***
Осень и осень, и скоро начнет вечереть…
Носом клюёт воробей на ободранной ветке,
хочется плакать, но нет подходящей жилетки,
нет проходящего поезда, повода греть
руки над пламенем перегоревшей свечи, —
лампочки? чувства? — нет повода остепениться,
рвать отношения с шумообильной столицей
и отправляться на поиски первопричин
разных несвязных друг с другом «на кой» и «доколь»,
кольца Сатурна для вескости к ним приплетая.
Хочется быть, а не слыть – вот такая простая,
вроде бы мысль, а поди-ка её соизволь
в жизнь воплотить, в обессмысленность будней вживить…
Раз – и она извернётся змеёй подколодной,
брякнется в лужу, налижется капель холодных
и ни за что не позволит себя изловить
раньше, чем следует, — следующей проливной,
рыжехарактерной, ветреной в хлам душегубки,-
осени. Осень. И нету ни толики шутки
в правде,
ни доли…
ни зонтика – над головой.
***
Спотыкаюсь о новый высокий порог,
Понимаю: безоблачно больше не будет,
Но иду, потому что любимый порок
Мой — самой выбирать промежуточных судей.
Потому что доверие — это черта’,
Потому что доверчивость — это от че’рта.
Я иду, потому что могу прочитать
Тот отрывок, который — отрезан, зачеркнут
На этапе попытки — замаран, сведен
На истошное «нет», чтоб не знать продолжений.
Я стараюсь запомнить, что всякий поклон
Неизбежно приводит в движенье мишени.
Я стараюсь не кланяться и не стрелять,
Мне почти удается, и плата — померна.
Я вступаю в тот возраст, когда окрылять —
На порядок приятней, чем лично быть первой.
Дочери
Я приду к тебе в девять, брошу пальто на стул,
и перчатки, и шарф, и шляпу свою, и сумку.
Не вникая в суть дела, сразу тебя спасу
мятным чаем, лукавым взглядом, дурацкой шуткой.
Буду врать тебе, как синоптики, что к утру
солнце вылезет из-за туч приумыто-свежим,
что я буду всегда с тобой и что не умру
никогда-никогда, какой бы февраль ни снежил.
Буду гладить тебя по спутанным волосам,
целовать тебя в бестолковые две макушки,
убеждать, что, по сути, алые паруса –
это просто литературные безделушки.
А в реальности – полотняней всё и грубей,
но устойчивей и прочнее, чем в детских сказках.
Ты поверь мне, я – о-очень стреляный воробей,
Несмеяна моя влюблённая, Златовласка…
***
Надоело и то и это: блёкло, пакостно, горько, зло.
Пляшут буковки альфабета, строчки корчатся на излом.
Мокнут кисти в стеклянной банке из-под черри и корнишо-
нов: художество спозаранку – больше худо, чем хорошо.
Депресуха, проникновенна, пробирающа до костей,
охмурила мой город энный, окурила мою постель.
И ментол мне теперь не мятен, не кофеен мне кофеин.
Жизнь с какой-то нелепой стати – раз и… вышла из колеи.
И не съездить ей по затылку, и не сунуть ей пряник в рот.
Остается тянуть волынку, остро чувствуя фальшь нутром.
И носочки вязать исправно из распущенных тёплых кофт.
И глядеть, как в бою неравном, побеждает клубочки кот
***
Я не остыла — просто
устала драться.
Я не люблю ни шахматы,
ни корриду.
Раньше? Так раньше, рыцарь,
мне было двадцать.
Всё было как-то проще:
и вдох и выдох…
К музыке я, конечно,
неравнодушна
Просто нечасто слушаю
«хэви металл».
Мне бы такое что-нибудь
повоздушней,
Что-нибудь повальсовей…
ага, вот это…
Милое «раз, два, три»
ностальгией бравой
Острым клинком пронзит
временную бездну:
Штраус, Вы, как всегда,
оказались правы:
Жить – это очень больно,
но интересно.
Первое января
приведёт второе,
Третье, потом четвёртое,
как по нотам.
Каждой эпохе памяти –
по герою.
Каждой жене Артура –
По Ланцелоту…