Ворами себя они не считали. По их мнению, вор — это злобный, смурной мужик, который только о своей наживе и думает. А они — просто любят приключения и вреда никому не причиняют.
Лил долгий осенний дождик. Под ногами чавкала грязь и налипала огромными ошмётками на ботинки. Из-под туч проглядывала луна, и её грустный вид напомнил Витьке Звереву одну слезливую песенку, в которой молодой симпатичный заключённый смотрит через решетку на такую же луну и тоскует по свободе и по своей загубленной жизни.
Устав ковырять лопатой липкую землю, Витька посмотрел в яму, плюнул и сказал:
— Хватит, высыпайте. — На дно ямы полетели бутылки ликёра. Ударяясь одна о другую, они громко звякали. — Тиш-ше, — прошипел Витька и закрутил головой, бдительно вглядываясь в мокрые сумерки.
Высыпали из мешков конфеты и чеснок — остатки последней добычи. Яму засыпали землёй, притоптали ногами, сверху кинули пожухлой картофельной ботвы. В одну линию шаг в шаг, закоулками между заборами выбрались из огородов во двор. Домой никто не пошёл, несмотря на мокрую одежду. Сели в сарайчике Шурика на широких нарах с ворохом старого барахла.
Светил слабым светом фонарик. Обшитые фанерой стены сарайчика пестрели бестолковыми надписями на английском языке. Витька Зверев поцарапал ногтём угреватую щеку и сказал тоном опытного человека:
— Всё выбросили? Смотрите — найдут что… не отвертимся. Даже к конфетному фантику прицепятся и… — скривив губы, Зверь махнул рукой.
— Вроде бы всё — задумался Валерка Агафонов. — Может дома где ещё спрятано… Сразу и не вспомнишь.
Четвёрка ребят замолчала, сидели с растерянными и напряжёнными лицами. Шурик скинул мокрую куртку, укутался старым одеялом.
Шурик — любимчик девчонок, хоть ростом ниже среднего, но гибкий, юркий, с грузинистыми чертами лица: брови длинные, стрелками, над зелёными, немного нагловатыми глазами в пушистых ресницах. Шурик жил с матерью-одиночкой, женщиной ветреной и поэтому не придирчивой. И Шурик держался бодрее других, поскольку не боялся родительского гнева. А выгонят — в случае, если поймают — со второго курса техникума, то не велика беда, ему и так не особо нравилась тамошняя учёба. «Ну, дадут год-два, — считал Шурка, — отсижу, выйду. Уважать будут больше, девчонки крепче любить станут».
У сидевшего на ящике у двери Серёги вырвался неудержанный вздох:
— Ох, дурачьё… Ох, дурачьё-то…
Серёгин отец — директор крупной автобазы, лютый мужик. «На одну ногу наступлю, а другую выдерну… Понял, сынок?». Серёга злясь, отбросил щепку, которой счищал глину с ботинок и, как от сильной боли, прикрыв глаза, замотал головой.
— Не боись, Серёга, — не очень уверенно подбодрил Зверь, — Может, обойдётся… Может, Костик не расколется там…
Костю забрали сегодня утром. Шурик в этот день не пошёл на занятия и, слоняясь по двору, видел как всё это происходило. Когда из школы пришли другие, он ошарашил их новостью, точно мешком по голове.
Проморгавшись, Зверь спросил о подробностях:
— Как забирали, с ходу, что ли?
— Вывели из квартиры, посадили в заднюю в дверь «уазика»…
— Кто выводил? — уточнил Зверь.
— Кто, кто!.. — психанул Шурик. — Люди в кожаных пальто!
— Рассказывай, как выглядел. Может, маяк какой кинул?.. — потребовали и Агафон с Серёгой.
Шурик обрисовал, как выводили Костю, как усаживали в машину, какое выражение было на Костином лице и все другие подробности. Зверь, проанализировав услышанное, сказал твёрдо:
— Влипли.
Витька Зверев был авторитетным пацаном, хотя и учился на класс ниже остальных, но в общей сложности — на три года больше. Витька был уверенным в себе человеком, крепок в драках и считал себя умным парнем.
Весь день ребята не отходили друг от друга, точно боялись, что, если они расстанутся, то исчезнет ещё кто-нибудь из них. Обедали тоже вместе, у Серёги дома. Зверь не лез в Серёгин холодильник, не лапал отцовские сувенирные машинки, а молча хлебал переперчённый борщ и с интервалом в две минуты выдавал идеи.
— Ещё не вечер, — глубокомысленно изрекал он. — Может, Костика к вечеру отпустят… Если, конечно, забрали не насовсем. А если насовсем — на очереди мы… К вечеру загребут и нас. Не успеем и сухарей насушить… Только договоримся сразу: никого не выдавать, от всего отказываться…
Агафон сидел бледный, Серёга — в красных пятнах, Шурик покусывал губу и лепил шарики из хлебного мякиша.
— Зверь! — предложил Витьке Серёга. — Давай сбежим из дома. Пока не поздно… А?
В сумерках сели на скамейку у подъезда. Мимо прошёл Костин отец, весело поздоровался, пожав каждому руку. Через полчаса он вышел в новом костюме и, ссутулив спину, направился куда-то быстрой походкой.
— В милицию пошёл, — печально произнёс Шурик.
Костин отец вернулся очень скоро. Шагал, размахивая руками, с каменно-застывшим лицом. Ребята предусмотрительно шмыгнули в тень кустов.
Говорить было нечего — ясно и козе, что Костю забрали надолго. У Серёги задёргалась коленка, он отошёл от ребят, присел на изгородь клумбы.
— Давай из дому сбежим, а? — крикнул он из отдаления. — На… — в горле у него хлипнуло и больше слов не получилось.
Шурик матерно выругался, А Зверь глухим голосом предложил идти прятать всё краденое. Прозвучавшее слово «краденое» неприятно резануло слух и ещё что-то там внутри каждого. Можно же было сказать, как обычно — добыча.
С чёрного неба моросил мелкий противный дождик.
Они не считали себя ворами. Всё началось с арбузов несколько лет назад. Астраханские арбузы были сладкими, с чёрными семечками. Их везли в вагонах с деревянными решётками на боковых люках. Взбираешься по каркасным балкам вагона до зарешеченного люка, бьёшь ногой по решётке, та вылетает — и кидаешь вниз полосатые тяжёлые мячи, которые подхватывает внизу набежавшая пацанва. Сахаристая мякоть арбузов пахла приключениями. После щекочущего страха делалось особенно весело.
Спрятавшись за сараями, чувствовали себя в полнейшей безопасности, разбивали о колено арбузы, объевшись, пинали ногами недоеденные половинки — потом ложились на крыше сарая, подставив солнцу тугие и липкие животы.
Если бы они не жили на окраине города, вблизи железнодорожной станции, их бы не будили по ночам писклявые гудки маневровых тепловозов, не укачивали бы в кроватях тяжёлые, сотрясающие землю составы. Если бы… Они бы не разбирались тогда, в каких вагонах возят колбасу, а в каких — конфеты или апельсины. Они бы не знали тогда, как проникать внутрь рефрижератора, не трогая дверных запоров, как убежать по крышам вагонов от охранников. Если бы…
Нет, они ни у кого не воровали. Просто брали добычу. Ведь берут свою «долю» путевые рабочие, грузчики. В вагонах так всего много и вагонов таких полным-полно. Как будто ничьё, общее.
Добыча была разнообразная, но, когда набивали оскомину апельсины, они жёлтыми мячиками летели в стену сарая, колбасой и ветчиной кормили дворовых собак. От груды высыпанных на парту дорогих конфет шалели одноклассники. В карманах шуршали деньги.
Бизнес придумал Валерка Агафонов: на рынке, мол, килограмм чеснока стоит полсотни рублей, а в мешке — тридцать килограммов, из вагона за пять минут можно выкинуть десять мешков. Сумма?
Зверь азартно потёр руки. Шурик хлопнул Агафона по плечу и похвалил:
— Голова!
Костик подумал и спросил:
— А кто будет продавать?
— А никто. В смысле — не мы сами. Отдадим торгашам на два червонца дешевше — оторвут с руками.
Шурик вторично хлопнул Агафонова по плечу, но Серёга тут заявил, что это плохо пахнет и, вообще, уже не приключения — а явная кража получается. Ребята в смущении задумались и, подумав, Костик и Серёга отказались от «бизнеса».
Прошло несколько дней, и Зверь с Шуриком выложили, улыбаясь, перед всей компанией пачку денег. Агафон в бизнесе не участвовал, потому что отлёживался пару дней избитый отцом-забулдыгой. Шурик ладонью взъерошил пачку, развернул веером, назвал цифру — полторы тысячи.
— Ого! — одновременно выдохнули Костик с Серёгой.
Деньги Зверь и Шурик разделили на всех. С тех пор особенно желанными стали вагоны с чесноком. Про арбузы вспоминали, как про детские шалости. Решили ещё продавать и добытые яйца, стерев одеколоном фабричную маркировку на скорлупе.
От лёгких денег и лихой удачи кружилась голова, путались понятия: что такое хорошо и что такое — плохо. Деньги, которые они брали за вечер, их отцы зарабатывали за месяц, а такой как у Агафона — так и за всю свою жизнь. Ровесники, одноклассники выглядели простачками, отставшими в умственном развитии, а они сами — героями, не боящимися риска, любителями приключений.
Плохо, что деньгами приходилось пользоваться с оглядкой, чтобы не вызывать лишних вопросов. У Серёги отец как-то нашёл в карманах двести рублей и сразу начал орать, что выдернет ноги. Серёга еле отболтался, будто это классные деньги на турпоездку. Более свободный от контроля, Шурик швырялся деньгами направо и налево, являлся на танцы в фирменном джинсовом костюме, купленном у фарцы, и полусапожках с латунными носками. Девчонки, подходящие ему по росту, пищали от восторга и липли к нему, как мухи на варенье.
Но деньги обладали каким-то странным свойством — даже при подпольном существовании они разлетались, неизвестно куда. Раньше о них не думали, а теперь их не хватало. Приключения ушли на второй план. На первом месте оказались деньги. Но никто про это не говорил вслух. Каждый думал об этом, но молчал.
— Поздно, — подосадовал Зверь. — Поздно мы хватились. Я давно замечал, что за нами следят. Оборзели чересчур. Жадность фраера сгубила. Присосались — не оторвёшь…
Ещё жгучей становилась досада оттого, что винить и проклинать, кроме самих себя, было некого. Ругали ментов, изощряясь в красноречии. Приходя с занятий, первым делом бежали к почтовым ящикам, боясь наткнуться на бланк повестки. От вида зашедшего во двор незнакомца чувствовали, как ёкало сердце и, в самом деле, быстро падало в пятки.
В конце осенних каникул выпал первый снег. Четвёрка собралась в сарайчике Шурика. На фанерной стенке теперь поперёк надписей по-английски корявым почерком Зверя было написано: «amore more ore re». Зверь объяснил, что на древнеримском языке это означает: «а пошли все на хрен».
Шурик вынул две бутылки вина, купленных в магазине. Все бутылки ликёра «Роза», добытые из вагона в последних приключениях, давно были похоронены в огородной глубокой яме.
— Выпьем за Костика, чтобы меньше дали, — грустно сказал Витька Зверев.
Шурик разлил вино в два залапанных стакана, протянул их Серёге и Агафону. Серёга замотал головой, отказываясь. Зверь строго сказал: «Пей!» — и Серёга выпил. Агафон отказался — но его и не упрашивали. Валерка Агафонов до омерзения насмотревшись на своего «родного алкаша-папашу», на дух не переваривал спиртного. С этим все свыклись и с уговорами не приставали.
Сегодня должны были судить Костика. По слухам, что дошли до ребят, на него «навесили» сто тридцать тысяч наворованного имущества, то есть — причинённого ущерба. Кому причинён ущерб — четвёрка никак не могла взять в толк: как будто Костик чью-то квартиру обворовал. Точнее, не один Костя, а все они вместе. Сто тридцать тысяч… Такая сумма звучала внушительно и мрачно. Неужели, это они столько, и когда успели-то…
Сидели тихо, не разговаривали. Зверь листал валявшийся на нарах растрёпанный альманах «Мир приключений».
— Вот, — сказал он, — такие люди, как Костик, в другое время героями становились…
— А стал преступником, — вздыхая, сказал Агафон.
— Во-во! — добавил Серёга, — Мы остались чистенькими, а он, выходит — вор.
— Ещё неизвестно, чем закончится. Ещё суд впереди, — угрюмо сказал Шурик, — Вот как расколется на суде… И мы под фанфары туда же…
— Не тарахти! — буркнул Зверь. — Костик не расколется… Только вот получается, что, значит, вор — а мы чистенькие. Как-то странно получается.
Молчавший Серёга вдруг сказал уверенно:
— А давайте сдадимся сами. Тогда на Костике вины меньше будет. Встанем на суде и всё объясним. Я так думал…
— Рехнулся, совсем! — Шурик захлопал длинными ресницами. — Ты чем думал? Идиотина!.. Скажи ему, Зверь!.. Додумался кореш… Ох ты!
— Верно, — рассуждающим тоном проговорил Витька, — Это ты, Серёга, чушь сморозил. Пришьют групповую — и ещё больше срока влепят. Это не выход из положения.
— А, может, наоборот, разделят на всех наворованное? Костику меньше дадут?
— Разделят, ха! — громко хмыкнул Шурик. — Умножат, понял!
— Думаете, хуже будет, — смиряясь, согласился Серёга.
В окошко сарая было видно, как прошли по двору мать и отец Кости. Две чёрные, как тени, фигуры на блестящем под фонарями снегу.
— На суд пошли, — вздохнул Валерка Агафонов.
— Идут, как на похороны, — осуждающе добавил Шурик.
Подождали, пока отойдут подальше родители Костика, чтобы не встречаться с ними по дороге, вышли из сарайки.
— Ты с нами в суд не ходи, — посоветовал Шурик Серёге. — По тебе заметно, что ты пьяный.
Серёга вопросительно посмотрел на других ребят. Витька и Валерка также подтвердили, что ему лучше остаться дома.
Ребята ушли. Серёга покрутился по двору, пока окончательно не замёрз, потом поплёлся домой. Сел у окна на кухне, прижался к тёплой батарее и стал смотреть на железнодорожные пути, заполненные грузовыми составами. В этот вечер наконец-то спадёт с души тяжёлый гнёт, перестанут сниться топочущие сапогами милиционеры, захлопывающиеся с железным лязгом огромные, под самое небо, ворота. Или… они сегодня захлопнутся наяву.
Поздним вечером к Серёге зашёл Агафон. Тихонько, чтобы не слышали родители, шепнул, что в суде всё закончилось нормально. Костик держался железно, и ему влепили четыре года колонии общего режима.
Налётами на вагоны было покончено без всяких договорённостей. В сознании что-то переломилось, как после пищевого отравления, и один вид рефрижераторов и пульманов вызывал резкое отторжение.
Страх медленно оседал на дно души — но его место заполнялось другим, новым, не менее беспокоящим чувством, то и дело покалывающим, раздражающим, точно насыпанная за шиворот стриженная со щётки щетина. Как ушедшие на покой разбойники, четвёрка делала вид, что наслаждается мирной, спокойной жизнью, без всяких там приключений.
Былые приключения вспоминали редко — сразу разговор переходил на Костину судьбу. За «воротом рубашки» начинало шебуршиться, покалывать, беспокоить. Один за другим спотыкались на словах и замолкали, будто Костя умер — и они тому виной.
День проходил за днём и четвёрка «загуляла» каждый сам по себе. Шурик с однокурсниками по техникуму, Витька Зверев валялся дома на диване и читал книжки, Валерка Агафонов взялся в одиночку мастерить электрогитару, а Серёга сдружился с пацанами из соседнего двора. При встрече — «привет-покеда», а больше и говорить не о чем. Что-то такое, неопределяемое словами отталкивало их друг от друга, угнетало даже при коротком общении.
Витька Зверев, без шапки, с замёрзшим лицом красно-фиолетового цвета, в мятых брюках, обходил каждого и звонил в дверь нахально-длинным звонком.
— Привет, сволочь, — здоровался он с вышедшим приятелем, делая особый нажим на последнем слове. — Костик письмо прислал. Думай до вечера. Я пошёл.
Витька обошёл всех троих и ничего другого, кроме этих слов не говорил. Ребята своим видом растерянно выражали удивление. Вечером собрались у Витьки в подъезде. Друг в друга особо не вглядывались, но каждый отметил про себя, что бывшие друзья изменились, словно не виделись целый год.
Витька Зверев, то и дело сплёвывая, поставил ногу на ступеньку, с прищуром посмотрел и спросил:
— Знаете, кто мы? — потом достал тетрадный листок с неровными краями и стал читать.
Письмо Кости было написано бодрыми словами, но сквозило от него такой тоской. Точно сыростью и плесенью из картофельного подвала.
— Надо ему написать, что с вагонами давно завязали, — сказал Агафонов, когда Витька дочитал письмо.
— Это ж сколько времени пройдёт, пока с Костей снова встретимся — ужаснулся Серёга. — Надо написать ему, что не забыли его. Страдает ведь человек… Надо написать, что не забыли…
— Разкудахтались, ишь вы, — угрюмо проворчал Зверь, — Спохватились! Написать, написать… А что раньше не писали? Что Костя о нас думал — представляете? А мы тут гитары конструируем… с девчонками балдеем…
Агафон с Серёгой было заикнулись, будто собирались написать, но адреса не знали, у родителей Кости спросить стеснялись.
— Стеснялись! Ишь вы, какие совестливые! — Витька возопил трубным голосом, и вверх по лестничному пролёту понеслось эхо его голоса.
— А сам-то, — огрызнулся Шурик. — Костя сидит, а ты гуляешь. А на малолетке, знаешь, как сурово… Там от блатной романтики, знающие люди говорят, тяжелее, чем на взрослой зоне.
— Ты меня с собой не ровняй… Я, может, лежу, книжки читаю, а у самого совесть щиплет, будто солью на рану… — Витька, как всегда перед дракой, стал медленно сжимать пальцы в кулаки. Потом сел на ступеньку и, уже миролюбиво, сказал: — Давайте обсудим по-хорошему, виноваты мы, или не виноваты.
— Как? — непонимающе спросил Шурик. — Чего?
— Перед Костиком, говорю, виноваты?.. В долгу перед ним?
— Ясно. По гроб жизни.
— Надо письмо Костику написать, — сказал Валерка. — Длинное-предлинное. А потом можно посылочку заслать.
Сверху по лестнице сбежала кучерявая собачонка, попыталась просунуться под ногами ребят. Шурик отшвырнул её, и собачонка, кувыркнувшись, залилась оглушительным писклявым лаем. Наверху хлопнула дверь.
— Пошли отсюда, — Витька Зверев быстро поднялся и махнул всем остальным. — Зачем было животину обижать? Нам ещё скандала не хватало.
Когда вышли из подъезда, Валерка вдруг объявил радостным голосом:
— Знаете, что я придумал?.. Давайте купим Костику мотоцикл! Как раз к его возвращению и купим!
— На какие шиши? — спросил Шурик скептически.
— А что-нибудь придумаем, — пожал Валерка плечами.
— А что — здорово! — заулыбался Серёга. — Классно Агафон придумал. Мотоцикл — мечта Костика, а заработать можно на разгрузке кирпичей, например… В свободное время, а Вить?
Зверь неопределённо пожал плечами. Идея была хорошая — но не его. И сразу согласиться, не позволяло достоинство. Шурик презрительно хмыкнул:
— То, значит, апельсины и чеснок с яйцами разгружали… А теперь на кирпичи перейдём?.. Где его взять-то — свободное время?
— Точно, — авторитетно заявил Витька Зверев, — Купим Костику «Яву» красного цвета. Он о такой мечтал. Но купить на ворованные деньги, сами понимаете, никак нельзя было.
— Вот Костик вернётся — и обалдеет! — радостно заулыбался Серёга.
— Он уже балдеет… тама, — буркнул Витька. — Когда перед кем-то на душе шершаво, всегда стараются или забыть его, или откупиться подарками. Закон жизни.
— Так что ж выходит, Зверь? — помрачневший Серёга обвёл глазами всех. — Жить-то как?
Сам же говорил, Зверь?
Витька выгреб из кармана семечки наполовину с табачным крошевом, стал кидать по одной семечке в рот.
— Короче говоря, так и сделаем. Купим Костику «Яву». — Зверь скинул семечки с ладони и махнул рукой.
Лупились обмороженные носы, саднили лопнувшие мозоли, ныли отбитые кирпичами ногти на руках, от мешков с мукой стирались подушечки пальцев. Теперь глаз натренировано отмечал не рефрижераторы с чесноком, а отогнанные в тупик, под разгрузку, вагоны с кирпичом, цементом.
Валерка Агафонов, избранный казначеем, со всей серьёзностью вёл учёт заработка каждого в специальной тетрадке, разлинованной на четыре графы. В графе под буквой «Ш» выходила самая маленькая сумма. Шурик оправдывался наступившей сессией, огромными «хвостами» и уверенно обещал летом догнать остальных.
Дни летели незаметно. И сами дни сделались до предела заполненными, казалось странным, что раньше можно было умирать от скуки, сидеть часами вместе и ни о чём не говорить. Теперь же разговоров — где и сколько работали, кто что выгружал, сколько заплатили и разное другое, вроде бы мало интересное, но общее для всех, с общей важной целью.
Раз в неделю Валерка объявлял общую сумму, и ребята горделиво переглядывались, мол, не «додики» какие, могут, если надо, и своим горбом деньгу зарабатывать. Побольше бы времени — ещё больше бы заработали.
К осени было накоплено столько, что уже хватало на подержанную «Яву» с авторынка. Но потом случилась драма — Агафонов-старший, в запое, выскреб из Валеркиного тайника все деньги до копеечки. Валерка винился перед друзьями, скрипел зубами от злости и почём свет поносил папашу. Всем было обидно до невозможности, но жалея страдающего во весь голос, ограбленного казначея, только поддакивали.
— А пусть подавится, — плюнул Шурик. — До его совести разве докопаешься. Он вообще знает, что такое совесть. Будем считать, что деньги гавкнулись стопроцентно, забудем о них и начнём всё с нуля.
— Конечно, — сказал солидно Витька, — не вешаться же из-за этого… Жалко — но что ж. Эх, свои же, кровненькие. Но ничего, успеем заработать. Расскажем потом Костику, вот посмеётся.
Жизненная круговерть несла новые, большие и маленькие радости и печали. Однако ж, несмотря ни на что, мотоцикл для Кости, как задача, как долг, занимал первейшее место по важности. Может от того, что уставали от работы, мало тянуло на разные приключения.
Удивительно для самих себя благополучно закончился учебный год. Витька Зверев выбрался, наконец, из своего восьмого класса с двухлетним сроком обучения и устроился на судоремонтный завод.
После смены Витька вымылся в душе и с лёгким сердцем, усталой походкой шёл к проходной. Заводская аллея была ещё пуста, лишь навстречу, от проходной, стремительной походкой, чуть ли не бежала женщина, в которой Витька признал мать Костика. Витька опустил глаза к асфальту и, поравнявшись с нею, шёпотом поздоровался.
— Костя приехал! Отпустили раньше срока… за хорошую работу и поведение! — Костина мать говорила, радостно захлёбываясь. Витька поднял глаза, увидел счастливое лицо, праздничную косынку на шее. — Вот бегу, с работы отпроситься… Ух, аж запыхалась вся…
Напугав вахтёров, Витька большими скачками пролетел через проходную. Впрыгнул на подножку автобуса и затоптался на месте от нетерпения. Как же с мотоциклом? Надо, хотя бы, мотороллер купить, на мотороллер денег должно хватить…
Во дворе никого из друзей не было. Зверев заскочил на квартиру к Шурику, к Валерке и Серёге — никого, как назло. «Куда ж они задевались? — запсиховал Витька и закрутился кругами по дворовой территории. — Срочно ж надо брать деньги и бежать в магазин за мотороллером… Иначе же, никакого сюрприза не получится…».
В нетерпеливом ожидании он присел на лавочку под детским «мухомором» и посмотрел на окошко Кости. В это время из-за угла дома бесшумно выкатил блестящий голубенький мотороллер. За рулём, отталкиваясь, как на самокате, ногами от земли, долговязый, чем-то знакомый парень с короткой стрижкой и оттопыренными ушами. Парень смотрел на Витьку и улыбался, скаля зубы. За его спиной, толкая мотороллер, выглядывали радостные, хохочущие физиономии Валерки и Серёги.