Глава из повести «Тринадцатый месяц в году»
«Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан». Этот афоризм знали, пожалуй, все аспиранты. И действительно, зачем было бы идти в аспирантуру, если не быть уверенным, что ты подготовишь диссертацию, защитишь ее и, следовательно, станешь кандидатом каких-то наук. Каких — это в каждом конкретном случае индивидуально. Я, например, собирался стать кандидатом наук технических.
Причины для получения ученой степени тоже были не одинаковы. Одни молодые люди, да и не только молодые, мечтали целиком отдать себя науке, как таковой. Другие считали, вполне справедливо, что наличие ученой степени поможет занять престижную должность, будет способствовать карьере, да и положительно скажется на зарплате. Третьи видели в аспирантуре возможность вырваться из своей провинции в крупный город, как оптимальный вариант — в Москву.
Если говорить откровенно, то на первом этапе мне больше подходил именно третий вариант, что, впрочем, не исключало и два остальных. Желание жить в Москве, я думаю, было аксиомой для подавляющего числа молодых людей. Я не исключаю, что были и люди, которых устраивала спокойная жизнь, скажем, в маленьком тихом городке или даже в селе, со своим хозяйством, садом под окном и рыбалкой на реке в утреннем тумане. А что, это тоже замечательно. Но все же…
Почему-то жизнь устроена так, что если одни имеют что-то как бы само собой разумеющееся, то другим это что-то приходится пробивать, тратя на это время и силы. Скажем, человек, родившийся в Москве и имеющий московскую прописку, воспринимает это спокойно и даже не думает над этим вопросом. Другому же человеку, нисколько, к слову, не хуже первого, получить возможность жить в столице нашей родины, казалось запредельной мечтой.
В те 60-е годы прошлого века реально получить московскую прописку можно было, в основном, двумя путями. Наиболее верный из них — жениться на москвичке. Тогда, с ее согласия, у тебя появлялась постоянная столичная прописка. Только, ради Бога, не подумайте, что все молодые люди женились на московских девушках по расчету. Далеко не все, хотя были и такие. Но, согласитесь, чтобы найти московскую невесту по любви, прежде всего надо было хотя бы жить в этом городе, чтобы такая возможность появилась.
Поэтому вторым вариантом получения московской прописки, правда, временной, было поступление на учебу в столицу. Или студентом, или, в уже более зрелом возрасте и трезвым взгляде на жизнь, аспирантом.
Жениться ради прописки я не собирался никогда, но перебраться в Москву из своего подмосковного города, где я работал после окончания института на заводе, не отказался бы. И я решил поступить в аспирантуру. К научной работе я не был совсем уж равнодушен. Учась в институте, я был членом Научно-технического общества и даже секретарем нашей секции. На ежегодных конференциях я регулярно делал доклады, что подтверждают соответствующие дипломы, полученные за них, а также публикации моих выступлений в Трудах института. Одна моя теоретическая разработка даже была опубликована во всесоюзном журнале «Станки и инструменты».
Эту самую статью я и взял в качестве реферата, который был необходим при поступлении в аспирантуру. Вступительные экзамены я сдал прилично и стал аспирантом кафедры «Технология машиностроения» МИХМа — московского института химического машиностроения. И плюс к этому я получил место в общежитии студенческого городка «Сокол» и московскую прописку на время учебы в аспирантуре. Я перебрался в Москву, и жизнь расцвела для меня прекрасными огнями.
В состоянии эйфории прошла неделя — другая и встал вопрос о выборе темы диссертационной работы. И я выбрал себе тему по обработке электровакуумного стекла алмазным инструментом. Тема была интересной, актуальной и на кафедре сразу же утвердили ее. Но практическое выполнение темы оказалось нелегким.
Я оказался как бы на стыке двух областей. С одной стороны мне надо было хорошо знать стекло, а с другой — вопросы механической обработки. ПО образованию я был инженером-механиком, так что механическая обработка была моей специальностью. Что же касается стекла, то здесь дело было хуже. Чтобы не отнимать у вас много времени, скажу лишь, что, проучившись в аспирантуре МИХМа два года и проделав определенную часть работы, я перешел в вечернюю аспирантуру ГИСа — государственного института стекла, где вплотную стал заниматься именно стекольной частью моей диссертации. При этом я стал работать в НИИЭС — институте электровакуумного стекла, где настолько заинтересовались моей темой, что включили ее в план работы нашей лаборатории. А это дало мне возможность проводить широкие исследования и практические их применения.
Прошли еще три года. За это время диссертация моя не только была закончена, но и полученные мною разработки нашли конкретное применение на ряде заводов страны. Настало время защищать диссертацию. Вот этот судьбоносный вопрос и станет основной темой моего рассказа.
Повторяясь, скажу, что одна и та же проблема для одних людей решалась легко, а для других гораздо сложнее. Я, увы, относился к последним. Какой обычный порядок защиты диссертации у аспирантов? Он состоит как бы из двух этапов: предварительная защита на кафедре, где тебе доброжелательно подскажут о необходимости что-то доработать, и затем окончательная защита на Ученом Совете института.
Мне же для защиты надо было пройти четыре этапа. Все дело в том, что незадолго до этого ВАК — высшая аттестационная комиссия приняла решение резко сократить список институтов, которым разрешалось принимать диссертации к защите. К сожалению, в этот список не вошли оба моих института — и ГИС, и НИИЭС. Ученые советы у них остались, пройти предварительную защиту на них мне было необходимо, но к этим двум защитам добавлялись еще две в институте, имевшим право присуждать кандидатские степени. Таким институтом для меня стал МХТИ имени Менделеева — московский химико-технологический институт, где мне предстояло пройти защиты на кафедре стекла и на Ученом Совете.
Первые две защиты прошли успешно. И в НИИЭСе, где я работал, и в ГИСе, где был аспирантом, тему мою приняли очень положительно, результатами остались довольны и рекомендовали диссертацию к окончательной защите.
Но для МХТИ я был «человеком со стороны». У них был свой план выпуска аспирантов и кандидатов наук. Свои аспиранты приходили на кафедральную защиту с диссертацией, написанной на отдельных листах, и поэтому легко могли внести замечания, прежде чем отдавать работу в переплет. Я же не мог себе такого позволить. Когда после летних каникул я явился в Ученый Совет МХТИ, то обязан был положить на стол Ученому секретарю Совета Серафиму Сергеевичу Сырову три экземпляра моей диссертации в окончательном, переплетенном виде.
Сыров просмотрел мои бумаги, написал мне расписку в их получении, заглянул в какой-то блокнот и сказал:
— Понимаете, у нас уже составлен план защит. Так что, я вот тут гляжу, мы поставим вас на кафедру не раньше декабря. Пока готовьте автореферат и списки, куда вы думаете его рассылать. Не менее двадцати мест надо.
Мне оставалось только поблагодарить и откланяться.
К трехмесячному сроку ожидания предзащиты я отнесся относительно спокойно, понимая, что в первую очередь на защиту пойдут их собственные аспиранты, а если появится какое-то «окно», то сунут и меня. Но время терять было все равно не надо. Написание реферата, его напечатание, поиск и утверждение организаций, куда его надо будет послать, ожидание отзывов оттуда — все это требовало времени. Правда, реферат у меня был уже написан. Так что буквально недели через две-три у меня на столе лежала солидная стопка симпатичных книжечек.
За это время удалось составить список 23 организаций, так или иначе соответствующих теме моей работы. Там были и стекольные заводы, и НИИ, и КБ, и даже производственный отдел одного Министерства.
Конечно, никто и не ждал, что придут все 23 отзыва. Да этого, к слову говоря, для защиты было и не надо. Было вполне достаточно десятка положительных отзывов, и такой расширенный список рассылки был просто для страховки. Как и ожидалось, отзывы пришли от половины адресатов. Зато все двенадцать были положительными.
В связи с этим я со спокойной душой набрался терпения и стал ожидать предварительную защиту на кафедре, назначенную на 10 декабря. Срок настал, и защита состоялась. Прошла она на редкость спокойно и хорошо. Товарищи с кафедры стекла отнеслись к моей работе с интересом, задавали вопросы «по делу», были удовлетворены моими ответами и рекомендовали диссертацию к защите на Ученом Совете института.
На следующий же день я отправился к Сырову, чтобы выяснит у него, когда же этот день «Х» для меня должен наступить. Сыров, видно, уже имел протокол о моей предварительной защите, поэтому, привычно заглянув в свой заветный блокнот, «обрадовал» меня, что защита на Совете состоится аж в мае следующего года.
— Серафим Сергеевич, — взмолился я. — Что так долго ждать-то? Неужели за полгода ни одного «окна» нет?
— Причем здесь «окно», — даже как-то обиделся Сыров. — Мы вас в порядковый список вносим, а не «в окно» пихаем. Очередь есть очередь. До вас вот в мае и дойдет. Давайте-ка пока подберите себе официальных оппонентов, мы их еще должны на Совете утвердить. Потом отдадите им диссертацию, получим отзывы и будем ждать.
Ну, что тут скажешь… Я опять поблагодарил и откланялся.
И начал я искать оппонентов. По правилам официальных оппонентов для защиты кандидатских диссертаций должно быть три. Первый, так сказать, основной оппонент должен быть не ниже доктора наук, профессора из области, соответствующей теме моей диссертации. Второй — мог быть доцентом, кандидатом наук. А третьим официальным оппонентом полагалось быть какой-либо организации.
А надо сказать, что специалистов, работающих по этой тематике, было очень мало. Так что, казалось бы, такой простой, хотя, конечно же, и очень важный вопрос выбора оппонентов оказался не таким уж и легким.
После прикидки различных вариантов я пришел к следующему. Основным официальным оппонентом я остановился на очень солидном ученом, членкоре, докторе наук Максиме Васильевиче Быховских. Он был директором одного из «закрытых» НИИ, работающих как раз в «моем направлении». Не буду рассказывать, как мне удалось выйти на него, но Максим Васильевич дал свое согласие.
Со вторым оппонентом было проще, им согласился стать доцент кафедры стекла МХТИ, Николай Николаевич Сильвестрович, который был уже в курсе моей работы после защиты ее на кафедре.
Выбор третьего оппонента был для меня самым легким, поскольку я был вплотную связан с ГИСМом — Государственным институтом стекольного машиностроения, хорошо знал его директора, главного инженера и получил от них согласие легко.
Предложенные кандидатуры официальных оппонентов Ученый Совет МХТИ утвердил сразу же, поскольку, как я думаю, компетентность их и солидность, возражения не вызывали. Я отнес каждому из оппонентов экземпляр диссертации и стал ждать от них официального заключения.
Не надо забывать, что все это время я продолжал работать в НИИЭСе, дома подрастал годовалый сын, так что праздного времени у меня не наблюдалось и, может быть, поэтому срок защиты подошел как-то незаметно.
Итак, приближался тот самый день «Х». У меня было все полностью готово. Отзывы оппонентов были положительными и лежали у Сырова. Заключения с трех заводов о практическом внедрении были там же. Объявление в одной из московских газет о защите диссертации, что требовалось в то время неукоснительно, было помещено за десять дней до защиты. Доклад, который я собирался произнести, был написан, выучен почти что наизусть и точно укладывался в отведенные десять минут. Около двух десятков наглядных плакатов, с графиками, формулами и т.д., ждали своего часа. Ресторан «Прага» был заблаговременно заказан в расчете на традиционный полезащитный банкет. Я стоял на низком старте.
И тот день настал! Мы заранее приехали в институт, привезли все, что там надо было. Развесили плакаты, проверили наличие нескольких стеклянных экспонатов, что я намеривался продемонстрировать в процессе защиты, и даже наличие указки. Все было на месте, включая носовой платок в кармане брюк нового костюма, надетого по этому торжественному случаю.
Постепенно большая аудитория МХТИ заполнялась солидными членами Ученого Совета, просто слушателями. Народу пришло довольно-таки много. Не было только Максима Васильевича Быховских. А до назначенного часа оставалось всего минут 10-15. Подошедший ко мне Сыров недоуменно поинтересовался, почему же нет моего главного оппонента. Я не знал, что ответить и побежал звонить. К моему удивлению членкор оказался в своем кабинете и взял трубку.
— Максим Васильевич, — сказал я ему дрожащим голосом. — Мы же все ждем вас. Через десять мину начало защиты.
— Дорогой мой, — доброжелательно ответил он, — Ну, что я могу поделать. Внизу машина стоит, к Министру меня вызывают. У них же есть мое заключение. Оно положительное. Очень работа твоя хорошая. Пусть без меня прочитают. Ты уж извини.
Если бы я за полчаса до того не выпил пару успокоительных таблеток, то не знаю, что бы со мной произошло. Так же у меня хватило сил дойти до аудитории, найти Сырова и рассказать ему о моем телефонном разговоре..
Я до сих пор помню выражение его лица.
— Да, — протянул он, — ситуация… По правилам, если оппонент не приезжает на защиту по уважительной причине, но имеется его положительное заключение, то можно выбрать дополнительного оппонента вместо отсутствующего. Но, сами понимаете, кто из докторов наук согласится за десять минут до защиты взять на себя такое дело. Пойду, доложу председателю Совета.
Я видел, как он подошел к столу, за которым уже сидели все члены Ученого Совета, и стал пояснять положение. Я замер, решалась моя судьба. Совещались они минут десять. Наконец, председатель Совета встал, постучал по графину и, дождавшись тишины, сказал:
— В связи с отсутствием официального оппонента, защита данной диссертации состояться не может. Прошу соискателя собрать свои материалы и решить с ученым секретарем Совета вопрос о возможности повторной защиты. Заседание считаю закрытым.
Весь зал, как по команде, оглянулся на меня. А я стоял в каком-то ступоре, с указкой в руках. Конечно, друзья окружили меня, стали утешать, говорить всякие слова в отношении и Быховских, и Совета. Но что мне было с тех слов. Единственно, где ко мне отнеслись с пониманием, это в ресторане «Прага». Директор ресторана, сочувственно выслушав мою историю, дал команду вернуть мне задаток и, улыбнувшись, сказал:
— Не переживайте. Я уверен, вы еще у нас погуляете.
Весь вечер дома стояла какая-то тишина, как при покойнике. Даже телефон не звонил, видно, слухи распространяются быстро. А на следующий же день я отправился в МХТИ к Сырову чтобы выяснить у него о моей дальнейшей судьбе.
Серафим Сергеевич встретил меня без особой радости. И на мой безмолвный вопрос о сроках новой защиты, сказал, почему-то не глядя мне в лицо.
— А вы знаете, что вам необходимо сдать еще один кандидатский экзамен?
— Какой экзамен? — еще не понимая до конца ситуацию, спросил я.
— По физхимии силикатов.
Я растерялся.
— Откуда еще вдруг экзамен, Серафим Сергеевич? Ничего не понимаю. Вчера же защита была. Если бы у меня не хватало кандидатского, как вы меня до защиты-то допустили? Что, эта физхимия возникла потому, что Быховских не приехал?
Я понял, что Сыров не может мне объяснить ситуацию. Да и кто на его месте смог бы. После защиты диссертации, пусть даже и отложенной по известной причине, вдруг возник еще какой-то кандидатский экзамен.
— Я не знаю, — ответил мне Сыров. — Павлов Михаил Федотович распорядился. Чтобы вы сдали физхимию.
Михаил Федотович Павлов был никем иным, как заместителем директора МХТИ по научной работе. И, к слову говоря, как член Ученого Совета вчера присутствовал на моей пресловутой «защите».
Мало того, что я вообще не понял, откуда вдруг возник новый кандидатский, так и наука физхимия силикатов была для меня, что темный лес. Я просто никогда не сталкивался с ней. Ни когда учился в институте, ни когда учился в аспирантуре. Физхимия силикатов ни с какого бока не прикасалась к теме моей диссертации. И что же мне было делать теперь? Я и задал этот вопрос Сырову.
— Ну, я не знаю, — развел тот руками. — Сами понимаете, спорить с Павловым я не пойду. Если вы не согласны, езжайте в ВАК, пусть они разъяснят.
ВАК — высшая аттестационная комиссия, гудел, как улей. Найти концы по моему вопросу оказалось там не очень легко. Наконец, я попал в их юридический отдел. Симпатичная женщина-юрист, выслушала меня не перебивая, достала с полки какой-то «талмуд», нашла нужную страницу и, прежде чем прочить мне ее, спросила:
— Вы где собирались защищаться?
— В химико-технологическом имени Менделеева.
— На кандидата химических наук?
— Да нет, технических.
— А по образованию вы кто?
— Инженер-механик.
— Замечательно, — она удовлетворенно кивнула головой и прочитала из книги:
«Инженеры-механики, защищающие диссертацию на соискание ученой степени кандидата технических наук, должны сдавать один кандидатский экзамен по теме диссертации». Вы какой сдавали?
— По теме и сдавал. «Технология стекла». На отлично и сдал.
— Ну и замечательно, — опять повторила юрист. — Я тогда не понимаю, зачем вам еще какой-то экзамен нужен?
— Так это и я не понимаю! — чуть не вскочил я со стула. — Ничего мне не нужно! Да и им-то не нужно было, ведь допустили же меня до защиты!
— Ну, вот и объясните вашему ученому секретарю то, что я вам прочитала из «Положения о получении ученых степеней и званий». А если у него будут вопросы, пусть позвонит мне. Вот телефон.
Я от души поблагодарил юриста и на следующий же день пересказывал Сырову наш с ней разговор.
— Я ничего не знаю, — даже как-то радостно ответил мне он. — И звонить никуда не буду. Вам надо, вы и звоните. Павлов сказал сдавать, значит, следует сдавать. А если вы не хотите, то езжайте опять в ВАК и привезите оттуда письменное разъяснение.
Уже знакомая женщина-юрист, посмотрела на меня с удивлением и даже с досадой
— Я вам вчера плохо объяснила? — уже не очень ласково спросила она у меня.
— Да нет же, — прижал я руки к груди, — вы хорошо объяснили, но они ни меня слушать не хотят, ни вам позвонить. Вы не могли бы мне дать все это в письменном виде?
— Пожалуйста. По закону вы имеете право написать заявление, и мы ответим вам в письменной форме.
— И когда же я получу этот ответ?
— Я думаю, месяца через два. Вы же не один у нас.
— Через два? — взмолился я. — Сейчас май. МХТИ — учебный институт, там начинаются каникулы на все лето. А что будет осенью, никто не знает. Поймите, вы же знаете мою историю. Это же не моя вина, а моя беда, что на защиту не приехал оппонент. Приехал бы он, и все прошло бы безо всякой физхимии.
И, видно, столько отчаяния было в моем голосе и такая нелепость в моей истории, что женщина смягчилась.
— Ладно, — вздохнув, сказала она, — если вы сможете сейчас написать заявление, где изложите ситуацию, пробить его через канцелярию, — пусть девочки вам поставят входящий номер, — я постараюсь сразу же сделать вам ответ.
Не стоит рассказывать, как мне все это удалось. Но через пару часов я отнес в юридический отдел мое заявление с входящим номером и датой, а еще через полчаса «моя» юрист протянула мне письмо на официальном бланке ВАКа, на имя директора МХТИ. Письмо начиналось словами «ВАК разъясняет…. », а затем в нем слово в слово был напечатан абзац из «Положения», прочитанный мне в свое время. Письмо было завизировано юридическим отделом.
— Ну, вот, — с улыбкой сказала мне она, как человек, сделавший доброе дело. — Идите скорей к зампредседателя ВАКа Колпакову, пусть он подпишет.
Не выпуская из рук письма, к Колпакову я летел как на крыльях. И попал к нему в кабинет, буквально за четверть часа до конца рабочего дня. Поздоровавшись, я протянул ему завизированное письмо. Колпаков взял его, прочитал и ни слова не говоря, порвал, скомкал и бросил в корзину.
Я онемел! А Колпаков, взглянул на меня разъяренными глазами и сказал, перемежая фразы словами, которые мне не хотелось бы здесь повторять:
— Делать нам, по-вашему, здесь больше нечего, как персонально каждому ученому секретарю на каждого персонального соискателя персональные письма писать с разъяснениями наших «Положений». Это законом для вашего Сырова должно быть. А если он этого не знает, нечего ему в Ученом Совете работать. Можете ему это от моего имени передать. Идите.
Я вышел из ВАКа и от бессилия опустился на скамейку ближайшего сквера. Весь груз прошедших дней и событий как-то сразу навалился на меня. Но надо было что-то делать. И я вернулся в ВАК, опять написал заявление, буквально повторяя первое, и отдал его в канцелярию. Ну, пусть хоть через два месяца, подумал я, но должны же они мне прислать на него официальный письменный ответ.
Прошел май, потом июнь, июль и где-то в середине августа я действительно получил по почте письмо из ВАКа. Письмо было опять же адресовано директору МХТИ, но копия его — мне
Вероятно, и это письмо писала та же женщина-юрист, потому что оно было слово в слово идентично первому, но, кроме того, там был еще один абзац. В нем говорилось, что в связи с вышеуказанным, я не должен сдавать кандидатский экзамен по «Физхимии силикатов», потому что у меня уже сдан экзамен по «Технологии стекла».
Вот так-то! Уж теперь при таком конкретном разъяснении ВАКа, а не просто ссылкой на какой-то там параграф, я считал, что этот вопрос будет закрыт. И опять, — Господи, в какой уж раз! — я был наивен, как дитя.
Я еле дождался начала учебного года и в первых числах сентября прибежал к Сырову. Отдохнувший за лето и загоревший Серафим Сергеевич встретил меня не с распростертыми объятиями, но вполне нормально. Я показал ему заветное письмо. Он прочитал его, вернул мне и сказал:
— Я в курсе. У нас тоже такое есть.
— Так, значит, мне не надо сдавать физхимию?
— Думаю, не надо.
— А когда тогда защита?
— Ну, куда вы так торопитесь, — развел Сыров руками. — Мы же только-только работать начали. Еще ни одного заседания Ученого Совета не провели. Еще никакие планы-списки не составляли. Позвоните мне через недельку.
Ну, через недельку, так через недельку. Я позвонил.
— Знаете, — «обрадовал» меня Сыров. — На сентябрь ничего не выйдет. Давайте на октябрь. Позвоните еще разок.
— Знаете, на октябрьские защиты уже все занято, — услышал я в следующий раз. — Пожалуй, в ноябре найдем «окошечко». Давайте, еще через недельку свяжемся.
Я послушно перезвонил.
— Вы поймите, у нас свои аспиранты должны пройти в ноябре. Но, думаю, на декабрь мы что-нибудь придумаем обязательно. Звоните.
Я опять позвонил.
— Ну, вот видите, — радостно воскликнул в трубку неутомимый Серафим Сергеевич. — Я же вам обещал. Вот, пожалуйста, 2 декабря. Не забудьте только, что объявление в газету надо заранее послать. Напечатано оно должно быть за десять дней, но принимают они его не менее чем за тридцать. Вы напомните мне, поскольку объявление принимают только от института.
Я от души поблагодарил Ученого секретаря. И стал ждать. А что мне еще оставалось. Со времени предварительной защиты на кафедре стекла прошел уже целый год.
В последних числах октября, где-то числа 20-22, — это важно для продолжения истории, — я позвонил Сырову.
— Серафим Сергеевич, — сказал я, — вы просили напомнить, чтобы отослать объявление в газету.
— Хм, — услышал я в ответ. — А вы помните, что должны еще сдать кандидатский по физхимии силикатов?
Я как стоял, так и сел…
— Какой экзамен? — только и смог выговорить я. — Вы же еще когда подтвердили мне, что у вас есть письмо из ВАКа, что мне не нужен никакой экзамен!
— Письмо существует, — согласился Сыров. — Но Михаил Федотович настаивает на сдаче экзамена. Время у вас еще есть.
У меня хватило сил только на то, чтобы положить трубку на рычаг. В голове зазвенело, а потом образовалась какая-то пустота. Понемногу придя в себя, я вспомнил, какие приключения мне пришлось пережить до сегодняшнего дня. Когда еще в мае возник вопрос об экзамене по физхимии силикатов, а с ВАКом у меня случился «облом», я решил провентилировать этот вопрос. Оказывается, любой кандидатский экзамен можно сдавать не обязательно в институте, где будешь защищаться. Да это и так было ясно, ведь аспиранты других институтов приходят на защиту с уже сданными экзаменами. А посему я решил для себя, что если от физхимии этой мне не убежать, то сдам ее в ГИСе, где учился в аспирантуре и где меня хорошо знают.
Однако, я успокоился зря. У меня был довольно близкий знакомый, работавший на одной из кафедр в Менделеевке и бывший в курсе местных дел. Он и сказали мне, что я плохо знаю Павлова и если даже и приду к нему со сданным в ГИСе экзаменом, то он все равно заставит пересдавать его у себя. И вообще, сказал он мне, ты что — младенец? Не понимаешь элементарных вещей? Ну не дадут тебе защититься здесь. Почему, сам догадайся. И завалить тебя на экзамене — это ли не самый хороший предлог? Тем более что и физхимия силикатов для тебя наука темная. Так что, друг любезный, забирай-ка ты свои документы и ищи себе другое место защиты.
Спасибо ему, конечно, за совет, но это легко говорить. Если я возьму документы из МХТИ, то все практически надо начинать сначала. Причем каждый этап будет в сослагательном наклонении. Допустим, я найду институт, где меня примут к защите. А это далеко не просто, учитывая профиль моей работы. В Менделеевку меня направил ВАК, и отказаться они не могли. А здесь… Но допустим… А это значит, что мне снова-здорово надо проходить защиту на новой кафедре, заново писать реферат и рассылать его в два десятка адресов для получения отзывов. Заново искать оппонентов и получать заключения от них. Опять стоять в очереди на защиту, учитывая при этом, что я «человек со стороны». И когда придет время защиты, мне просто скажут: «Уважаемый товарищ, да со времени окончания вашей работы уже не один год прошел, у вас там, наверное, половина данных устарело. Давайте-ка по новой начинайте». И все это, как говорится, еще при хорошем раскладе.
А с другой стороны, если остаться в Менделеевке, то это значит, заранее обречь себя на гильотину.
Но потом пришло письмо из ВАКа, экзамен вроде бы отпал сам собой, так что на нем меня гарантированно зарубить не смогли бы, а защита… что защита. Она происходит публично, «шары кидают» втемную, работа у меня хорошая, отзывы тоже, есть практическое внедрение на производстве, да и против авторитета Быковских вряд ли кто захочет пойти.
Но когда опять, буквально за неделю до направления объявления в газету, снова вылез этот кандидатский, мне стало не по себе.
Теперь меня уже многие уговаривали забрать документы, и я даже стал склоняться к этому. Но перед тем, как поступить таким образом, я решил сходить к Павлову и поговорить с ним начистоту. Что, в конце концов, он со мной сделает? Тем более, если я уже решил уходить.
Заместитель директора МХТИ по научной работе профессор Павлов принял меня в своем кабинете.
Видно, что-то подсказало мне выбрать правильный тон нашего разговора и прийти к Павлову с «повинной головой», которую меч не сечет.
— Михаил Федотович, — начал я, сев перед массивным столом профессора. — Объясните мне, пожалуйста, что происходит. Я ничего не понимаю. Я хорошо прошел кафедру. У меня должна была состояться защита еще в мае. И это же моя беда, а не вина, что не приехал Быковских. Но это еще полбеды. Откуда-то после этой несостоявшейся защиты возник вопрос о новом кандидатском экзамене по физхимии силикатов. Именно после дня защиты возник.
Павлов смотрел на меня исподлобья и молчал. Это молчание как-то напугало меня.
— Мне Сыров сказал, чтобы я принес разъяснение из ВАКа. Они написали письмо, и Серафим Сергеевич подтвердил, что экзамен мне не нужен, что новая защита назначена на 2 декабря. А теперь вот опять…
Павлов молчал, и я замолчал тоже. Прошло еще минут может быть пять или десть. Но мне показалось, что целый час. Я подумал, что Павлов принципиально не может или не хочет изменить своего решения относительно экзамена. Наконец он произнес:
— Экзамен сдавать надо.
— Хорошо, — согласился я. — А где его мне сдавать?
— У нас, только у нас. На кафедре физхимии силикатов.
— Но, — взмолился я, — у меня ведь защита 2 декабря. Объявление в газету за 30 дней сдавать нужно. Если ко 2 декабря я не успею, то когда же мне придется защищаться? Когда до меня снова очередь дойдет?
Павлов опять помолчал и сказал:
— Если вы сдадите экзамен, — он сделал явный упор на слово «если». — Если вы сдадите экзамен по физхимии, то я обещаю вам, что 2 декабря за вами сохранится.
Говорить уже больше было не о чем. Я попрощался, вышел в приемную и поехал домой. Еще в метро я стал рассуждать сам с собой. А чем черт не шутит, думал я, может, попробовать сдать эту физхимию. Не китайский же язык, в конце концов. Еще студентами, я помню, готовили же мы за одну ночь любой экзамен. А зарубят, возьму документы, все равно забирать…
Приняв такое решение, я даже как-то успокоился. И назавтра, поехав в библиотеку Менделеевки, взял там учебник по физхимии силикатов, пролистал его и убедился, что наука не из простых. После чего я отправился на кафедру физхимии силикатов. Руководил кафедрой ученый с мировым именем, академик Смирновский, человек в далеко преклонном возрасте, но очень еще деловой и жизнелюбивый. Конечно, он сам не занимался административными проблемами на кафедре. Это входило в обязанности доцента Погодина, к которому я и обратился со своими проблемами.
Погодин, сам, наверное, не так давно бывший аспирантом, отнесся ко мне с пониманием, когда я, как на духу рассказал ему ситуацию.
— Вадим Борисович, — сказал я ему и протянул учебник. — Вы отметьте мне, пожалуйста, что здесь выучить надо. Или дайте какой-нибудь план работ.
Погодин засмеялся:
— Что надо? Да все надо и еще много раз постольку. Но, как я понял, ты с физхимией никогда не пересекался и к теме твоей она ни при чем. Ну, выучи хоть эту книжку. Все-таки кандидатский будешь сдавать. И не кому-нибудь, а Смирновскому.
— Самому? — испугался я.
— Да он дядька хороший, разумный. Сдавать комиссии надо. Смирновский, я, а председатель комиссии — Павлов. Он, как зам по науке во всех комиссиях председателем, по положению. Правда, бывает, что он и не приходит на экзамен, но подписывать протокол обязан.
Услышав про Павлова, мне стало нехорошо. А Погодин спросил:
— Тебе когда надо сдавать-то?
— Давайте считать. 2-го декабря — защита. За 30 дней надо объявление в газету нести. Так что, получается не позже, чем 2-го ноября.
— Во как! А сегодня у нас…25-ое. За неделю осилишь? Если что, приходи ко мне на консультацию. Ну, вот давай, на 2 ноября и остановимся. С Богом!
Разговор с Погодиным вселил в меня какие-то надежды. Пожалуй, лишь, присутствие на экзамене Павлова мне совсем не улыбалось. Но делать было нечего. Я взял на работе неделю отгулов, и каждое утро, позавтракав, забирал учебник и шел в читальный зал районной библиотеки. Там хоть тихо, а дома, как я уже упоминал, был годовалый сын, да и жили мы тогда в коммуналке.
За эту неделю я ни разу не выбрался к Погодину на консультацию. Во-первых, жалко было время на поездку туда и обратно. А во-вторых, и это главное, я худо-бедно, с карандашом в руках разобрался, как мне казалось, в этой науке.
Когда 2-го ноября я шел в Менделеевку, главной мыслью было: придет на экзамен Павлов или нет. На кафедре меня встретил Погодин. Мы сели за стол, он взял несколько листов бумаги, со штампом наверху и довольно быстро набросал мне десятка полтора вопросов. Потом мы пошли с ним в кабинет Смирновского. Академик что-то писал и посмотрел на нас вопросительно.
— Вениамин Константинович, — положил пред ним бумаги Погодин. — Вот аспирант пришел экзамен сдавать. Я написал ему здесь вопросы. Посмотрите, пожалуйста.
Академик вскинул на меня совсем еще молодые глаза:
— Аспирант, говорите, это хорошо. Были когда-то и мы аспирантами. Ну-ка, ну-ка, что там у вас.
Он, не торопясь, прочитал Погодинские вопросы, исправил что-то в двух-трех местах и протянул листки мне.
— Хорошие вопросы, очень интересные, идите часок подготовьтесь, а потом приходите. И вы с ним — кивнул он доценту.
Мы вышли в «предбанник», где кроме секретарши кафедры никого не было. Я сел за стол в углу и стал читать задание.
Не буду долго утомлять вас, уважаемые читатели. Скажу лишь, что вопросы не поставили меня в тупик, и я написал на других листах бумаги со штампом ответы на них. А потом с Погодиным мы опять пошли в кабинет академика. Он отложил свои дела в сторону и с интересом приготовился слушать меня….
Если говорить откровенно, то, что стоило даже не всемирно известному академику, а просто доценту «посадить» меня по полной программе. Но, видно, желания такого у них не было. Хотя, не скажу, что экзамен проходил чисто формально. Совсем нет. Я отвечал на заданные вопросы и на дополнительные и, по-моему, вполне сносно. Наверное, это было более похоже на студенческий экзамен, чем на сдачу кандидатского. Однако, когда вопросы кончились, Смрновский сказал мне:
— Ну, молодой человек, на «удовлетворительно» вы ответили «железно».
Помню, как молодо и вкусно прозвучало в устах старого академика это слово.
— Железно, железно,— повторил Смирновский и потер сухонькие ручки. — А теперь давайте-ка на четверочку…
— Нет, — чуть не закричал я, — нет, Вениамин Константинович, ни в коем случае, мне вполне хватит и «тройки».
— Почему это? — удивился он. — Четверочка-то поприятней будет. Ну, нет, так нет.
Смирновский взял мои листки, расписался на каждом из них и, отдавая мне, спросил:
— И защита когда?
— 2-го декабря, — радостно ответил я ему. — Спасибо вам большое.
— Пожалуйста, — засмеялся академик и как-то грустно добавил, — аспирантом быть хорошо…
Мы вышли на кафедру.
— Ну, молоток, — пожал мне руку Погодин. — Правильно сообразил от четверки отказаться. Тебе бы Павлов за четверку всю душу вынул. А то неделю назад говорил, что вообще о такой науке не слышал, а теперь академикам на четверки сдаешь. Ладно, бери листы, беги к Павлову за подписью.
Когда я, постучав, вошел в кабинет Павлова, он вопросительно поднял на меня глаза.
— Вот, Михаил Федотович, — сдерживая радость, сказал я. — Сдал я физхимию.
— Сдали? — очень уж откровенно удивился он и даже повернулся ко мне, протягивая руку за моими листками. — Смирновскому?
— Смирновскому. Он там подписал.
Павлов кивнул мне на стул и стал читать мое творение. Читал он очень долго, По крайней мере для меня время остановилось. Не знаю уж, что сыграло роль, или мои ответы или подпись академика Смирновского, но Павлов взял ручку, подписал листки и, ни слова, не говоря, отдал их мне.
Я сказал «спасибо, до свидания», и помчался к Сырову, чтобы обрадовать его сданным экзаменом и попросить послать объявление в газету на защиту 2-го декабря.
— Серафим Сергеевич, — с порога закричал я, — я сдал!
— Сдал?! — настолько удивился Сыров, что даже не смог скрыть своего удивления. — И Павлов подписал?
— И Павлов подписал, — засмеялся я. — И Смирновский. Значит, 2-го защита?
Сыров опустил глаза.
— Понимаете, на это число уже все занято, мы уже и в газету объявление послали.
— Как занято?!! Ведь Павлов обещал мне, что если я сдам, то этот день останется за мной.
— Так это, если сдадите. Кто же знал, что сдадите-то. А нам ждать было некогда, вот мы другого человека и назначили.
У меня подкосились ноги и я, не выпуская из рук драгоценные листки, упал на стул.
— А я когда же? Ведь теперь уже все есть…
— Теперь уже только на следующий год. Что же вы хотите. А на новый год мы еще расписание защит не составляли. Так что, давайте ваши бумажки и звоните мне поближе к новому году. Что-нибудь придумаем.
Надо ли говорить, что радость от сдачи пугавшего меня в течение полугода экзамена, отступила на задний план. Опять все было покрыто мраком.
В конце ноября и в начале декабря я несколько раз звонил Сырову, но положительного ответа так и не получил. И вот, наконец, я позвонил на кафедру почти перед самым новым годом, числа 25-26 декабря. Трубку сняла какая-то девушка и вдруг, узнав мою фамилию, закричала:
— Как хорошо, что вы позвонили! Меня зовут Нина Судина. Нас с вами назначили на защиту на 13-е января.
— Как на 13-е, — опешил я. — А сегодня какое? Надо же за 30 дней объявление в газету везти…
— Да не знаю я ничего, — заплакала девушка. — Что теперь делать-то?
Надо было что-то срочно предпринимать.
— Ладно, Нина, не плачьте и дождитесь меня. Я сейчас приеду.
Я выскочил на улицу, схватил такси, доехал до Менделеевки и бегом кинулся на кафедру. Но на лестнице внезапно почти налетел на Сырова.
— Ну, вот, — радостно заулыбался он мне. — Видите, мы поставили вас на первую же в новом году защиту. Чтобы вы не говорили потом, что к вам плохо относятся.
— Так до защиты всего две недели, Серафим Сергеевич, — возопил я. — В газету когда же?
— А это ваши проблемы, — опять иезуитски заулыбался Сыров. — Идите, идите. Там Судина вас дожидается. Тоже в расстройстве вся.
На кафедре действительно сидела симпатичная девушка со слезами на глазах. Сыров улыбался.
И здесь на меня какое-то зло нашло.
— Ну и прекрасно, — сказал я Сырову. — Давайте бумаги в газету. Вы сказали, что это наши проблемы, мы их и будем решать. А вы, Нина, собирайтесь, сейчас поедем.
Где-то через полчаса, получив необходимые бумаги, мы с Ниной опять же на такси помчались в «Вечернюю Москву».
Вполне возможно, что Сыров был не в курсе, что я уже года три внештатно работал в «Вечерке». Нине я тоже ничего не стал объяснять, а, попросив ее обождать меня внизу, пошел в кабинет Семена Давыдовича Индурского, главного редактора газеты.
— Здравствуйте, Семен Давыдович, — с порога начал я. — Помогите, пожалуйста. Напечатайте объявление о защите за десять дней до 13-го января. Ведь это можно сделать, еще две недели.
— Это что, ты защищаешься или за кого просишь? — удивился редактор, — Во, не знал. Молодец. Напечатаем, конечно, какие проблемы. Давай свои бумажки сюда.
Я спустился вниз, обрадовал Нину Судину, и она убежала по своим делам. А я медленно пошел на Чистые пруды, где располагалась редакция «Вечерней Москвы». Но не прошел и полсотни метров, как меня ударило словно обухом.
Господи, пронеслось в голове, все это настолько скоропалительно произошло, что я даже не узнал, а что там с моими оппонентами-то? Может, они в заграничной командировке на пару лет, может, в отпуске, или, не приведи господь, их вообще уже нет в живых.
Там же на улице я кинулся в телефонную будку и позвонил в первую очередь Быховских. Слава Богу, он был на месте. Секретарша соединила меня с ним.
— Максим Васильевич, — я старался говорить как можно спокойно и убедительно. — Меня назначили опять на защиту 13 января. Вы будете в Москве? Приезжайте, пожалуйста. Поймите, третий раз мне уж пересдавать не дадут.
— Дорогой мой, — ответил Быковских в присущей ему манере. — Ну откуда я могу знать, что будет со мной 13 января? Позвони мне накануне, и мы договоримся.
Мне оставалось только поблагодарить его и повесить трубку.
Прошел Новый год. Не скажу, чтобы он был для меня очень веселым, как это всегда бывает. Надвигающееся число защиты, а это, между прочим, было 13 и к тому же понедельник, не предвещало ничего хорошего. С начала января в институте начиналась зимняя экзаменационная сессия и большинство членов Ученого Совета, которым я приносил свой реферат, не были уверены, что именно в этот день у них не будет экзаменов и зачетов и они смогут прийти на мою защиту. Другими словами, плюс ко всем «удовольствиям», на Совете не набирался кворум. По закону заседание Ученого Совета считалось правомочным, если на нем присутствовали не менее двух третей его членов. В нашем Совете было восемнадцать человек, значит, моя защита опять сорвется, если придут меньше двенадцати.
Накануне защиты, 12 января уже следующего года, я позвонил Быховских. Трубку сняла секретарь. Я попросил самого.
— А он болен.
Услышав это, я стал совсем на пределе.
— Он в больнице?
— Нет, дома.
Дрожащей рукой я набрал домашний телефон Максима Васильевича и когда он откликнулся, заговорил каким-то сразу севшим голосом.
— Максим Васильевич, завтра защита. Я вас очень прошу, вам-то и нужно лишь прочесть свое прошлогоднее заключение. Давайте мы за вами на машине приедем, а потом домой отвезем. Ведь третий раз, если сорвется, мне защищаться не дадут.
Быковских молча выслушал меня и ответил явно простуженным голосом.
— Дорогой мой, ну что у меня своей машины нет? Давай договоримся так, если смогу, я приеду.
Назавтра, на защиту я шел в полуконтуженном состоянии. Во-первых, наберется ли кворум, во-вторых, сможет ли приехать Быковских. У меня было такое ощущение, что о теме моей диссертации я уже просто забыл, не говоря о докладе, который год назад я выучил почти наизусть, а сейчас боялся, что не смогу и вспомнить.
В той же аудитории, что и год назад, собрались практически те же люди. Слава Богу, из членов Ученого совета пришло четырнадцать человек, а это значит, кворум набрался, и можно было начинать. Но Быковских не было. Телефон его не отвечал.
Первой защищала свою диссертацию Нина Судина и все время, пока она говорила, я оглядывался на дверь. Наконец, — о, счастье! — в аудиторию вошел членкор Михаил Васильевич Быковских. Он отыскал меня глазами, я при этом почти встал в полый рост, и занял место за первым столом.
Как и в первый раз, я наелся перед защитой успокоительных таблеток и чувствовал себя вполне прилично. Видно приход Быковских придал мне силы, я вспомнил свой доклад, хорошо отчитал его, ответил на различные вопросы и с удовольствием заслушал положительны отзывы моих официальных оппонентов. Осталось дело за голосованием. Голосовали тайно. И все время подсчета голосов в зале стояла напряженная тишина. Она взорвалась, когда объявили результаты. В тринадцати бюллетенях было «за» и один бюллетень был признан недействительным.
Когда утвердили итоги голосования, ко мне кинулись друзья с объятиями и поцелуями. А потом объявили:
— Ну, теперь давай, приглашай всех в «Прагу».
— В какую еще «Прагу»? — После того раза я заклялся заранее заказывать ресторан. — Какая еще «Прага?».
Вокруг меня смеялись:
— Давай, приглашай, не раздумывай. Мы все заказали уже. Сегодня вечером отмечать будем.
Вечером мы действительно отмечали. И хотя кандидатом наук я себя считать еще не мог, поскольку для этого было необходимо утверждение ВАКа, но это уже от меня не зависело и тяжесть всего прошедшего на этом «диссертационном» пути, постепенно отпускала меня. А может быть, этому способствовало уютная обстановка классного ресторана, родные лица вокруг и возможность не отказывать себе в «горячительных» напитках.
Через несколько часов мы вышли на улицу. Стояла холодная зимняя ночь, шел снег, и крупные пушинки его на фоне освещенного ресторана казались сказочными. Мы выходили из «Праги» небольшими группками и я ждал, пока выйдут все. Недалеко от меня о чем-то беседовали трое-четверо парней. Один из них подошел к девушке из нашей компании и начал что-то говорить ей. Почему-то мне это не очень понравилось. Я подошел к ним и стал выяснять, что он хочет от моей подруги.
— Да я спросить хотел, — ответил парень.
— Ты давай меня спроси, — возразил ему я.
Что-то уж там такое в моем предложении ему не понравилось и вместо того, чтобы спросить, он с размаху ударил меня в глаз. Хмель вылетел из моей головы, и я кинулся на него. Подоспело подкрепление с обеих сторон. Наших было гораздо больше, а посему стычка продолжалась недолго, противник оставил поле боя. Мы, разгоряченные этим непредусмотренным событием, тоже постепенно разошлись.
Только наутро я увидел, что мой глаз здорово заплыл и как я не камуфлировал его, но на работу идти было надо.
У самого входя в институт, я встретил начальника соседнего отдела. Он знал, конечно, о вчерашней защите и, увидев у меня фингал под глазом, подмигнул.
— Ну, ты молодец, — сказал он и засмеялся. — Сразу видно, что здорово защищался.