Нет писательницы более необычной и независимой в жизни и творчестве, чем Маргерит Юрсенар.
Её имя и репутация в литературных и читательских кругах не блещут, подобно алмазу, так что её присутствие замечаешь издали, не сверкает яркими красками всеобщего узнавания и поклонения. Она, как вещь в себе, замкнута в собственном жизненном, литературно-эстетическом и нравственном пространстве. С детских лет она была аскетична и самодостаточна и даже в житейских мелочах не терпела перемен. Мудрый консерватизм, нежелание подвергать себя эксперименту — характерная черта её натуры. Как и творчества, не лишенного презрения к моде и сиюминутности.*
Родилась Маргерит Крейянкур-Юрсенар в июне 1903 года в Бельгии. По отцовской и материнской линии семья была полуфранцузская-полубельгийская. Детство — приблизительно первые шесть лет — Маргерит провела в родовом поместье Мон-Нуар, — в красивой холмистой местности во французской Фландрии. К моменту её рождения единственной хозяйкой поместья была её бабушка, мать отца по имени Ноэми, тяжёлая и привередливая особа.
Отец Маргерит, немолодой, но все ещё блестящий светский человек, напоминал отца Николеньки Иртеньева из толстовского триптиха «Детство. Отрочество. Юность». Такой же игрок, вертопрах и женолюб. Сын «Прекрасной эпохи», был он тонким ценителем старой литературы, и детские годы девочки прошли под звучные строки Расина, Корнеля и Шатобриана.
Мать юной Маргарет, Фернанда де Крейянкур умерла от родовой горячки спустя несколько дней после рождения дочери. В воображении девочки, когда она подросла, мать осталась такой, как о ней рассказывали отец и близко знавшие её люди. И какой она сама вылепила её в своём детском уме, — красивой, умной и доброй, — ut crystallum**…
О матери писательница подробно повествует в романе «Блаженной памяти». Обставила её короткую жизнь массой житейских и психологических подробностей. И всё же это была не живая мать, а образ-вымысел, образ-мечта, воссозданный впоследствии в прекрасной Валентине (роман «Anna soror…»). В руках этой женщины чаще можно было увидеть «Пир» Платона, нежели молитвенник. Любимым её выражением было: «Всё, что прекрасно, озарено сиянием Божьим».
«В Фернанде было что-то от феи, а если верить сказкам, нет ничего мучительнее, чем жить с феей».
Донна Валентина читала своим детям, Анне и Мигелю, Цицерона и Сенеку. И пусть гадает непосвящённый читатель, происходило ли так на самом деле с юной Маргерит. Не отнимает ли отец, оставшийся после смерти жены единственным воспитателем дочери, пальму первенства у покойной Фернанды?
Очевидно одно: начало блестящему классическому образованию Маргерит Юрсенар было положено не в учебных классах, а в родовом замке Мон-Нуар. Это там зазеленел нежный росток её литературных привязанностей, пересаженный в пересохшую землю современности подобно тому, как дон Альваро де ля Серна, муж Валентины, пересадил на болотистую почву своих итальянских земель лучшие лозы Аликанте.
Одиночество и безупречная литература — прекрасные предпосылки для пробуждения таланта!
Она никогда и ни в чём не испытывала потребности быть современной. О стиле её произведений, сложившемся в результате чтения древних и старых авторов, говорили: «Она лучшая писательница XVII века, дожившая до наших дней».
Единственный писатель, кого она почитала наравне с мёртвыми, — Андре Жид. Да и тот на полвека был старше и принадлежал другой эпохе, что делало его в некотором отношении таким же изгоем, как и сама Маргерит.
Жид, опиравшийся в творчестве на классиков, убедил её, что и в ХХ веке, возможно следовать классической традиции***.
Она ознакомилась с его книгами в довольно раннем возрасте; тогда же, вероятно, пробудились у неё и первые признаки лесбиянства. Пристрастия, физиологически подтверждавшего своеобразие и непохожесть этой женщины — ещё девушки! — на других людей, оригинальность её жизненных установок. Судьба изо дня в день подтверждала намерение вылепить из Маргерит существо иного толка, иного взгляда на жизнь.
В пояснениях к своему первому роману «Алексис или Рассуждение о тщетной борьбе», она открыто пишет о ранней зависимости от Жида.
Имя главного героя, Алексис, позаимствовано из 11 эклоги Вергилия, посвящённой однополой любви. Она поступила как Жид, взявший из этой же эклоги имя для названия одноименного эссе — Коридон. Другое эссе заглавием напоминает роман Юрсенар, — «Рассуждение о тщете желаний»…
Любовь к античности, где красота и свобода вытекают одно из другого, Маргерит Юрсенар пронесла через всю свою жизнь. В юности она совершила первое путешествие в страны Средиземноморья. В двадцать один год объездила Грецию, материковую часть и острова, и там же обрела первую возлюбленную, Люси Кюриакос. И наконец, посетила столь желанную Италию.
Тогда-то, бродя жарким летним днём по развалинам императорской виллы в Тибуре близ Рима, она и задумала роман «Воспоминания Адриана», написанный двадцать лет спустя и принесший ей всемирную славу.
Романы М. Юрсенар, большие и малые, мелкие литературные вещицы, напоминавшие (и в то же время разительно от них отличавшиеся) короткие рассказы, эссе и статьи имеют мало общего с современной, реальной жизнью. Юрсенар — не бытописатель, как Флобер и Мопассан. Не сторонница грандиозных эпопей, как Бальзак или Золя. Она тонка, изящна, немногословна; озабочена вечными темами и рассуждает о них на языке вечной литературы.
Жизнь как таковая, жизнь в плотских, материальных проявлениях её мало интересует, она для неё не tabula rasa, но tabula sordidа, — бытие, недостойное её художественных усилий. К исключению из общего порядка можно отнести роман «Блаженной памяти», но мир людей и вещей её детства и юности представлен, как череда вульгарных догм и представлений.
Действие большинства её произведений происходит в античные времена (уже упоминавшийся роман «Воспоминания Адриана», «Лики истории в Historia Augusta»); в эпоху Средневековья («Anna soror…», «Грусть Корнелия Берга», «Трагические поэмы Агриппы д’Обинье», «Философский камень») или на Востоке («Как был спасён Ванг-Фо»).
К произведениям на современную тему в творчестве М. Юрсенар можно отнести лишь повести «Человек, который любил нереид», «Первый вечер» и роман «Последняя милость».
Всюду, только не сегодня, — таковым могло быть её жизненное кредо, если бы она была склонна к категоричным суждениям.
Она была везде своя и как художник, и как мыслитель — в горячо любимых ею странах Средиземноморья, в Соединённых Штатах Америки, Мексике; и во Франции отнюдь не в первую очередь.
Маргерит полагала, что принадлежность к культуре важнее принадлежности к народу или стране. Или — почему бы нам не осмелиться на такое предположение, — что прошлое человека, страны или минувшей эпохи богаче, прекраснее и возвышеннее самой распрекрасной достоверности.
САД ТЮЛЬПАНОВ
Современные реалии в романах М. Юрсенар освещены скупо, словно мимоходом. Словно пассажирка, она бросает на окружающий мир мимолётный, рассеянный взгляд из окна летящего в неизвестность поезда. Пассажирка, не различающая и не запоминающая ничего, что выхватывает из темноты мгновенный луч встречного экспресса. Реалии ей не важны. Они играют роль фона, а не главного действующего лица. Как и фабула, упрятанная в подтекст и оставившая читателю самое необходимое — внутреннюю подоплёку повествования.
Подобно творениям Руссо, художественные тексты М. Юрсенар запомнить и пересказать довольно затруднительно. Как невозможно повторить длинную, радостную трель проснувшейся на заре птицы.
Птичьи рулады и песнопения Юрсенар лишены черт целеустремлённости, сопутствующей пониманию и запоминанию. Они стройны, поэтичны и наполнены не смыслом, но его подобием — как и всё, что относится к едва уловимым движениям духа.
Дух у М. Юрсенар, соперничая с телом, неизменно торжествует победу. Но эта победа пиррова и замешана на горечи.
Герой повести «Первый вечер» месье Жорж садится с молодой женой в поезд, чтобы отправиться в свадебное путешествие в Швейцарию. Банальность надвигающейся близости с этой женщиной кажется ему невыносимой; раздеться, лечь рядом с замершей в ожидании его прикосновений женой — всё это тысячу раз повторялось в его жизни, как и в жизни других людей.
Месье Жорж с трудом сдерживает отвращение. Нет-нет, он не гомосексуалист, как может показаться поначалу. У него были любовницы, к одной из них, Люси, он мысленно то и дело возвращается. В самое неподходящее время, когда все его помыслы должны быть сосредоточены на одном — на любви к лежащей рядом жене, на обладании ею; оно-то и вызывает у месье Жоржа смутное чувство протеста. Ведь то же самое было и с Люси. Любовь, радость, восторги обладания… А потом — привычка, отвращение, скука… Почти чеховская ситуация.
В номер отеля, где они с Жанной разместились, постучал посыльный и вручил ему телеграмму: его бывшая возлюбленная погибла в автокатастрофе. Что ж, подумал он, закономерный итог. Сначала её жизни, а потом и его, если что-то подобное произойдёт и с ним; не обязательно в катастрофе на шоссе или железной дороге, смерть может накрыть его своим чёрным крылом и здесь, в отеле. Поэтому он так медлит раздеться и лечь; выходит на балкон, курит, размыщляет…
Перед ним, с высоты отеля, раскинулось ночное озеро с огоньками плывущих по нему прогулочных корабликов. Вдали чернеют горы, и на них и за ними, сколько хватает глаз, тоже перемигиваются далёкие огоньки.
При виде ночного Монтрё и тёмного озера с огоньками внизу в голову Жоржа приходит случайная мысль: красота — единственное оправдание этого жалкого, ничтожного мира…
Сознание тщеты происходящего неотступно следует за ним от одной железнодорожной станции до другой — на всём пути от границы до отеля в Монтрё. Только сейчас со всей очевидностью он понял, осознал с глубиной отчаяния, что тело другого человека есть противоположный человек, чужая и враждебная стихия. Любовь не устраняет, лишь усугубляет эту пропасть. Поддашься её пьянящему чувству — и ты уже на самом дне!
А когда очнёшься — непримиримость двух особей столь явна и очевидна, что единственной целью любовного союза представляется горькое осознание его тщеты…
Ксенофобия — такой же непременный атрибут человеческого бытия, как рост человека, цвет его глаз, полнота или худоба. Она неустранима подобно пищеварительному процессу или циркуляции крови. Мы не в состоянии вжиться в чужой мир, ибо всё чужое — это не-Я. Я (в отличие от не-Я) — самое идеальное и совершенное существо в мире. Взглянув на себя со стороны, мы ужаснулись бы глупости, злобе и несправедливости этого человека; внутри же ощущаем себя ut crystallum, как прекрасная Валентина из прекрасного романа «Anna soror…»
Она была светла и мудра, как и её красота, донна Валентина де ла Серна. Её ставшие взрослыми дети, юноша Мигель и девушка Анна любят друг друга плотской любовью; она родилась из ощущения себя единым целым, озарена плотской и духовной одинаковостью, дарованной им матерью. Их любовь равносильна любви к самому себе — самой чистой и бескорыстной любви на свете…
Мать, родительницу их любви, дети почитают как святую, как Мадонну. И любовь их друг к другу гармонична и прекрасна, как и всё, что не требует жертв и усилий. А то, что прекрасно, любила повторять Валентина, озарено сиянием Божьим…
Она умерла, тридцать девять раз встретив зиму и столько же раз увидев лето. Её последние слова, адресованные детям, — «ничто не кончается» — говорят о бесконечности жизни. Но они ничего не говорят о любви, которой посвятили себя молодые люди. Ибо их любовь была обращена внутрь, а не вовне, как того требует жизнь…
Трагический финал любовной истории Мигеля и Анны — он умер в схиме, а она до последних дней тосковала о брате-возлюбленном — свидетельствует о бесконечности одиночества. Его не превозмочь с помощью софистики и жалких ухищрений, оно смертно, как человек, и бессмертно, как человечество.
Что же тогда остаётся?
Остаются священные развалины любимого Тибура; она подолгу там жила, обрядившись в простое платье и надев грубые сандалии. Бродила подобно античному пастуху по полям, заросшим дикими фиалками. По развалинам некогда высоких и гулких переходов и залов, видевших императора Адриана и его друзей, поэтов и философов. Просиживала долгие летние вечера в небольших кафе, прилепившихся к вилле и — удивительное дело! — не нарушавших тишины и гармонии великого места.
Здесь, среди любимых теней, она чувствовала себя как дома; да здесь и был её подлинный дом, — среди воспоминаний о прошлом и патрицианских представлений о красоте.
Тибур был для неё местом, где она чувствовала себя самой собой. Он был её собственным Садом тюльпанов; Корнелий Берг однажды увидел его в Константинополе, когда получил приглашение написать портрет паши для посла Объединенных Провинций. Ничего прекраснее этого зрелища художнику видеть не доводилось.
Огромное количество цветущих тюльпанов самых разных цветов и оттенков в обрамлении из мрамора предстало его восхищенному взгляду.
В саду пели птицы, темнели стройные кипарисы, сквозь них проглядывало небо. Всюду царили тишина и покой, нарушаемые слабым плеском фонтана.
Красота этого места создала ауру, в которой только и способна существовать душа художника, — его собственный одухотворённый сад.
20 января 2014г.
————————————-
*«Что касается меня, то, не давая этому никакой оценки, могу сказать, что в молодые годы я была довольно равнодушна к современной литературе, отчасти потому, что изучала литературу прошлого…, отчасти потому, что питала инстинктивное недоверие к модной шкале ценностей»
(М. Юрсенар, предисловие к роману «Алексис или Рассуждение о тщетной борьбе»).
** Как стекло (лат.)
***«Чтение книг Жида было для меня драгоценно в первую очередь с точки зрения формы — эти книги доказали мне, что всё ещё возможно использовать чисто классическую форму повествования».
(Там же)