Кто сам не трудился над получением кандидатской степени, тот не сможет представить объема проделанных работ. Конечно, специфика каждой научной области имеет большое значение. Скажем, как я понимаю, математику в основном необходимы лишь хороший кабинет, стол с зеленой лампой да возможность читать зарубежные журналы по своему направлению. Филолог – проводит дни в библиотеках, перелопачивая груды соответствующей литературы. Биологу нужны какие-нибудь подопытные свинки или мухи-дрозофилы. Ну, а если ты задумал стать кандидатом технических наук, то приготовься к тому, что тебе придется заниматься не только теоретическими изысканиями.
Я думаю, достаточно одного перечисления проблем, которые достались на мою долю, чтобы хотя бы приблизительно представить себе это дело. И мне еще крупно повезло. Сейчас поймете почему. Прежде всего, тема моей диссертации: «Исследование процесса шлифования электровакуумных стекол алмазным инструментом» — на тот период была очень актуальной. С одной стороны, изделия из электровакуумного стекла с каждым годом находили все более широкое применение, — как по количеству, так и по ассортименту, — во многих отраслях, включая радиоэлектронику, полупроводниковую технику или космические исследования. Промышленности требовалось все большее и большее количество стеклянных изделий, к которым предъявлялись высокие требования и по качеству обработки, и по точности. С другой стороны, выполнить все эти требования давало возможность создания обрабатывающего инструмента из синтетического алмаза, который только-только начал появляться в нашей стране.
Но «ныряя» в эту проблему, я должен был наряду с теоретическими вопросами – как-то, скажем, исследование физического механизма шлифования стекла алмазом, — провести и большую практическую работу. Мне предстояло разработать оптимальные режимы технологии обработки и дать рекомендации по созданию инструмента с наилучшими характеристиками. Кроме того, результаты этой работы должны были быть практически внедрены на предприятиях страны. И только в этом случае я мог спокойно предстать со своей диссертацией перед учеными мужами аттестационной комиссии.
Во-вторых, мне крупно повезло, что я смог делать свою работу в профильном институте – НИИ электровакуумного стекла. Хотя бы уже потому, что тему моей диссертации поставили в план работы нашей лаборатории. Но то, что тему утвердили в план, удивления у меня не вызывало: уж очень она актуальной была. Гораздо больше удивлял сам факт принятия меня на работу в данный институт.
О! Это была очередная эпопея в моей жизни и, может быть, я когда-нибудь расскажу и о ней. Сейчас же только упомяну, что начальник лаборатории Александр Юрьевич Бродский, которому, насколько я понимал, такой специалист, как я, был в лаборатории просто необходим, никак не решался даже поговорить с директором института о моем приеме. Александр Юрьевич, земля ему пухом, был хорошим человеком и известным специалистом в своей области, но, видно, время и жизнь научили его реально смотреть на вещи и даже в некотором смысле напугали. Помню, уже потом, он говорил мне: «Вот есть хороший парень, взял бы его, так опять скажут – ага! Бродский евреев берет». В случае же со мной он посоветовал: «Давайте несколько месяцев потерпим, директор уйдет в отпуск, тогда и попробуем». У меня не было вариантов. В это время я уже ушел из дневной аспирантуры МИХМа, поступил в вечернюю аспирантуру Государственного института стекла, но мне нужно было идти работать. И не только абы куда-нибудь, а именно туда, где я смог бы продолжать делать диссертацию. С другой стороны, надо было и деньги какие-никакие зарабатывать. Я пробовал, было, поискать себе что-нибудь удобоваримое, но везде было глухо. Оставалось ждать отпуска директора.
Расчеты Бродского оказались правильными и главный инженер НИИ, замещавший шефа, заявление мое подписал. Правда, с деньгами было не густо. Мне дали должность инженера, с окладом 110 рублей. Потом, после двух-трех лет работы я получил старшего инженера и имел уже 125. При этом следуем заметить, что я руководил группой по обработке кинескопов цветных телевизоров, которые только-только начали производить на наших заводах. В подчинении у меня было 3-4 человека, да и тема была серьезной. Но когда я заикался, было, о повышении зарплаты, Бродский неизменно говорил: «Да бросьте вы! Ну, выбью я вам еще десятку-другую. Спасет это вас? Давайте, давайте, защищайтесь скорее, вот тогда и будете настоящие деньги иметь». Честно говоря, мне и десятка-другая были не лишними, но резон в словах начальника все же был и я с удвоенным рвением занимался диссертационной работой.
Но защищаться скорее, как советовал Александр Юрьевич, ставший, кстати, моим научным руководителем, было не так-то просто. Прежде всего, для проведения экспериментальных работ мне необходима была установка. Ее я успешно сделал из аккуратного небольшого шведского шлифовального станка, который удалось раздобыть на одном из родственных «почтовых ящиков». Я сам мотался за станком к коллегам. Причем не один раз, пока полный комплект оборудования не установили в нашей лаборатории. Конечно, станок пришлось модернизировать, для чего я придумал и изготовил в наших же мастерских целый ряд узлов и приспособлений. Таких, например, как совершенно новый тензометрический центр с датчиками для измерения сил резания.
Много сил ушло на добычу шлифовальных алмазных кругов с необходимыми характеристиками. Я узнал практически все заводы Союза, где начали выпускать этот новый для промышленности инструмент, и объездил их, начиная от подмосковного Томилина и кончая Киевом и Ленинградом.
Для того, чтобы качество стеклянных образцов не влияло на чистоту экспериментов, по моему заказу на стекольном заводе изготовили около тысячи заготовок из стекла, предварительно их обработали и насадили на оправки, опять же сконструированные мною.
Мне пришлось самому создать еще многое чего. Вряд ли это стоит перечислять не для специалистов. Но об одном моменте сказать хочется. Я разработал методики высокоскоростной кино- и фотосъемки, позволявшие видеть на экране в замедленном темпе весь механизм шлифовки стекла алмазом. Причем, если фотоустановка стояла непосредственно на моем экспериментальном стенде, то высокоскоростных кинокамер в стране было всего несколько штук. Одна из них — на кафедре технической съемки в Госинституте кинематографии. Туда я привез свой стенд и три месяца вместе со студентами бился над решением этой проблемы, пока все-таки не удалось получить результат. И методика эта, и сам фильм были уникальными.
А потом начались непосредственно эксперименты, которые мне приходилась делать самому, поскольку помощников у меня не было. Чтобы не утруждать вас, уважаемый мой читатель, могу только сказать, что таких экспериментов, каждый из которых сопровождался фиксацией необходимых показателей, было более 6000. (Специально пишу это число не словами, а цифрами – для наглядности). Результат каждого опыта заносился на специальный бланк, и таких бланков у меня набралось несколько толстенных альбомов. (Никогда не забуду того ужаса, когда, придя однажды утром в лабораторию, я увидел, что альбомы эти, лежавшие у меня на столе, были размыты водой из выбившего ночью крана. Сколько времени ушло потом на то, чтобы высушить эти листы и привести их в порядок!)
При этом учтите, что в то время мы не располагали компьютерами или вычислительными машинами и все обсчеты практически приходилось делать вручную.
Потом полученные данные надо было проанализировать, построить на их основании таблицы и графики, создать математические формулы, позволяющие технологам быстро высчитать оптимальную технологию.
А еще надо было сделать десятки фотографий, приготовить листы для защиты, да и вообще, написать сам текст диссертации, который у меня занял ни много — ни мало – около двухсот страниц. И при этом, сколько времени я потратил на изучение технической литературы… В диссертации ссылок на нее было, если не ошибаюсь, около трехсот. Не забывайте еще, между прочим, что необходимо было заводское внедрение. И я мотался в командировки по заводам, где на практике применял мои результаты. Да лишь на одном Винницком радиозаводе я просидел около двух месяцев… И никто, между прочим, не снимал с меня другой работы в лаборатории.
Если вы подумали, что я так, со слезой в голосе, подробно рассказываю о своих трудностях, чтобы подчеркнуть, какой я молодец, то, уверяю вас, вы не правы. Наверное, у всех других диссертантов сил на свое детище ушло не меньше. С небольшим отклонением в ту или другую сторону. Может быть, только не у всех была такая проблема с защитой. Невероятно, но факт – на всю вышеперечисленную подготовку диссертации я потратил три года, а на сам процесс защиты – два. Но об этом я уже писал .
Компенсировалось это, пожалуй, лишь тем, что ВАК — Высшая аттестационная комиссия утвердила мою работу потрясающе быстро. 13 января 1969 года состоялась моя защита, в конце месяца документы пошли в ВАК, а уже 19 марта я официально стал кандидатом технических наук. Не знаю уж, в чем там было дело. Скорее всего, диссертацию мою не посылали «черным» оппонентам. А, может, сыграло положительную роль наличие целой кучи заводских актов внедрения и солидный список научных статей, написанных мной (в соавторстве с А.Ю.Бродским и самостоятельно) по теме диссертации.
Другими словами, получив «корочки» я, наконец, мог рассчитывать, как постоянно говорил мне мой начальник, на изменение своего служебного положения с одной стороны и на законное увеличение зарплаты – с другой.
Но ничего не менялось. Я продолжал оставаться руководителем группы, старшим инженером и с тем же окладом. Естественно, в первый же день после защиты начинать разговор на эту тему показалось мне некорректным, но, по прошествии времени, надо было что-то предпринимать.
Как на грех, в этот момент в наш институт пришел новый директор. Довольно молодой человек, Виктор Петрович Фурсов. Говорили, что у него где-то наверху была «мохнатая лапа», ибо без нее вряд ли возможно было занять такую должность в солидном институте. Может быть, Александр Юрьевич Бродский что-то и знал о нем. По крайней мере, когда я, было, заикнулся о своих проблемах, он замахал на меня руками. «Что вы, что вы, куда вы лезете. Дайте немного оглядеться. Вы еще не представляете, чем это может кончиться для всех нас».
Почему это могло чем-то кончиться для всех нас, я понял спустя какое-то время. Из института один за другим начали уходить сотрудники. Причем, в основном не рядовые и в подавляющем большинстве с анкетой, «бракованной» в определенном пункте. Бродский сидел ниже травы и тише воды. Меня не трогали, но что-то надо было решать. Я угрохал массу сил и времени на диссертацию, а практической отдачи не было никакой. А у меня была семья, рос сын, да и мне уже было за тридцать. Пора было бы, как говорится, «мужчиною стать».
Прошло полгода. Получив от Бродского в очередной раз «отлуп», я решил сам сходить к Фурсову. Директор принимал только по записи. Я записался и в одну из пятниц зашел в кабинет Виктора Петровича. Конечно, до того я встречался с директором, но никогда еще не имел прямого разговора с ним. Когда секретарь записывала меня на прием и спросила цель посещения, я ответил, что «по личным вопросам», не конкретизируя темы разговора, но мне показалось, когда я сел у директорского стола, что Фурсов знает, зачем я пришел.
Здесь надо бы сделать одно небольшое отступление, чтобы обрисовать картину штатного расписания в нашем институте. Да и не только в нашем. Сотрудники институтов делились на две категории. Одни занимали инженерные должности, другие – научные. Инженеры, старшие или ведущие инженеры получали оклад согласно штатному расписанию. Причем каждый уровень имел свою «вилку». Скажем, зарплата инженера была от 100 руб. до 120. Старшего – от 125 до 140. и т.д. И непосредственно руководитель подразделения мог дать тебе любую сумму, входящую в соответствующий разброс.
У научных сотрудников, обладающих кандидатскими степенями, зарплата определялась по другому принципу. Она имела жесткую величину, которая зависела от трех факторов: категории института, занимаемой должности и научного стажа работника. Так, скажем, старший научный сотрудник в институте 2 категории, имея стаж от 0 до 5 лет, получал 210 рублей. При стаже от 5 до 10 лет оклад автоматически повышался до 240 рублей. А после 10 — до 270. Так что для того, чтобы у тебя повысилась зарплата, было несколько выходов. Или ждать 5 лет стажа для очередного повышения, или занять более высокую должность, например, заведующего сектором или отделом, или перейти на работу в институт первой категории.
Если же человек работает в инженерной должности, то, естественно, научный стаж у него не идет и один из источников повышения оклада не функционирует.
Имея теперь кандидатскую степень, я вполне мог претендовать на должность старшего научного сотрудника, пусть даже и с нулевым стажем. Учитывая, что наш институт был второй категории, мой оклад составил бы сразу 210 руб., что, согласитесь, по сравнению с получаемыми 125-ю было уже кое-что. С такой мыслью я и пришел в тот день к новому директору.
Наш разговор еще не успел начаться, как в кабинет вошла секретарь. Она подошла к столу Виктора Петровича и, ни сколько не обращая внимания на меня, положила перед Фурсовым стопку денежных купюр довольно симпатичной толщины и листок бумаги.
— Что это? – поднял на нее глаза Виктор Петрович.
— Премия какая-то, — спокойно пояснила секретарь, – в ведомости распишитесь, пожалуйста.
Удивления директор не выразил, а только спросил, ставя свою подпись в нужной графе:
— За что премия-то?
— Не знаю, за что. Из бухгалтерии принесли.
— Ну, ладно, какая разница, — удовлетворенно произнес Фурсов. – Премия она премия и есть.
Он небрежно бросил деньги в ящик стола и повернулся ко мне. Как ни странно, этот эпизод меня несколько воодушевил. Мне почему-то показалось, что раз директор так трезво относится к денежным вознаграждениям, то и мои проблемы он сможет правильно понять. Фурсов разглядывал меня с некоторым любопытством и молчал.
Я молчал тоже, хотя до прихода в этот кабинет несколько раз «проиграл» предстоящий разговор.
— Ну, — наконец, произнес директор, – так я слушаю вас.
Под его взглядом, увеличенным очками, я замешкался.
— Слушаю, слушаю вас, — нетерпеливо повторил хозяин кабинета и демонстративно бросил взгляд на большие часы на стене.
— Виктор Петрович, — начал я, – вот уже полгода, как мне утвердили кандидатскую.
— Я в курсе, — кивнул головой Фурсов, как бы подтверждая мое предположение, что он знает, зачем я к нему пришел. – И что?
— Я думаю, что мне можно было бы уже перейти на другую должность, — сказал я и для чего-то добавил: — Вроде бы карантин я выдержал…
Директор или не понял моего юмора или не хотел со мной шутить.
— И что бы вы хотели иметь для себя?
— Теперь, имея ученую степень, я бы хотел и на должность перейти научную.
Я опять замолчал, а он продолжал молча разглядывать меня сквозь очки с каким-то даже интересом. Потом, побарабанив пальцами по столу, произнес:
— Хотите продолжать заниматься наукой? Это похвально. Я могу перевести вас на научную должность, дам место младшего научного сотрудника. По-моему, в вашей лаборатории есть такая ставка.
Я растерялся. Такой вариант я даже и не предполагал. Младший сотрудник, с нулевым научным стажем мог рассчитывать на 130 рублей.
— Почему младшего? – только и мог сказать я. – Я сейчас старший инженер, руководитель группы. Да у меня в группе работают два младших. Что же получается, после защиты диссертации меня отбрасывают назад, на уровень моих подчиненных? И оклад мой всего на пять рублей возрастет?
— Вот! – назидательно поднял палец директор. — Так вот в чем все дело-то! Так прямо и скажите, что на науку вам наплевать. Вас только деньги интересуют!
У меня перед глазами еще не остыл недавний момент удовлетворенного получения директором премии, даже не известно за что. А он продолжал:
— Понял я вас, понял. Деньги хотите? Дам я вам денег. Старший инженер у нас может получать до 140. Вот и получите по максимуму. Довольны?
Я понемногу приходил в себя:
— Нет, Виктор Петрович, меня это не устраивает. Если я останусь на инженерной должности, научный стаж у меня не будет расти и перспектив никаких не появится. Я не понял, почему я не могу претендовать на должность старшего научного сотрудника?
Глаза директора метнули молнии:
— Давайте-ка, проставим точки над «и». Нельзя хотеть все сразу. Я вам предлагаю выбор любого варианта. Желаете заниматься наукой – пожалуйста, работайте младшим научным сотрудником. И стаж у вас пойдет. Не нужна вам наука, корыстные цели преследуете, так скажите честно и получите повышение оклада на сегодняшней должности. На вашем месте, я бы постыдился меркантильные цели преследовать. Вы еще молодой человек, а уже только о кармане своем думаете. Может, вы для этого и диссертацию защищали?
И столько благородного гнева звучало в его голосе, что, не зная всего предыдущего, можно было бы поверить Фурсову в искренности.
Но я понял, что мне ничего не светит. А посему не стал высказывать директору в глаза захлестнувшие меня мысли. Я встал, попрощался, как мог спокойнее, и вышел из кабинета.
Уже на пути в свою лабораторию я твердо решил, что из этого института надо уходить. Вот только куда? Опыт безрезультатного устройства на работу у меня, к сожалению, уже был. К тому же став за эти годы специалистом в области стекольного машиностроения, я резко сузил для себя поле своего применения. Но, как говорят сегодняшние депутаты, альтернативы не было. И я стал подыскивать себе место.
Наверное, кто-то «наверху» был на моей стороне, потому что совершенно случайно я вычитал в «Вечерней Москве» объявление о конкурсе на замещение вакантных должностей в институте, название которого я сразу даже и не смог произнести – ЦНИИТЭИлегпищемаш. Среди большого списка вакансий я увидел должность старшего научного сотрудника в сектор стекольного машиностроения. Это была необыкновенная удача. На следующий же день я поехал по указанному адресу, который оказался небольшим старым заводом легкой промышленности. На втором этаже административного корпуса завода в полутемном коридоре и находилась искомая организация. И сам завод, и убогость помещения института резко контрастировали с большими корпусами НИИ электровакуумного стекла. И далеко не в лучшую сторону. Но я все же обратился туда и узнал, что под вывеской ЦНИИТЭИлегпищемаша находится институт информации и технико-экономических исследований, входящий в систему недавно созданного министерства по производству машиностроения для многих отраслей легкой промышленности. Среди них было и стекольное машиностроение. Народ в институт только набирали, вакансий было много, а претендентов на намеченную для себя должность, я полагаю, не было вообще. Институт, несмотря на свой убогий вид, был второй категории, вариантов, после разговора с Фурсовым, у меня не оставалось, и я подал документы на конкурс.
Конкурс я прошел, руководство ЦНИИТЭИлегпищемаша встретило меня благосклонно и, по-моему, даже обрадовалось, что нашло необходимого им специалиста. Имея негативный жизненный опыт, — в частности тогда, когда меня развернули из одного Ленинградского ВУЗа, уже при наличии приказа Министерства о моем зачислении в студенты, — я не торопился уходить со старого места работы. И только имея на руках результаты конкурса и, на основании его, приказ о моем зачислении на работу, я решил написать заявление об увольнении.
Через секретаря я передал его Фурсову. Тот подписал его в тот же день, в чем я, кстати, и не сомневался.
А до этого, как положено, я принес его на визу Бродскому. Александр Юрьевич не смог скрыть свого подавленного настроения. Не глядя на меня, он только спросил: «Может, стоит вам самому к директору подойти?».
Наверное, он не знал, что я уже имел разговор с тем. По крайней мере, я не говорил ему об этом, чтобы лишний раз не расстраивать. Все же он во многом мне помог за эти годы и не был виноват в том, что у него не хватило духа пойти хлопотать за меня.
— Нет, Александр Юрьевич, — сказал ему я. – Я уже ходил к директору, ничего хорошего из этого не получилось. Больше я к нему не пойду.
— Ладно, ладно, — согласился мой начальник.- Желаю вам успехов. Не пропадайте.
Он вздохнул, подписал заявление и, отдавая его мне, тихо добавил:
— Я все понимаю, все понимаю….
Мне от души было жалко Бродского, но я все понимал тоже.