Годы 1970-1985, которые принято называть застойными
Возможно, и застойные. Но в чём застойность, можно понять? Если подразумевать, что невозможно было за год-два-три состряпать себе роскошную жизнь; если сынку или дочке даже большого парт-проф-совработника не светило сделать мгновенную карьеру, а надо было всё же пахать и пахать; если многочисленным «звёздам» поп-рок-и иной музыки, «великим режиссёрам великих фильмов» (не так давно в нашем городе висела такая реклама) и не мечталось жить в многоэтажном замке собственного поместья – то да! Годы были застойные!
Но тысячи, десятки, скорее, даже сотни тысяч парней и девушек знали: учись, вкалывай, думай – и получишь в конце концов квартиру (а не будешь полжизни скитаться по съёмным); учись, вкалывай, думай — до министра дорастёшь вряд ли, но директор предприятия, главный инженер, начальник цеха – вполне реально, и не в таком уж далёком будущем.
Как и у многих других, у меня такая перспектива была. После аспирантуры в Москве я в 1970 году обосновался в Омске – на семью из пяти человек нужна была и хорошая квартира, и хорошая зарплата. Через два года был уже деканом в ВУЗе, реальностью была должность проректора. Но такому развитию событий помешали два моих недостатка. Во-первых, я не мог благопристойно усидеть на довольно частых парт-и профсобраниях: я неотвратимо засыпал через 10-15 минут, ну вот такая аллергическая реакция на успехи и достижения КПСС! А во-вторых, не сложились отношения с секретарём парткома института. Я упрямо твердил, что обязанность декана – это успеваемость, посещаемость студентов, отсутствие ЧП. А всякие развлекухи – концерты, танцевальные и песенные кружки, майские и ноябрьские демонстрации, митинги в поддержку кого-нибудь (например, за Анджелу Дэвис) или против, допустим, американского империализма – не деканское это дело! Для этого и существует куча всяких «комов»: партком, профком, студком, комском. В общем, согласия с секретарём парткома я не нашел, спор зашел далеко, так что я «хлопнул дверью» — ушел из ВУЗа в небольшой отраслевой НИИ. Вот это было моё место! Занимайся наукой, никаких сопливых студентов! И с моим хобби нет проблем, начальство всегда шло навстречу и давало отгулы или отпуска в нужное время.
Да, хобби-то я не назвал! Это сплав по горным рекам на катамаранах. Не удержусь, похвастаюсь – наш катамаран-четвёрка в те годы входил в пятёрку лучших экипажей СССР. Вот о некоторых эпизодах эпохи застоя я и хочу рассказать. Читайте, сравнивайте…..
РАССТРЕЛ
1968 год . Я учусь в аспирантуре. Стипендия мизерная, 90 рублей. А у меня жена, тёща, двое малых детей. Потому рыскаю по Москве, подрабатываю где только можно – то экскурсоводом в Политехническом музее, то в вечернем техникуме, то грузчиком. И тут как-то в мае подходит ко мне ещё один аспирант – Юра Авакян. Армянин, сногсшибательно красивый парень. Стоило ему только появиться в какой-нибудь женской конторе, как все присутствующие тут же поднимали головы от своих столов, несколько секунд заворожено смотрели на Юру, потом, медленно краснея, опускали глаза. Мы этим часто пользовались, посылали Юру вперёд. Вот Юра и говорит:
— 2 —
— Послушай, Борька! Хороший калым есть на лето. Красноярский край, лесосплав… Едем? –
Долго меня уговаривать нужды не было. Аспирантский отпуск длинный, деньги нужны позарез – надо ехать…
Неделя в пути. Поезд до Красноярска, пароходом вниз по Енисею – и мы на месте. Слева — Енисей, справа – Ангара, и на самом кончике этого треугольника – посёлок Стрелка. В посёлке сосредоточена вся жизнь и вся власть большущего района. Здесь магазины, больница, почта, милиция, всё начальство. Местные живут в добротных бревенчатых избах с обширными огородами.
Они же (не огороды – люди) занимают все мало-мальские должности, самая низшая – бригадир. Пролетариат двух видов: «вербованные», приехали по договору на сезон-два, в основном из Белоруссии и центральной России, и «ссыльные». Это вышедшие из зоны на волю или расконвоированные сидельцы. Иногда летом эта масса разбавлялась вкрапинками студентов. Аспирантов, да ещё из Москвы, отродясь не бывало, поэтому о нас все быстро узнали и отношение было насмешливо-выжидательное: ну-ну, посмотрим, что это за птицы…
Проживал пролетариат в нескольких деревянных общежитиях. Удивительно, но порядок был образцовый. В комнатах и коридорах чисто, имелись сушилки для одежды, в большой кухне всегда в полной боевой готовности титан с кипятком. Лишь какое-то время спустя я понял, откуда такой невиданный для общежитий порядок. Неофициальным, но грозным начальником был здоровенный кавказец Исмаил с чудовищного размера кулаками. Рядом три-четыре помощника, всегда и везде его сопровождавшие. На работе все они числились, но не появлялись там. Хотя деньги у них водились немалые.
С Исмаилом я познакомился на второй день. Комендант общежития, тётка с прокуренным голосом, в сапогах, заправленных в мужские брюки, долго искала для меня свободное место. Юра Авакян, по обыкновению, был замечен и хорошо устроен сразу же, лишь после этого комендант вспомнила обо мне. Ничего не найдя, как-то нерешительно вздохнула и вроде бы даже с сожалением произнесла:
— Придётся тебе пока в комнату к Исмаилу. Ничего- ничего,
несколько дней как-нибудь перебьёшься. Освободится койка,
сразу переведу.
Исмаил появился поздней ночью, я уже спал. Он пинком распахнул дверь, щёлкнул выключателем, удивлённо воззрился на меня:
— Ти хыто такой? Па-а-чиму здесь? –
Я залепетал: мол, комендант… мест нет… из Москвы… временно…-
Исмаил выслушал, пророкотал:
— Ладыно, жывы пока – и бухнулся на свою кровать.
Нашим занятием было сооружение из брёвен громадных, в десятки тысяч кубометров, плотов. Потом такой плот цеплял на буксир пароход и две недели тащил вниз по Енисею до Дудинки. Там лес перегружался на морские лесовозы – и в ближние и дальние страны.
— 3 —
Высокой квалификации работа не требует, а требует сноровки и ловкости. Приходится бегать по набитым в затоне брёвнам с багром в руках – она называется «пиканка» — , перескакивая с одного на другое, расталкивать заломы, ворочать неподдающийся упругий металлический трос. Наступишь на бревно неудачно, оно крутанётся в воде – и ты тут же — бульк! – тоже в воде. Хорошо, если заводь набита неплотно – сам ли успеешь вынырнуть, товарищи ли вытащат – значит, живёшь! Ну, а если ….. тут уж, как карта ляжет.
За день мы уматывались прилично.
Дней через пять меня вызвал начальник участка:
— Как дела, Иванов? Освоились? –
— Да вроде нормально, — отвечаю.
— Собирайтесь с другом, поедете а Алексеевку, это пятьдесят километров вниз –
— Зачем, Фёдор Ильич? –
— Там у нас ловушка для упущенных брёвен, будете из них кошель вязать.
Сейчас там вербованные работают, да запились они вдрызг, надо убирать.
А вам добавлю троих студентов, только что приехали, на месте обучите.
Так что быстро в общежитие – и на катер!
Та к впятером мы и оказались в небольшой деревеньке Алексеевка на левом берегу Енисея. К нам регулярно приходил катер, к его приходу мы успевали связать из троса кошель и набить его брёвнами, Работали плотно, но не перегружались. Я даже смог в местном колхозике разобраться с неработающим дизель-генератором на лесопилке, удалось его запустить. Надо сказать, на оплату председатель не поскупился. Иногда, не скрою, мы принимали на грудь, но в меру, в меру!
Заканчивались взятые на пропитание деньги. На общем совете решили – надо ехать в контору за авансом и ехать мне как бригадиру. Добраться до Стрелки можно было на стареньком рейсовом автобусе неизвестной марки. Одна беда – никакого расписания не имелось. Местное население убеждённо отвечало:
— Да прийдё-ё-т, как не прийтить! Когда? Можа, завтре, можа, сёдни –
Всё-таки автобус я укараулил. Вместе с другими пассажирами высадился на берегу Енисея, как раз напротив Стрелки. Тут и катер подошёл, взял всех на борт. В конторе началась беготня по кабинетам,
добывание необходимых подписей. Наконец, собрал необходимые бумажки, получил в кассе деньги и успел последним катером на левый берег Енисея. Со мной переправилось немало народу, ждали попуток, которые изредка появлялись, притормаживали, забирали пассажиров. Часа через два берег опустел, я остался один. И тут проходящие машины как отрезало. А день близился к вечеру, солнце висело низко, вот-вот скатится за лесистый
гребень берега. Я забеспокоился — неужто придётся остаться на ночь здесь в одиночестве, на абсолютно пустом берегу?
На моё счастье подруливает грузовик, останавливается. Из кабины выпрыгивают три здоровенных мужика в кирзовых сапогах размера эдак 45-го. Походили вокруг, попинали баллоны, полезли назад в кабину. Я к ним:
— Мужики, возьмите до Алексеевки! –
— 4 —
— Не-е, братан, не положено. Вишь, кирпичи в кузове! –
Действительно, в кузове над бортами возвышалась гора кирпича. Никакие уговоры не подействовали, мужики покурили и машина тронулась. Я секунду смотрел ей вслед, а потом – уж больно не хотелось коротать ночь на голых досках дебаркадера — рванул вслед за машиной и через задний борт перевалился в кузов. Затаился за кучей кирпича, чтобы меня не было видно из кабины.
Хорошо ехал! Ветерок обдувает, пригревает вечернее солнце… Довольный собою и жизнью, закурил беломорину. Машина начала спускаться в ложбинку, к броду через небольшую речку. Я осторожно кабины высунул голову за борт – посмотреть, не забуксуем ли. Навстречу к этой же речонке спускался другой грузовик, он въехал в воду, осторожно пересёк речушку. Внезапно из кабины высунулась рука и замаячила вверх-вниз, явно требуя от нас остановки. И тут я разглядел за стеклом кабины милицейские погоны.
Ну вот, вляпался! И чёрт дёрнул меня высовываться! Быстро убрал голову и затаился. Может, пронесёт? Может, меня не заметили? Машины сблизились, остановились, хлопнули дверцы. Слышу разговор, один голос – начальственный, другой – заранее виноватый:
— Почему людей в кабине возишь? Давай-ка права! –
— Каких людей, гражданин начальник?! Никого у меня нет! –
— Ну, ты даёшь! Эй, в кузове, иди сюда! –
Начинаю перелезать через борт. Успеваю заметить: милиционер держит в руках документы, рядом с ним изумлённо взирает на меня шофёр. И пока летел в прыжке до земли, в голове пронеслась картинка: гаишник делает в талоне «дырку» (была в те годы такая люто ненавидимая всеми водителями штука) и уезжает. Пострадавший ни за что водитель и его друзья отводят душу на виновнике, то есть на мне. Особенно ясно представились три пары крепких кирзовых сапог – нисколько не сомневался, что именно они будут основным средством возмездия. И как только представил всё это, ноги ещё в воздухе заработали сами по себе и я приземлился уже на бегу, изо всех сил рванул к недалёкому лесу. А сзади крик: «Стой! Стой!». Я только ходу прибавил и дальше, дальше в чащу. За спиной раз, потом другой грохнул выстрел.
Никогда в жизни я ещё не бегал так быстро! Какая чаща, какие ветки и сучья! Это было именно, что называют «мчаться вихрем». Так я бежал, пока не перехватило дыхание. Остановился, чтобы прислушаться. Ушёл, нет? И услышал – на дороге заработал мотор, продвинулся немного вперёд и резко оборвался. «Ясно – подумал – с двух сторон хотят зажать». И снова то рысью, то быстрым шагом, стараясь не хрустеть
сучьями, всё дальше и дальше вглубь леса. А уши как будто выросли – чутко ловили, нет ли погони. И явственно услышал – за мной кто-то шел. Двигаюсь я – и тот тоже. Остановлюсь – и он останавливается. Иногда слышно, как хрустнет под ногами ветка…
Не выдержал, остановился и медленно-медленно повернулся. И увидел – метрах в двадцати из-за толстого ствола берёзы поднимался пистолетный ствол. Самого человека видно не было, ствол его скрывал, но черный пятак дульного отверстия был виден
— 5 —
отчетливо. Пятак этот смотрел мне сначала в живот, потом, не торопясь, переполз на грудь, на лицо… и остановился на лбу. Человек за берёзой, видимо, запыхался, устал, рука его подрагивала и вместе с ней холодное пятно на моём лбу тоже перемещалось – чуть влево, чуть вправо…
(Сделаю небольшое отступление. Раньше было меньше, а сейчас хоть завались на теле-и кино-экране сцен, когда один человек наводит ствол на другого. Расстреливаемые ведут себя по-разному, но мне трудно им поверить. Но и описать чувство под наведённым на тебя стволом трудно. На ум приходит только одно сравнение – как кролик перед ужом. Тело цепенеет, ясно ощущаешь ту точку, куда вот-вот вопьётся пуля. Время растягивается, всё делается как в замедленной съёмке и ни убежать, ни отпрыгнуть невозможно).
Я почувствовал – ещё мгновение и грохнет выстрел. Сразу же детскими игрушками представились три пары кирзовых сапог, от которых я так резво рванул в лес. Ерундой показались пинки и зуботычины, которые получу, если попаду в плен. И я негромко, чтобы не спугнуть стрелка, чтобы рука его ненароком не дрогнула, произнёс, не прокричал, а именно произнёс:
— Не стреляй… Я сдаюсь… —
Поднял обе руки вверх , точь- в- точь как в кино про войну, и осторожно, мелко пошел в сторону стрелка. Дошел до берёзы. Никого!!! Только толстый конец обломанной ветки тихо-тихо покачивался из стороны в сторону. Влево-вправо, влево-вправо…
Какое же облегчение и счастье я испытал! Настоящие, неподдельные! Ей-богу, такие моменты в жизни наперечёт! А некоторым они вообще не достаются.
… А до своих я всё-таки добрался в этот же день, вернее, уже глубокой ночью. Шел по обочине, если слышал шум редкого мотора – нырял в лес. Ребятам о случившимся рассказать постеснялся, только вот сейчас решился, много лет спустя. Не забывается, однако.
УСМЕШКА СУДЬБЫ
Получив на лесосплаве приличные деньги, мы оказались в Дудинке. Мы – это я, мой товарищ по аспирантуре Юра Авакян и Валерьян, сотрудник одного из московских НИИ. Надо было возвращаться в Москву. Время у нас ещё было и у Юры Авакяна родилась мысль: а не добраться ли на попутном судне до Мурманска? Во-первых, пройти по Северному морскому пути на большом корабле – это ли не заманчиво? Да и деньги можно сэкономить на авиабилете. Скептик Валерьян вяло посопротивлялся:
— Ага, щас вот выйдем на улицу, проголосуем, и нас по пути подбросят… —
Но решили попробовать. На рейде как раз стоял корабль – лесовоз «Анадырь». Громадина, даже смотреть издалека. В порту мы разузнали, что через день-два лесовоз встанет под погрузку и потом пойдёт на запад. Рано утром уговорили местного мужичка и на своей лодке он доставил нас к борту «Анадыря», к кромке нависающего над головой трапа. Лесовоз многоэтажным домом возвышался над нашей лодочкой. Мы принялись голосить:
— Эй, на «Анадыре! Вахтенный! – полагая, что именно так называется на судне какой-нибудь дежурный.
— 6 —
Далеко вверху над бортом возникла всклокоченная голова:
— Чего надо? –
— Мы к капитану! Он у себя? –
— А зачем к капитану? –
— Дело есть! Да мы не местные, мы из Москвы! –
Голова исчезла, трап ожил и мы все трое вскарабкались наверх. Вслед за дежурным (или всё же вахтенным?) спустились куда-то внутрь, прошли несколько коридоров и остановились перед дверью.
— Подождите – сказал вахтенный и, постучав, скрылся за дверью. Через минуту появился:
— Заходите –
Зашли. Большая, просторная каюта, в задней стене ещё одна дверь. Шикарная, тёмного дерева мебель (даже у моего шефа, членкора Академии наук, в кабинете мебель была похуже). На полу, во всю каюту, ковёр, ворс – по щиколотку. Ближе к нам полированный столик, рядом с ним глубокие кожаные кресла. Обстановка сногсшибательная! В кресле – капитан. В белой форменной рубашке с галунами, с чёрным галстуком, выбрит, причёсан. И перед ним трое: в мятых потёртых джинсах, в несвежих шьтормовках, давно не стриженные. Не «бичи», конечно, но контраст разительный. (Для нынешнего поколения даю расшифровку: «бич» = бывший интеллигентный ченловек). Мы застеснялись, даже несколько оробели. Только Валерьян, коренной москвич – а москвичи всегда цену себе знали – ничуть не смутился. Он и принялся объяснять: мол, аспиранты, после калыма возвращаемся в Москву, нельзя ли на «Анадыре» дойти до Мурманска? Готовы на любую работу, продукты закупим или оплатим. Капитан слушал внимательно, у меня даже ворохнулась надежда – неужели возьмёт? Потом он с сожалением вздохнул:
— Я бы вас, ребята, взял, поверьте! Но не могу! У меня ведь сейчас не корабль, а детский сад. В Мурманск-то пришли из загранки и снова сразу же в загранку. Вот и взяли в Мурманске на борт семьи. Мест нет абсолютно! –
Немало огорчённые, вернулись мы на берег. Побрели к начальнику порта. Тот предложил:
— А вы подождите, через недельку ещё лесовоз подойдёт. Может быть, он возьмёт –
Да-а, северные люди неторопливы….Однако, отпуск не резиновый, недели у нас не было. Оставалось одно – добраться до Норильска и уж оттуда лететь в Москву. Путь сообщения Дудинки с Норильском был единственный – одноколейная железная дорога длиной около 250 километров. В абсолютно пустом крохотном вокзальчике изловили какого-то железнодорожного человека. Он пояснил:
— Летом-то поезд ходит, два раза в неделю, ну, а когда только раз. Недавно ушел и когда
будет, кто ж его знает –
Железнодорожный человек задумался, потом оживился:
— А вы вот что! Сейчас спецпоезд в Норильск пойдёт, пионеры возвращаются.
Попробуйте с ним уехать –
Действительно, на путях стоял коротенький состав из шести допотопных, видать, ещё с царских времён, пассажирских вагонов. За окнами вагонов видны были пионерские головы, на площадках маячила милиция. Без особой надежды (кто же пустит к детишкам трёх подозрительных обтрёпанных мужиков) мы всё же сунулись к грудастой девице в белой блузке с красным галстуком на шее. Судя по громкому распорядительному голосу и бурной деятельности, она была старшей пионервожатой, не иначе. Обычно такие девицы
— 7 —
шагали из вожатых прямо во вторые секретари райкомов комсомола. Блузка и слушать не пожелала:
— Нет! – и вся недолга.
В вагонах уже запирали двери. И тут одна сердобольная проводница шепнула:
— Идите в хвост. Видите товарный вагон? Там хозяйство всякое везут, попытайтесь туда –
Мы поспешили к хвосту поезда. Крытый вагон-пульман, двери раздвинуты. Внутри вагона – горой матрацы, одеяла, навалена кухонная посуда, прочая хозяйственная мелочь. В вагоне суетятся пять-шесть молоденьких девиц , паренёк лет двадцати. Всеми распоряжается небольшой пухленький мужичок. Одет щегольски: чёрные блестящие туфли, белая рубашка, свободный узел галстука. Мы ещё заранее составили план кампании по проникновению в заветный вагон, потому не спешили, ожидали вдалеке. И лишь когда тепловоз дал торжественный гудок, когда уже лязгнули буфера, бегом пустились к вагону. На ходу подсаживая друг друга, ввалились в него. Пухленький мужичок по имени Николай Иванович попытался было воспрепятствовать неожиданному десанту, но мы были тверды:
— Нам разрешили! Старшая вожатая разрешила! –
Поезд набирал ход. Мы пристроились в углу вагона на ящиках. Чтобы скоротать время, расписали пульку. Хотелось есть. Не ожидая, что удастся уехать, ничем в дорогу не запаслись. А в середине вагона начались приготовления к пиршеству. Там из ящиков соорудили стол, расселись вокруг него на матрацах. Стол получился богатым: колбаса, сыр, рыба, печенье, фрукты – невиданное по советским временам изобилие. И конечно же, посредине возвышалась батарея разнообразных бутылок, Впрочем, разнообразие было довольно ограниченным – водка да портвешок. Гулянка быстро разгоралась. Лица у всех раскраснелись, разговор всё громче и беспорядочней. Но как только начинал говорить Николай Иванович, все тут же умолкали, преувеличенно внимательно слушали, заливались смехом над его бородатыми анекдотами. Николай Иванович смахивал рюмку за рюмкой, он уже изрядно захмелел, лапал то одну девицу, то другую, а те взвизгивали, увёртывались, однако не отодвигались…
Мы ехали уже часа три. Никаких станций, никаких разъездов, только неторопливо мелькают столбы телефонной связи. От задувающего в дверь ветра мы продрогли, организм требовал остановки. На наше счастье, поезд замедлил ход и остановился. Вокруг – девственная тундра. Только небольшой одноэтажный барак рядом, наверное, ещё со времён строительства. Окна выбиты, дверей нет, сквозь пустые проёмы внутри видны кучи мусора. Воспользовавшись остановкой, мы выскочили из вагона, забежали за него, сделали необходимое дело. Некоторые из девиц тоже совершили вылазку на природу. Наконец, спохватился и Николай Иванович. Он аккуратно, спиной вперёд, сполз на насыпь и скрылся за вагоном.
И в этот момент – надо же! – поезд мягко дёрнулся и стал набирать ход. Девицы ошарашено несколько секунд глядели друг на друга, потом кинулись к дверям:
— Николай Иванович! Быстрее! Мы же поехали! –
В проёме дверей появилась голова Николая Ивановича. Он бежал рядом, мелко подпрыгивал, царапал руками пол в попытке уцепиться за что-нибудь. Девицы протягивали ему руки, кричали:
— Цепляйтесь! Цепляйтесь! –
— 8 —
Он хватал то одну руку, то другую, но всё никак не мог решиться сделать единственный решительный прыжок. Тут уж и мы кинулись к дверям, растолкали девиц, ухватили Николая Ивановича за руки и даже за шиворот. Валерьян скомандовал:
— Прыгай, задёрнем! –
Я на мгновение встретился взглядом с Николаем Ивановичем и понял – не прыгнет! Он ещё бежал рядом, что-то выкрикивал, но ясно было – не прыгнет. Наконец, он задёргал руками, освобождая их. Мы отпустили, он всё отставал и отставал, и вот уже фигура его скрылась за вагоном. А в агоне царила полная растерянность, девицы застыли как изваяния и только молча взирали друг на друга. Прямо-таки финальная сцена из «Ревизора»! Я, сколько мог, высунулся в дверь вагона. Глазам предстала такая картина…
Тяжелое серое небо. На землю сеется мелкий дождь вперемешку со снегом. Холодный ветер качает непышную тундровую растительность, в распадках видны нерастаявшие языки снега. На насыпи стоит и смотрит вслед поезду растерянный человек. Растерянность во всём – в лице, в опущенных руках, даже ноги выражают растерянность. Сюжет сюрреалистический: первозданная тундра до горизонта и посреди неё одинокая фигура в белой рубашке, чёрных блестящих штиблетах, в чёрных же аккуратно отглаженных брюках. Рельсы плавно повернули и Николай Иванович исчез за поворотом.
Я вернулся в свой угол, мы стали рассуждать, как скоро Николая Ивановича извлекут из тундры. А компания в вагоне уже пришла в себя. Место во главе стола занял паренёк, теперь он распоряжался застольем, теперь он лапал девиц, и те так же хохотали и взвизгивали. Пир продолжался.
Мы прибыли в Норильск. В вагоне начались поспешные сборы, только почему-то никто не помчался сообщить о пропаже. Мы подхватили рюкзаки, выпрыгнули на перрон. У пассажирских вагонов старшая вожатая строила своих пионеров. Валерьян направился к ней:
— У вас человек отстал. Из последнего вагона. Николай Иванович –
— Как отстал? –
— Так и отстал. Когда останавливались –
— А –а-а…-
Мы поспешили дальше. Надо было добраться в аэропорт, узнать о рейсе на Москву. Предстояла ещё эпопея добывания билетов. В те времена билеты не покупались, их надо было обязательно «доставать». Сзади коряво затрубил горн, потом раздалась бодрая пионерская песня – вожатой, видимо, удалось построить своих пионеров.
Для нас так и осталось неизвестным, когда же Николая Ивановича извлекли из тундры. И извлекли ли?
БЫКИ ИЗ КАНАДЫ
Было это в середине семидесятых годов прошлого столетия, почти сорок лет назад. Я уже имел богатый опыт сплава по горным рекам. Мои красочные рассказы о «диких» походах привели к тому, что я поддался на уговоры своих знакомых и согласился
отправиться на байдарках по северу Омской области, по реке Туй. Конечно, профиль не мой, порогов-то нет, но меня всё-таки уговорили.
Как всегда, часть активистов-желающих по разным причинам отпала, окончательная компания составилась из трёх человек: я – доцент политехнического института, Людмила – врач, завотделением в горбольнице и И.М. – очень большой сельскохозяйственный
— 9 –
начальник. Благодаря В.М. обе главные проблемы походов того времени были решены легко и непринуждённо. Тушенка и сгущёнка – в любом количестве. А для заброски в верховья реки был подан вертолёт.
Прилетели, высадились. Вертолёт ушел. Мы разбили лагерь, поставили палатку. Не торопясь, собрали байдарки. Наутро – в путь. Река таёжная, тихая, только изредка мешают мели да упавшие в воду деревья. Спутники мои приспособились быстро, лишь изредка сзади слышу возгласы:
— Людмила, правой греби, право! Да это же левая! – и что-то тоненьким голосом верещит в ответ Людмила.
В любом походе хуже нет ситуации, когда нужно вставать на ночёвку под дождём. Как ни бережёшься – за день всё равно вымокнешь. А тут ещё всё мокрое: палатка, рюкзаки, даже святая святых – спальник – отчего-то обязательно отсыревает. Видно, за компанию с остальным. С деревьев, чуть заденешь, обрушивается холодный душ, костёр не разгорается. А сверху всё сеет и сеет. Настроение мерзкон, сел бы под деревом и не двигался!
Такая вот ночёвка и выпала нам в один из дней. Чертыхаясь, мы с В.М. поставили палатку, разожгли-таки костёр. Людмила забилась в палатку, сидела там вся укутанная, только очки посверкивали из глубины. Наконец, всё готово к ужину. В палатке от горячего котелка, от горящей свечи тепло и сыро как в парилке. Чтобы не простудиться, решили хорошо прогреться изнутри. Грелись хорошо. В разгар пира вдруг очень недалеко раздался утробный рёв. Людмила встревожилась:
— Ой, что это? Медведь? –
В.М., знаток животноводства, успокоил:
— Нет, не медведь. Лоси это, у них гон, наверное. Во время гона
они дурные становятся, ничего не боятся. Но очень запах
спирта не любят. Плесни-ка ещё, Людмила –
В общем, наотпугивали лосей так, что утром я проснулся, имея под головой ноги В.М.
Сплав шел своим чередом, и однажды у нас состоялась, наконец, встреча с быками из Канады. Было это так. В хороший вечер рано встали на ночевку. Вверху на ровной травянистой полянке разбили лагерь. На отлогом бережку крохотного заливчика лежат палатки. Мы, не торопясь, занимаемся хозяйством. Вдруг неподалёку — рёв. Опять лоси? Нет, не похоже. Рёв раздаётся у реки, постепенно приближается к нам. Видим, вдоль берега в сторону заливчика, не торопясь, движется небольшое стадо крупного рогатого скота. Вроде коровы, дауж больно необычные: крупные, с коричневой густой шерстью. И впереди бык – мощный, решительный. Он и ревёт время от времени. Бык неторопливо, но решительно приближается к байдаркам, это им он и ревёт – мол, освободи дорогу, уйди. Растопчет ведь! Мы сверху давай кричать, швырять в него палки. Эффекта – ноль.
Тогда похватали из костра горящие головешки и ими – по быку. После нескольких попаданий бык повернул и потрусил назад, к стаду. За этой корридой со стороны наблюдали с нашей стороны, со стороны быка – несколько коров. Только коровы
— 10 —
молчали, а Людмила активно участвовала советами: «Вы его палками потыкайте, палками!».
— Откуда здесь, в тайге, такие необычные коровы? – недоумевали мы с Людмилой. В.М. нас просветил. В те годы, кто помнит, по всей стране, кроме Москвы, разумеется, были проблемы с мясом (союзные республики я в расчёт не беру). Купить его было почти невозможно, надо было «доставать». И доставали кто как мог. В Омской области мудрое партийное руководство надумало решить эту проблему очень остроумным способом – с помощью быков из Канады. Кормить, поить, пасти их вроде бы не надо. Их надо просто выпустить в лес и лишь прикармливать в определённых местах солью. За лето на подножном корму нагуляют вес сами – и осенью, пожалуйста, готовы горы дешевого, почти дармового мяса. Великолепная, заманчивая идея, кто бы от неё отказался?
Купили, привезли, выпустили. Чтобы не тратиться каждый год на покупки, одновременно для приплода завезли и коров. И с облегчением вздохнули – уж теперь-то мясная проблема в области будет решена, надо лишь подождать до осени. А там, глядишь, и подхватят, будет и «всесоюзный почин» со всеми вытекающими приятностями.
Не запечатлеть исторический момент первого завоевания канадцами Сибири я не мог. Потому взял свою 8-миллиметровую кинокамеру (нынешнее поколение, может быть, и не догадывается, что в те годы даже слова «видеокамера» не существовало) и отправился на поиски стада. Со мной пошла и любопытная женщина Людмила, потом и В.М., для чего-то прихватив с собой ружьё.
Недалеко от нашего лагеря стадо занималось водопоем. Чуть в стороне топтался бык, неодобрительно поглядывал на нас, непрошенных. Хотелось снять покрупнее, поэтому я осторожно приближался к стаду. Трудно сказать, что вывело быка из равновесия: то ли я переступил некую невидимую границу, то ли ему не понравился стрёкот кинокамеры, а может, и оживлённое обсуждение Людмилой и В.М. перспектив омского животноводства. Канадец поднял от воды голову, внимательно оглядел нас и двинулся в нашу сторону.
Двигался он с остановками, иногда рыл рогами землю, грёб её копытом. Сейчас, вспоминая это, я понимаю: очень деликатный был бык, ведь он ясно говорил – «Ребята, вы нахалы, уйдите подобру-поздорову!». Не его вина, что ребята попались то ли нахальные, то ли бестолковые. Скорее, то и другое в одном флаконе. Один чем-то чёрным и блестящим целит в лоб, другие издают непонятный писк, руками машут!
Наглость пришельцев вывела быка из равновесия. Рёв его стал злее, в объектив я видел, как буквально наливались кровью белки огромных выпуклых глаз. Всё, хватит, пора заканчивать съёмку! Мы повернулись уходить. Не тут-то было! Бык уже не хотел отпускать врагов, он резво двинулся за нами, сначала шагом, потом рысью. Перешли на рысь и мы, затем рысь перешла в галоп с обеих сторон.
Догнал бы нас бык непременно. Спасло то, что справа возник откос. Довольно крутой, высотой около трёх метров. Цепляясь за траву, корневища мы вскарабкались наверх, остановились отдышаться после гонки. Бык внизу, под обрывом, лезть вверх ему явно не хотелось. Казалось, инцидент благополучно завершался. Да, видно, черт толкнул меня под руку, захотелось сделать ещё и вид быка сверху, и я вновь включил кинокамеру.
— 11 —
Такой наглости канадская бычья душа простить не смогла! По решительности, с которой он двинулся вперёд, я понял: сейчас бык уже не отстанет и обрыв его не остановит.
— Бежим! – с криком ринулся я назад. Мы мчались по лесу, за спиной слышался топот догонявшего нас быка. «Не уйти!» — билась в голове мысль. И я закричал:
— На деревья! Лезьте на деревья! –
Краем глаза увидел, как В.М., человек довольно грузный, лико вскарабкивается на высокую кряжистую берёзу. Впереди меня пытается вскарабкаться на дерево Людмила, она подпрыгивает, стараясь ухватиться за сук. Но подпрыгивает странно: лишь ноги отрываются от земли и сгибаются в коленях, а плечи и голова остаются на месте. Я подбежал, ухватил её сзади, толкаю вверх. Наконец, затолкал. Надо лезть самому, да одна рука занята кинокамерой.
— Люда! – кричу – возьми камеру! –
Сверху паническое:
— Да как я возьму? Еле держусь! –
Физическое ощущение очень близких и крепких рогов придало силы, и я заорал:
— Да как хочешь, тра-та-та….! –
Подействовало. Без кинокамеры я чуть ли не в последний момент пулей взлетел на толстую ветку, затолкал Людмилу выше, надёжнее угнездился сам. А бык уже внизу, поддаёт нашу берёзу рогами, продолжает реветь. Конечно, такой картины он больше в жизни не увидит: в дикой безлюдной тайге на экзотической сибирской реке висят на берёзах три необычных фрукта – завотделением областной больницы, большой сельскохозяйственный начальник и доцент ВУЗа. И всю эту интеллигенцию загнал на берёзы простой канадский бык!
Сидеть на берёзе дело, конечно, безопасное, но довольно неудобное. Я позавидовал В.М. – у него берёза потолще, он нашел удобную развилку на ней, устроился с комфортом. Мы ютились вдвоём на не слишком толстых ветках.
Сидим двадцать минут, тридцать. Бык внизу немного успокоился, но не уходит, подлец, всё так же ходит вокруг, иногда бьёт лбом по стволу. Кричу:
— В.М., у тебя ружьё с собой? –
— С собой! – доносится в ответ
— Пальни разок, может, испугается, уйдёт? –
Несколько минут молчания, потом ответ:
— Патроны уронил! –
— Может, спустишься, найдешь? Бык-то возле нас –
— Попробую –
Заколыхались ветки, В.М. спускался. Зря считают быков тупым животным! Уж канадские-то, по крайней мере, к таким не относятся. Наш услышал шум, направился в сторону В.М.
— К тебе пошел! – кричу
— Вижу, да я уже нашел патроны! –
И вновь заколыхались ветки, теперь уже снизу вверх. Потом грохнул один выстрел, второй. Напугали они не быка, а его гарем, который был неподалёку. Там раздалось испуганное мычание, затрещал кустарник и стадо бросилось прочь. Бык постоял в
— 12 —
раздумье (видать, оценивал ситуацию), потом не торопясь, с достоинством направился в чащу вслед за коровами.
Мы ещё немного посидели на деревьях, потом осторожно спустились. Обследовали окрестности, никого не обнаружили – ушел бык со своим стадом. Сняли с берёзы Людмилу, вернулись в лагерь. Конечно, для снятия стресса была открыта фляжка со спиртом. Даже Людмила, вопреки обыкновению, активно нас поддержала. Спали мы хорошо и крепко.
Такой вот получилась моя первая и последняя встреча с канадскими быками. О дальнейшей судьбе омского сельскохозяйственного эксперимента по мясу я ничего не знаю. Куда подевались быки – неизвестно. Только мяса в городе ничуть не прибавилось. Может, это мы были виноваты?
ТЕОРИЯ НЕВЕРОЯТНОСТИ
Не помню, как и когда появилась у меня мысль отправится под парусом далеко-далеко на север, поближе к Ледовитому океану, но в 1977 году я решился на первый шаг. За зиму оснастил свою байдарку: склеил непромокаемые гермоупаковки, изготовил металлическую разборную мачту, сшил небольшой треугольный парус. Груза вместе с продуктами набралось немало – палатка, спальник, надувной матрац, ружьё, кинокамера….Всё это заблаговременно отправил теплоходом в Салехард, а сам через неделю добрался туда самолётом.
Одиночная экспедиция страшно неудобна при заброске. Даже если надо просто куда-то отойти – хотя бы посмотреть расписание поездов, автобусов, забежать в магазин – приходится груз оставлять без присмотра или пытаться пристроить его под чей-то ненадёжный присмотр. Тем не менее вскоре я оказался , наконец, за окраиной Салехарда, километрах в пяти от него, на берегу Оби. Здесь основательно собрал байдарку, оснастил её, распределил груз. Один, никому не мешаю, мне никто не мешает. Работаешь сколько хочешь. Ночей нет, вместо них короткие сумерки.
В таких экспедициях ничего героического не, одна нудная выматывающая работа. (Уместный вопрос: ну и зачем человек добровольно ввязывается в такое дело? Мне такой вопрос задавали частенько. Не знаю ответа, тянет – и всё! Уверен, что спрашивающий иногда за моей спиной многозначительно крутил пальцем у виска). По 12-14 часов сидишь в байдарке, лишь пару раз причаливая к берегу, чтобы размяться, вскипятить чай, перекусить. Самое благостное время – когда становишься на ночёвку. Неторопливое привычное обустройство лагеря, сбор плавника для костра, готовка ужина – он же и
будущий завтрак. Свободного времени от силы час. Это когда уже поужинал и перед сном сидишь бездумно на брёвнышке перед медленно угасающим костерком, смотришь на огонь, покуривая последнюю на сегодня «беломорину». Так я и шел больше недели. Изредка на берегу замечал чумы хантов, иногда причаливал к ним, за какую-нибудь ерунду вроде блёсен или куска капроновой верёвки выменивал одну-две здоровенных
— 13 —
рыбины (прошу иметь в виду, сейчас времена другие, блёснами или верёвкой обойтись не удастся).
Единственное заметное событие случилось на подходе к Салемалу – это небольшой посёлочек уже в Обской губе, километрах в двухстах от Салехарда. Подгребаю к несколькими хантским чумам, меня на берегу уже ждёт небольшая толпа их, а впереди – милицейский лейтенант. Лейтенант строг:
— Кто такой? Откуда? Документы есть? –
Ну как же без документов! Протягиваю лейтенанту паспорт. Пока он его придирчиво рассматривает, я вытащил кинокамеру, принялся снимать его, хантов, одновременно поясняя лейтенанту :
— Для Омского телевидения съёмку веду, Может, что-то и на
Всесоюзное пойдёт –
Лейтенант перед камерой приосанился, заметно подобрел и объяснил, что тут особая зона. Не пограничная, конечно, но всё равно требуется разрешение, а иначе дальше никак нельзя. Я ему:
— Ладно, давайте из Салемала по рации сделаем запрос
В Салехард, а оттуда пусть запросят в Омске телевидение –
Конечно же, я «гнал пургу»: кому в Салехарде давать радио? И кто по запросу неизвестного участкового будет делать некий запрос в Омск? Тоже мне, агент ЦРУ обнаружился!
Что лейтенанту оставалось делать? Подумав, приказал явиться к нему в участок в Салемале да с тем и отбыл на моторке.
На следующий день, оказавшись в Салемале, дисциплинированно явившись в участок, я нашел его закрытым. Ожидавшие неподалёку открытия магазина аборигены сообщили, что лейтенант уехал в тундру то ли на охоту, то ли на рыбалку. Прождав пару часов, для очистки совести и жалея трудягу-лейтенанта, я зашел на почту, попросил передать лейтенанту: был, ждал, убыл по маршруту.
От Салемала я ушел уже километров на сто пятьдесят. Следующая цель – небольшой посёлочек Ныда в трёхстах километрах севернее. Я шел под парусом, был хороший попутный ветер. Байдарка идёт отлично, вода сзади за рулём аж закручивается винтом. Вдруг мягкий, но сильный рывок – и байдарка остановилась! Сразу же от ветра сильный крен на борт. Сбросил парус, соображаю – что случилось? Это не мель, здесь глубоко. Зацепился за что-то? Присмотрелся – точно! Увидел в воде еле заметную, уходящую вглубь сеть. Вот за неё-то и зацепился рулём байдарки. Стал от сети освобождаться. Попробовал дотянуться веслом – не достаю. Дал задний ход – бесполезно, сеть следует за мной. Болтаюсь в этих бесполезных попытках десять минут, двадцать – бесполезно, результат нулевой. А ветер усиливается, волны разгулялись не на шутку, каждая опасно
кладёт байдарку на борт, внутри уже хлюпает вода. Срочно нужно освобождаться! Попытался проползти к корме, чтобы отцепиться руками. Не тут-то было! На спокойной воде проблем бы не было, а тут байдарку крепко валяет с борта на борт, я едва не упал в воду. Откровенно скажу, я малость (это сейчас сужу, что «малость») запаниковал; ясно
— 14 —
ведь, что ещё минут тридцать – и меня перевернёт! Всё-таки взял себя в руки: «спокойно, Иванов, утонуть всегда успеешь».
Стал думать. Сверху не отцепиться, надо лезть в воду. Она холодная, градусов восемь, надо лезть хоть немного одетым, сбросить только болотники, фуфайку и гидроштаны. Взять нож. Ладно, отцеплюсь, но как потом забраться в байдарку? Просто так забраться в неё абсолютно нереально, на сплавах проверено неоднократно. И тут меня осенило. У меня же есть надувной матрац! Вот на него и лягу. Остаётся, правда, проблема – как удержаться на матраце при такой волне – ну, здесь уж как карта ляжет, всё равно другого варианта нет.
Достал из недр байдарки матрац, стал его надувать. И тут слух уловил какой-то посторонний шум. Прислушался – неужели мотор? Привстал, держась за мачту. Точно! Недалеко, скрываясь в волнах, тарахтела будара – это большая деревянная лодка со стационарным мотором. Речным хантам будара заменяет автомобиль. На ней ловят рыбу, перевозят грузы, ездят по делам, в гости. Будара – жизненная необходимость для хантов.-
Я заорал во всё горло, замахал руками. Будара повернула ко мне, подошла, остановилась рядом, не глуша мотора. В ней всего один хант, он тоже спешно удирал от шторма. Времени на разговоры не было, хант быстро тоцепил меня от сети, и мы разошлись в разные стороны. Шторм продолжал усиливаться и мне пришлось пристать к берегу.
Быстро сделал привычное дело – палатка, костёр, каша. Хорошо всё-таки на берегу! На воде буйствует шторм, катит на берег волну. А здесь, под крутым обрывом, относительно тихо и, главное, не качает. Спать было ещё рано, сидел бездумно у костра, курил. Далеко впереди узрел на берегу что-то необычное, издалека не разглядеть, а любопытно – что же там такое? Пошел туда по плотно утрамбованному водой прибрежному песку. Оказалось, это выброшенная на берег старая баржа. От воды не близко, видно, давно выброшена. Вросла в песок, краска облупилась, стёкла рубки побиты. В трюме на самом дне его поблескивало малюсенькое озерцо солярки. Я полазал по барже – нельзя ли снять чего-нибудь годного, например, кусок проволоки? В тундре любой металл – ценность, обязательно пригодится. Ничего подходящего не обнаружив, ушел назад, залез в палатку, застегнулся и уснул под завывание ветра. Снился какой-то сон, и вдруг в этот сон врезался отчётливый, не по сну, голос:
— Эй, есть кто живой? Хозяева-а! –
Совершенно обалдевший, толком не проснувшись, высовываю из палатки голову. Прямо надо мной, опершись на палки, стоят и разглядывают меня два амбала. Один в какой-то грязной изходранной дублёнке, на ногах разваливающиеся меховые ботинки. Другой в сапогах-болотниках, в ватной замасленной телогрейке. Почерневшие, со сморщенной кожей руки. Лица щетинисты, одутловаты, серого цвета. Явление невероятное, необъяснимое! Откуда здесь, в пустынной тундре, за сотню километров от жилья, могут
появиться белые люди? Ведь не было их, не было! Признаюсь, мне стало неуютно, и очень неуютно. Конечно, в палатке ружьё, топор, нож. Но что стоит амбалам тюкнуть меня
— 15 —
палкой по голове? Секунда лишь требуется! Заледенев как кролик перед удавом, всё же понимаю – спрашивают спички.
— Есть, есть, сейчас достану! –
Мигом выбираюсь из палатки, лезу в рюкзак. Фу-у, малость полегче, всё же есть теперь свобода для манёвра. Тем временем парни рассказывают. Они с катера «Зоолог», моторист Виктор и дублёр капитана москвич Саша. Катер стоял недалеко от Салемала, они вдвоём пошли на моторке в посёлок за хлебом и водкой. На обратном пути крепко сели на мель. Пока снимались, поднялся шторм, мотор залило, он не заводился. Пытались идти на вёслах, одно сломалось. Двое суток, мокрые и замёрзшие, гребли одним веслом, пытаясь приблизиться к берегу. И лишь вот сейчас, когда ветер чуть изменил направление, причалили к берегу как раз возле выброшенной баржи.
— А меня как нашли? Палатку-то оттуда не видно! –
— Так по следам! Ты ведь ходил туда? По ним и пришли –
Я дал им коробок спичек, предложил:
— Возьмите мой котелок, там каша осталась –
— Да нет, нам сейчас костёр первое дело –
И они пошли назад, Нет, не пошли – они брели, почти не отрывая ноги от земли, опираясь на свои палки. Я смотрел вслед и думал. Может, так всё и есть. А вдруг – нет? И их, возможно, не двое, а больше и это была лишь разведка? Оставаться в неведении было нельзя. Я быстро покидал барахло в байдарку и стартовал, невзирая на шторм. Если их действительно двое – встану рядом. Если нет – двигаюсь дальше, ни по берегу, ни по воде они меня не догонят. Через десять минут был возле баржи. Картину увидел такую: весело и жарко горит костёр рядом с баржей. Завернувшись в дублёнку под бортом баржи спит Саша, дублёнка парит от огня. Виктор спит по другую сторону костра, спит сидя. С колен свесились его руки, рыжие волоски кистей от жара скручиваются и потрескивают, а он не чувствует. Я растолкал его:
— Виктор, ложись, а то в костёр свалишься –
Он, не раскрывая глаз, послушно улёгся. Так началась наша совместная четырёхдневная стоянка.
Шторм, наконец, угомонился и надо было что-то решать. Идти втроём дальше на Ныду было, конечно, невозможно, парни это понимали, но никакой просьбы не высказывались, только малость загрустили. Зато как обрадовались, когда я объявил:
— Сидеть нам здесь бесполезно, надо возвращаться в Салемал.
Один из вас со мной в байдарке, другой идёт по берегу. Потом
Меняетесь. Дней за восемь-десять, думаю, дойдём –
Повезло нам на третий день. Повстречали моторку – это двое парней искали оторванный от причала и унесённый ветром плашкоут. Вместо плашкоута нашли нас. На моторке через несколько часов мы подкатили прямо к борту «Зоолога». Виктора и Сашу искали три дня и, откровенно говоря, уже похоронили.
— 16 —
Продолжать свой маршрут у меня уже не было возможности и «Зоолог» доставил меня в Салехард – можно сказать, пошел туда специально. По пути с помощью Саши я по дешёвке купил у хантов роскошную шкурку песца (Саша, как настоящий москвич, за время своей практики успел обзавестись кучей полезных знакомств). Из неё дома, в Омске, справили старшей дочери шикарную шапку. При этом младшая, Евгения, со слезами на глазах кричала:
— Да-а, всё Маринке да Маринке! Я тоже такую хочу! –
на что старшая снисходительно отвечала:
— Подождёшь, маленькая ещё –
Впрочем, через месяц у неё эту роскошь украли в институтской раздевалке и конфликт угас сам собой.
И вот я сейчас думаю: ну не может неразумная судьба так аккуратно и точно нанизать события. Ведь пройди хант на десять минут раньше или причаль Виктор с Сашей к берегу на сто метров дальше — и как бы повернулись наши судьбы? Я думаю – всё, что мы сейчас делаем, когда-нибудь, где-нибудь, как-то отзовётся. И потому – не раздавите бабочку!
ЖЕСТОКОСТЬ
В начале мая 1987 года в Горном Алтае на реке Чуя ожидались международные водные соревнования. Впервые в Сибирь приезжал такой многочисленный иностранный десант: французы, немцы, канадцы, даже экзотические непальцы и зимбабвийцы. Для обеих строн многое было в диковинку. Мы впервые увидели американские плоты-рафты, а иностранцы изумлённо рассматривали наши разнообразные самодельные катамараны. Барнаульцы даже изобрели некое подобие телеги: четыре огромных надувных колеса по углам, которые могли перекатываться через камни. Появились «честеры», «буберы» — в общем, фантазия у русских била ключом.
Из близлежащих городов (Кемерово, Новосибирск, Омск) на автобусах прибыли толпы болельщиков. Берега Чуи вдоль всей трассы соревнований были сплошь усеяны людьми и палатками. Разноцветные флаги, разноязыкая речь…Люди, мало-мальски «спикающие» на английском, были нарасхват. У нас англичанином оказался Женя Гаврин, а я мог гордо задать немцу 5-6 вопросов. Правда, из ответов без натуги понимал только «я-а» и «нихьт».
Нас изумляли немыслимые для Советского Союза поступки иностранцев. Немцы могли абсолютно спокойно голышом, ухая и взвизгивая, на глазах всего честного народа обливаться ледяной водой из Чуи. Американцы укрепили над своим лагерем две большие резиновые маски Горбачева и Рейгана. Мы глазели на эти маски, ужасались неслыханной американской дерзости и всё оглядывались по сторонам – а ну как вдруг милиция появится!
Омская команда забросилась в верховья Чуи на неделю раньше. Надо было после долгой зимы набрать форму, надо было «почувствовать воду». У нас плот и два катамарана – четвёрка и двойка. Сплав осуществляли по тактике «базового лагеря».
— 17 —
Обосновывались в удобном месте на два-три дня, посудины забрасывали выше и каждое утро отправлялись из лагеря на работу. За 5-6 часов проходили несколько порогов,
оставляли свои суда и уходили в лагерь на ночёвку. На сложной реке и при холодной погоде такая тактика весьма эффективна. А погода была холодная, всё-таки лишь конец апреля, горы. В распадках ещё лежал снег, с берега над водой нависали ледяные припаи. А однажды я проснулся оттого, что за стенкой палатки под чьими-то ногами оптимистично хрустел снег. Выглянул наружу – батюшки-светы! Действительно, вокруг снег – пушистый, ядрёный! Шеф команды Саша Мосейко разжигал костёр. Увидел меня, засмеялся:
— Не замёрз в палатке, Палыч? Вылезай, погрейся, всего минус десять –
При такой температуре долго на катамаране не усидишь. Но двигаться надо, надо успеть к началу соревнований.
Мы и двигались как обычно. Сначала осмотр порогов, потом идёт катамаран-четвёрка, плотовики страхуют её с берега. Затем четвёрка встаёт на страховку «с воды» и пропускает плот и двойку. Моменнт страховки – самый муторный. Всё-таки на сплаве подмокаешь, а потом надо неподвижно сидеть на катамаране и ждать, ждать… Именно в этот момент на плотовиков спускают всех чертей, грозятся устроить им вечером разборку за волокиту. Впрочем, пока доберёшься до лагеря, от гнева уже мало что остаётся. Тем более, в лагере вовсю полыхает костёр, что-то булькает в «бобах» (специальные ёмкости для варки) и тут же, чтобы не захворал, тебе плеснут в кружку «чой-чой» -это горячий сладкий и крепкий чай с некоторой толикой спирта. Какой уж тут гнев!
Так всё и было в тот незабываемый день. Наша четвёрка прошла порог и встала за ним на страховку. Мощная, но ровная струя вырывалась из-за камня и неслась мимо. Стоим, ждём. Наконец, вот он – плот, вынырнул из-за утёса, пронёсся мимо. Мосейко бодро помахал с плота – мол, всё нормально, ждите двойку. Обычно она появлялась сразу за плотом, это судно быстрое и мобильное. А тут сидим, сидим – нет двойки! Наконец, появилась, но чего мы никак не ожидали – в перевёрнутом виде, вверх килем! Утешало лишь то, что экипаж от катамарана не отцепился – они плыли вместе с ним, уцепившись за раму, над водой торчали лишь каски. Это были Юра Годзенко и Женя Гаврин, парни относительно молодые (для водников «молодые» — это не старше 30 лет), имеющие за плечами не такие уж серьёзные сплавы. Шли наши голуби в полном соответствии с канонами: цепко держались за катамаран, вёсла не потеряли, напрасно не трепыхались, берегли силы. Мы ждали, пока струя завернёт их в нашу сторону.
— Пошли! – рявкнул сзади наш капитан Ермак и мы врубились в струю. В страховке на быстрой и мощной воде есть свои правила. Например, нельзя подойти к человеку снизу, из-под течения – его может затащить под судно. Человека надо догнать, да ещё умудриться подставить ему не нос, а корму. Для четвёрки всё это не впервой, поэтому мы догнали ребят сверху и подошли бортом. Годзенко с Гавриным уцепились за нас, умудряясь удерживать ещё и свой катамаран. Теперь оставалась лошадиная работа. Надо изо всех сил, через не могу, работать и работать против течения. Вниз идти нельзя, там уже бурлит другой порог и войти в него «паровозом» никак невозможно. Мы и работали, тупо, упрямо, вытягивая из себя все жилы. Сзади непрерывнр надрывается Ермак:,
— На ход! На ход! –
— 18 —
Краем глаза вижу Женьку Гаврина, он под моим бортом. Скрюченные руки, неподвижный мутный взгляд – десять минут болтания в ледяной воде дают о себе знать. Катамаран
перестал продвигаться вперёд – элементарно не хватало сил, мышцы физически не слушаются. Сначала медленно, потом всё быстрей и быстрей течение стало сносить нас назад. Я лопатками ощутил опасность, оглянулся…
Сзади, метрах в пяти, над водой нависал ледяной припай. От воды до нижнего края льда расстояние не более полуметра, как раз чтобы пройти гондолам катамарана. И струя ныряла прямо в эту чёрную пасть. Ещё минута-две, и катамаран мы не удержим, всех шестерых впечатает туда как пробку в бутылку. Мелькнула в голове картинка, как складывает нас на катамаране, размазывает по нему и тащит в сужающуюся пасть.
И тут сзади – крик Ермака:
— Отцепляйтесь! Бросьте нас, бросьте! –
Это он кричал Годзенко и Гаврину. Да как же им отцепляться, ведь неминуемо забьёт под лёд!
— Отцепляйся, Женька! – надрывается Ермак и через мгновение уже мне:
— Палыч! Лупи его веслом по рукам! Кому говорю, лупи-и! –
Не знаю, наверное, стал бы лупить, только в этот момент Женька медленно поднял голову, мы упёрлись взглядом глаза в глаза. Потом он медленно оторвал от катамарана одну руку, другую. Течение тут же подхватило его и утащило за корму. Видно, с другого борта отцепился и Юра Годзенко, потому что наш катамаран словно встрепенулся и, облегчённый, под непрерывный крик Ермака, рванулся вперёд на струю….
Ушли от припая, развернулись. Сейчас трудно передать, какое гнусное настроение владело всеми нами. Почти стопроцентно были уверены, что не увидим ребят. У меня и сейчас становится тяжко на сердце, когда вспоминаю тот момент. Но, наверное, на небесах всё-таки кто-то есть и, видимо, не так уж много мы нагрешили в жизни! Мы увидели, как две желтые каски мелькают в валах ниже припая (потом оба, и Годзенко, и Гаврин, нен могли при помнить, протащило ли их под припаем или пронесло мимо). У нас и силы откуда-то появились! Мы вновь траверсировали струю, догнали «купающихся», прижали их катамараном, как брёвна, к берегу и, пихая вёслами в зад, вытолкали на береговой лёд. Теперь надо было догнать брошенную осиротевшую двойку. Ведь целый год его строили – кроили, шили, клеили. А каких трудов стоило в те времена повального дефицита раздобыть ткань для гондол и оболочек!
Катамаран мы поймали уже за вторым порогом, подтащили его к берегу. Сверху к нам уже бежали плотовики, вся эпопея разворачивалась на их глазах. Они подхватили наш катамаран, бегом потащили его вверх по течению, следом трусили мы с вёслами в руках – надо было переправлять н робинзонов. А «робинзоны», в заледеневшей одежде, полусогнутые, неподвижные и ко всему безучастные, торчали на том берегу. С большим трудом мы погрузили их на катамаран, переправили через реку. Здесь они попали в руки плотовиков. С них стягивали одежду, нещадно растирали и хлолпали, переодевали в сухое. Наконец, Мосейко скомандовал:
Теперь в лагерь! Да бегом, бегом! –
и парни с трудом затрусили вдоль берега.
— 19 —
Мы добрались до лагеря часа через два. Вовсю полыхал костёр, возле него хлопотал над «бобами» наш неутомимый завхоз Рома Фельдман. В палатке, упрятанный в куче
спальников, богатырски храпел Юра Годзенко. Гаврин ещё блаженствовал у костра. На вопрос: «Женька, ты как?» он долго устанавливал на нас глаза, широко улыбался, наконец, с трудом ворочая языком, оповестил:
— М-м-мужики, всё путём –
Рома смущё1нно оправдывался перед Мосейко:
— Я им и плеснул-то чуть, для профилактики, а их вишь как развезло –
А на соревнования мы успели во-время.
УДА ВЫШЕ АЛЫГДЖЕРА
Название заголовка требует расшифровки. Уда – это река в Саянских горах, в юго-западном углу Иркутской области. Алыгджер – небольшой посёлочек в этой горно-таёжной области.. Живут здесь тофалары – микроскопическая по численности народность. Их всего-то человек четыреста-пятьсот, и почти все они живут в Алыгджере. Река Уда в этих местах – высшей категории сложности: мощные пороги, череда каньонов, водопады. Вот в это место мы и забросились в августе 1984 года. Состав группы оптимальный, плот с капитаном Юрой Гавриловым и мы – четвёрка катамаранщиков. Группа мобильная и удобная при страховке. В сложных местах экипажи поочерёдно страхуют друг друга, правда, плотовщики – только с берега, не с воды, но всё же, всё же…. Заброска к месту старта была многоступенчатой: поездом из Омска в Нижнеудинск, оттуда спецрейсом (это означало двойную цену) на У-2 через перевалы до Алыгджера и потом ещё вертолётом в верховья реки…
Улетел вертолёт и началось наше собственное дело. А начинается оно, как всегда, со строительства. Катамаранщикам легче, разборную металлическую раму мы притащили с собой. А плотовщикам надо найти подходящие сухие деревья, притащить их, ошкурить, подсушить на огне и уж потом вязать раму. Да ещё соорудить греби – тяжелые и длинные, до пяти метров. Как назло, испортилась погода, испортилась капитально. С вечера заморосил холодный дождь, а ночью пошел снег, плотный и сырой.
Мы проснулись от пушечных выстрелов – это под тяжестью снега ломались лиственницы. Стоит-стоит, гнётся-гнётся – и внезапно тр-рах-х! — лопается посредине. До утра не спали, боялись, что рухнет какая-нибудь на палатки и придавит всех. Бог миловал, обошлось. Но следующий день был испорчен абсолютно. Всё вокруг сырое, земля покрыта снежной кашей, в воздухе водяная взвесь. Сыро, холодно, противно!
Кто-то из плотовиков предложил: километрах в полутора-двух должно быть зимовье, можно пойти туда на ночёвку. Пошли не все, часть группы осталась на месте. До избушки мы добрались уже в сумерках. Нарубили дров, затопили железную печурку – и через час полная компенсация всех мытарств! Печка раскалена докрасна, широкие полати застелены спальниками, горит на столике свеча, пар над кашей, в руках кружка с «чой-чоем» — это горячий сладкий чай, в который для профилактики добавлено немного спирта.
— 20 —
По рации связались с оставшимися в лагере ленивцами, рассказали, как шикарно устроились. Ленивцы натужно бодрыми голосами отозвались: мол, у них тоже всё хорошо и уютно, и они нисколько нам не завидуют. Ну-ну….
Сплав шел своим чередом. Это означает, что по четыре-пять часов лазаешь по скалам, высчитываешь и запоминаешь траекторию движения катамарана в порогах. Потом 10 – 15 минут работы веслом до изнеможения, потом тягучая и долгая страховка плотовиков с воды.
Теперь должен представить экипаж катамарана. Во-первых, наш постоянный многолетний капитан Валерий Ермаков. Для всех он всегда и в глаза, и за глаза просто Ермак. Он, наверное, и похож на легендарного Ермака (между прочим, родом он с реки Урал – это бывший Яик): неторопливый, грузный, с глубоким басом. А смеётся неожиданно высоко и очень тоненько. Ермак любит историю и иногда на досуге просит меня:
— Палыч, расскажи что-нибудь –
— Что же рассказать-то? –
— Из Древней Греции что-нибудь. Или про фараонов –
Ещё – Женя Гаврин. Самый молодой из нас, в экипаж пришел недавно, так что пока он ещё «зелёный». Я – единственный обременённый немалой семьёй. Среди солидных плотовиков такие дядьки встречаются, а у безбашенных катамаранщиков это редкость. Четвёртый Слава Максимов, ортодоксальный хранитель и почитатель неписаного кодекса катамаранщика. Кодекс этот прост для запоминания и трудно выполним в деле. Заповедь первая : при перевороте нен смей бросать весло, держи его хоть зубами! Без весла ты на катамаране бесполезный и даже вредный груз. Конечно, мы берём одно-два в запас, но если при каждом перевороте их терять – сколько же понадобится вёсел?! И заповедь вторая – на берег выходишь только вместе с катамараном – и никак иначе!
На одном из порогов, как обычно, произвели разведку. Ермак подытожил:
— Идём вдоль левого берега. Возле во-о-н того треугольного камня стреляем вправо, делаем боевой разворот и прячемся «в тень». «Тень» — это место за большим камнем, где вода несколько успокаивается, там можно постоять, передохнуть. Правда, попасть «в тень» с потока удаётся далеко не всегда. Всё шло по плану, пока мы не начали пересекать струю. И откуда только она взялась, это чёртова «бочка»? Как же мы её при осмотре не углядели? Опять должен пояснить: «бочка» — очень неприятное место на воде, дружно нелюбимое всеми водниками. Это натуральная ямя в воде. Попав в неё, можешь бесконечно болтаться здесь полупритопленным. Только дышать её водовоздушной смесью невозможно.
Вот в такую «бочку» катамаран и влетел лагом, мы совершенно не успели среагировать. И, естественно, перевернулись. Всё-таки повезло, выплюнуло нас на поверхность уже за «бочкой». Осматриваюсь. Впереди в пяти метрах катамаран. Ниже за камень уцепился Слава Максимов, целится поймать катамаран, когда тот подойдёт поближе. Впереди катамарана мелькает синяя каска Ермака, а Женька – вот молодец! – уже лезет на плавсредство. Вторая заповедь требовала от меня рвануть за катамараном и
— 21 —
догнать его. Но как же хотелось этого делать! Берег-то вот он, рядышком, пять-шесть гребков – и ты в безопасности! Да и катамаран не беспризорный, Женька уже на нём, Ермак и Максимов сейчас подоспеют – вполне достаточно, чтобы зачалиться! В оющем, оправдание нашлось и я рванул к берегу. Выбрался из воды, вижу: катамаран с обречённо
цепляющимися за него Женькой Гавриным втягивается в следующий порог. И мы трое беспомощно смотрим ему вслед с берега.
Выручили плотовики. Им удалось добросить до Гаврина страховочную верёвку. За неё катамаран и вытянули на берег.
Тягостная в лагере была вечером атмосфера, даже смотреть друг на друкга не хотелось. Ведь бросили, бросили…Плотовики деликатно обходили эту тему. Когда кто-нибудь из них пытался заговорить о перевороте, Юра Гаврилов решительно пресекал:
— Ты лучше подумай, как мы завтра этот порог проходить будем!
А катамаранщики сами разберутся –
Сплав продолжался своим чередом. Мы уже не небрежничали, разведку делали тщательно, пороги проходили зло и слаженно. Уже близко к окончанию маршрута встретилось препятствие из тех, где даже самый точный расчет не даёт гарантии успешного прохождения. Крутой и длинный язык слива упирался в каменную стену, и перед ней на ширине 3-4 метров клокотала отбойная волна.
Наконец, мы решились – идём! Постараемся сделать всё тютелька в тютельку, ну а дальше – уж как карта ляжет. Сосредоточенные, молчаливые, плюхнулись на свои места на катамаране. Сзади напряженный голос Ермака:
— Готовы? –
И через секунду:
— Пошли-и-и! –
Не повезло… Удар отбойной волны был такой силы, что катамаран встал абсолютно вертикально, так конь на всём галопе внезапно встаёт на дыбы. Задние сразу ушли под воду, не было видно даже касок, а катамаран, секунду поколебавшись – словно раздумывал, куда же ему валиться – аккуратно и неотвратимо опрокинулся через корму.
Вновь ощущать время я начал уже под водой. Так, весло! Прижимаю его к себе, чтобы не вывернуло из руки потоком. Открыл глаза, ищу катамаран. Что-то тёмное мелькнуло над головой. Надо заметить, что ориентироваться под водой довольно затруднительно, струи постоянно крутят то головой вверх, то ногами, да и где верх, а где низ соображаешь далеко не сразу. Я вытянул свободную руку, потянулся и достал это мелькнувшее тёмное. Достал и успокоился: сейчас вода вытолкнет катамаран наверх, с ним и я всплыву.
Действительно, резко и сильно потянуло вверх, к светлеющему через воду небу. Да так сильно, что я почувствовал, как из моего сжатого кулака выскальзывает то, за что ухватился. В голове одна мысль – держать!
Не удержал. И сильно загрустил. Сколько до поверхности – неизвестно, а воздух в лёгких на исходе. Карабкаюсь вверх из последних сил. Наверное, лишь за мгновение до того, как рот раскрылся бы сам собой в попытке глотнуть, вдохнуть, голова пробила, наконец, водное покрывало. Судорожно, взахлёб хватаю воздух. В глазах чёрные и красныё круги. Наконец, осмотрелся. Катамаран недалеко. На него ползёт Максимов, рядом пыхтит
— 22 —
Ермак. В несколько гребков догнал их.. С трудом удерживаясь на перевёрнутом катамаране, лихорадочно гребём к берегу, мимо беспомощно толпящихся на берегу плотовиков. Краем глаза успел заметить, как они страховкой вытаскивают неподалёку из воды Женьку Гаврина.
Удалось зацепиться за берег крохотного заливчика под отвесной стеной. Сверху по верёвкам спустились плотовики, тут же развели костёр, мы развесили одежду для просушки. Ермак в одних трусах грелся у огня и задумчиво рассматривал растянутые на коленях гидроштаны:
— Где же это я гидроштаны порвал? Вроде ни за что не
цеплялся! — он просунул кулак в дыру, что образовалась возле самого паха. И тут меня осенило: да ведь не за катамаран уцепился я в воде – за гидроштаны Ермака! Ну и лопнула резина, не выдержала. Юра Гаврилов тут же попенял Ермаку:
— Говорил ведь тебе, не будь таким большим и толстым.
Тогда бы Палыч не принял тебя за гондолу…
Ермак отбивался:
— Да я Палыча не виню. Только место неудобное, вряд ли
удастся хорошо заклеить, придётся новые покупать.
— Палыч, с тебя в Омске коньяк за ущерб! –
Тут подал голос Слава Максимов:
— Обнаглел ты, Ермак. Не Палыч тебе – ты ему коньяк должен поставить
— Почему это? –
— А ты представь, что он ухватился бы на пять сантиметров выше…
Без чего бы ты сейчас оказался? Ты бы ведь не отпустился, Палыч? –
Больше переворотов в этом походе не было. А коньяк Ермак так и не поставил, зажилил.
ВЕЛИКАЯ СИЛА СЛОВА
В 1980 году сплавлялись мы вчетвером по реке Кантегир, одному из притоков Енисея. Сплав закончили у Саяно-Шушенской ГЭС, она тогда ещё только строилась. Водохранилище уже было заполнено, и к створу плотины мы добирались на небольшом катере. Катер шел медленно, осторожно, так как из воды там и сям торчали верхушки деревьев. Обычное дело – в ложе водохранилища не успели вырубить деревья и лес так и ушел под воду. Сама плотина – гигант, на ней копошились люди-букашки.
На небольшой железнодорожной станции ждём поезда. По этой ветке он ходит редко, всегда забит доотказа. Нам досталось два купейных места и два плацкартных, все в разные вагоны. Места в билетах, естественно, не указаны. О нумерации вагонов – с головы ли, с хвоста – в те времена в наших палестинах объявлять было не принято. А стоянка, между прочим, всего две минуты. Потому обычно при посадке на перроне возникало два потока из бегущих навстречу друг другу пассажиров. У нас технология скоротечной посадки была отработана. Груз концентрировался посредине платформы, самый шустрый имел задачу первым налегке вскочить в вагон и через головы
— 23 —
неторопливо выходящих и суматошно садящихся пассажиров ловить и складывать в тамбуре наши рюкзаки. И лишь потом, забросив груз, мы принимались выдергивать из вагона прибывших и чуть ли не силой забрасывать в него отъезжающих. В последний момент, под истошные крики проводницы: «Отходим! Отходим!», вскакивали сами. Всё! Поехали! Можно утереть пот.
Должен сделать небольшое отступление. В советские времена проводница на железной дороге – как правило, крупно габаритная тётенька далеко за бальзаковский возраст – бог и царь для пассажиров. От неё зависело достанется постель или нет – на всех обычно не хватало . Будет ли в титане кипяток, откроется ли второй туалет, на какой полке ехать – всё зависело от отношений с проводницей. Часто оказывалось, что мест в вагоне меньше, чем пассажиров. Тогда предстояли длительные и нудные поиски по вагонам главного по проводникам, хождения из вагона в вагон. Обычно часа через два-три всё устаканивалось.
Итак, мы стоим все в тамбуре одного вагона, решаем почти неразрешимую задачу – как всем четверым очутиться в одном купе. А это позарез необходимо.Подумайте сами – как ехать в разных вагонах четверым заросшим щетиной, пропахшим дымом и рыбой мужикам? Чашки-ложки-кружки в одном рюкзаке, еда – в другом, все походные деньги сосредоточены тоже в одном месте. Да и поговорить надо, обсудить за рюмкой чая наболевшее, разобрать всякие казусы. Переговоры с проводницей руководителя похода Славы Максимова ничего не дали, вернулся он ни с чем. Все приуныли. И тут меня осенило. Я подумал – на туристов мы не очень-то похожи (а отношение к ним во все времена было и остаётся снисходительно-пренебрежительным). Возраст у всех далеко не юный, самому старшему – это я – уже за пятьдесят. Женщин нет, что для туристов не характерно. А самое главное – нет гитары, первейшего и необходимейшего атрибута туристов. В общем, шанс есть, и я, не ставя в известность о своём плане, отправился к проводнице. Разговор состоялся такой:
— Сударыня, можно вас на минуту? – проводница с интересом, обращение-то необычное, обернулась.
— Мы геологи, два месяца в тайге были. И нам обязательно (слово «обязательно» я произнёс с нажимом) нужно в одно купе! –
— И чо? Ездиют у меня и геологи. Давайте освобождайте тамбур!
Расходитесь по своим вагонам! – проводница повернулась уходить.
Я тронул её за локоток:
— Послушайте, уважаемая! Вообще-то не имею права говорить вам,
да уж придётся нарушить. Но должен предупредить – вы никому ни
слова! Дело в том, что мы везём с собой золото – тут я сделал многозначительную паузу, пристально посмотрел ей прямо в глаза – и по
инструкции рядом с грузом всегда! В любую минуту! Должно быть
не менее двух человек! –
Я сделал паузу, потом доверительно ещё раз проговорил:
— Только ещё раз прошу вас, об этом никто не должен знать –
— 24 —
Проводница, приоткрыв рот, несколько мгновений смотрела на меня, потом как-то вдруг взволновалась, из голоса пропал металл:
— Погодите маленько, ребятки. Сейчас что-нибудь организую –
Я возвратился в тамбур, а в вагоне началось движение. Захлопали двери купе, по коридору взад и вперёд задвигались люди с багажом, споры, недовольные голоса. Наконец, появилась оживлённая раскрасневшаяся проводница:
— Ну всё, ребятки, идите в пятое купе, располагайтесь –
Расположились мы с комфортом. Кружки, банка тушенки, сухари, малосольный хариус. Естественно, остатки спирта. Просто божья благодать! Из-за духоты дверь купе приоткрыта. И стали мы замечать – мимо началось какое-то странное движение; народ снуёт безостановочно, проходящий обязательно замедлит шаг, любопытным взглядом обшарит купе. Появился бригадир проводников, постучал в полуоткрытую дверь, вошел, поинтересовался:
— Нормально устроились? Ну и хорошо, отдыхайте –
Товарищи мои в недоумении:
— Что за ерунда? Отчего такой интерес? –
Наш руководитель Максимов догадался первым:
— Давай колись, Палыч! Твоя работа? –
Пришлось признаться. И заодно предупредить – надо держать марку, ребята, всё отрицать и меньше двух в купе не оставаться. Понемногу ажиотаж в вагоне утих. И вот мы стоим с Максимовым в тамбуре, курим. Рядом мнётся один из пассажиров, молодой парень, по одежде и выговору явно из местных. Наконц, парень решился:
— Мужики, вы ведь геологи? –
— Они самые – отвечаем (а куда было деваться?)
— Как у вас с заработками, хорошо платят? –
— Не жалуемся –
— А устроиться к вам можно? –
Пришлось изобретать на ходу:
— Опоздал, друг, сезон заканчивается. Жди до следующего года –
Парень всё не уходит, мучает его главный вопрос. И он его задаёт:
— А правда, что вы золото везёте? –
Тут уж мне пришлось призадуматься. Сказать «да» нельзя, всё же почти государственная тайна. Да и что за болтуны-геологи попались? Но и «нет» надо сказать так, чтобы было похоже на «да». Я усмехнулся, похлопал его по плечу и со словами «ну что ты, какое у нас может быть золото?» ушел к себе в купе.
До дома доехали спокойно. А месяца через два совершенно случайно прочитал в «Комсомольской правде»:
«….. В горах Западного Саяна геологи обнаружили следы рассыпного золота,,,». Видно, совпадение.