые? Раскаявшиеся грешники. Я обманываю себя, обманываю их, чтобы не карали жестоко за нестроевой шаг. Вот и приписываю ему, незапятнанному, только что сочиненному, рожденному этой ночью свои слова и поступки, раны, обиды, грехи… очищаясь и избавляясь. Для меня это единственный путь к свободе от прошлого и от себя. Я не героя убиваю, а свое прошлое.
– Ты боишься потому, что у тебя есть имя.
– А у тебя его нет?
– Нет. У нас нет имен, все равны в пространстве эмоционального калейдоскопа, и потому все говорят правду, а не ловчат. Это единая территория чувств, мыслей, идей, откуда каждый может позаимствовать частицы света и мудрости, а потом вернуть их обогащенными и наполненными собой.
– Коллективное чтение мыслей?
– Что-то вроде того.
– Но как вы узнаете друг друга в потоке?
– Мы не страдаем гордыней, как вы, не ищем признания или славы только себе, у нас каждый – избранный и потому безымянный.
– Но имя – это же еще и ответственность. Меня с детства учили отвечать не только за свои поступки, но и за слова, оброненные даже случайно. Слова подлежат наказанию так же, как и поступки, порой слова приносят людям большие разрушения.
– Ты наконец поняла, зачем была призвана в Белый город. И это значит, что мне пора уходить.
– Меня призовут к ответу?
– Да.
– Но как я смогу найти тебя, если ты исчезнешь?
– Просто позови меня.
– Но у тебя нет имени.
– Так дай мне его, как даешь имена всем остальным.
И голос его побелел, а затем медленно испарился. Они так и не смогли разглядеть друг друга за пеленой предзакатного тумана.
«Влад…» – тихонько выдохнуло море, и Полина почувствовала соленые брызги кожей обнаженных плеч. Прощальное прикосновение невидимого собеседника. Постепенно в тумане начали проступать очертания извилистого берега: острые скалы, крутая тропинка, взбирающаяся по ним наверх к шоссе, ведущему в Белый город, солнце в морской дымке над горизонтом, напоминающее землянику со сливками. Пляж из белого, словно сахарного, песка – тот самый, что она представляла себе когда-то.
Эмоциональный калейдоскоп, усовершенствованная версия всемирной паутины, где у каждого есть свой блог или страничка чувственной памяти. Странички проникают друг в друга, и души людей сливаются в единое целое. Ей вспомнились электронные письма читателей ее историй, выложенных в Интернет, которые она получала почему-то в самый сильный дождь или снег по понедельникам. По понедельникам все казалось беспросветно серым, бессмысленным, безнадежным, но письма собирали ее веру в слова по кусочкам, и пальцы вновь замирали над клавишами в надежде извлечь из клавиатуры новую мелодию фраз, туго заплетенную из снов и образов тревожно минувших выходных. Ради этого Влад и люди его мира пожертвовали своими именами. Ради возможности творить, делиться своими чувствами, проникать друг в друга. А может, и жертвовать уже было нечем? Кто из нас вспомнит имена писателей-современников, выпускающих по несколько книг в год? В общем хоре отдельных голосов не слышно.
«Обезличенный автор очень удобен с точки зрения книгоиздания», – вспомнилась ей недавняя статья в литературном журнале. В статье шла речь о неком романе, написанном компьютерной программой PC Writer без участия человека. В основе сюжета – видоизмененная любовная история из романа Льва Толстого «Анна Каренина», в основе стиля – лексика, языковые средства и приемы тринадцати отечественных и зарубежных авторов XIX-XX веков . Писатели никому не нужны в нашем веке, а уж в будущем и подавно…
– Ты тоскуешь по слову, по имени, по собственному голосу, наполненному одному тебе присущими нотками. Ты хочешь вернуться и ждешь, что я выйду тебе навстречу. Но как я узнаю тебя среди прочих? – грустно спросила Полина.
Море молчало в ответ, беззвучно слизывая белый сахар с ее босых ног.
Все это походило на картину фантастического пейзажа в музее. Ты стоишь перед ней и мечтательно выбираешь, на каком холме лучше построить дом, чтобы вид из окна был поживописнее. Долго выбираешь, пока не поймешь, что дом уже существует, а самый волшебный вид открывается из окна, на подоконник которого ты только что облокотился.
«Голос, это не так уж и мало», – подумала Полина и вдруг заметила удаляющиеся следы на белом сахаре пляжа.

_______________________

[1] Борис Гребенщиков. Из песни «Некоторые женятся».

[1] Илья Кормильцев. Из песни «Утро Полины».

[1] Речь идет о романе «[Настоящая любовь] *.wrt» (издательство «Астрель-Спб», статья для CNews 2007)

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий