ПРАКТИКА
Как муторно при медном свете лампы
Лечить спросонок матовой водой
Блаженную болезнь с печалью пополам,
И милость первобытную, которая с тобой
Играет до утра и после долго,
До бесконечности крадутся сотни ног,
Разыскивая неожиданно иголку,
Успевшую под пол от недотрог,
От глупости подальше и раздрая,
Что каждый раз незримою тропой,
В обход зеркал, невнятно проникает,
И ну разучивать по нотам разнобой.
Все, как обычно, в неглиже, при детях,
Притихших за стеклянною стеной
Скандально неопрятного столетия,
Исполненного жуткой пустотой
С картинками, где бледные герои
Толкуют, позабыв уже язык
Неведомо о чем. Их пар покроет,
Когда побриться вздумает старик
Беда, дрожащею рукой, опасной бритвой
Напуган лик колючий и седой
С губами из породы «попросить бы»,
Судьба остаться с беспробудной бородой.
Когда же пробуждение? Все — начала.
Еще обмылок от купания скользит.
Одной воды, как видно будет мало,
Безумие провинции грозит.
А. ПРОШУНИНУ
Предписано. Читать мы не умели
Законченность дворов сквозь снегопад,
Их призрачность, заношенной фланелью
Нас одарившей с головы до пят.
К их сирому родству мы были глухи,
Что не прощается. Мы знали наугад
Предмет, историю Божественной старухи
Судьбы от зодчества, до ломоты оград.
Нас музыка звала из подворотен,
Таких же черных, как халаты их жильцов,
Что и поныне пьют и колобродят,
Целуя пальчики соленых огурцов.
Туда, где все — запрет и все возможно.
Там страшно и, наоборот,
Цветные окна до влюбленности тревожат.
В таких углах музыка и живет.
Так мы бежали, пачкаясь и запинаясь,
Простив удачи и захохотав,
Чужими свадьбами до драки увлекались,
Врываясь в рай не строящих октав,
Все позабыв. Какого черта горевать
По тем дворам, где неприлично тратить?
Но плачет белый флаг, на дерева
Слетевшая с поминок скатерть.
***
Красный, телесный, малиновый, розовый, красный,
Красный, оттенки его, все оттенки его вплоть до красного,
Темные, более темные, вплоть до гула, до грехопадения,
Рыжие, вплоть до провала, до бездны, до самого дна,
Светлые, более светлые, белые, мел, онемение,
Обморок, все оттенки его, мошки голода, искры вина,
Красный во всех вариациях в женщине — тема ухода.
Красный во всех вариациях в женщине — тема ухода,
Угроза и влажная нежность, тон послушания, ток послуша-
Ния, мука готовности в гроте разлучных ног, в румянце испуга,
В румянце холодном на белом чуть слышно и чуть дыша,
Розовая паутинка живая, дрожит паутинка красная. Вдруг
Крик, сразу крик, сразу красный крик. Не увидеть разреза?
Крик, сразу крик, сразу красный крик. Не увидеть разреза
Глаз? Не увидеть, не прочитать этих глаз, всех разрезов
Женщины, этой женщины красных, кричащих разрезов сразу,
Опасных как бритва, сразу, восточных, как бритва, которая
Их научила кричать, уходя, оставаясь на век, уходя, этих глаз,
Красным кричащих на самом дне, далеко от Земли,
Уходя. На четыре стороны. На все четыре стороны
Отпускаю твой цвет и тебя, и иные приметы любви.
***
В сумерках предметы близоруки,
От того и кажутся добрее,
Но, съедаемые ими звуки
Еще долго пустотою тлеют.
Вовсе пустота не бездыханна,
Пустота молчит особым светом,
Что встречается на океане,
Или, скажем, изнутри предмета.
Изнутри предметы много больше,
Как развод иль поражение в карты,
Заболеешь ты или умрешь,
Все одно, судьба предметам кратна.
С наступлением полной темноты,
Сам предмет на время исчезает,
Оставляя ночь для тесноты,
Уступая тишину слезам.
ГЕОМЕТРИЯ ЛОБАЧЕВСКОГО
Исходя из наития, а не из здравого смысла,
Как и принято в случаях долгого-долгого ожидания,
Ожидания, когда цифрами становятся числа,
А воспоминания делаются неосязаемыми,
Когда самые близкие, в памяти подражая друг другу,
Сперва становятся близнецами, а после протяжным «ау-у»,
И единственным из всех отсутствующих вокруг,
Кто не узнаваем, является циферблат на углу,
Когда нет тебя, нет тебя, весточки нет от тебя,
Сутки, двое, еще сколько-то, тысячелетие, вечность,
Когда уже возникают какие-то женщины из небытия,
Наверное, одна из них — мама, в воздухе — нежность,
Входят, выходят, по комнате ходят, садятся,
Уходят совсем, оставляя слова и посуду и стулья,
В ряд, как в театре, по кругу, в углу, вариаций
Не счесть, оставляя слова утешения и поцелуй,
Этот слепок дождя, отзвук серого цвета и желтого цвета.
Когда пес, точно кость охраняющий паузу, изучает
Сутки, двое, еще сколько-то твое одиночество на просвет,
Но глаза его не находят ничего, кроме лампочки в несколько ват,
Исходя из наития, а не из здравого смысла,
Приходишь к реалиям осени, к возрасту бед, к Лобачевскому,
От сырого пейзажа в окне, через мокрые окна пейзажа к листьям
С шершавой кожицей, что к ранке прикладывают в детстве.
ОРНИТОЛОГИЯ
На самом дне птичьего глаза,
Что есть пузырь, населенный загадочным человечеством,
Крохотным с высоты птичьего полета, проказничающего
Даже у маленьких во снах, даже в мечущихся
Мошках обморока заблудившейся в ревности,
Или в ласках ее, относящихся к нежити,
Колба с запахами хмурой древности,
И на вкус не балующей свежестью,
Что так свойственна крышам беспомощным
Перед птичьим разбегом и прочими ранами,
Многозначительными как обесточенные
Коммуналки с разговаривающими кранами,
Особенно в темноте, где священнодействуют совы,
Подуставшие от дневного ничтожества,
Способного лишь успеть на секунду и снова
Опоздать к оскоплению множества
Принимающих вид обстоятельств случайностей,
Не смущающихся коленопреклонений и драк,
И покорных и злых наподобие чрезвычайно
Дорогих хозяевам, но не умеющих летать собак,
Что умеют птицы, кроме тех, что покрыты ржавчиной
От гордыни и всевозможных слез умиления,
Не придуманных, но удивительных как крапчатое,
Белобокое или Бог весть какое еще оперение,
Что не видно вовсе, если точку зрения
Обозначить на смерти, скажем, или дурной погоде,
Забывая о том, что и в пузыре глаза поколения
Сменяют друг — друга не в силах устать навроде
Танцора, стремящегося к чему-то неуловимому
Как неузнанное, как «обвести вокруг пальца»,
Как желание бежать стремглав наполовину
С желанием спрятаться или прокрасться
К отдыхающей перед перелетом птичьей стае,
Что напоминает отдыхающих прежней эпохи,
Где каждый с зонтиком заметен и незамечаем,
Где женщины прекрасны и мужчины неплохи,
Особенно разбегающиеся, перед тем, как плюхнуться в воду
Или же из воды, перед тем, как плюхнуться в песок,
В котором, как и в небе, как известно, нет брода,
Особенно если это необходимо и если это — Восток.
Впрочем, и на Западе птицам неуютно
Среди тех, кто лечится или ищет счастья,
Среди кого угодно, ибо зрение птиц многолюдно
Как каторжный рынок и хождение во власть.
Как каторжный рынок, где по глупости или по ошибке
Среди прочего люда в черной от времени колбе
Продается на память дорого не шибко- то
Тайна птичьей грусти особой. Взять в толк бы,
Да не в руки сосуд драгоценный им, орнитологам,
Не выговаривающим и пятой части
Птичьих имен, отлитых из гласных, как колокол,
Как кольцо обручальное не на пальце, но на запястье.
***
Если немножечко все упростить
И вспомнить свой первый страх,
Блестящая стая волков обратится
В обыкновенных собак.
Если войной управляет луна,
А восторженность пахнет вином,
У Введенского вымокнет голова
Скорее всего, под зонтом.
Если Безухов и впрямь близорук,
А кража руна — происшествие,
Спираль являет собою продукт
Добровольного сумасшествия.