Часть первая
С моей будущей женой Любой нас познакомила аспирантка с красивым именем Лиана и ещё более красивой фамилией Голетиани. В то время мы оба, Люба и я, жили в Германии. Будущая жена нуждалась в опытной и умной подруге. Голетиани, являясь параллельно моим агентом влияния, уговорила Любу обратить на меня внимание.
Мне нравилась в Любе беззащитность. Серое пальто с большими пуговицами не гармонировало с коричневыми сапогами. И ещё что-то, не относящееся к гардеробу. И вдруг случилось непредвиденное: Голетиани сама вышла замуж за итальянца и уехала жить в страну, где её грузинскую фамилию принимали за местную. Люба осталась со мной один на один.
— Здесь всё чужое, люди, язык, — объясняла она своё нерешительное поведение.
— За месяц пять тысяч марок получить! — отвечал я. — В каком месте ещё такое возможно?
(Эту сумму я и впрямь заработал однажды. Никогда впоследствии мне не удавалось ничего подобного.)
— Жить в чужой стране? Папа и мама в Волгограде.
— У меня тоже остались мама и папа. А тут — квартира! Приходи, поглядишь.
Для испорченных квартирным вопросом граждан наличие жилплощади — веский аргумент. Но моя пассия оказалась неиспорченной. Без Голетиани дело продвигалось туго.
Я взял и пригласил Любу к себе в гости. Обстановка моего жилища была убогой. Блюдо, приготовление которого я прилично освоил к тому времени, называлось салат оливье. Плюс напитки. Мы хорошо сидели. Я рассказывал о Москве… Не хвастал, мне трудно похвастаться знаменитыми родственниками. Единственный известный учёный, которого я хорошо знаю, имеет ученую степень доктора физико-математических наук. И это мой папа.
Я спросил:
— Хочешь историю про встречу с интересным человеком?
Люба кивнула.
— Меня попросили встретить в аэропорту, прилетавшую рейсом Аэрофлота одну молодую особу. Встретить и помочь с билетом на поезд, перенести вещи на вокзал. Звали незнакомку Машей, и мы до этого не виделись. Чтобы не ошибиться, я сделал себе красным карандашом небольшой плакатик «МАША».
— Почему красным?
— Синей ручки не оказалось.
— Хорошенькая?
— Дело не в Маше!
— Сам же про неё рассказываешь.
— Слушай, вместо Маши из самолёта выходит Владимир Вольфович Жириновский с охраной. Охрана хотела идти, а Жириновский остановился, подошёл совсем близко. Вот как мы с тобой. Посмотрел на меня, на плакат, покачал головой и заявил: «Бедная Маша». Потом ушёл.
— Причём тут какой-то Жириновский?
— Интересный человек.
— У тебя был с ней роман?
— С кем?
— С интересным человеком.
— Говорю, в глаза её не видел.
Люба вдруг подняла на меня глаза и улыбнулась. Потом снова принялась за оливье.
— Верёвку поперёк кухни стоило бы убрать, — произнесла она с лёгким упрёком и показала на потолок.
— А где тогда сушить бельё?
— Для этого бывают сушилки.
Люба попила чай и ушла, не помыв за собой посуду и дав мне первое задание. «Чего она о себе воображает? Что так всегда будет?», — подумал я. И, надо сказать, не ошибся. Скоро мы подружились ещё крепче.
Родители мои остались в Москве. В Германии жили тётя, сестра мамы, и её муж, мой дядя. Родственники одобрили появление новой подруги.
— Откуда?
— Из Волгограда.
— Лучше, чем в прошлый раз, — вздохнул дядя.
У нас в семье люди сдержанные, бурные проявления эмоций — редкость.
Трудно сказать, чем я покорил сердце своей жены. На мои расспросы она всегда только пожимает плечами.
— Деваться, наверное, было некуда.
Иная бы сказала: «Провидение» или «Судьба». Или хотя бы «Отдельная квартира». Ну, да ладно.
Однажды она принесла тонкую книгу стихов на плохой бумаге. Я стал читать. Попадались смешные. Но больше грустных, даже безнадёжно-тоскливых.
— Кто это написал? — спросил я.
— Мой папа написал. Про мою маму.
Видимо, и ей хотелось рассказать о своих родителях. Так я заочно с ними познакомился. И подумал, что впредь надо повнимательнее глядеть не только на сапоги и пальто, а и на стихи будущего тестя.
Вскоре мы поженились, и у нас родилась дочь. Мы уже представляли собой треугольник.
Я не мог заменить жене верного советчика Голетиани, да особенно и не старался. Постепенно круг нашего общения стал расти. Он рос у жены, у меня же оставался стабильным, состоящим из одного, но проверенного друга. Наконец, Люба нащупала что-то в плане духовного роста.
— Пойдём в церковь, — позвала меня жена. — Или ты хочешь всю жизнь дома просидеть и на работе?
Не знаю, чем плохо сидеть дома. Но я согласился и оказался в церкви. Люди приходят в церковь по разным причинам, я оказался там из солидарности с женой, и чтобы быть в курсе дела, где она проводит досуг.
Сразу расширить круг нам не удалось. Старые эмигранты относились к вновь прибывшим настороженно, близко к себе не подпускали. Разговаривали друг с другом по-французски. А как разговаривать с нами, не знали.
Всё же на пасху нас пригласило к себе известное дворянское семейство Вяземских. В небольшой квартире по стенам на стеллажах стояли пыльные дореволюционные тома монархической тематики. На стенах — фотографии строгих усатых людей в мундирах. Одного человека на стене я узнал, это был Николай Второй. Иконы в красном углу, какие-то сабли, под саблями — самовары и лапти.
Старшие Вяземские — Леопольд (Лео) и Лиза. Младшие — трое рыжих долговязых детей, похожих на папу Лео. Леопольд прочитал молитву и предложил мне выпить шкалик «Смирновской» в честь праздника.
— Как у нас, у гусских, водится, — многозначительно произнёс Леопольд и подмигнул мне. Букву «р» он не выговаривал.
Я водку в принципе считаю дрянью и, честно говоря, пить не могу. Но я пересилил себя, мы не аристократы. Приподнял стакан, перекрестился на лапти и выпил, заедая крашеными яйцами. Мне сразу стало нехорошо и захотелось уйти. Блины, правда, были вкусные. Хозяева оказались очень милые и радушные. Просто умело это скрывали.
Мы разговаривали преимущественно о политике. Мне показалось, так должен был выглядеть кружок московских диссидентов году так в 1975-м. А на дворе стоял 1996-й.
— Как вы думаете, — спросили меня, — какой путь а-азвития больше подходит нашей стгане, демо-каотический или мона-гхический?
Я высказался в том духе, что не являюсь авторитетом в данном вопросе, но, по-моему, власть в России передаётся двумя путями: престолонаследием и дворцовыми переворотами. Исключение в форме революций только доказывают правило.
Вяземские оживились, заговорили по-французски между собой.
— Лео, душка, — засуетилась мадам Вяземская, — положи молодому человеку ещё кулича. Я, чувствую, перестрадав, вы многое поняли за эти годы.
— Наши усилия не пгопадут дагом, я всегда это говогил, — душка Леопольд заёрзал, показывая на сваленные в углу картонные коробки. — Ну-тес, молодой человек, так значит, вы полагаете, цагь?
Я тоже оживился. И высказался в том духе, что Россией в силу специфики могут управлять три основных типа: садист, дурак или пьяница. Шутка хозяевам не понравилась, я понял это по их быстро метнувшимся к фотографиям на стене взглядам.
Куличи, блины и пасху мы съели. Нас напутствовали:
— Истинно гусским остаться в Гегмании тяжело. Жизнь тут — гавнинная гека. Затягивает-затягивает.
— Я в курсе. Мы ж не в речке купаться приехали!
Уже в дверях я по привычке поднял в прощальном приветствии правый кулак, делая «Рот фронт». Но вовремя одумался, подтолкнул жену кулаком в спину и вышел.
Мне показалось, наш визит укрепил господ Вяземских в неприятии новых эмигрантов. Всё-таки водка всегда на меня плохо действует. Да и классовые различия дают о себе знать.
В приходе имелись и другие люди, не так давно оказавшиеся заграницей. Я с удивлением обнаружил на богослужениях свою тётю. Тётя и дядя — экономисты и подходят к жизни трезво: придумывают схемы легального ухода юридическими лицами от налогов. Финансовая экспертиза. Глава фирмы — сгорбленная печальная старушка, баба Лера, моя тётя. Она вроде бы и слушает, только смотрит отчего-то всегда вдаль. Думает о своём. Нахождение в храме, так мне кажется, противоречит профессиональной деятельности финансового эксперта.
— Тебе надо найти другую работу. Я о тебе беспокоюсь, — говорил эксперт, рассматривая горизонт.
В первые месяцы после моего переезда в Германию на горизонте не было ни единого облачка. Но баба Лера отчего-то на моих финансовых способностях в новых условиях вскоре поставила крест.
Случается, в голову моей тёте приходит удачная схема, тогда лицо бабы Леры озаряется. Как-то мы стояли в храме. Старые и новые эмигранты внимали проповеди. Лео, душка, даже закрыл глаза.
Священник объяснял притчу о зарытых в землю талантах. Таланты — это такие старинные деньги, крупные в древности денежные единицы. Талантами надо уметь правильно пользоваться, чтобы не потерять их, а преумножить, главное, не прятать под землю. По горящим глазам и воскресшему лицу бабы Леры я догадался, что ей в голову пришла новая удачная комбинация.
Так оно и оказалось. Едва мы вышли на улицу, как она спросила:
— Слышала, ты недавно продал квартиру в Москве?
— Да, — не подозревая подвоха, кивнул я.
Квартиру я действительно продал. Однокомнатную квартиру дед незадолго до своей смерти оформил на моё имя. Когда я переехал в Германию, дед заболел. Баба Лера тоже жила к тому времени в Германии. Потом дед умер, года два квартира пустовала.
— Понимаешь, наша семья… То есть, твой дядя и я, имеем права на эту квартиру, — с места в карьер заявила тётка.
Слова бабы Леры меня обескуражили. На квартирные деньги я планировал приобрести автомобиль.
— Я думал, что имею все права распоряжаться завещанным имуществом? В завещании ясно сказано…
— Всё имущество делится пополам между наследниками. У отца было две дочери, — для наглядности тётя показала мне два пальца. Палец, обозначающий меня, отсутствовал.
Вместо того, чтобы начать проявлять христианские добродетели, я разозлился. Оттого, видимо, что баба Лера бесцеремонно раскопала мои пыльные монеты. Вот она, первопричина всех междоусобиц! Старая драма. Король Джон Безземельный, которому свой собственный английский папа, по профессии тоже король, взял и вместо Англии подарил Ирландию! Ужель не содрогнется сердце?
— Понимаю, у каждого бывают трудности с финансами. Готов уступить половину в долг, на время; — ссориться мне не хотелось.
— Половину суммы — нам, и никаких долгов, у отца — две дочери, — упёрлась тётка. — Не отдашь, пожалеешь.
Я чувствовал, как лицо задёргалось; наливаясь красной краской.
— Вы продали перед отъездом две квартиры в Москве, машину, дачу! Одна из проданных вами квартир завещана тебе дедом. Ты хочешь вообще всё переделить заново? — заорал я, вспомнив разом все её таланты. — Ведь даже на похороны не явились…
— А ты явился? — раздался встречный упрёк.
Мне было противно и стыдно одновременно. Вроде, с одной стороны, Христос учит раздавать имущество нищим и следовать за ним. С другой, не уточняет, как поступать, если толпу отодвинут предприниматели. «Просящему — дай». А требующему? Апостолы не разбирают между чужими и своими, более наглыми и менее наглыми просящими.
— Я не люблю, когда на меня наезжают, — буркнул я. — До свиданья. Разговор закончен.
Не думаю, что глядя на сгорбленную фигурку перед собой, я в тот момент по-христиански любил этого человека. Наоборот.
Никаких юридических претензий баба Лера предъявить не могла. Просто неделями и месяцами заводила одну пластинку: «У отца было две дочери…» В конце концов всякие семейные отношения прекратились. Нам с женой было отказано даже приходить к тётушке в гости.
Жена переживала больше, чем я.
— Ведь это твои родственники, как ты можешь?
— Я не собираюсь идти на уступки мадам Шапокляк!
— Посмотри на себя со стороны. Ты тоже не Чебурашка, скорее крокодил Гена.
Я посмотрел. Иногда, надо отдать должное, жена попадает прямо в точку.
— Что я должен делать?
— Отдать то, о чём просят.
— Конечно. От мертвого осла уши.
Упрямство — семейная черта. Баба Лера поняла, что совершила стратегическую ошибку довольно поздно. Спустя годы.
Леопольд, как и раньше, галантен и неизменно дружелюбен. Старая эмиграция стоит с высоко поднятой головой, держит марку. Вяземские и другие «старики» проиграли гонку за материальным счастьем. Новая волна эмиграции отличается от старых волн тем, что новые не отвлекалась абстрактными идеями.
Через пятнадцать лет тётя стала владельцем недвижимости в разных городах мира. Есть даже одно домостроительное предприятие. Правда, оно не функционирует. «Ой, чуть не прогорели. Каждый же норовит обмануть. Видят — старуха, подсунули неработающий завод, — объясняет баба Лера. — От переживаний инвалидом стала. Бумагу имею».
Спустя годы в наших отношениях произошли едва уловимые перемены. Я стал осмотрительнее. Встречи с родственниками по напряжённости напоминают словесные дуэли Штирлица с Борманом. Дипломатический статус-кво.
Как-то священник говорил о том, что богачу попасть в рай сложнее, нежели верблюду пролезть в игольное ушко. Из-за спин молящихся поднялись едва уловимые тени. Караваны тяжелогружёных вьючных животных прошелестели в густом воздухе под церковными сводами и испарились. Свечи догорали, звенели брошенные в тарелку пожертвования, служба заканчивалась. Сделав выводы, баба Лера подошла к нам.
— Разумеется, я виновата перед тобой, — начала она издали, глядя в потолок. — Перед всеми. Закроем эту страницу.
Вступление мне уже сильно не понравилось. Закрыв одну страницу, откроешь другую. Запахло крупной разборкой. Рука в кармане непроизвольно приняла форму фиги.
— Сейчас в России новое законодательство, — продолжал специалист по финансам. — Пенсионеры в Москве имеют право на надбавку к пенсии. Скажи своей маме, пусть меня у себя пропишет. Я в Москве работала.
— Вот сама и звони, — отвернулся я.
— Ты же всё решаешь в вашей семье, — баба Лера вцепилась в рукав куртки, как клещ. Глаза загорелись злобным огнём. — Священника спроси. Он тебе ответит. Пенсия — дело законное, имею право!
Я послал тётушку довольно грубо в финскую сауну. К моему удивлению она отошла.
— Ты опять с ней сцепился? — сказала жена. — Других родственников нет и не будет.
— Именно поэтому, — ответил я.
Однако в Москву решил позвонить, прозондировать почву. Наивно полагать, что кто-то один решает всё.
— А-а, — обрадовались на другом конце провода. — Сейчас, правда, есть повышенные пенсии. Но есть и другое. Инвалида, прописанного на твоей жилплощади, нельзя выселить. Фактически он превращается в собственника.
— Хорошо, — сказал я. — Держитесь подальше от инвалидов.
Когда-то, когда я ещё был маленьким, в квартиру родителей заехала моя тётя. Тётя любила ходить на лекции отца Александра Меня. Мень, вероятно, что-то неосторожно ляпнул о справедливости, потому что тётя Лера заметила стоявшую на полке «Детскую энциклопедию» в десяти томах.
— Откуда это у вас?
— От родителей, — ответила мама, — нам подарили.
— Почему они не разделили книги пополам?
— Собрания сочинений обычно не делят. А у вас нет энциклопедии?
— Есть, но только четыре тома. Десять ваших плюс четыре наших — четырнадцать. У вас десять. Итого, вы мне должны три книги, — быстро посчитала в уме тётя. — Я заберу седьмой, девятый и десятый, восьмой том есть. Зачем мне два восьмых?
Я на листике перепроверил тётину математику. Правильно!
— Не отдам, Лера, — твёрдо ответила мама. — Это, в конце концов, подарок.
Наверное, я с тех пор безотчётно знал, как вести себя с Лерой. Мама научила.
Я гляжу, как тётя целует иконы, кланяется, что-то бормочет под нос. Жаль, когда детская обида остаётся навсегда. Видимо, когда-то в детстве она поняла, что её не сильно любят. Жалко старушку. Ещё жаль, что пятнадцать лет и даже тридцать ничего толком не меняют. И даже немного жаль делового человека, столько времени потерявшего в церкви.
Часть вторая
Я расскажу теперь совсем другую историю. Почти рождественскую. И опять про встречу с интересным человеком.
Случилась история не в Москве и не в Германии. Услышал я её в деревне, где жил летом с семьёй. В деревне стоит небольшой домик, в котором проживает некто Раиса Николаевна. Лет ей, на мой взгляд, около сорока, вид хоть и деревенский, но очень по-городскому решительный.
Ступает твёрдо, смеётся громко и говорит быстро. И многие, особенно приезжие, принимали её за старшую и обращались со всякими пустяковыми просьбами: «Раиса Николаевна, не найдётся у вас молотка?» «Можно я у вас на веранде посижу, а то пошёл на речку в одних плавках, ключ забыл, жена ушла…» И так далее. Один раз я слышал, как она решала по телефону какие-то свои сложные жилищные вопросы. Я не подслушивал, просто в деревне связь плохая. Голос транслировался на всю улицу.
Дважды я имел неосторожность попросить Раису Николаевну о небольшом одолжении. Какие-то пустяки. Вроде ножниц или ещё чего-то. И оба раза она весьма отчётливо дала понять, что ничем не может помочь. Так уж получилось. Больше я к ней не подходил.
Мы пошли купаться на речку, и по дороге у моей дочери оторвалась подмётка ботинка. До выхода на речку ботинок был почти новым. Как можно целиком потерять подмётку? Не знаю. Но один башмак пришлось выбросить. Мы дошли до речки и купались. Вот на пляже возникла Раиса Николаевна в яркой юбке. Она шумно разбрызгивала воду и плавала вроде касатки. Вдруг небо закрыло тучами, купальщики засобирались назад. Дочь попрыгала метра два на одной ноге и остановилась.
— Давай я тебя понесу, — предложил я. — Босиком не пройдёшь: колючки, стёкла.
— Не надо, — отказалась дочь и вдруг стала выть.
Она стояла в одном кроссовке и выла больше от досады, что её, как маленькую, понесут. Выглядело это довольно странно. Девочка-подросток, воющая на всю округу, будто трёхлетняя. Раиса Николаевна подошла, не раздумывая, сбросила свои сандалии, протянула дочери.
— А вы? — та удивилась и даже замолчала.
— Я привычная. У меня ступни, как доски.
Дочь убежала в обуви, а мы Раисой Николаевной медленно побрели назад.
— Ножницы я вам куплю. Мои кто-то попёр, — вспомнила старую просьбу Раиса Николаевна.
— Бросьте вы. Я давно другие нашёл. А по вам не скажешь, что вы деревенская. И огорода у вас возле дома нет.
Оказывается, Раиса Николаевна воспитывалась с десяти лет в семье своей тёти. Мать с отцом у неё имелись, но они решили завербоваться на север и уехали за длинным рублём. Маленькую Раису взяла на воспитание сестра матери. Так было обговорено заранее: родители зарабатывают, высылают дочке и тёте деньги. А тётя взамен живёт в квартире уехавших на заработки и воспитывает племянницу. Жили они в городе. Но получилось вот что. Втайне от всех тётя переоформила квартиру сестры на себя. За взятки возможно всё. Когда с Севера приехали наконец законные владельцы жилья, то на порог их не пустили. Ничего не помогло. Так Раиса Николаевна с родителями оказались на улице.
В городе удалось пристроиться родителям, а в деревенском домике жила теперь повзрослевшая Раиса Николаевна. Жила она одна, перебивалась случайной работой. Но удивительнее всего другое. Поняв, что ни угрозами суда, ни увещеваниями тётку не одолеть, Раиса Николаевна приняла неожиданное решение.
— Проще всего казниться и других казнить. Я вот решила тётю простить. Принять, то есть, дело как оно есть. Ну, проще говоря, любить человека абстрактно — легко. А попробуй полюбить вот этого конкретного человека со всеми его колючками, — показала она на дорогу.
— Это есть самая высшая любовь, — сказал я.
— До самой высшей мне далеко.
— Но хоть немного удаётся?
— Пытаюсь. Езжу вот к ней постоянно. Лекарства, продукты. Кроме меня-то кто за ней будет ухаживать? На мне ещё и мои старики.
— А квартира?
Она неопределённо махнула рукой.
— Такие аферы даром не проходят. Вы и сами знаете. Потеряла она квартиру. Собственные дети, которым она хотела передать жильё, её же и выперли. В результате, вместо квартиры инсульт.
Я пришёл домой, поужинал. Рано лёг и всё никак не мог уснуть. Видимо, вся наша жизнь в конечном итоге сводится к одному слову. Догадайтесь сами, какое это слово.
Франкфурт 2011