«Книга юности нашей увы прочтена,
Отцвела,отшумела, увяла весна.
Беспечальная птица—так молодость звали
На другие луга улетела она».
Омар Хайям
Призвали меня на службу в СА 3 августа 1956 года. Перед призывом я уже выполнил норматив мастера спорта по боксу. Мне прочили как бы службу в спорт роте какой-либо из многочисленных армий, или округов… Я попал служить в 6-ю танковую армию, 22-ю танковую дивизию. Располагалась эта армия на Украине, в Днепропетровске. Какому-то из войсковых начальников СА, захотелось собрать в развед роте танковой дивизии спортсменов. Нас — спортсменов разных видов спорта в роте было большинство.. Как мы в роте говорили,что мы готовая команда сборной любой нашей Союзной республики…
Начал я службу в городе, в казармах — забыл их название — это старинные казармы, постройки еще 18-го века. Потом нас перевели служить в лес под городом Новомосковском, Днепропетровской области, поселок Вольное, так он тогда назывался. Тут дислоцировалась 22-я танковая дивизия. Возле лагеря протекала неширокая, 30-40 м, речка Самара. Там еще был поселок Черкасский, но мне помнится, что я служил в поселке Вольное. Кому интересно — рядом с нами был полигон, где стреляли танкисты дивизии и личный состав нашей дивизии.
Наше подразделение хоть и было ротой дивизионной разведки, но юридически мы были отдельной частью, со своей печатью. Нам, солдатам, конечно, это обстоятельство было до лампочки. Но у нас, хоть мы и были молодые, уже на втором году службы стал возникать вопрос: почему мы отдельная часть, в составе дивизии? А возникал у нас этот вопрос неспроста — наш ротный, капитан, вел себя как удельный князь. Если в начале службы мы этого не понимали и нам казалось, что в армии как-то так и должно быть, потом мы разобрались, что у ротного есть где-то «волосатая рука». Мы понимали, да и наши взводныке офицеры подсказывали, что после нашей части он получит под свое командование как минимум полк. Но и это нас вообще не волновало, он же офицер, посвятил себя служению в армии. Все было бы ничего, но он ничего не смыслил в том деле, где был начальником, разговаривать он с нами не умел, одни крики, угрозы, никакого примера он нам не мог показать ни в чем, для нас – спортсменов с его отношением к солдатам своего подразделения вызывал только раздражение солдат. Наши взводные с ним вообще не считались.. Как они говорили : « для дальнейшей службы,надо и таких армейских начальников познать».
Служба шла. В один из дней наша рота проводила на полигоне очередные учения-стрельбы из наших танков Т-56, пушка танка 100 мм — грозное оружие, по тем временам это была новая техника, в роте у нас было несколько танков, в том числе легкие плавающие танки разведки. Также мы проводили стрельбы из личного оружия. Для того, чтобы танкисты могли отстреляться, на растоянии 500-700 метров и еще дальше выставлялись мишени, как движущиеся, так и стационарныеные. Движущиеся мишени должны были обслуживать солдаты того подразделения, которое проводило стрельбы. Наш командир капитан, плохой был командир и офицер, приказал комвзводов отправить в блиндажи две группы солдат по три человека для протяжки движущихся мишеней. В одну из групп попал и я. В специально оборудованном блиндаже расположено механическое устройство, мы вручную по рации – по команде с исходного огневого рубежа — начинаем крутить ручку мехподачи, там предусмотрено несколько скоростей. Таким образом мы передвигаем мишени, мишени находятся от блиндажа метров за 100-150. Я находился в блиндаже с ребятами, мы крутили мишень влево на себя, в другом блиндаже ребята крутили мишень вправо.
Не в первый раз мы стреляли и сидели вот так в блиндажах. На этот раз мы уже долго сидели в блиндаже, уже изрядно надоело, связались по рации: просим замену; нам командир тупо говорит — будете там сидеть, сколько надо. Мы – солдаты, крутим, а что делать. И вот в один из моментов, когда по команде мы увеличили скорость движения мишени, вдруг услышали короткий вой снаряда над нашими головами, чего не должно было быть вообще. И тут через мгновение вой снаряда слился с сильным взрывом, одновременно нас в блиндаже взрывная волна прижала к стенке с огромной силой. В ушах звон, голова идет кругом, ничего не слышим, из носа кровь пошла. Рацию так отбросило, что в ней что-то там сломалось, слышен один писк, связи нет. А мы все обалдевшие, контуженные, лежим, еле языком шевелим, да и шевелить неохота, провалились куда-то.
Потом, уже после госпиталя, я у приятеля спросил: сколько же времени прошло, пока нас эвакуировали из блиндажа? Сказал он мне, что капитан, этот козел наш ротный, вместо того, чтобы нас сразу эвакуировать, перенес огонь на другие мишени, а за нами пришли только где-то через час ???!!!. Благодаря тому, что вход в наш блиндаж имел несколько поворотов, этот снаряд со 100-миллиметровой пушки, к нашему счастью, чудом попал не в последний перед входом в блиндаж поворот, а где-то во второй, третий — иначе от нас мокрого места не осталось бы.
Накат любого блиндажа на полигоне выше уровня земли, и его невозможно не заметить. Конечно, мы узнали, кто так «метко» стрелял, ну, поговорили мы с ним по-мужски, пришлось ему и в госпитале полежать, он понимал, что со своего перепугу и из-за дурацких команд командира чуть нас не поубивал. Наши танкисты не были спортсменами,но были крепкие парни. Ну, а вот нашему командиру — хоть бы хны. Этот козел даже не поинтересовался у нас, как мы себя чувствуем после госпиталя. Ну, и какое после этого у нас может быть отношение к нашему ротному?
Все, что я прошел и видел еще в свои юношеские годы: пролеты снарядов над головой, жужжание пуль вокруг, взрывы гранат, не идет ни в какое сравнение с тем злополучным взрывом снаряда. Свое «боевое хрещение»,мы пацаны проходили уже после войны в Киевском голосеевском лесу, где проходили бои в начале войны 1941-45гг.Там столько было оружия немецкого,русского разбросанного поё лесу…вот мы там постреляли, побросали, разминировали…Мы же всетаки дети войны были, уже тогда знали толк в оружии..
Что такое у нас в роте была военная подготовка? Это стрельба из всех видов стрелкового оружия, бросание гранат, минирование, разминирование,борьба самбо, взятие языка, захват предполагаемого противника, умение читать карту, хождение по карте по указанному азимуту, физподготовка, вождение техники и т.д.
. Благодаря моей доармейской подготовке в армии, я быстро показал что умею. Не все офицеры и сержанты, а тем более солдаты, знали боевое оружие и умели им пользоваться, как я. В связи с этими моими навыками, меня начали привлекать обучать других солдат стрельбе из тех видов оружия, которые у нас были. Особого внимания требовало умение бросать боевые гранаты, специалисты знают, что это такое. Преподавал я своим сослуживцам, вернее, обучал их, совсем не так, как их обучали офицеры и порой сержанты, которые сами-то ничего не знали, кроме того, чему их учили в сержантской школе. Рассказывал я им про курс «искусства выживания», какой мне самому пришлось пройти. Никто из них не имел понятия, как себя вести в «боевой» обстановке, с которой я сталкивался в Голосеевском лесу. Меня и те, и другие слушали и выполняли все, что я им говорил. Тем более, что они все на практике, на полигоне убедились, что я все это знаю и умею. Рассказывал им, с каким азартом мы, подростки, в Голосеевском лесу куражились друг перед другом : не только стреляли из укрытий, а с боевым оружием, немецкими и советскими автоматами ППШ — особенно мы любили автоматы — перебегали от дерева к дереву, от окопа к окопу, окопы же были наполовину и больше осыпавшиеся. Стреляли друг против друга, но предварительно договаривались ни в кого специально не целиться, а стрелять рядом. Вокруг нас так и свистели пули, добавляя нам адреналина — этого слова мы тогда еще не знали, свистевшие пули заставляли нас пригибаться и уворачиваться. Слава богу, никто из нас всерьез не пострадал, а ведь могли бы, если б забыли об уговоре; ранения были — осколки от деревьев, пуля попала в камешек, осколки от камня на тебя, порезы, ушибы — вот с этим только и выходили из «боя».
Потом мы с ужасом вспоминали те годы. Бывало, ребята гибли не в перестрелках, а оттого, что пытались сами что-то разминировать. Я не помню, чтобы у кого-то в руках разорвалась граната, гранаты мы бросали хорошо. Эту технику мы усвоили : бросали и по мишеням (пулемет, куст, каска и др). Вынимали порох из патронов, снарядов, свинец от пуль — все продавали, или меняли на то, что нам было нужно. В общем, мне было что сказать и показать не только нашим солдатам, но и офицерам, хотя они сами были лет не на много старше нас, необстрелянные командиры, но хорошие ребята.
О моем командире части не могу сказать ничего хорошего: заносчивый, не очень грамотный, одевался не как армейский офицер, т.е. не соблюдал армейский полевой устав. Вот это как раз и подтверждало, что у него где-то была «волосатая рука» и он просто отбывал свой армейский срок на этой должности, дожидаясь следующей…..
В нашей 6-й танковой армии замом командира армии был известный танкист, дважды Герой Советского Союза генерал- лейтенант Давид Абрамович Драгунский. Небольшого роста –- про таких говорят метр с кепкой, сам шустрый, разговорчивый. Он часто приезжал в дивизию, всегда приходил к нам — разведчикам, вспоминал, как он в войну проводил разведку боем, на танках подбрасывал своих разведчиков в тыл врага и пр….
Он любил смотреть на наши спортивные занятия, мы легко обучались, знали уже войсковые приемы боевого самбо, есть такая книга. в которой собраны лучшие приемы с японской и др. видов борьбы, такие приемы отличаются от спортивного самбо. Разбивались попарно и отрабатывали приемы: с ножом, со штыком, с лопаткой, палкой, голыми руками…. Моим напарником на всех многочисленных учениях был Реваз изТбилиси, Володя- мастер спорта по нескольким видам борьбы, он был на год старше меня,но призван со мной в один год. Забрасывали нашу группу на вертолетах, на машинах, шли пешим ходом в тыл условного противника.Уже потом мы обучались прыжкам с парпшютом в одной из десантных дивизий…
Мне уже присвоили звание ефрейтора, означавшее — отличный солдат; чтобы получить в мирное время звание сержанта, нужно было обязательно закончить школу сержантов ??. Вот это — один из тех анахронизмов в армии, который отбрасывал армию на несколько шагов назад. В армии служила масса самородков, которым сержанты да и часть офицеров в подметки не годились. Насмотрелся я на этих младших командиров и у нас в роте, и в других подразделениях. В сержантских школах почему-то наше армейское начальство больше интересовала не боевая подготовка, не психологическая подготовка и уменье научить солдата мыслить, а не слепо выполнять команды младших командиров, а строевая: тяни носок на смотрах! К нам прислали двух таких «студентов»-младших сержантов, которые понятия не имели,что такое вообще войсковая разведка??? Через пару дней они сами поняли,что мы не то подразделение, где можно на практитке применять то,чему их учили в сержантской школе,тем более, когда в подразделении большая половина спортсмены, которые дадут форы любому сержанту, во всех отношениях… У нас в роте ниже 1-го спортивного разряда никого и не было.
От спорта они вообще далеки были, к нам в роту попали по распределению. С нами они, конечно, справиться не могли, хотя сильно пытались. Нам ну никак не нужна была их строевая подготовка — вот и пришлось их переучивать на разведчиков войсковой разведки. Ребята они были неплохие, но их сержантская школа им столько лишних заморочек навешала! Поняли быстро, что мы не строевая часть и все встало на свои места. Вот этот эпизод из жизни наших сержантов свидетельствует об еще одном упущении советского командования. Пройдя войсковую службу, я на своей шкуре убедился что такое спец войска, когда вначале сам шевелишь мозгами,а не идешь на поводу…. Наши командиры взводов были нормальные офицеры, хорошо к нам, солдатам, относились, а в армии это имеет далеко не маловажное значение. Ведь нам с ними и им с нами надо прожить-прослужить как минимум три года. Был у нас в роте старшина роты сверхсрочник Иван Акимович, только при командире мы называли его по званию, в остальное время — только по имени- отчеству, он этого заслуживал. Но командир отдельной части-роты капитан был паскудник, и наши офицеры, и офицеры дивизии его не уважали. Он солдата ни во что не ставил, для него солдат — пустое место. Он бы мне никогда не присвоил звание ефрейтора, собственно, мне и не нужно-то было. Получилось так: у нас комдивом был генерал Тымчик — Герой Советского Союза, так вот наши офицеры в один из его приездов на полигон рассказали ему, что я помогаю им обучать солдат «воевать», вот он и присвоил мне — как сказал, для начала — звание ефрейтора. Говорит мне: служи, потом дадим характеристику, направим тебя в училище, офицером будешь. Когда об этом узнал капитан — ротный, стал рвать и метать, ругает меня, пугает. Но на очередных стрельбах, сам того не ожидая, я «отыгрался» на нем за его пугание….
Это в других полках дивизии офицеры на стрельбищах стреляли отдельно от солдат, а у нас в разведке все вместе; по-другому и быть-то не должно: идти с командиром в разведку в одной упряжке и не знать на что он способен — это будет уже не разведка.
Как оказалось, наш ротный толком-то стрелять не умел, а гранату бросил так, что все, кто стоял возле него, с перепугу нырнули в траншею, сам же он с побелевшим, перекошенным лицом не спрыгнул в окоп, а свавалился на бруствер окопа, чудом его осколки не зацепили — да и бросил-то недалеко. Потом выпрямился, сопит в обе дырки, что-то там себе под нос бормочет, приводит себя в порядок — он и на полигон приезжал не в повседневной полевой форме, отдышался и говорит : так получилось, я подскользнулся. Да только там подскальзываться негде было. Все это было где-то уже на втором году службы, ну мой командир взвода, офицер, говорит мне: Натан, покажи как надо бросать гранаты. Я без всяких задних мыслей подошел к командиру и говорю ребятам, стоящим рядом с ним – смотрите, как надо бросать гранату. Выдернул чеку, я же знаю, какая будет радержка до взрыва, со ступеньки выскочил на бруствер и кинул ее, сам — в траншею, потом был взрыв и все спокойно. Но в тот момент, когда я возле ротного выдернул чеку, он мгновенно побледнел, ноги его на глазах подкосились и он завалился в траншее прямо на руки солдат. Что дальше сказать он не знал, ему взводный говорит : Литвинский всем в роте показывает, как бросать гранаты. Но ротный уже никого не слушал, схватился и молча удалился. Вот с тех пор он на меня и взъелся. А ведь ничего этого не произошло бы, если бы он сам, как положено, с самого начала присутствовал на всех стрельбах, или если бы наши офицеры ему еще раньше сказали о том, что я помогаю им в обучении солдат.
Мы все были в недоумении: как можно такого офицера назначать командиром отдельной части, да еще имеющей отношение к разведке! Мы же молодые были, воспитанные в духе пропаганды о советской армии — ее офицерский состав может служить примером во всем. А на деле оказалось, что не все так хорошо в советской армии. Ротный к разведке вообще не имел никакого отношения, бездарь, а не командир.
Думаю, нет смысла описывать день в день будни нашей армейской службы. Были у нас и марш-броски на 100 км с полной выкладкой, были всякие учения, обучали нас в специальных тогдашних противогазах погружаться в воду, преодолевать водные преграды, выбираться из-под воды вначале из затопленного танка, потом погружаться и сидеть под водой какое-то время, затем из-под воды неожиданно нападать на «противника» и брать «языка».
Те противогазы были с виду такие же, как и наши армейские, для защиты от газов, только в этой коробке противогаза была другая дыхательная смесь: в специальное отверстие коробки противогаза вставлялась ампула под колпачком, пальцем руки давишь на нее, делаешь выдох углекислого газа через трубку, связывающую маску с коробкой противогаза, происходит реакция, и таким образом запускаешь в работу противогаз. Заряда противогаза хватает на 30 минут нахождения под водой. За это время мы преодолевали по дну реки расстояние до нашей конечной точки. В сапогах тех лет особо не поплывешь. Сегодняшнее снаряжение подводников не идет ни в какое сравнение с теми противогазами.
Мы успешно те противогазы использовали в своих солдатских целях. Наша дивизия стояла на берегу речки Самары, а на противоположном берегу было большое поле, на котором колхоз выращивал арбузы. Река была границей нашей части; люди из роты охраны периодически ходили с проверкой и по реке на катерах, и по суше. В промежутках между обходами мы в своих противогазах, как на боевом задании, по дну реки переходили к полю с арбузами, захватив с собой большую камуфляжную сетку, сетка была крепкая, проверенная.
Мы знали, что нашей дыхательной смеси хватает на 30 минут и действовали как в боевой обстановке: молниеносно, где ползком, где на полусогнутых, подбираемся к арбузам, выбираем, какие поспелей, своими ножами отрезаем «пуповину», складываем в сетку, и уже полную сетку волоком, или чуть приподняв, тащим к воде. На нашей стороне реки «в засаде» стоят наши сигнальщики, в бинокль наблюдая за нашими перемещениями и одновременно за патрулем. Они также засекают 30 минут нашего подводного времени. По их сигналу мы с грузом ныряем в реку, арбузы на привязи плывут сверху, а мы их снизу сопровождаем. На нашем берегу груз быстренько подхватывает другая группа разведчиков и тащит в укромное место.
Нас ни разу не засекли – значит наша подготовка разведчиков была отличная. Один старшина догадывался о наших «набегах», да что с солдата возьмешь? Старшине мы просто домой заносили наши «трофеи»; он был женат, была у него, помню, дочка лет 6-8. Вот такой был один из способов нашего учения. Мы действовали как гласит пословица : «тяжело в ученье, легко в бою». У меня сохранилось фото, где мы «потрошим» нашу добычу.
Кстати, тут будет к месту сказать еще кое о чем — это уже по экономической части. После уборки арбузов мы на тот берег также наведывались и своими глазами видели, сколько добра оставляли на поле колхозы. Возмутительная бесхозяйственность! Вместо того, чтобы собрать с поля все, что там выросло, они почему-то отбирали — не знаю, по какому принципу, наверное, по принципу бесхозяйственности, а ведь 1956-59-е были годы далеко несытые, что получше, остальной продукт оставляли на земле гнить. Почему не собрать все до зернышка? Если арбузы некондиционные, скормите их колхозной скотине. В конце концов, дайте возможность своим же колхозникам собрать все, что осталось на поле.
Какая-то власть коммуняк была кривая : пусть лучше сгниет на корню, но народу не дадим. Я хорошо помню, как отправляли колхозников в тюрьму за то, что они после уборки урожая собирали оставшуюся на поле картошку, колоски, да что угодно. Такое издевательство над народом продолжалось не одно десятилетие. Пока мы были молодыми, как-то еще пытались верить, что все изменится к лучшему. Вот и Н. С. Хрущев обещал нам, что в 1980 году мы уже будем жить при коммунизме — только не уточнил, кто из нас. А именно — наши правители, начиная от «любой кухарки»; говорил же Ленин еще в 1917 году: «ЛЮБАЯ КУХАРКА СМОЖЕТ УПРАВЛЯТЬ ГОСУДАРСТВОМ». Они-то сами уже давно жили при коммунизме. Это нам ничего из благ не было, а им было все.
Теперь пару слов опять же о нашем командире, капитане. Каждый год, когда приближалась зима, он давал задание старшине направить к нему четверых человек — заготовить дрова на зиму. В нашей дивизии был офицерский поселок, в котором в домиках на две семьи проживали офицеры, старшины-сверхсрочники. Наш ротный, как начальник отдельной части, занимал один домик, по одному домику было у всех командиров полков, начальников батальонов, начальника штаба, комдива. Все пользовались услугами солдат для заготовки дров на зиму, у всех было пока печное отопление, у кого-то уже были бойлеры. Все эти заготовки начальство в каждом отдельном случае проводило как обязательная работа, давали приказ : иди и молча выполняй.
При тогдашних порядках в советской армии ничего как бы из ряда вон выходящего не было. Куда солдату деваться, служба идет — и то хорошо. Но не все солдаты дивизии имели желание идти на такую работу, ведь все знали, что это незаконно. Офицеры дивизии, уверенные в своей безнаказанности, по-разному относились к таким «отказникам»: кого-то, найдя дежурную причину, наказывали, а кого-то — нет. Так вот, старшина приказал мне и еще троим нашим идти к ротному на заготовку дров. Ребятам я сказал : вы как хотите, а я ему рубить дрова не пойду. Вначале старшина на меня разозлился, потом успокоился : ведь знает, что я прав. Ребята втроем пришли к ротному домой, он видит, что не все пришли, спрашивает у них: кто еще не пришел?, они меня и назвали.
Через какое-то время влетает в казарму ротный и на меня с криком : приказ не выполняешь, забыл, кто ты такой, посажу тебя, ну и т.д. Я ему просто ответил: я вам не галерный раб, рубка дров — это по желанию солдата, а не по вашему приказу. Тут он совсем взбеленился, смотрю, вынимает из кобуры пистолет; я быстро среагировал, схватил его за руку, вывернул ее и отобрал пистолет, одновременно подставил ему подножку и резко посадил его на табуретку, стоявшую у кровати, — провел на нем один из приемов, которым нас учили. Он не ожидал от меня такой прыти. Сидит, балдеет с перепугу, я же спокойно разрядил пистолет, вынул обойму, смотрю — там боевые патроны, проверил ствол, нет ли там патрона, обойму положил к себе в карман, пистолет положил на кровать. Говорю ему: за такие дела я могу и пристрелить вас, почему вы на меня с оружием кидаетесь? В чем я не прав? Пока мы с вами еще не на войне, — всякое я ему говорил, но без мата.
Когда он забежал в казарму, в ней было несколько наших солдат, в том числе и старшина. Но когда они увидели сцену с оружием, вмиг все выбежали из казармы, а старшина метнулся в свою кладовку и там закрылся — от греха подальше. Никто из них не имел желания быть свидетелем. Начал ротный слабым, но командным голосом стал просить меня вернуть ему, как он выразился, его личное оружие. Говорю ему : пистолет возьми, а вот обойму отдам начальнику штаба дивизии. После этих слов он вообще скис. Потом я пошел в коридор к дежурному по роте, стоявшему на смене возле тумбочки, на тумбочке стоит телефон, позвонил в штаб дивизии. Наша рота, как непосредственно подчиненная начальнику штаба дивизии, периодически несла дежурство в штабе дивизии, мы были в основном посыльными. В этот день в штабе дежурил мой «боевой» напарник Реваз, в двух словах я рассказал ему о козле — ротном и попросил, чтоб он взял устное разрешение у начштаба на мое посещение. Предварительно он ему обрисовал ситуацию и через пару минут я уже шел в штаб. В казарму я больше не заходил, что там делал ротный не знаю.
Рассказал я начштаба о происшествии, да, собственно, он и без меня хорошо знал засранца. Я передал ему обойму с боевыми патронами, добавил, что так дело не оставлю, буду жаловаться заму комармии генерал-лейтенанту Д.А.Драгунскому. А это было уже серьезно, он нас — разведчиков знал лично, так что поговорить с ним не было проблем. Начштаба был очень порядочный офицер, прошедший войну — это было видно по орденским колодкам на его груди. Он понимал солдата получше засранца ротного. Начал меня успокаивать, позвал на помощь себе дежурного офицера дивизии, вместе сказали, что разберутся с ним, знают, какой он говнюк. Мол, пока не спеши с жалобой в армию, подтвердил, что помощь солдата в подготовке к зиме своим офицерам — дело сугубо добровольное и я сказал, что и к старшине, и к взводному ходил, помогал с заготовкой – отчего не помочь нормальным командирам, корона с меня не спадет. Но тогда на меня никто не давил, да еще и с оружием в руках.
Они сами не в первый раз сталкивались с перегибами офицеров, но чтоб так, как в этом случае — такое было и для них впервые. Мне сказали: иди спокойно в казарму, мы с ним сами разберемся.
Пришел в казарму : там «все пристойненько, все спокойненько», старшина тихонько улыбается, а все ребята роты как-то напряжены. Назавтра уже пол дивизии, а возможно, и вся знала о происшествии с ротным. Дело в том, что мы жили в казарме, большую часть которой занимал танковый батальон и все солдаты друг друга знали. Конечно, солдаты нашей роты, когда выбежали в коридор, всем рассказали, так информация и растеклась по дивизии. Наши офицеры роты знали об этом еще с вечера. А наутро, когда роту повели на очередные занятия, в перерыве они попросили меня подробней рассказать о стычке с ротным. После этого они мне говорят: если что, то мы можем подтвердить, какой он паскудный командир.
Только так сказать, не значит, что так сделать, все-таки они офицеры, а я солдат срочной службы, хотя я уже служил последний, третий год, вернее, мне оставалось до «дембеля» где-то восемь месяцев. Меня призвали 3 августа 1956 года и уйти я должен был, если не в августе, то в сентябре 1959 года. Я уже был опытный, грамотный солдат, на многих учениях я был замкомандира группы, или ее командиром. Я хорошо умел читать карту, мы никогда : ни в лесу, ни в степной, ни в горной местности не сбивались с маршрута. Мои друзья-солдаты мне доверяли, и, как я убедился, начштаба дивизии не волновало, что у меня, старшего группы нет офицерского звания. Наш комдив просто сказал: «да ему не нужны никакие звания, на войне нужна смекалка, а ефрейтор Литвинский — смекалистый».
Я много чему научился в армии. У нас в роте был толковый зампотех — старший лейтенант, его перевели к нам служить из советских оккупационных войск в ГДР (Германская Демократическая Республика — так называлась тогда восточная часть Германии). Он проводил с нами занятия по матчасти нашей техники. В роте у нас были БТР, их называли «братские могилы», верх этой бронированной чудо-техники был затянут брезентом. Любое попадание снаряда, даже если он разорвется рядом, калечило, убивало солдат в этом броневике, не говоря уже о прямом попадании. Были у нас еще плавающие легкие танки, были танки Т-56 — новейшая техника тех лет, пушка танка 100 мм, грозное оружие. Благодаря зампотеху, мы водили всю нашу технику.
Кто и как разбирался с ротным — не знаю, не могу его назвать офицером, какой он офицер — сявка. Но в роте он не появлялся, его обязанности выполнял командир первого взвода — старший лейтенант.
Меня еще раз вызвал начштаба дивизии, спросил : какие еще есть претензии к ротному? Я ответил ему : какие претензии, я уже все забыл, домой хочу, на дембель. На что он мне ответил: как только будет приказ о демобилизации, мы вас в первых списках отпустим.
Не знаю, каким образом – конечно у него была своя агентура, но через пару недель после нашей стычки узнал об этом зам. командующего армией генерал-лейтенант Д.А.Драгунский. Много позже, после перехода в Москву командиром на курсы «Выстрел», ему присвоили генерал-полковника, но это было уже, когда я был на гражданке. Его заслуги перед Родиной, звание дважды Героя позволяли ему занимать и более высокие посты в советской армии. Повзрослев, я понял, что с его национальностью «еврей», с именем- отчеством Давид Абрамович та власть, которой он служил верой и правдой, не спешила его пускать выше курсов «Выстрел».
И как тут не помянуть незлым, тихим словом русского националиста Солженицына и его книгу «Двести лет вместе» — незаслуженный пасквиль на евреев. А ведь Драгунский был одним из многих евреев, участвовавших в Великой Отечественной войне. Да разве он один воевал? Есть такая книга Марка Штейнбурга : «Евреи в войнах тысячелетий», издание Нью Йорк 1995 г.- это уже третье издание, в книге есть фотографии евреев — командиров бригад, дивизий, корпусов, адмиралы, герои союза, командующие армиями, нач.штабов армии,командующие бронетанковыми войсками армии, командующие артилерией армии,нач. штабов фронтов, командующие бронетанковыми войсками фронтов; Генштаб и Главные Штабы вооруженных сил, конструкторы вооружений, руководители развед органов, нелегалы- разведчики, целители-врачи,горские евреи, о которых вообще в Союзе понятия не имели. Сколько еще сотен тысяч солдат, младших офицеров, партизан, наровне со всеми нациями народов СССР сражались, погибали за свою Родину — Россию. Я уже не говорю за гражданскую войну… Ведь великий деспод народов-Сталин прекрасно знал, сам назначал, на каких должностях находились евреи, ковавшие победу в войне1941-45гг. Не за хорошие глаза получали они нагдады,звания,должности….; перед кем им надо было каятся, перед Солженициным, почитайте,что о нем пишут те, кто сидел с ним в лагерях : »сука ты позорная…», так отзывались о нем заключенные. Как выдаются Нобелевские премии, исключително по политическим мотивам, в наше время хорошо известно. Варлам Шаламов о жизни заключенных писал поинтересней-поправдивей, но ему никто не дал Нобелевскую премию. Солженицын по заказу той власти и церковных служителей «забыл», что при разделе Польши еще в 1793 году та часть, где кучно проживали евреи, оказалась в России насильственно, а не по своей воле. В России никто не считался с тем, что у них есть свой язык, свой жизненный уклад, своя религия, которая, кстати, старше христианской как минимум на 3750 лет!!! Евреи в России оказались волею случая. Они что, должны были сразу, автоматически проявлять патриотизм к новым господам? Да еще и притом, что им тут же придумали черту оседлости, что не позволяло народу раскрыть полностью свои таланты. А вот в Польшу их пригласили польские короли и дали возможность заниматься торговлей, наукой, ремеслами, не притесняли, не ограничивали никакой чертой оседлости. В том же 1793 году Екатерина Вторая пригласила немцев, сотни тысяч их переселилось в Россию. Немецкие переселенцы пришли со своим языком, со своей религией, со своим жизненным укладом. И никто их не обвинял в отсутствии патриотизма по отношению к России! Почему Солженицын молчал о погромах, которые происходили на территории России? Опять во всех бедах России были виноваты те 0,0001% российских евреев? Какое такое покаяние еврейского народа по отношению к русскому народу? За что? За то, что участвовали в революции? За то, что их безвинно убивали петлюровцы, деникинцы и другие банды? Что хотел видеть Солженицын?
Сам он, находясь в заключении, не проявлял себя как русский националист. Только возвратясь после вынужденного изгнания, он вдруг вспомнил о евреях!! Ни в одной его книге, кроме «Двести лет вместе», даже намека нет на евреев. Хотя там, где отбывал он свой срок, рядом с ним находились осужденные евреи, как и он, прошедшие горнило войны и воевавшие за РОССИЮ, в которой жили. Тогда, на зоне, они ему не мешали, там он не проявлял свой русский национализм. Ведь там, как нигде, это можно и удобно было делать — всегда бы, возможно, нашел поддержку у русских заключенных. Что же случилось с ним, кто ему мешал обличать евреев, что они не патриоты России? А заодно припомнить и их участие в революции в 1917 году, когда в количественном отношении их там было, возможно, 0,001 %, а вот русских участников было по меньшей мере 90-95%. Почему Солженицын не помнит о тех евреях, кто воевал в Великую Отечественную? Почему не помнит об евреях-ученых, кто ковал победу и восстанавливал страну в послевоенное время? По Солженицыну, все равно еврейскому народу надо каяться.
Мои потомки, зайдите в президиум Российской Академии наук и посмотрите на портреты академиков-евреев, о которых по своей забывчивости не упоминает Солженицын. Они висят там и не каются, что вы на это скажете? А вот вернувшись после изгнания в Россию, он встретился с теми, кто его выгонял и они тут же стали его друзьями. Теперь они, уже без партбилетов, служили новой власти. Историю не перепишешь, уж очень многое надо менять, а такой труд никому не под силу.
В Москве после долгих выкручианий,колебанй вышел в свет третий том «Российской Еврейской Энциклопедии! Над книгой работал большой научный коллектив не только из россиян, но и крупнейших зарубежных специалистов. Главным научным консультантом РЕЭ является известный британский философ и историк сэр Исайя Берлин. Думаю всем известно за какие заслуги присаивают звание СЭР…. СЭР Нютон в свое время тоже не знал за что, пока не стал им…. В изданной книге вы найдете биографии многих евреев героев и полководцев, не вошедших в книгу, о которой я говорил выше. В частности знаменитого партизана, героя Советского Союза Дмитрия Медведева и других. Но особое внимание личность крупнейшего советского военачальника Родиона Яковлевича Маленкова……. С первых дне войны проявил себя как талантливый полководец, руководящий войсками на решающих участках фронта.В ходе войны командовал разными армиями. Маршал и дважды Герой Советского Союза, Министр обороны СССР 1957-67гг. (Российская Еврейская Энциклопедия том2-й стр.232). Солженицин на минутку и об Маршале забыл, как забыл о сотнях тысяч евреев, воевавших. ….Много чего он забыл в угоду новым правителям…. Его книги о «ГУЛАГЕ» написаны неправдиво, не совсем отражающие действительность. Бывшие заключенные, сидевшие в лагерях в то же время не лестно о нем отзываются… Чистое политическое описание происходящего, написана в угоду того железного занавеса, которому поверили на Западе, вручив ему незаслуженно Нобелевскую премию.. Где надо, с него за это спросят… По этому поводу у меня есть очень интересное изречение : « Никто себя наверно не осудит,за неудачи Родины своей…. пока в ней еще жить будет хотя б один единственный еврей»….
Продолжу прерванный рассказ об армии. Прибыл генерал Драгунский в дивизию. Вызвал меня в штаб, сижу, жду в приемной. Слышу за дверью комдива шумный разнос – ого, думаю, попал под горячую руку, еще без разбора определят меня в дисбат на три года за мои разборки с тем дураком ротным: мол, как солдат срочной службы посмел поднять руку на офицера, да еще начальника части! Вышел на крыльцо, минут так через пять смотрю — выходит быстрым шагом ротный, весь красный, фуражку на глаза натянул; обратил я внимание, что на нем полевая форма, а не та, в которой он любил перед нами щеголять. Понял я, что это его там песочили.
Уже не помню сколько я там ждал, наконец меня позвали. Драгунский велел мне сесть, сказал, что разговор у нас будет долгий, попросил меня поподробней рассказать, что творится в нашей роте разведки. Он многих знал в лицо, знал имена, фамилии некоторых из нас. Много чего он знал, знал, кто мне и почему присвоил звание ефрейтора, знал про те паскудные стрельбы, когда нас могло разорвать на части. Сам-то он танкист, знает что такое пушка танка 100 мм, знал, что нас не сразу, как положено, забрали из блиндажа — контуженных, оглохших, знал про госпиталь…..
Начал Драгунский меня расспрашивать с момента обстрела по блиндажу, выслушав меня, повернулся к своему адъютанту, что-то ему сказал записать, потом поинтересовался: как сейчас здоровье после контузии, может, нужна какая помощь? Потом расспросил про разведку, где я газ «нанюхал», привел для меня и окружающих несколько примеров из военных действий на фронте. Поблагодарил за находчивость по спасению солдат, говорит : у меня на фронте в полку всякое случалось, я берег своих разведчиков, понимал, что от их действий зависит успех любой операции. Рассказал, как на передовой, на танках, всякими отвлекающими маневрами забрасывал свою разведку в тыл к немцам….
Порой углублялся в воспоминания, делал перерыв, чтоб мы все могли перекурить, чайку попить. Уже в самом конце разговора расспросил меня о стычке с ротным, а перед этим сказал адъютанту : все с моих слов записать. После моего рассказа сильно возмущался, еще начштаба показал ему обойму с патронами от пистолета ротного. Задумался генерал и в сердцах говорит : а почему ты ему руку не сломал? Надо было ломать, ты же разведчик, обучен этому, в мирное время тебя никто в армии не тронул бы, а вот, если на фронте и то, может, разобрались?! Потом добавил : не ты первый об этом капитанишке докладываешь, мы с ним еще разберемся. Сказал мне, поворачиваясь к начштаба: если что, ко мне обращайся. Потом, уже в коридоре, адъютант передал мне записку с его номером телефона.
Знал Драгунский и о том, почему и как меня привлекли к испытанию противогазов. Как я «нанюхал» на учениях газовую атаку условного противника. Еще на первом году службы были мы на учениях, шли лесом в сторону условного противника. Мы знали: не исключено, что «противник» может применить газ. Идем по лесу, ведет нас командир группы — наш офицер. Учуял я какой-то еще не совсем понятный запах, доложил офицеру, он понюхал воздух, говорит : ничего не слышу, солдаты сказали то же самое. Прошли еще немного, говорю своему напарнику, Ревазу : надевай противогаз, сам тоже надел; солдаты и офицер посмеиваются над нами. Прошли еще немного, смотрю, наши ребята и офицер начали глаза чесать, через пару минут все остановились, сели на землю, водой из своих фляг стали промывать глаза. А глаза у всех красные, уже не поможет никакой противогаз. Я с этим чесночным запахом сталкивался еще пацаном. Заставил я всех завязать глаза, кто чем сможет : кто платком, у кого не было платка, пришлось снимать кирзовые сапоги, рвать портянки. Повязки не дают возможности чесать глаза и еще больше их раздражать. Газ этот, конечно, был учебный, не ядовитый, но глаза после него несколько дней болят, надо все время делать примочки. В общем, пришлось по рации связаться со своим командованием, доложить, что группа уничтожена газом. И смех, и грех, как мы с Ревазом выводили группу из 12 человек с «поля боя». Потом были разборы полетов, когда наш взводный доложил о том, что я «нанюхал», а он не поверил — вот после этого меня позвали в штаб. В штабе сидело все наше дивизионное начальство и несколько проверяющих из армии, может, из округа. Рассказал я им всю нашу историю с газом. Тут же по-армейски командир вынес мне благодарность за находчивость и спасение группы. На разборах был подполковник из армии — инженер-химик, его заинтересовал мой рассказ, говорит мне : ну раз у тебя такой нюх, привлечем мы тебя к испытаниям. Вначале я отказался, не хватало мне еще испытывать на себе отравляющие вещества (ОВ): иприт, люизит и т.д. Но через пару дней меня вызвал начштаба дивизии, у него в кабинете сидели тот химик армейский из нашей 6-й танковой армии и еще двое офицеров.
Химик начал мне объяснять: они хотят проверить образцы противогазов на способность не пропускать никакие посторонние запахи во внутрь маски, соответствует ли материал, из которого изготавливают противогазы, требованиям армии. Мол, все газы будут имитированными, никакого для тебя вреда не будет. Мы нечасто встречаем таких «нюхачей» как ты — вот хотим на живом примере убедиться в качестве материала. Потом, как водится, прочитал мне лекцию о международной обстановке и напряжении между нами и Америкой.
Все мне гарантировали полную безопасность, химик говорит: давай я с тобой первый раз пойду, конечно, я ничего не услышу, но тебе будет спокойней, одним газом будем дышать. Вот это меня, может, еще не совсем, но уже убедило. Химик и еще один офицер несколько дней преподавали теорию, показали на лакмусовых бумажках, какой цвет, запах будут мне в палатку подавать. Еще через пару дней мы с химиком зашли в палатку, надели противогазы, его помощник запустил к нам газ. Через пару секунд я назвал, какой газ я слышу, химик ничего не «нанюхал». Потом со мной зашел его помощник, я услышал, а он нет. Тут они действительно поняли, какой у меня нюх, я-то сам понятия об этом не имел, для меня это было мое нормальное состояние. Химик был в восторге, не знал, как меня благодарить, сказал, что будет ходатайствовать, чтобы мне дали отпуск домой на пару недель.
Потом уже в палатку я ходил сам, а химик на радостях устроил мне усиленное питание. Столовался я, пока шли испытания в офицерской столовой. Офицерам не давали шоколад, а мне давали, давали апельсиновый сок, сгущенное молоко сколько хочу, сдобу любую, чай цейлонский, который в те годы был вообще для нас недосягаем. Кормили меня на убой, поварам была команда : все давать, они знали, что я химик. Брал я с собой два солдатских котелка, всегда что-то мог принести своим друзьям. Вначале офицеры дивизии, увидев солдата в своей столовой, повозмущались, но потом все узнали, с чем это связано. Даже прониклись ко мне уважением, стали по имени звать. Когда я химикам нужен был, они привлекали меня, а так я питался со всеми в солдатской столовой. Химик делал большое дело для армии, жизнь солдата на войне дорогого стоит.
По сей день у меня нюх, как у собаки — может мои предки собаками были? Надо бы позвонить в небесную канцелярию, уточнить. Об этой моей способности знают моя жена, дети. Не один десяток раз, сотни раз они убеждались в этом.
В солдатских казармах от отбоя до подъема стоит такой смрад от газов -хоть топор вешай. Когда я питался в офицерской столовой, я нашим ребятам в роте говорил, какую пищу они едят в солдатской столовой в обед. Удивлению не было предела. Вот так я «нюхал» водку, самогон, который мы хранили в грелках, в земле зарытых. Первым я шел нюхать, если говорил — пойдет, то пили, а бывало, чуть перележит, то сам же все и выливал. В резине долго держать нельзя, да еще в земле. Потом приспособились держать в дуплах — дивизия стояла в лесу, там тоже был запах, но не смертельный по нашим меркам. И это фото у меня есть…..
Начальником части временно стал командир 1-го взвода. Козла ротного отправили куда-то в командировку на два, или три месяца. В армии мы специализировались на поиске атомных средств противника, то бишь Америки. От других государств тогдашний Союз не видел угрозы, в то время только в наших двух странах была в наличии атомная бомба. У нас были пособия : разные виды американских ракет, на некоторые из них были изготовлены макеты. На учениях условный противник специально возил и маскировал эти макеты. Одни виды ракет устанавливались на специальных лафетах вертикально, высота, наверное, больше 10 метров, другие располагали на спецустановках на грузовых машинах. Наша задача была обнаружить их.
Такую «баллистическую ракету» охранял целый полк солдат, двойное кольцо оцепления, наша задача заключалась в том, чтобы прошмыгнуть сквозь это оцепление. Конечно, были случаи, когда нас засекали, приходилось вступать в рукопашный бой; никого мы, конечно, не убивали, они такие же солдаты, как и мы, только из другой дивизии. Но били друг друга крепко, разведке нельзя было сдаваться, мы всегда были сильней. Мы же не встречались с подобными себе разведчиками, а встречались с охраной оцепления, или с обслугой установок, они не были подготовлены, как мы. Хотя им всем ставили задачу : разведка «противника» будет пытаться проникнуть к ракетам. Вот они и пытались нас поймать. Совсем непростая у них была задача : нас поймать..
Бывали случаи: мы подползали под машины, несущие на себе ракеты, проверяли выхлопные трубы на предмет установления, как долго они здесь стоят. У «ракетчиков» была команда менять дислокацию через какое-то время в определенном квадрате. Потом мы благополучно выбирались из-под машин, по рации докладывали, в каком квадрате что обнаружили. Начштаба сообщал посредникам нашу информацию, они сверялись и сообщали «противнику» о его «кончине». Всего не описать, чего там было, да и не надо. Были у нас учения и в странах социалистического лагеря, в незнакомой психологически для нас местности. Если на российской территории мы не особо боялись, что нас заметит местное население, то тут совсем другое дело. Не всегда наши карты и в России, и за бугром соответствовали тому, что мы выдели на местности, короче говоря, было по-разному. Потом на разборах учений обо всем этом мы докладывали.
Теперь расскажу другую историю. Ротному подвернулся случай, как он себе мыслил, избавиться от меня. Было это или в конце первого года службы, или в начале второго. Он, дурак, еще хорошо помнил эпизод с бросанием гранат на полигоне, с тех пор часто рычал на меня, я же на его крики не обращал внимания, ну кричит командир и пусть кричит, у него, наверное, много разных эмоций накапливается, ну пусть на мне их разряжает….
Штаб дивизии подбирал команду для временной работы в штольнях Севастополя, в северной бухте Инкерман : там резали кирпич-известняк, каждый блок весил от 20 до 30 кг да наверное и побольше. Кому нужен был такой блок, мы понятия не имели. Потом мы узнали,что ими облицовывают фасады зданий, где-то еще применяют… Сколько может продлиться эта командировка, толком никто не знал. И я попал в эту группу. Привезли нас в Инкерман 30 человек — это северная бухта Севастополя, все мы разных годов службы и все такие, кто не особо праздновал свое прямое начальство — это я потом узнал. Разместили нас в свободных помещениях, в здании то- ли школы, то- ли РУ училища. Оттуда нас на машинах возили в штольню. Машинисты — гражданские мужики, на специальных машинах разрезали эти кирпичи известняковые белого цвета, а мы на своем пупу грузили их на машины, машины возили их к ж/д ветке, где другие — мы понятия не имели, кто там работает, грузили их в вагоны и отправляли, как нам говорили, в распоряжение нашей армии.
Мы хоть и были молодые и нехилые, но наши так сказать физические упражнения и та нагрузка, которую мы испытывали при переноске известняковых кирпичей, не идут ни в какое сравнение со спортивными тренировками. Наверное, дней пять у нас у всех выкручивало все тело, но постепенно мы втянулись. Потом мы с этими кирпичами, работая, играли. Помню, мы первый раз смотрели, как легко управляются с ними рабочие. Думали: во здоровые мужики, хотя с виду они были такие хилые, худые. Потом, когда сами втянулись, разобрались, что дело на такой работе только в тренировке, мышцы качаются и уже потом не ощущаешь этого веса.
В той штольне, кроме нас, также работали и вольные, и солдаты из других частей; у нас практически не было времени с ними поговорить, так, перебрасывались короткими фразами при въезде в штольню, они далеко от нас работали. Нас кормили в экипаже на базе подводников. В штольню к нам начал наведываться морской офицер — капитан первого ранга. Подойдет, поздоровается, спросит, как работается, есть ли какие жалобы. Мы думаем, что это, наверное, начальник штольни, или кто-то там еще, да нас это сильно не интересовало. Потом смотрим: приходит к нам на обед, интересуется, как нас кормят. Говорит: теперь вы видите, как на флоте кормят и т.д. А кормили нас хорошо, мы ели то же, что и моряки-подводники.
В один из дней вдруг нашу группу после работы грузят на машины с нашими вещмешками и везут в экипаж. Разместили нас в их казарме-экипаже, думаем: отсюда нам будет ближе до штольни ехать. К чему бы это? Но, с другой стороны, теперь из экипажа через проходную в поселок Инкерман не выйдешь. Живя в Инкермане, мы могли после работы выходить в поселок, а теперь что, сиди взаперти? Наутро пришел к нам тот же каперанг, ну мы ему сразу вопросы, почему нас сюда поместили? Вот нам он и ответил: есть приказ командования оставить вас служить на флоте???.
Ну, мы сразу в штыки: какой еще флот, нас призывали служить три года, а у вас, моряков, служба пять лет (в то время на флоте служба была 5 лет,потом 4, а до этого служба растягивалась на 7 долгих лет ???!!!. Вот такие шальные законы были у коммуняк-«кухарок», их, правителей, совсем не интересовало, что эти 7, а потом 5, и 4 года службы на флоте — самые плодотворные годы для учебы и становления личности тех же – как они нам лапшу на уши навешивали, «строителей коммунизма». При той гнилой системе и три года было много, а тут пять лет! Пошумели мы, а что толку, капитан этот говорит нам: начальство разберется…..
Но мы уже не верили никому. Каждый из нас начал вспоминать, почему именно его отправили в эту командировку. Мы быстро разобрались, что нас, 30 человек, отправили сюда всех по одной причине: все мы были хорошими солдатами, но не все делали, как хотелось нашим командирам в разных полках дивизии. Духом мы не пали. Но поняли одно: нам самим надо выбираться из сложившейся ситуации. Никто из нас не имел желания по воле наших гребаных командиров служить пять лет вместо трех. Среди нас были такие ребята, которым до демобилизации вообще оставалось несколько месяцев службы. Договорились мы так: «бомбить» всех письмами, начиная от родителей, командования флота, министра обороны, кажется, тогда министром был маршал Гречко, свою 6-ю танковую армию, свою 22-ю дивизию. Писать во все свои полки, батальоны, роты. Поднять как можно больше людей.
Отправлять свои письма через экипаж флота мы побоялись, были уверены, что нашу почту не отправят. Все это надо было делать быстро, пока мы еще работали в штольне. Решили передать письма через рабочих штольни, или попытаться самим в Севастополе отправить на почте. Рабочие, когда узнали нашу ситуацию, предложили нам самим смотаться в Севастополь на почту. Привезли нам несколько комплектов гражданской одежды, договорились мы с шоферами, что возили кирпич на погрузку в вагоны, завезти нас на почту и забрать на обратном пути.
Я и еще двое моих однополчан забрали все наши письма и на разных машинах рванули в Севастополь. Собрали последние деньги, чтобы оплатить почту и получить квитанции об отправке — эти квитанции являлись нашим документом. Точного почтового адреса, где располагалось командование нашей 6-й танковой армии, мы, конечно, не знали, пришлось писать, как в чеховском рассказе: «на деревню дедушке». На почте здорово упирались, никак не хотели отправить письмо без точного адреса. Вот такой был адрес: г. Днепропетровск, командующему 6-й танковой армии. Его фамилию никто не помнил, а вот его зама — генерала Драгунского — знали все. Когда он приезжал в дивизию, обходил самолично все полки, вся дивизия видела его две звезды Героя, такое не забывается, беседовал он с солдатами совсем не по указанию начальства, он-то хорошо знал все армейские примочки. Вот его звание и фамилия на конверте были написаны полностью, а за его фамилией было написано: членам военного совета 6-й танковой армии. Вот смотрите: письмо на имя министра обороны было просто адресовано: Москва, Министерство обороны, министру обороны — так это письмо приняли без лишних слов, а вот в Днепропетровск отказались: давайте точный адрес. Я им говорю: да там в городе все знают адрес штаба, тем более на почте. Долго пререкались, мы уже одного нашего однополчанина отправили к ребятам, скоро конец смены, но мы решили: да черт с ним, посадят на гауптвахту, но письмо отправим. Одна из девушек-приемщиц по секрету говорит нам : на Украину они боятся без адреса отправлять, но этот вопрос может решить начальник почты. Во дела, думаю : попали.
Смотрю, к одной из девушек-приемщиц подходит военный, улыбаются они друг другу, положил он на стойку кулек конфет, пирожки и начали они вместе кушать. На почте из посетителей — пара человек. Вижу, что этот военный с приемщицей в близких отношениях, пьют ситро из одной бутылки. Думаю: подойду, может, поймет меня этот военный. Подхожу, смотрю, он в звании капитана, извинился я и попросил его помочь отправить это письмо. Он прочитал адрес на конверте, сказал, что служил в Днепре — так коротко называли Днепропетровск, назвал девушку по имени: почему ты не отправляешь это письмо? Ты забыла, я же там служил, а что адреса нет — да ты за это не волнуйся, это же письмо в армию, оно не пропадет.
Девушка взяла письмо, выдала мне квитанцию. Капитан спросил у меня: что за вопрос у тебя к армии? Ну, я ему коротко рассказал, он заругался матом, говорит : что, подлюки, творят! Подумал, потом добавил : позвоню своим друзьям в Днепр с тем, чтоб они перезвонили в армию и рассказали о моем разговоре. Потом говорит девушке: отправь это письмо сегодня. Она посмотрела на часы, говорит ему: ты постой, а я смотаюсь к девочкам — и понесла письмо. Поблагодарили мы капитана и уже на попутных добрались до Инкермана.
Еще через несколько дней нас сняли с погрузки, выдали нам чистые, стиранные морские робы б/у. Свою солдатскую форму мы никому не отдали, каждый из нас забрал ее с собой. До этого мы все жили в одном месте, теперь нас уже распределили по экипажам. Потом мы узнали, почему капитан 1-го ранга обхаживал нас в штольне; вернее, это уже не штольня, а огромный зал высотой, наверное, метров 10-15, тут не один год, по-видимому, добывали этот известняк. Посещал он нас с одной целью: посмотреть, убедиться, как мы вообще ребята физически здоровы. Они пополняли свои экипажи – тут мы и подвернулись, вот и решили нас призвать во флот.
Когда узнали, что я на гражданке работал электриком, меня определили электриком на подводную лодку. Что это за лодка была, на которой я очутился, точно не помню, но мне отчего-то кажется, что это был проект К-17. С ребятами мы договорились, где бы мы ни были, продолжать писать письма о переводе в наши старые наземные части. Писали по тем же адресам, вспоминали другие, писали своим друзьям, солдатам из наших подразделений, с той целью, чтоб и они поднимали шум — ведь любой из них мог оказаться на нашем месте.
Ну а в экипаже, как и везде, проходила «притирка» в коллективе. На флоте первый год службы — это еще салаги, а те, кто прослужил больше трех лет, не говоря уже о тех, кто служит пятый год — все норовят покомандовать над салагами. Ну, нас салагами уже нельзя было считать даже по их меркам. Но находились такие, кто не хотел этого понимать — вот и пытались брать верх глоткой, просто приказывать — по какой-то неписаной морской традиции не считать салаг себе равными. Хоть нас и разбросали по экипажам, но все это внутри базы подводников. Мы встречались и обсуждали свои дела, мы были непростые ребята. Недаром нас в своих частях не очень-то жаловали, просто каждый из нас в своем полку не давал никому сесть себе на голову.
Здесь у нас также были рукопашные бои. Я сравнительно легко расправлялся с желающими мной покомандовать. Вначале ведь никто из моряков не знал ничего о нас, но потом вся база узнала, что мы, «прикомандированные», из себя представляем. Мы никого не боялись, в отличие от матросов экипажей. Мы были сплоченней, мы знали, что нам надо. Если кто-то из нас узнавал, что нашего друга-солдата кто-то словом, или, бывало, кулаком обидел, мы шли туда и ставили обидчика на место, чего как раз не могли сделать матросы экипажей. Они так не дружили, как мы. Нас стали уважать, меньше цепляться, зная, что тут же получат сдачу.
Командование базы узнавало про наши «налеты», но ничего кроме крика с нами сделать не могло. Как говорили командиры : они не думали, что мы окажемся такими сплоченными. Разрядилась обстановка просто: я начал ходить в спортзал, потянул за собой своих друзей, чтоб обучить их каким-то приемам из того арсенала, что я знал, да и отвлечься от ожидания. На боксерском ринге я уже точно показал, чего я стою. Был у них тренер-боксер, старший лейтенант, мастер спорта. Вот с ним в спарринг-боях я отрабатывал упущенное; конечно, я ему после первого же спарринга сказал, что я выполнил норму мастера, да он и сам все увидел. И он начал привлекать меня обучать матросов. Весть эта сразу разнеслась по базе, и больше никто к моим друзьям-однополчанам не цеплялся, а служба во флоте шла своим чередом.
Стали мы получать письма от родителей, друзей. Тем временем мой экипаж вышел в поход по Черному морю. Командир был нормальный — у подводников это особенно важно, тут все одна семья, все зажаты в малом пространстве, от слаженности команды все зависит, тут все четко. Ходили в Феодосию, Новороссийск. Командир давал всем возможность посмотреть через перископ на окружающее нас пространство.
Прошло уже больше четырех месяцев. Наконец-то командование флотом сообщило нам, что нас отправляют по нашим частям. Вот было радости! Мы так толком и не узнали, какое все-таки письмо сработало, мои ребята из роты говорили мне: об этом знал и начштаба, и комдив. Через день после нашего приезда вся дивизия знала о наших злоключениях. А мой ротный уже распустил слух, что меня перевели в другую часть. Поговорил я со своими товарищами, кто со мной был в Инкермане, они мне сказали, что их командиры беседовали с ними — они и не думали, что так обернется дело, хотели только на время избавиться от них.
Теперь со стороны их командиров к лучшему изменилось отношение к ним. Только мой козел ротный ничего не говорил, а ведь мне еще оставалось служить где-то полтора года. Единственное, что он мне сказал: если будешь плохо служить, отправим тебя в дисбат на исправление???. Кто мной еще интересовался, так это подполковник-химик. При первой встрече с ним я рассказал ему о «командировке» как раз в ту неделю, когда нас отправляли, его в части не было. Рассказал ему и о том, как ротный мне угрожает дисбатом. Он говорит мне: я бы его раньше тебя отправил в ту командировку.
Потом наши ребята, кто дежурил в штабе дивизии, рассказали мне, как у начштаба дивизии собрались втроем: ротный, химик и начштаба и как они песочили ротного. Химик сказал, что сообщит о его поведении командованию, потом говорит ему: ты же знал, что он со мной работает, почему его отправил? Затем химик говорит мне: давай я тебя переведу к химикам, подальше от твоего недоноска. Никуда я не перешел, но при необходимости работал с химиком. У меня была такая подготовка, что я стал у нас в роте проводить химзанятия. Ребята меня хорошо воспринимали и у них все хорошо получалось.
В остальном наша военная жизнь с учениями и прочими заморочками шла своим чередом.. Потом был последний год службы, когда, как я уже писал, схлестнулся с ротным. Когда он появился в роте, было видно, что спесь с него хоть немного, но слетела, приходил в роту уже в полевой форме. Потом его опять куда-то отправили. Думаю, что уже офицеры штаба дивизии имели к нему свои счеты.
Да, вот что было раньше: мы, солдаты роты, разобрались, какой самодур был наш ротный. Практиковал он за малейшее нарушение сажать нас на гауптвахту — это называлось у него престижем офицера : офицер сказал, а ты, солдат, не выполнил? Первый раз дал он мне 5 суток «губы», повел меня старшина. Посадили в камеру, через какое-то время вызывает меня начальник «губы» : старший лейтенант, узнал он, что я из роты дивизионной разведки, говорит : а твой законник, ну неймется ему, вот засранец! Иди в роту, я позвоню твоему старшине, скажу, что мест нет — пусть ждут.
Пришел в роту, сказал об этом старшине, он только улыбнулся, назавтра доложил ротному, что там пока мест нет. Через какое-то время опять дает мне опять 5 суток — был он козел злопамятный; приводит меня старшина на «губу», ждем начальника. Пришел, выслушал старшину, говорит ему: вот засранец, злопамятный, твой командир. Ладно, оставляй. Потом начал со мной беседовать, он знал, что периодически я работаю с химиками, расспросил, откуда я родом, когда узнал, что из Киева, говорит мне : о, земляк ! Потом спрашивает: водку пьешь? Конечно, пью, наливай! Я тебя посажу к офицерам, надеюсь, что ты в карты играешь — вот там с ними будешь в карты играть и водку пить……
Привел он меня к офицерам, они меня все наглядно знали, знали, что я испытываю противогазы, ну и еще кое-что обо мне знали. Влился я в их дружную, пропитую семью. Наверно, самый старший из них по возрасту был не на много старше меня. В карты тогда я хорошо играл, еще до армии периодически с пацанами ездил по поездам на Московском направлении, но это целая наука, пока не о ней. Видят мои новые друзья, что я в карты хорошо играю, сразу зауважали. Кроме карт в той среде нечем пронять офицеров. В общем, не один раз, с разными офицерами и в разное время, я «сражался» и пил водку…
После отсидки в роту пришел как бы сильно обиженный, ну а ротный доволен. Ждал я следующего его психоза — уж очень хотелось опять на «губу» попасть. Да, чтоб не забыть : уже будучи, дома я встретил своего командира взвода, был он у своей родни в гостях, вот он мне и рассказал,что на ученьях зимой у нашего паскудника ротного в палатке сгорел солдат. Пока там с ним разбираются,но по всему должны дать срок…Как говорит пословица : «Бог шельму метит…» Служба продолжалась со всеми ее заморочками…. Мы солдаты,кому уже надо было на «дембель» больше думали о гражданской жизни чем о службе, такова уж психолдогия солдата. Вызывал меня начальник штаба, помня еще рахговор комдива герерала Тымчика, о направлении меня в военное училище, стал опять мне предлагать училище по моему выбору… Я твердо давно решил никаких училищь, тем более послушав на губвахте, кгода сидел с ними… молодых офицеров…. отпала всякая охота дальше служить…..
——- Демобизизация из Советской Армии.——
Мы — те, кому на дембель, — ждем, не дождемся приказа министра обороны о демобилизации. Пришел август 1959 года — нет приказа, дали приказ в начале ноября. Из нашей роты шли на дембель в первую очередь четыре человека, в том числе мой командир отделения : сержант. В штабе получили все документы, начштаба вызвал меня, поблагодарил за службу, добавил : ты обиды не держи, нам самим не нужны такие офицеры в части, ты давай устраивайся на гражданке, если от нас потребуется характеристика, то мы ее тебе вышлем.
Осталось нам дождаться роты с занятий, попрощаться. Вдруг прибегает из штаба дивизии мой напарник Реваз, он дежурил по штабу, отзывает меня в сторону и говорит: получили только что телефонограмму : задержать демобилизацию; в штабе, кроме дежурного офицера, никто ничего не знает, вам надо сматываться. Позвал я двоих ребят, сержанта не зову, если он узнает, то все поломает и рассказал им эту новость. Могли мы прямо сразу рвануть на автобус, к нам в поселок ходил маршрутный автобус, но ведь надо с ребятами попрощаться. Говорим своему сержанту : мы идем в автопарк прощаться с ребятами, хочешь — иди с нами, не хочешь, как знаешь. Пока мы ему ничего не сказали, пошел он с нами, распрощались мы с ротой, все наши баулы были с нами и мы, не теряя времени, рванули в лес. Тут я сержанту рассказал, в чем дело, а перед этим я ему сказал, что знаю в лесу дорогу и через час будем на КПП. Маршрутного автобуса по расписанию надо было ждать еще как минимум пару часов.
Дело в том, что от нашего поселка дивизии до КПП, который находился в другой дивизии – кажется, 42- я танковая — было где-то10 км, речка Самара огибала обе наши части, КПП стоял возле моста этой дивизии и если бы там нас увидели, то точно вернули бы в нашу часть. А вот за мостом уже никто не тронет. Короче говоря, мы трусцой проскочили лесом до 42-й дивизии, встали на опушке, наблюдаем за движением на КПП. Подъехал маршрутный автобус, дежурные на КПП кого-то из автобуса высадили. Тут сержант уперся, говорит: идемте на КПП, нас пропустят, документы у нас на руках, но мы-то знаем, что номер не пройдет. Говорим сержанту : если тебе так приспичило, выходи на дорогу и топай на КПП, а мы посмотрим, если там тебя пропустят, то и мы пойдем за тобой, только о нас ничего не говори. Конечно, его не пропустили, как только мы это увидели, рванули в лес поглубже, чуток обошли дивизию, подошли к речке, на той стороне уже жилые хаты.
Мы знали, что местные мужики на своих лодках переправляют солдат в самоволку за деньги. Увидели на том берегу мужика, посвистели ему, речка-то неширокая, он подъехал, перевез нас на тот берег. Зашли мы к нему, выпили с ним самогону, узнали у него расписание автобусов, идущих по трассе. Но мы еще опасались: все-таки в поселке военный патруль ходит, тут часто из этой дивизии солдаты в самоволку бегают. Договорились с мужиком: если что, чтоб подтвердил, что мы у него пару дней пили «за дембель». В наших документах стояли числа еще недельной давности, так что вроде мы могли и проскочить, даже если патруль наскочит.
Но к трассе по улице поселка, как в разведке, мы шли гуськом, метров за 30 друг от друга. Вышли на трассу к остановке, уже темнело, но на лавочку возле остановки не сели, устроились подальше так, чтоб видеть подход и автобуса, и патруля, если появится. Сели благополучно в автобус, доехали до Новомосковска, там один наш парень должен был ехать к себе автобусом с автовокзала. Зашли в буфет, на прощание выпили по чарке, распрощались, пожелали друг другу успехов. С товарищем сели в автобус, идущий в Днепропетровск, приехали на ж/д вокзал, тут я с ним попрощался, ему ехать в другую сторону, конечно, зашли в буфет отметиться.
Встретили патруль на вокзале, но мы уже не боялись, наши недельной давности документы надежно прикрывали нас; патруль попросил нас не задерживаться на вокзале, если завтра увидят, то точно заберут в комендатуру. Потом офицер патруля добавил: вы еще не знаете, что демобилизацию временно до особого распоряжения задержали! Мы, конечно, с возгласами, так удивленно, а в чем дело, что случилось? Ай-ай-ай! Он нас успокоил — вас это уже не касается. На том и расстались.
А демобилизацию задержали до конца января 1960 года. Мой напарник Реваз уволился только в феврале месяце, об этом он мне уже из Тбилиси написал. Значит, и нашего сержанта задержали до января, но молодец, нас не сдал, хотя мы опасались.
За прошедшие 54 года с моей демобилизации забылись многие фамилии сослуживцев по роте, лица-то всех помню, тем более у меня есть фотографии, у меня у одного был фотоаппарат «Смена» — вот я и фотографировал. Некоторые фамилии все же запомнил: Петр Смаглий; Гумаускас Витас — он был старше на год, но призвали его со мной в одном году, до службы он уже работал механиком на корабле; Володя Вейцман, мастер спорта по вольной борьбе, самбо, он был призером Союза; Линевич Саша; сержант Штепенко; сержант Снежко; Реваз Чадунели из Тбилиси, также на год старше, но призван со мной в одном году; Витя из Калининграда; Гена из Гагр, Грузия, ушел на год раньше меня. Интересно было бы встретиться – все может быть на этой земле, очень интересно, как у них сложилась жизнь.
Ближе к полуночи я сел на киевский поезд и через 12 часов был в Киеве. Неописуемое состояние души, радость: наконец-то я дома! Как же долго тянулись эти три года и четыре месяца, сколько воды утекло, сколько всего произошло, что ждет впереди, как там мама? Вспомнил, как где-то год назад наш взвод ехал на учения, в Киеве у нас была пересадка, дальше мы должны были добиратьФся на автобусе. Выходило, что у меня есть полдня, оружие каждого из нас было зачехленное, как-то нужно было использовать эти полдня, мои товарищи с нашим офицером впервые были в Киеве, без меня они не знали куда идти, что смотреть. На ж/д вокзале в те годы работали грузопассажирские такси, встретил я там знакомого таксиста, приятеля моего дяди. Описал ему нашу ситуацию, сказал, что мне надо заехать в больницу, где работает моя мама, а ребят надо отвезти в Первомайский парк к филармонии, они меня там будут ждать, потом я к ним подъеду и мы поедем на Подольский автовокзал, а взводный с ним рассчитается, у него для этой цели есть деньги. Потом объяснил своему взводному, где и что им смотреть, где в парке открывается красивый вид на Днепр.
Сели мы все в это такси, меня подбросили в больницу к маме, они поехали к филармонии, там водитель показал, куда дальше пойти и что смотреть. Вот так я пообщался с мамой пару часов и с ее сотрудниками…
Продолжу : вышел я на привокзальную площадь, не захотел ехать трамваем, по улице Коминтерна пошел вниз к своей улице Жадановского, повернул направо и пошел по ней, здесь были последние номера улицы, а мне нужны были начальные номера, мой дом — это Жадановского, 6, пешего ходу где-то 40 минут. Иду, все вокруг рассматриваю, прошел номер 196, здесь когда-то, выйдя замуж, жила моя двоюродная сестра, О каждом доме, о каждой фабрике, о каждом магазине на этой улице я что-то да знал, было интересно вспоминать. Кругом жили, работали мои знакомые ребята.
Подошел на угол Красноармейской, на противоположной стороне улицы стоит красивая Троицкая церковь. Справа через дорогу, по диагонали — театр музыкальной комедии, где я знал всех, от слесаря до ведущих артистов. Сотни раз я бывал в этом театре, смотрел все генеральные репетиции и постановки, с моими сверстниками — детьми соседей-артистов, еще пацаном учился танцевать в кордебалете театра. На углу Жадановского и Красноармейской, слева во втором доме от угла, жил мой приятель детских лет, с которым мы пацанами 11-12 лет захотели посмотреть Москву. На поезде добрались до Брянска… Нахлынули воспоминания, воспоминания, закончилось детство, прошла юность, остались одни воспоминания.
Надо все начинать с чистого листа, начинать работать, учиться. Лучшие годы отняла армия, ох как несовершенна была армия в то время! Мое поколение, не говоря о старшем, хорошо помнит, сколько горя народам СССР принесла война…
Вот так, в воспоминаниях о детстве, подошел я к своему дому- Жадановского, № 6. Я не сообщал о точном дне своего приезда, только написал : как будет приказ, меня обещали отправить без задержки. Меня ждали с августа месяца. Позвонил я в квартиру своих дяди и тети, я знал, что мама на работе, прийдет только вечером. Открыл мне дверь мой дядя, кстати, он последний из всех моих дядей демобилизовался из армии. После 1945 года его оставили служить еще на год. Из большой маминой семьи полегли на фронте четверо моих родных дядей, я никого из них отчетливо не помнил… Открыв дверь, он обрадовался мне, прибежала тетя, смех, слезы, в общем, радость большая.
Вечером с работы пришла мама, ну, конечно, снова радость, подошли с работы мои двоюродные сестры, старшая из них пришла с мужем. Сели за стол, разговоры не смолкали, они же получали мои письма из Севастополя-Инкермана, вот теперь хотели все подробно узнать. Назавтра подъехали мои два других дяди, я очень был привязан к ним, тем более, что еще с 12 лет они меня определили к себе в таксопарк на работу. Не я один в те годы начинал свой трудовой стаж с 12 лет, в таксопарке были еще два пацана, на год старше меня. Все начали расспрашивать, куда я пойду работать, каждый предлагал свои варианты.
Назавтра я встретился со своими друзьями, начал интересоваться работой.
Жизнь продолжается…
Продолжение следует.