«Значит, нужные книги он в детстве читал!”
Вл. Высоцкий.
Среди всяческих грехов, коими наделила меня генетика, а кои обретены были в процессе взросления, есть один, который я сохранил до седых волос и за который мне не стыдно. Мало того, каяться за него не собираюсь. Грех этот называется «завистью». Зависть, она ведь зависти – рознь. Иной видит, сосед волOчит к себе на седьмой этаж коробку большую, и не один, сынок-«оглобля» помогает… И мысль сразу возникает: «Это почему так? Это как же? Это что же? Телевизор? А по диагонали у него скока? Скока-скока? А откуда у людей-человеков такие деньжищи на импортную видеотехнику?» И уже не спишь, уже грызёт тебя благородная мысль: «А где же справедливость, провозглашённая основоположниками мэ-лэ?» (в смысле, марксизма-ленинизма). Или к примеру, сослуживица жены пришла на работу в новых сапожках, и жена возвращается домой в слезах с тем же одноимённо-недоумённым вопросом: «И где справедливость?»
А бывает иная зависть, за которую не стыдно и предстать перед Всевышним, и ответ дать, и не каяться за грех этот. Зависть эта особая, недаром её прозвали «белой». Вот и я страдаю этим недугом, по-белому завидую людям, отмеченным печатью таланта. А можно эту зависть и по-другому назвать – восхищением. Вот до седых волос, хотя, где они, те волосы? этап этот уже давно пройден, а потому – до «лунной поляны» на голове, восхищаюсь талантом в любых проявлениях.
Городок провинциальный был окультурен тремя очагами. Два из них – кинотеатры, в одном шёл фильм «Премия» с Евгением Леоновым, в другом – «Мы, нижеподписавшиеся» с Олегом Янковским. Среди «аборигенов» находились и такие, которые наотрез отказывались восхищаться игрой Леонова и Янковского. Для них, не отмеченных печатью высокохудожественного кино, предназначен был третий очаг – Дом культуры. Зал Дома культуры был универсален. Во дни торжеств народных здесь проводились заседания с президиумом из парт-,сов-, хоз- актива; раз в год – смотр танцевальных и хоровых коллективов города и района; по выходным зал превращался в танцевальный. Раз в месяц проводились тематические вечера «Тем, кому за 30…,40…,50». Мне, хотя я и был «за 30», искать там было нечего и некого. Счастье – вот оно, рядом, сидит за машинкой швейной, стрекочет чего-то шовчиками ровными; к тому же, и я, и счастье моё «обременены» были двумя детьми ползункового возраста. Потому-то и заказан мне был путь, что на танцы, что к «тем, кому…»
Однако, дважды в месяц ноги упрямо вели меня к Дому культуры, поднимали на второй этаж, и притормаживали перед дверью, на которой скромненько приютилась надпись «Городская библиотека». Здесь я ненадолго замирал, чтобы решить, на какой букве мой нынешний поход остановить? «Из пункта А в пункт Б» – это я уже прошёл, и «пункты Б, и В»… В этот раз закоулки лабиринта из книжных рядов привели меня к букве К. Судьба! Помните, никулинское: «Из пункта А в пункт Б вышел поезд. Из пункта Б в пункт А в это же время вышел другой поезд. Они не встретились Почему? Не судьба…» А тут, в моём случае – СУДЬБА! Взглядом выхвачена была из рядов «однополчан», вернее, «однополочников» увесистая книга в твёрдом переплёте. Это потом проскользнула мысль, что цветом книга была схожа с балтийской морской волной. Называлась книга «За Доброй Надеждой», автором был Виктор Конецкий. Так в очередной раз был сражён я недугом, именуемым» любовью с первого взгляда…» Видно, много стрел припасено было в колчане у моего ангела.
Если верить словам популярной в своё время песни, то – «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется Жизнь!» В повести «Вчерашние заботы» насчитал я шестьдесят шесть жизней капитана Конецкого. Каждый миг (или жизнь, согласно песне), определён писателем Виктором Конецким сухо, но скрупулёзно. «18.07.15.00» – самая первая строчка повести, где – 18 – дата, 07 – месяц, 15.00 – время. Вот это и есть тот самый миг между прошлым и будущим, о котором пелось в песне. (Кстати, у писателя Конецкого, как бы в подтверждение песни, есть ещё одна повесть с названием «Завтрашние заботы»)
С чего начинается морской поход? Конечно же, с причала. Причалом и заканчивается. У Виктора Викторовича даже маленькая повесть есть на заданную тему: «Путь к причалу», разговор о ней у нас ещё впереди. А нынешний поход Северным морским путём у капитана начинается с аэропорта в Пулково. Взгляд цепляется жадно на предпоследние картинки «сухопутья» (последние-то уже в Мурманске). И в картинках этих, последних ли, предпоследних, обязательно будет присутствовать флора. Об этом, о «Влиянии флоры и фауны на творчество писателя Конецкого» можно диссертацию писать. Но факт: из каждого морского похода капитан Конецкий норовил привезти в баночке, в кастрюльке, в горшочке образец тамошней флоры, за которым бережно и тщательно ухаживал. А о фауне – читайте пронзительный рассказ «Последняя ночь бандита»…
Путь к мурманскому причалу лежал через Пулковский аэропорт, из него – самолётом – над озером Имандра. Вот ещё – один «миг»…
«Красивое озеро Имандра. Из-за его красоты я и погорел в ранней юности».
Промежуток между прошлым капитана Конецкого и будущим курсанта военно-морского училища Конецкого пролёг в десятки лет. Нынче озеро Имандра пересекается по воздуху, самолётом, а в прошлом, в прошлом курсант Конецкий следовал в эшелоне, ползущим вдоль этого самого озера. Задумался, почему же вспомнился автору именно этот эпизод из курсантской жизни? Да, конечно же, случай был курьёзный… Дежурным по вагону курсантом Конецким был утерян «винторез», а по «научному» – винтовка образца 1891/31 года. Времена былииии – опоздание на работу влекло за собой наказание по уголовной статье. И – мгновенно в голове курсанта выскочила статья строевого устава, которую нам, читателям, и приводит писатель для наглядности:
«Часовой на посту утерял оружие – трибунал и десять лет, как одна копеечка, а для примера могут и ещё что-нибудь пострашнее выдать». Вместо трибунала выпало курсанту по воле «строевой машины» в лице полковника Соколова в течение суток найти винтовку и догнать эшелон. Курсант Конецкий успел. И винтовку нашёл, и в эшелон вернулся. Эпизод – маленький, пять страничек во всей повести. Но почему-то память автора зацепилась за этот эпизод?
В далёком далеке «нафантазировал» я как-то теорию, согласно которой каждый из нас до годков шестнадцати-семнадцати проходит этап воспитаний семейного. Кто-то может мне возразить, мол: «А куда вы школу подевали? Почему проигнорировали воспитание в духе?» Нет, оно, конечно же, было и оно, типа «Октябрята – дружные ребята!», или «Пионер — всем ребятам пример!» Да только кажется мне, что в смысле воспитания, школа – это «сбоку бантик». Я же до сих пор уверен, что закваска характера всё же в семье происходит. В семье Виктора Конецкого была мама, Любовь Дмитриевна, женщина – из тех самых, русских, но не тургеневских, а некрасовских, коли сумела в лютые блокадные годы выдюжить, да обоих сыновей спасти, да обоим привить любовь к настоящей литературе (старший брат Виктора – Олег Базунов – тоже стал писателем); и вспомнился вдруг Высоцкий: «Значит нужные книги ты в детстве читал!» Однако, и в домашем воспитании бывают упущения. В случае с Виктором Конецким полностью отсутствовали такие методы воспитания, как: «В угол!», «Гулять не пойдёшь!», а также порка ремнём. Про «угол» не знаю, думаю, при желании мама и могла бы отыскать в комнатушке «угол наказания», может, желания не было? Ремнём пороть тоже вроде как и некому, об отце писатель вспоминает скупо, мельком, по причине житейской, увидел папа на своём горизонте «иной парус» и уплыл из семьи. А «гулять не пойдёшь!» – так кому же в ум пойдёт, на желудок гулять голодный?» (да простит меня уважаемый Иван Андреевич Крылов, грех взял на душу – чуть переиначил его слова). С началом блокады Виктору исполнилось уже 12 лет, и по принятому в блокаду положению, получал он карточку иждивенческую, то есть «обкусанную», или – урезанную. Так что и не загуляешь особо…
А тогда, до войны, кроме мамы были ещё и тётушки, мамины сёстры, общим количеством – три. И все – при образовании, и все окультуренные, тётка Матрёна Конецкая (ой, какая же – Матрёна? Она в Матильду переиначилась, потому как в балете у Дягилева Матрёны не танцевали))), и Европу повидала, и в Дягилевских вечерах участие принимала. А у тёток мужья были, и вот же – напасть, все – офицеры бывшие, ещё царского призыву. Были они не из тех, которые в куприновском «Поединке». Было в них и благородство, и понятие чести, что и сумели передать и детям своим, и племянникам. В конце тридцатых годов власть советская ликвидировала дядьёв как ненужный «балласт» на пути общества к светлому будущему. Кстати, о семейном воспитании: двоюродный брат Конецкого Игорь Грибель после ареста своего отца, бывшего офицера Грибеля Виктора Фёдоровича, написал письмо всемогущему Берии с протестом против ареста отца, к тому же он посмел «быть уверенным в полной невиновности отца». Вот такой пример стоял перед мальчишкой Конецким. А брат – лейтенант Игорь Грибель погиб в 41-ом под Тихвиным. И детство Виктора прошло вот в таком старорежимном окружении, вот такая закваска образовалась в воспитании будущего капитана и будущего писателя.
А уж дальше, после семнадцати лет – это уже процесс самовоспитания пошёл. Из этого эпизода с винтовкой извлёк для себя курсант Конецкий самый главный жизненный принцип, которому следовал всю жизнь: «ДЕЛАЙ, ЧТО ДОЛЖНО!»
«Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт». Мудрая присказка, ещё с «первобытных времён» эта мудрость как палочка-выручалочка для людей умных и расторопных. И Владимир Семёнович Высоцкий вторит этой древней мудрости своими словами: «Но можно и свернуть, обрыв обогнуть!»
И задаюсь вопросом: а что же толкало Конецкого Виктора Викторовича раз за разом идти Северным морским путём, да ещё на судёнышках, уничижительно называемых МРС, что расшифровывается как Малый Рыболовецкий Траулер? Уже и опыт мореплаванья был накоплен, уже и звание-должность «капитан дальнего плаванья» честным трудом добыто, и можно было плавать по южным морям-океанам с заходом во всякие Кейптауны-Иокогамы… И было капитану Конецкому отроду двадцать шесть лет, когда он поднялся на капитанский мостик МРС (а был ли у МРС капитанский мостик? Не рулевая ли рубка выполняла роль этого самого «мостика»?), чтобы впервые в истории совершить перегон такого малого судна Северным морским путём. И за этим переходом последовало ещё четырнадцать на разных судах, но тем же курсом.
И допоём мы Высоцкого, ту самую песню, с которой начали: «Но мы выбираем трудный путь, опасный как военная тропа».
Самоутверждение. Так называется то состояние, которое испытывал мореплаватель Конецкий, которое заставляло его отправляться рискованным и опасным маршрутом. Романтика? Ну-ну…Это в пацанском возрасте ещё можно объяснить тягу к морю и опасностям сопливой романтикой. У Конецкого романтикой не пахнет. Кстати, всё ждал, где же, где же, в какой его повести выплывет хрестоматийно-литературное каверинское: «Бороться! Искать! Найти и не сдаваться!» Нигде, ни на одной странице, ни в одной строчке не отыскалось у писателя этого оптимистически-задорного лозунга. И вместо романтики подсовывают нам суровые будни, наполненные постоянными, какими-то обыденными заботами (а повести-то так и назывались: «Вчерашние заботы», «Завтрашние заботы»). Чем же тогда так притягательна проза Конецкого?
Да, конечно же, Конецкий – писатель-маринист. Только сдаётся мне, что море для писателя – это как театральный задник, декорация. И каждая повесть писателя в первую очередь о людях, о тех, для кого море – не романтика, а способ самоутверждения в сложных, подчас нештатных ситуациях. Среди моряков популярность Конецкого объясняется тем, что они увидели себя в этих героях, это о них, об их опасной и сложной работе, в которой, повторюсь, ничего романтического, а много обыденного, привычного ежедневного труда. Для меня же, и тысяч и тысяч таких же как я читателей, Конецкий притягателен стремлением «примерить» на себя эти непростые характеры.
Есть одно замечательное свойство в прозе Конецкого – ирония и самоирония. Ирония эта добродушна, и за нею скрывается, да нет же, наоборот – раскрывается тёплое и уважительное отношение к людям. Кстати, к отрицательным героям (их очень и очень мало у Конецкого, во «Вчерашних заботах» это Арнольд Тимофеевич Фёдоров, старший помощник капитана), писатель не испытывает никакой иронии.
Уверен, что способность к иронии и самоиронии в условиях сложных, подчас жёстких – качество человека с сильным характером.
«О любви немало песен сложено…»
М.Матусовский.
Ничто человеческое не чуждо не только простым сухопутным смертным, но и суровым морякам. И ошибается тот, кто полагает, что ежечасно, ежесекундно отдавались они самоутверждению. Живые люди, в коих под толстокожестью и душа обозначалась. А в душе этой эмоции не то, чтобы бурлили, но время от времени давали о себе знать. Эмоции эти тайком от головы тянулись к лирике, к сентиментальщине. Да и то, право слово, в тяжёлом, порой изнурительном рейсе, наполненном стрессами да в матерном обрамлении, душа тянулась к теплу человеческому и ласке. И грезились возвращение в родной порт, улыбки близких, жаркие губы любимых.
Лирические отступления присутствуют почти в каждом произведении Конецкого. И обнаружилось, что писатель – не просто маринист, но ещё и тонкий лирик. И в ранних его рассказах – «Капитан, улыбнитесь», «Если позовёт товарищ», в повестях «Завтрашние заботы», «Кто смотрит на облака», «Путь к причалу» присутствует тема любви. И есть нечто общее во всех любовных историях, рассказанных Конецким. Некая недосказанность, незавершённость, и — …целомудрие героев. Целомудрие – слово патриархальное, замшелое, по нынешним временам – прямо скажем, неприличное. Целомудрие не скроешь, оно проявляется в поведении, в словах типа: «Не будете ли Вы столь любезны…» «Простите, не подскажете ли дорогу…» и т.д. Кто же сегодня в здравом уме не выжег из себя эту сентиментальную «отрыжку»? Герои же Конецкого – из других времён, и потому, когда читаешь эти истории, просыпается ностальгия. И не пойму, то ли по временам тем, то ли по целомудренным отношениям, которых, наверное, так не хватает сегодня…
«Значит, как на себя самого положись на него!»
Вл.Высоцкий.
Малый рыболовный сейнер, как и лесовоз или сухогруз, или океанский лайнер – сродни космическим кораблям. То же замкнутое пространство, населённое «экипажем», те же просторы; у одних кораблей – космические, у других – морские да океанские. И пойди пойми, где легче, а где опасней? И не поймёшь, что же страшней – безвоздушное пространство или девятый вал? Есть одно преимущество у космонавтов: экипажи отбираются по психологической совместимости. Заниматься поисками морских экипажей по психологической совместимости – занятие пустое, бессмысленное. (Бывают экипажи и в сотни, и по тысяче человек, – пойди, подбери их на психологическую совместимость). И потому в море всё зависит от характера, и «ху из ху» в море определяется едва ли не с первого дня. И в море – принцип дружбы один: «Чтобы шёл за тобой как в бой!» «О службе морской, о дружбе мужской» у Конецкого уже без всяких «почти» – во всех произведениях. Рассказ «Если позовёт товарищ» написан в память друга писателя Юлия Филиппова. Что же такое – мужская дружба в понимании писателя? Это – когда перед тобой телеграмма «Приезжай», и ты едешь в болезненном, простуженном и насморочном состоянии на перекладных на другой край земли. А другу – плохо не физически, вот в сей момент, сию минуту ему понадобилось твоё плечо. Об этом же – и повесть «Завтрашние заботы», и повесть «Кто смотрит на облака». И опять всколыхнулась ностальгия, и сравниваю прежние и нынешние времена. А по нынешним временам мужская дружба определяется двумя принципами: принцип первый – «Боливар не вынесет двоих», принцип второй – «за права сексуальных меньшинств – будьте готовы!»
Сам Виктор Викторович Конецкий в дружбе был честным, отзывчивым и бескомпромисным. «Скажи, кто твой друг, и я скажу кто ты». А среди друзей у него кроме мореходов – капитанов, штурманов, механиков, матросов, числились Виктор Некрасов (контакты с диссидентами уже не запрещались, но ещё и не одобрялись, и капитан Конецкий при первой же возможности ринулся в Париж навестить друга); Виктор Шкловский, Виктор Курочкин, Алесь Адамович, Бэлла Ахмадулина, Юрий Казаков.
«И друзей как братьев наших меньших никогда не бил по голове»
Сергей Есенин.
Давным-давно вывел для себя формулу, что природа обожает равновесие. И представьте себе состояние человека, перед глазами которого в течение недель и месяцев один и тот же суровый и тоскливый пейзаж: свинцово-серое небо, сливающееся с такой же свинцовой водой. Пейзаж этот разнообразится ледяными торосами. А если в этих торосах мелькнёт фигура медведихи, да ещё с медвежатами – разговоров об этой радостной встрече будет на пару-тройку дней. К чему это я? Ах, да, о равновесии в природе… Насмотревшись на эти пейзажи во время бесконечных переходов, капитан Конецкий по возвращении из оных, с жадностью хватался за кисть, благо природа наградила его не только писательским талантом, но и даром художника. Что удивительно, в его художественной галерее практически отсутствуют морские пейзажи. Зато есть в них – разноцветье красок, яркий солнечный свет, излучающий тепло. Почти все его картины изображают цветы или деревья. Это увлечение и восполняло в натуре капитана то самое природное равновесие.
Была ещё одна привязанность у Конецкого – мир живой, мир четвероногих. О них – пронзительные рассказы «Последняя ночь Бандита», «Солёный».
И вспомилось: давние-давние времена, небольшая сельская латышская школа, 6-ой класс… Мы с учениками читаем рассказ «Солёный». А у хуторской, сельской ребятни – в каждом доме свой «Солёный»… И посыпались рассказы о своих четвероногих друзьях, и смешные, и грустные. И прощал я детворе, что порой сбивались они с русского языка на латышский. Главное – зацепил их «Солёный».
Низкий поклон Виктору Конецкому, человеку и пароходу (плавает нынче под именем «Виктор Конецкий» новый танкер), с благодарностью – писателю Конецкому.
Мнение автора о писателе Конецком может не совпадать с мнением читателей. Но для того, чтобы оное иметь (мнение), надо Конецкого прочитать. А потому – полный вперёд «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ!»