То, что «красного» диплома мне не видать, как своих ушей, выяснилось еще почти за год до окончания института. По положению диплом «с отличием» выдавался тем выпускникам ВУЗов, у которых в приложении к этому самому диплому имелось не менее 75% отличных оценок из общего числа оцениваемых дисциплин. Вторым необходимым условием было отсутствие в дипломе хотя бы одной оценки «удовлетворительно». И если с первым условием у меня не было проблем, и уже к концу четвертого курса я набирал «пятерок» больше необходимого количества, то со вторым получился «прокол».
Как это ни покажется странным и обидным, но «трояк» в диплом я получил по кафедре «Военное дело». Странным – потому что это была далеко не самая сложная дисциплина в учебном процессе. А обидным – потому что на всем протяжении учебы у меня по «военному делу» были сплошные отличные отметки. Даже четверки за все эти годы не было ни разу.
Но давайте по порядку. Я учился в Тульском механическом институте, который правильнее было бы назвать военно-механическим. По крайней мере, наш «собрат» в Ленинграде назывался именно так. Ни для кого не секрет, что Тула – город с военной промышленностью, тульское оружие имеет вековые традиции, а посему и институт – ТМИ, созданный в этом городе, был сориентирован по этому профилю. Из четырех факультетов два были «закрытыми» и носили какие-то нейтральные названия – машиностроительный и механико-машиностроительный. Ну, это, наверное, для того, чтобы шпионы не догадались. Помните, как в Союзе в то время назывались самые «крутые» министерства? Министерство общего машиностроения, Министерство среднего машиностроения… Поди, мол, догадайся, чем там «общим» и «средним» они занимаются.
У нас на машфаке и мех-машфаке секретность также соблюдалась в полном объеме. Студенты этих факультетов занимались в отдельном здании, с усиленным пропускным режимом. И даже тетрадки с лекциями и задачами им не разрешалось выносить за проходную. Вероятно, те студенты давали подписку о неразглашении. По крайней мере, я не знал, что они там изучают, да, честно говоря, и не особенно интересовался.
Наш факультет назывался механико-технологический, был более «штатский», готовил инженеров-технологов и конструкторов, но «военная» сторона учебы у нас тоже «имела место быть». Руководил военной кафедрой генерал, а среди преподавателей было немало полковников и подполковников. Занятия по военному делу проходили у нас каждую неделю, экзамены по этому предмету мы сдавали каждый семестр все первые четыре курса. После чего уезжали на месяц в военные лагеря и, вернувшись оттуда, сдавали государственный экзамен. Оценка, полученная на «госе», и шла в диплом. А мы получали офицерские звания. Впоследствии и преддипломную практику я проходил на Тульском оружейном заводе, и диплом защищал по их тематике.
Учился я на военной кафедре с удовольствием, Впрочем, как и все мои однокурсники. Удивительного в этом ничего не было: кому из вчерашних школьников не интересно повозиться с оружием, научиться разбирать различные конструкции пистолетов, пулеметов, карабинов и даже артиллерийских систем. Интересно изучать тактику боя, структуры нашей и зарубежных армий, типы их вооружения. Даже на строевые занятия, не говоря уж про стрельбу в тире, мы ходили с удовольствием. И всегда на этой кафедре я имел «пятерки». И на экзаменах, и по «ходьбе», и по стрельбе. Летнюю месячную военную практику в Дорогобужских лагерях, в артиллерийском гвардейском полку, я тоже прошел без напряга. А посему, когда настал срок сдавать государственный экзамен по военному делу, я шел на него вполне уверенным в себе. И, оказывается, совсем зря.
Государственный экзамен по военному делу состоял как бы из трех экзаменов. Один – по стрелковому оружию, второй – по артиллерии и третий – по тактике. Каждый из этих экзаменов проходил в своей соответствующей аудитории, стены которых были увешаны плакатами и схемами, а на столах и стеллажах лежали целые и разобранные военные экспонаты. Даже, помню, в артиллерийском большом кабинете стояли самая настоящая 75-мм пушка и гаубица.
Группа наша была разбита на три отделения, и мы сдавали экзамены параллельно в трех аудиториях, переходя из одной в другую. В каждой аудитории сидела солидная приемная комиссия, председателем которой являлся не наш преподаватель, а «сторонний» полковник или генерал. Наверное, для солидности или для объективности, – все-таки нас готовились выпускать в офицерском звании. Преподаватели же с нашей кафедры также входили в состав этих комиссий и волновались, по-моему, не меньше нашего.
Таким образом, на каждом из этих «составных» экзаменов студент получал оценку, а окончательная оценка за госэкзамен, идущая в диплом, складывалась как средняя из этих трех.
Итак, как я уже сказал, я пошел на экзамен по военному делу в хорошем настроении, чувствуя уверенность в своих знаниях. И поначалу все так и было. На комиссиях по стрелковому оружию и тактике я ответил нормально, получил свои заслуженные «пятерки» и отправился на последний «заход» в аудиторию, где сдавали артиллерийские системы.
Во главе стола сидел пожилой генерал-майор, а рядом с ним – полковник Кондратюк, преподававший у нас «артиллерию», и еще один незнакомый мне майор. Представившись по форме, я взял билет, сел за стол и понял, что доставшиеся мне вопросы труда не представляют. Два из них я просто уже и не помню сейчас, а вот третий, наверное, не забуду никогда. Хотя сам по себе вопрос этот тоже сложным не был и звучал так: «Классификация износа артиллерийского орудия». На все вопросы билета я был готов отвечать почти без подготовки, а посему, посидев для приличия минут пять, вышел к столу экзаменаторов. Отвечал я бойко под утвердительные кивки генерала и одобрительные взгляды нашего полковника. Но когда ответил на последний вопрос, перечислив пункты, по которым орудия подвергались проверке на износ, генерал спросил: «А еще? Какой момент контроля вы не назвали?» Я попытался было вспомнить, но, по-моему, я сказал все. О чем и доложил присутствующим экзаменаторам.
– Нет, – повторил генерал, – вы не рассказали про износ стволов.
Вот здесь я и дал маху. Обернувшись к полковнику Кондратюку, я сказал: «А про износ стволов вы нам не говорили». Генерал удивленно тоже посмотрел на полковника, а тот или из-за моих слов, или из-за генеральского взгляда на глазах покрылся красными пятнами.
– Не выдумывайте, – севшим голосом откликнулся Кондратюк. – Что значит, не говорил! На занятия ходить надо.
Как раз занятия-то по военному делу я не пропустил ни разу. А посему прекрасно помнил, что сам полковник, бывало, не совсем адекватно вел себя на них. И были случаи, когда вообще отпускал нас с занятий, сославшись или на головную боль, или на занятость. Что, кстати, нас вполне устраивало. Кондратюк любил на занятиях читать нам нравоучения. Причем в довольно своеобразной форме. «Ну что ты все детали перемешал до кучи, – втолковывал он студенту. – Знаешь, что бывает, когда все перемешивается? Привожу пример. Есть две пословицы. Первая – «Своя рубашка ближе к телу». Вторая – «На бедного Ивана все шишки валятся». Теперь смотри, перемешиваем и что получаем? А вот – «У бедного Ивана под рубашкой своя шишка ближе к телу»! Понял?» И Кондратюк заливался смехом. Несколько выражений Кондратюка у нас стали просто афоризмами. Например, показывая, как собирать какой-то узел, он учил: «Правым пальцем левой руки вы должны придерживать пружину». Или, если мы чем-то его не устраивали, в сердцах возмущался: «Да вам говорить, что в бездённую бочку!»
Но, наверное, упоминать «прокол» Кондратюка мне все же на экзамене не следовало. Скорее всего, я сказал так автоматически, не собираясь подкладывать полковнику бомбу. А поскольку ответить на генеральский вопрос я не мог, то покинул аудиторию под испепеляющим взглядом Кондратюка.
Уже за дверью я несколько пришел в себя и стал трезво рассуждать, что если я не до конца ответил на один вопрос из билета, то, по крайней мере, на «тройку» рассчитывать могу. А если у меня будет «тройка» по артиллерии и «пятерки» по стрелковому и тактике, то в среднем «четверка» мне гарантирована и, войдя в диплом, она не испортит мне перспективу получения «красных корочек». Сделав такой прикид, я стал спокойно дожидаться конца экзаменов, когда всю нашу группу построили в аудитории и генерал, начальник нашей кафедры, стал зачитывать результаты. Когда очередь дошла до меня, я не поверил своим ушам. Генерал объявил, что за артиллерию я получаю «двойку», а посему должен назавтра прийти пересдавать экзамен с параллельной группой.
Скажем прямо, такого резюме я не ожидал. Но, как говорится, с генералом не поспоришь и прежде, чем идти завтра на повторный «гос», я взял у ребят из параллельной группы тетрадку по военному делу и действительно обнаружил там запись об износе стволов артиллерийских орудий. Почему этого не было у меня, сказать не берусь. Или у них преподавал не полковник Кондратюк, или в день прохождения этой темы он довел у них занятия до конца.
Назавтра я опять сдавал экзамен в артиллерийском классе той же комиссии. И под злым взглядом полковника уже без запинки ответил и на вчерашний билет и на новый. Теперь-то уж я, как полагал, мог рассчитывать на положительную оценку. Но действительность оказалась непредсказуемой. По артиллерии мне поставили «тройку». Что было само по себе не совсем понятно. Но я уже вовсе не понял, почему эта тройка вкупе с двумя моими предыдущими пятерками в итоге опять же обернулась общей «тройкой» за весь госэкзамен по военному делу, пошла в диплом и начисто перечеркнула мне возможность получения диплома с отличием.
От души возмущенный таким раскладом, я дождался окончания экзамена и пошел на военную кафедру к генералу. Начкафедры сначала и не «врубился», зачем я пришел.
– Ну, и чем вы недовольны, товарищ студент? – спросил он устало у меня. – Что вы хотите?
– Товарищ генерал, – обратился я к нему, – мне совершенно не понятно, почему по госэкзамену у меня выходит «тройка». Но я не прошу поставить мне более высокую оценку. Я прошу только разрешить мне заново сдать пусть даже весь госэкзамен с другой группой.
Генерал минут пять внимательно разглядывал меня с ног о головы, для чего-то переспросил мою фамилию, а потом сказал:
– Пересдать экзамен я вам могу разрешить. Но хочу предупредить, что у нас существует порядок: как бы успешно студент ни пересдал экзамен, если у него пересдача, то выше «тройки» он получить не может. Будете пересдавать? Я понимаю вас, что эта «тройка» испортит вам всю картину в дипломе. Но ведь это же только отметка за экзамен. Отметку в диплом вам выставляют в деканате. Насколько я понял, у вас за все эти годы на всех экзаменах по нашей кафедре не было «троек» и «четверок», одни лишь «пятерки». А в правилах занесения оценок в диплом говорится, что если по какому-либо предмету экзамен сдается несколько семестров, то в диплом идет последняя оценка. Но там же есть и приписка: если последняя оценка по предмету не является характерной для всего периода обучения студента, то в диплом заносится оценка по решению деканата. Так что мы вам поставили «тройку» не в диплом. Идите к своему Боброву и поговорите с ним.
Я повернулся через левое плечо, вышел из кабинета и направился к нашему декану Николаю Фомичу Боброву, особенно не питая надежд на положительный результат. Николай Фомич за годы моей учебы относился ко мне несколько специфически. Он, например, на четвертом курсе выселил меня из общежития, сказав, что родители в состоянии снимать мне жилье. Он старался найти предлог, чтобы не дать мне повышенную стипендию. Он распределял меня на практику на самые неинтересные заводы. И особенно это ярко выразилось при распределении на работу после окончания института. Но об этом разговор впереди.
Помню, как года через три после получения диплома, когда я уже учился в аспирантуре одного из московских ВУЗов, я приехал в Тулу и пошел в свой институт. На центральной лестнице навстречу мне спускался мой бывший декан Николай Фомич Бобров. Он увидел меня, и лицо его расплылось в хитрой улыбке.
– Здравствуйте, здравствуйте, – своим ласковым голоском почти пропел Николай Фомич. И, наверное, хорошо помня историю с тем распределением, спросил:
– Ну, и где же вы теперь?
– В Москве, – ответил я ему как можно спокойней, – в аспирантуре.
Мне показалось, что мой ответ был для него ушатом холодной воды.
– В Москве? – удивленно протянул он – В аспирантуре? Как же вы попали туда? Это же так трудно, особенно вам, – вырвалось у него.
Я засмеялся:
– Вам спасибо, Николай Фомич. Что мне те трудности? Вы же помните, как я закалился здесь под вашим чутким руководством.
И я пошел дальше, а Бобров почему-то остался стоять на лестничных ступеньках и смотреть мне вслед.
Но все это было потом, а пока что на повестке дня у меня стояло «военное дело». Не знаю, откуда, но Николай Фомич был уже в курсе моей ситуации, а посему встретил меня своей лисьей улыбкой.
– Да, да, сочувствую, – сказал он. – Но помочь ничем не могу. Отметка выставлена на кафедре. То, что она не характерна, согласен, но опять же этот вопрос должен решить товарищ генерал. Если он знает, что у вас за четыре года ни на одном экзамене по их кафедре не было ничего, кроме «пятерок», то пусть хоть «четверку» вам выведет. Сходите, сходите к нему, а потом ко мне.
Честно говоря, иного ответа я от Боброва и не ожидал и пошел к нему для очистки совести. К генералу, конечно же, я опять не пошел и, попереживав немного, решил для себя, что по большому счету «красный диплом» ничем особенно в жизни помочь не сможет. Разве что принесет удовлетворение и потешит самолюбие. Хотя, как говорили, у тех, кто получал диплом с отличием, было больше шансов на хорошее распределение. Но и это было под вопросом, поскольку, как известно, распределение в институтах происходит еще до защиты дипломов. Так что на свой очередной «прокол» я скоро махнул рукой. Мне было не привыкать.
— х – х – х —
