– Как ты, Ванечка? Я волнуюсь, малыш. Ночь вообще ужасно провела, постоянно просыпалась, всё щупала тебя, смотрела, – Женя смотрела на него с беспокойством. – Ты же так и не выпил на ночь таблетку.
Женя – начинающая полнеть женщина, не потерявшая своей привлекательности. Холёна.
– Женечка, милая, ты такая заботливая. Да нормально всё, не переживай ты так, – Ванька улыбнулся и, спустив ноги с огромной двуспальной кровати, надел тапочки. – У меня правда нормально всё, к таблеткам не хочу привыкать, просто нужно было отдохнуть, полежать и всё.
– Даааа… Знаешь, как я волновалась, – Женька закатила глаза. – А вот вдруг бы ты умер, ты представляешь, что бы я делала? Проснуться рядом с покойником – это ужасно же. Ты обо мне подумал?
Иван сглотнул слюну, во рту пересохло. Накинув халат, он пошёл в ванную. Иван был красив. Подтянут. В отличной форме. Безупречная причёска. Маникюр. Чистюля. Высок. Строен. Идя по длинному коридору, он смотрел себе под ноги, думая о словах Женьки. Всё-таки жена его по-своему любила.
Мастера, отделывающие второй этаж, должны были появиться уже через полчаса. Иван, побрившись и почистив зубы, долго смотрел на себя в зеркало. Вернее, это со стороны казалось, что он смотрит на себя, на самом деле он себя не видел, а был полностью погружён в свои невесёлые мысли.
Этот дом они с Женькой купили год назад и, сделав отделочные работы первого этажа, переехали сюда два месяца назад. Детей у них так и «не случилось», и не потому, что не хотели, просто было, выходит, не дано, и всю свою энергию они направили в Ванину работу и этот дом, Женька не работала. Мысли были о Косте, Косте Шатском. Мысли были далеко невесёлые. Отогнав их из головы, Иван начал думать о работе – это отвлекало и поднимало настроение. Сегодня опять к Сергею Петровичу, крупному промышленнику-олигарху, который смиренно дождался к нему очереди, записавшись много месяцев назад. Иван был художником. Он отдавал себе отчёт в посредственности своих картин, но он был довольно раскрученным и модным, и этого было достаточно, чтобы быть популярным и востребованным. Талант, гениальность – это всё нужно, но далеко не главное, он это знал. Главное, чтобы о тебе говорили, двигали, советовали, чтобы иметь портрет его кисти было престижным. Нужно быть постоянно на ТВ, радио, в шоу, сидеть в жюри, быть состоявшимся критиком, снисходительным к молодым дарованиям. Мысли о работе теперь были в одной «связке» с деньгами и домом, они были как одно целое. Сколько ещё придется вбухать в это строительство… Приходилось экономить на каждой мелочи, даже вместо желанного «Рендж Ровера» пришлось купить эконом-версию «спорт», да и много ещё в чём себя ограничить. И хотя заказы были расписаны на год вперёд, а цены на свои портреты он поднимал постоянно, денег всё равно катастрофически не хватало.
Сейчас он опять думал о Косте. С ним они начинали, вместе учились, вместе стартовали в большие художники. Только Стоцкий, перебравшись в столицу, добился признания, но потерял талант, став модным портретистом, исполняя работы по всем правилам и канонам, чётко следуя классической школе, делая работу легко, но как по шаблону. Но пару лет назад Стоцкий, будучи в родном городе, посетил Шатского, у которого даже не было мастерской, и он ваял на дому. Жил Костя в однокомнатной хрущёвской квартире, в ней же и писал, и спал, и, собственно, жил. Жил он один. Иван был потрясён его работами, он так не мог, не мог при всём желании. Этот художник отступал от правил, от пропорций, принятого стиля, но его работы на самом деле были творениями. Их стили и картины разительно отличались, грубо говоря, Иван был Шишкиным с «Мишками в лесу», а Костик – Эдвардом Мунком с «Криком». Картины Ивана были просты, классически и понятны, их можно было и на обёртку конфет, и в детской на стену, Костины же картины были не такими. Картины Шатского были в местном художественном музее и даже были оценены критиками, но не более. Иван был модным художником, к которому стояли очереди за портретами, а его пейзажи стоили немыслимых денег. Иван знал, что главное – имя, чтобы о тебе говорили, писали, также нужно постоянно пиариться самому, быть на виду и в «тусовке». Они изредка общались в соцсети, но вчера от Костика пришла просьба. Костик был в затруднительном материальном положении и просил подкинуть ему заказов. Также Шатский жаловался на пошатнувшееся здоровье, для чего, по сути, и нужны были деньги – болеть в наше время очень дорого.
Женька ждала Ваню на кухне с кофе и завтраком. Иван сел в кресло, закинув ногу за ногу, достал сигару и, аккуратно обрезав кончик, раскурил её. Сигареты он давно бросил, но утренний кофе с сигарой был неизменным ритуалом.
Женька вышла и зажужжала феном в коридоре.
– Жень! Я сегодня в Трукинск после Петровича поеду, – выпуская дым, крикнул Стоцкий.
Фен выключился, повисло молчание.
– На кой хрен? – Женя появилась в дверном проёме с феном в руках, напоминая гаишника на обочине.
– А-ааа… Развеяться нужно. Засиделся, – Иван выпустил дым в потолок.
– Валяй, только позвони оттуда, чтобы я не беспокоилась за тебя, – фен опять загудел.
Вечером, припарковавшись рядом со стареньким «фокусом», он долго сидел в машине, не выключая двигатель. Иван сам не знал, зачем приехал, но, конечно, не для того, чтобы помочь Косте с заказами, благотворительностью он не занимался. К тому же он прекрасно понимал, что, отдав хоть одного мало-мальски стоящего заказчика, он подложит этим себе же большую свинью, очень глупо двигать более талантливого Костю, двигать нужно посредственностей, на чьём фоне он будет ещё больше блистать, как мэтр, а лучше вообще никого не двигать. Домофона на подъезде не было, и он, поднявшись на третий этаж, позвонил в квартиру Шатского. Открывший дверь Костик был бледен, губы его были синими, сам он – взъерошенным и небритым, в зубах дымилась сигарета без фильтра, прилипшая к нижней губе, воняло дешёвым табаком и прелостью. Выглядел Шатский лет на 20 старше Ивана, хотя он был моложе его на пару лет.
– Ты где хоть эту дрянь достаёшь? – Стоцкий поморщился. – Я вот даже не видел, чтобы эту «Приму» продавали, это же найти ещё нужно.
– Ваня! Иван! Иван Саныч! – Костик выглядел потрясённым. – Да как же ты, гений и знаменитость, и ко мне?! Не забыл!
Шатский весь затрясся, схватив рукой себя за подбородок, начал жадно глотать воздух. На лбу появился пот, ему явно стало плохо.
– Тихо, тихо, Костя, тихо, – Иван страшно жалел, что приехал. – Ну-ка, ну-ка, пойдём, пойдём, ляжешь, сейчас воды тебе принесу. Давай, давай, дрогой, осторожненько.
Стоцкий бережно, но с брезгливостью, провёл в комнату еле держащегося на ногах Шатского.
Перед кроватью стоял мольберт, на мольберте был СТАРИК. Иван сразу забыл про существование Кости. Костя лежал на грязном засаленном диване и тихо стонал. Иван не слышал и не видел его, хотя было видно, что человек умирает, он смотрел на старика. Глаза. Взгляд. Морщины. Взгляд. Этот взгляд. Выражение лица. Они приковали его. Такого ощущения он не испытывал никогда, портрет старика просто припечатал его и не давал пошевелиться ни ему, ни мозгу, он как будто впал в кому, сколько это продолжалось, он не мог понять. В ушах звенело, голова кружилась. Взгляд. Взгляд старика. Его глаза. Лишь через какое-то время начало приходить понимание пространства и времени, Иван стал слышать звуки, тихий стон, чувствовать вонь и смог сеть на край дивана.
– Это что, Костя? Что это? Как? Как ты смог? – лишь выдавил из себя Иван.
Переведя взгляд на Шатского, он достал телефон и вызвал «Скорую». Убрав телефон в карман, он опять приковал себя к старику. Этот взгляд пронзал. Так нельзя было написать – невозможно, непостижимо, так не может смотреть человек, так не может написать никто, ничего подобного он не видел в своей жизни.
– Да сам не знаю, Вань. Когда писал, инфаркт обширный получил… Не знаю, как, Вань, не спрашивай. Даже не знаю, кто это, Вань, – тихо прошептал Шатский.
Когда позвонили в дверь, Иван встал, снял со стула клетчатую байковую рубаху, накрыл старика и открыл врачам, Костик уже был без сознания.
– Так, аритмия, – врач проделывал какие-то манипуляции над Костей. – Инфаркт был у него?
Стоцкий достал сигарету из пачки «Примы», лежащей на стуле, и жадно, с удовольствием закурил. Он стоял у окна и смотрел на свою машину. Пора, пора, нужно хватать картину и бежать, что он тут делает?
– Э-эээ! Алё, гараж! Был у него инфаркт? Нам нужно укол делать, только так сможем спасти его, если был инфаркт, это лекарство нельзя – до конца ввести не успеем, умрёт! Вы слышите меня!
– Нет, нет. Не было у него инфаркта, точно. Конечно, не было. Он пьянь просто, похмелье, – Стоцкий схватил завёрнутую картину.
Смерть наступила мгновенно, как и говорили врачи, было ощущение, что сразу после прокола вены, до входа смертельной жидкости в тело.
Врачу и медбрату пришлось заплатить, причём много, они оказались наглыми и не хотели его отпускать до выяснения причин смерти, и ещё доплатить, когда он взял завернутого в рубаху старика. Заплатить потому, как показывать было НЕЛЬЗЯ. Это они не должны были видеть, даже совсем не разбираясь в искусстве, они бы запомнили картину на всю оставшуюся жизнь, да он бы уже и не смог с ней выйти, если бы они увидели её. Денег было жалко, но другого выхода не было. Иван был готов убить их обоих, но мозг ещё как-то продолжал работать, понимая, что этого делать сейчас нельзя.
Он гнал по трассе, выжимая педаль почти в пол. Женьке он не скажет, никому не скажет, он вообще никому никогда не покажет эту картину. Он вообще никуда не ездил. Она будет у него, он спрячет её, он будет ходить к ней ночами, он сделает для неё отдельный бункер, она будет только с ним. Никто никогда её не увидит.
Женька ревела навзрыд, когда он, открыв дверь, вошёл в дом. Вой навевал страх. На немеющих ногах Иван вошёл в комнату.
– Ваня! Ты посмотри, что эти скоты сделали!!! – несчастье Жени было столь очевидным, что он подумал, что для одного дня слишком много смертей. Он даже был очень удивлён, потому как не предполагал, что Женя способна так убиваться по чьей-то чужой жизни.
– Кто? Кто умер-то, Жень, – Стоцкий испуганно смотрел на жену.
Женя, всхлипывая, взяла Ивана за руку и потянула наверх, на второй этаж. Иван похолодел, стало страшно, что могло случиться на нежилом ещё верхнем этаже. Жена молча завела его в ванную.
По правде, Иван считал некоторым излишеством иметь такую огромную ванную комнату с гидромассажной ванной, двумя душевыми кабинами, душем Шарко, огромным телевизором, унитазом и биде.
– Что? Я никого не вижу, – Стоцкий был растерян. – Где труп?
– Дурак, что ли, совсем? – Женька резко прекратила реветь. – Какой труп? Затирка!
– Что? – Иван не понимал, о чём говорит жена.
– Ты посмотри, какой затиркой эти уроды затёрли плитку? Она жёлтая! Оттенок затирки жёлтый! Ваня! Не белый, Ваня, ЖЕЛТОВАТЫЙ! Ты дурак, что ли? Не видишь? Они испортили всю ванную Ваняяя!!! – жена опять завыла.
Сначала ничего не понимавший Стоцкий долго смотрел, приглядываясь к затирке между плитками.
– Козлы, – зло проговорил он, затирка и правда отдавала в желтизну. – Ну, козлы, ну, не плачь так, масик! Ну, расковыряют, исправят, повозятся пару дней, затрут нормально. Ну, масик, ну, успокойся, за свой счёт сделают и даже затирку пусть за свой покупают, всё хорошо будет, любовь моя.
***
– Ну, ты же знаешь, что я тебя люблю! – Стоцкий сидел в халате на кухне и курил сигару.
– Знаю, Ваня, знаю… Поэтому и говорю, поверь, эту диссертацию лучше защитить тебе, а не мне, – жена говорила спокойно, с большой нежностью к нему. – Ты – известный художник, и учёная степень по искусствоведению тебе как нельзя кстати.
Женя задумчиво скинула натлевший серый пепел с конца тонкой сигареты. Она встала, пошла, включила чайник и опять села напротив.
– Не… Жень. Мне-то, знаешь, и без этого хорошо. Зачем мне степень? – Стоцкий выпустил дым. – Ты бы на диету, что ли, села, – Иван не смог удержаться от замечания.
– Да, прости, Вань. Потеряла форму с этой твоей диссертацией. Сижу, пишу, – Женька взяла себя ладонью за располневшее лицо.
– Да не мою, Жень, – Иван зевнул. – Сделай мне кофе, я передумал чай пить.
Женя сразу встала и пошла к кофемашине. Иван посмотрел на жену и поморщился:
– Не делай, я передумал, – он поднялся.
– Вань, так по диссертации и не ответил, для тебя же стараюсь, согласен защититься-то? – Женя смотрела вслед с надеждой.
– Да, – Стоцкий не обернулся.
Женя склонилась над компьютером. Стоцкий, поднявшись в спальню и взяв телефон, набрал номер:
– Ну, как ты там, лапа? – проворковал он, улыбаясь. – Во сколько у тебя показ завтра Лен? Я всё же найду время, подъеду, посмотрю на тебя.
В последнее время Ивану всегда было скучно. Портреты он писал всё реже и реже. Писал, когда срочно нужны были деньги. Картина Стоцкого «СТАРИК» выставлялась в лучших залах мира наравне с признанными произведениями искусства. Гонорары он теперь, после выхода в свет своего шедевра, брал заоблачные, а писал хуже. Просто было уже лень, было неинтересно.
Опять же от скуки он одно время увлёкся бизнесом, познакомившись с одним бизнесменом, владельцем крупной федеральной сети магазинов женского белья. Изначально он был просто лицом фирмы и её арт-директором. Дело дало дивиденды, его имя работало. Бизнесмен был не очень умным человеком и, скрываясь от налогов, предложил Ивану возглавить совет директоров фирмы. Фактически он хотел сделать Ивана «свадебным генералом», на самом деле оставаясь у руля компании. Это Стоцкого совершенно не устраивало, и спустя год председательствования бизнесмена посадили в тюрьму, а Иван стал полноправным владельцем фирмы. Но достаточно быстро и это наскучило. Начались постоянные проблемы, были убытки. Иван продал компанию, выручив за неё хорошие деньги.
Сейчас Иван увлёкся Леной. Он думал, что такое чувство уже не придёт. Но оно пришло. Что это было, страсть или любовь, он не знал, потому как ничего подобного ранее не испытывал. Его влекло к этой манекенщице, он чувствовал себя рядом с ней «пещерным человеком». Жена начала раздражать, все её изъяны были явно заметны. Тем более он – здоровый мужчина, и ему нужна красивая и молодая женщина, а не располневшая тётка.
– Ва-неч-ка! Ванечка! Ты знаешь, я уйду от тебя! Меня сейчас обхаживает Бисаков… А ты так и останешься со своей толстой жабой! – Лена притягивала взгляды всех мужчин в ресторане, где они сидели.
– Ты меня шантажируешь? – лицо Ивана выражало пренебрежение, а душа ушла в пятки.
– Ты что, Вань! Разве можно тебя шантажировать? Ты у меня такой сексуальненький, Барсучок, – Лена сняла туфлю и залезла ему под штанину стопой. – Поехали, а? Я хочу тебя…
Защита была намечена на конец февраля. Пока Женя увлечённо и с самозабвением дописывала диссертацию, Иван, наняв юристов, порешал все юридические проблемы касательно их совместного имущества.
По случаю защиты диссертации был организован банкет. Поздравляли Ивана помпезно. Было масса народу, учёный совет был восхищён качеством работы, и все до одного высказывали своё честное мнение о его разносторонней личности и таланте.
– Спасибо, господа! Я премного благодарен за тёплые слова, сказанные в мой адрес. Но скажу лишь одно… Без помощи своей жены, Евгении Александровны, я бы не смог написать эту диссертацию, – Иван сделал затянувшуюся паузу, глядя на Женю.
– Дорогой! Ну, скажи, чем я тебе помогла? Господа, я оказалась неплохой стенографисткой своего мужа, и моя кофемашина помогала мне варить ему кофе, – улыбнулась Женя.
– И всё же! Помощь, хотя бы стенографистки, нас опять сблизила… И мне особенно трудно говорить это теперь и сейчас. У меня две новости, господа. Мы с женой расстаёмся, документы на развод уже поданы. К сожалению, всё так сложилось, что я полюбил другую. Мы долго это обсуждали, Евгения Александровна благородно отпустила меня, и мы решили провести развод после защиты диссертации, – Стоцкий краем глаза смотрел на Женю. «Главное, чтобы не померла от ифаркта!»
Женя почувствовала удар в грудь. Сердце не волновало, хотя боль разрасталась. Боль предательства сильнее боли физической. Воздуха не хватало. Как? Как он так мог? Женя была раздавлена, втоптана в землю – жизнь уходила, всё закончилось в один миг. Только минуту назад она думала о таких обыденных вещах, как не забыть покормить собаку по приезде. Всё сразу стало понятно, у неё уже нет ни дома, ни мужа, ни диссертации, ни работы, ни денег, ни даже собаки. Она знала Ивана и понимала, что она уже прожёвана и выплюнута, как жевательная резинка, и ничего уже не изменит. И всё это случилось у всех на виду минуту назад.
– Господа! На этот шаг я пошел ещё и потому, что моя кандидатура собрала достаточно подписей, и я баллотируюсь на выборах. Вы должны понимать, что, уходя в большую политику, я должен быть честен как перед собой, так и перед избирателями.
Женины вещи, оказалось, уже перевезли в однокомнатную квартиру, куда когда-то пришёл с букетом цветов застенчивый Ваня Стоцкий – начинающий художник из провинциального города.
***
Стоцкий смотрел на камин, вытянув ноги. В руке он держал распечатанные на принтере листки бумаги – это была ЕГО книга. Книга ему не нравилась. Не нравилась совсем. Получалась большая статья для провинциальной газеты, не более. Иван не хотел писать посредственных произведений. Иван НЕ может писать НЕ гениально. Стоцкий много читал последнее время. Читал от скуки. Сидел дома и читал. Читая современных авторов, он был уверен, что написать может и лучше многих из них. Причём он мог легко подвергнуть критике практически любого автора. Он видел, как этот не раскрыл тему, а этот прошёлся по касательной, не зацепив читателя. Поэтому он, уверенный в своих силах, засел за придуманную им повесть. Распечатав свой труд последних трёх дней, читал у камина.
Практику Стоцкий забросил, жил на дивиденды с выставки прежних работ. Не писал совсем. В интервью многочисленным журналам и телепередачам он говорил, что писать что-либо после написанного без вдохновения нет смысла. Считает, что не готов к более сильным работам. А нет вдохновения – нет и работ, появится что-то свыше, и он тогда сможет что-то написать. А писать хуже, чем он уже сделал, нельзя, репутация художника с мировым именем не позволяет. Не появится – он-то ЗНАЛ… Не будет этого вдохновения уже никогда.
Ивану было скучно. Были деньги, была молодая красивая жена. Был новый дом. Было признание. Было скучно. Иногда он с тоской вспоминал прежнюю, заполненную работой, жизнь, жену Женьку, толстую, но любящую его, а не его деньги и популярность, тётку. Сейчас он не мог уже работать, как прежде. Не мог после того, как выдал работу своего друга за свою. Он не мог писать даже портреты, которые прежде ему особенно удавались и оценивались достаточно дорого. В нём что-то перевернулось, надломилось.
– Иван! Дорогой! Я поеду с Ириной в город, ты не против? Она заедет за мной через пять минут, – Лена улыбалась лучезарной улыбкой. Как всегда прекрасна, с идеальными фигурой, чертами лица и потрясающей улыбкой. Ленка была страшно красива, сексуальна, великолепна в постели и моложе Стоцкого на 18 лет. Но была глупа, как пробка, а кроме занятий сексом у Ивана была ещё другая жизнь, другие потребности, ему нужно было общение, хотя бы такое, как было с Женькой, не шибко умной, но очень близкой и родной ему женщиной.
– Да, валяй… Опять тряпки покупать? – Иван знал, что вопрос риторический. Лена покупала вещи, либо удовольствия, либо вещи для удовольствия.
– О! Ты знаешь, Louis Vuitton привёз новую коллекцию. А потом Ирка хочет познакомить меня со своим новым кавалером, – Лена обняла его сзади и лизнула в ухо.
– Точно… Как же я мог забыть! Уже прошла третья неделя, как она тебя не знакомит с новым… Тебе, Лен, не кажется, что твоя Ирина уже переспала со всей Москвой? – Стоцкого раздражала дружба Лены с этой девицей.
– Ты что? В Москве, я слышала, 20 миллионов живёт людей, мужиков, значит, около 10 будет… Нет, Вань, при всём желании не может она, – Лена не шутила, она так рассуждала.
Лена ушла. Стоцкий принялся читать дальше. Прочитав ещё пару страниц, он открыл стеклянную дверь камина и бросил туда листки. Встал, нервно прошёлся взад-вперёд, налил себе вина из стоящего рядом с камином бара и принялся смотреть в окно.
***
Найдёнов был достаточно нервный человек. Он чувствовал, что пишет хорошо, и его стихи «цепляют», они нравятся людям, они, в конце концов, далеко не худшие. Но его не хотели печатать. Он направлял свои стихи в несколько журналов и пару крупных издательств, но ему или отказывали, или не отвечали, либо советовали издать стихи за свой счёт.
Андрей жил с отцом. Работал в мебельном магазине, и работа ему даже нравилась. Нравилась, потому как его окружали хорошие люди и красивые девушки. Найдёнов был не молод, ему было далеко за 40. Когда-то он работал в университете и даже имел учёное звание доцента. Но работать в высшей школе сейчас не каждый мог себе позволить, потому как это означало – быть совершенно нищим. Заведуя секцией в крупном мебельном магазине он был совершенно освобождён от мыслительных процессов, получая к тому же вдвое больше, чем на преподавательской работе. Пустота мыслей должна была чем-то заполниться, и она заполнилась стихами. Стихи рождались сами. До этого Андрей даже не любил поэзию. Стихи приходили из ниоткуда. Ночью. Он вставал, курил на балконе и садился к компьютеру. Писал обычно почти до утра. Писал будто не он. Будто кто-то, какой-то гений диктовал ему эти строки.
Первым читателем Андрея был его отец. Прочитав его произведения, он заплакал. Андрей был сражён. Он не видел отца плачущим ни разу в жизни. Даже когда умерла мама, отец просто замкнулся в себе, посерел, но не проронил ни слезинки. Именно он упросил Андрея отослать стихи в редакции, уверяя, что его сразу напечатают. Отец ошибся. Потом пришла болезнь. От недосыпания и нервной нагрузки писать было тяжело, каждый стих приходилось «проживать», и Андрей получил обширный инфаркт. В больнице он лежал с компьютером и, сидя в интернете, обнаружил сайт «книга.ру», на котором издавались авторы стихов и прозы. Ругая себя за безграмотность и «тёмность» в интернет-пространстве – ведь сайт был, оказывается, очень популярен – он издал там свои стихи, находясь ещё в больнице.
Сайт был построен таким образом, что пишущий народ мог давать друг другу рецензии и общаться на форуме. У Найдёнова сразу появилось множество читателей и множество товарищей по перу. Особенно был активен некто с ником Белозубый Орёл, началось всё с того, что он написал Андрею рецензию, в которой восхищался его стихами. Также Белозубый Орёл очень просил прочитать его произведения. Андрей прочитал, было даже местами интересно, но это больше напоминало чтение журнала «Караван Приключений» чем обстоятельную литературу. Орёл настаивал на том, чтобы Андрей написал рецензию на его произведения. Из вежливости Андрей написал, в общем-то, неплохую и честную рецензию. Так он получал восхитительные рецензии на свои стихи и был вынужден читать Орла. Но прочитав ещё одну повесть Орла, не стал писать никакую рецензию, посчитав, что это более честно, чем писать то, чего он не чувствует.
Через пару месяцев после инфаркта он вышел на работу. Продолжал писать. Не соблюдал режим, рекомендованный врачами. Здоровье пошатнулось. Резко начал прогрессировать диабет. Общение с Белозубым Орлом перешло в другую плоскость. Они почти ежедневно общались на форуме. Андрей подружился с этим неизвестным ему человеком. Орёл рассказал ему, что он меценат и занимается открытием по стране хосписов и детских домов. Единственное, что немного коробило Андрея, это алчность и некоторая странность поведения Орла на сайте. Как, оказалось, он писал премножество хвалебных рецензий другим авторам, а дождавшись ответных положительных рецензий, незамедлительно удалял свои. Обнаружив это, Андрей задал вопрос Орлу, зачем он это делает, и тот сразу замолчал на несколько дней.
Найдёнов в ту ночь очень переживал, что потерял своего виртуального друга и получил очередной сердечный приступ. Отец вызвал «Скорую». Его опять увезли в больницу. Выйдя из больницы, он обнаружил, что Белозубый Орёл, как ни в чём не бывало, написал рецензию на его последние стихи.
На форуме Андрей сразу сообщил Орлу о своей проблеме со здоровьем и, находясь в крайне нервном состоянии, сказал, что готов покончить с собой, поскольку инфаркты на фоне прогрессирующего диабета скоро доведут его существование до растительного, а это уже совсем не в его стиле. Орёл долго не отвечал, и Андрей уже хотел выключить комп, начиная сильно нервничать. «Дай свой телефон», – пришло от Орла, когда рука зависла над кнопкой «Отключить».
– Привет, Андрей, – голос Орла был приятен. – Меня на самом деле зовут Иван.
– Привет, Иван! Рад слышать тебя на самом деле.
– Я хочу с тобой поговорить о тебе, стихах и твоих мыслях о самоубийстве…
Разговор был долгим. За приоткрытой дверью в комнату стоял отец. Из глаз отца беззвучно капали слёзы, он был просто раздавлен этим разговором. Он не мог ничего поделать, сын уже принял решение, кладя трубку, он понимал его и не имел права ему перечить.
***
– Это божественно, Иван! Это восхитительно! Таких чувств я не испытывала давно, – известная поэтессе говорила от всего сердца.
– Иван Александрович, примите мой низкий поклон. Я знал вас как гения живописи, но не ожидал, что вы способны на такие сильные, наполненные такой яростью, силой и правдой стихи, – говорил литературный критик.
– Да, да, спасибо всем, я очень устал. По-честному, мне очень тяжело давались как написание стихов, так и их издание. Я даже не хотел их издавать… Простите, я поеду домой.
Уезжая из телецентра, где в прямом эфире презентовал свои стихи на всю страну в программе по «Первому каналу», Стоцкий выглядел усталым и измученным.
Дома, он не стал подниматься наверх к Лене, которая его ждала. Она, спустившись со второго этажа почти бегом, с ослепительной улыбкой и словами поздравлений бросилась к нему, но он жестом остановил её и попросил уйти. Она молча ушла, оставив его в большом зале у горящего камина. Стоцкий сел, достал сигару, обрезал кончик и закурил.
Вошёл дворецкий:
– Иван Александрович, извините, там у ворот стоит мужчина, представился Найдёновым, говорит, издалека, уверяет, что вы знакомы.
Стоцкий побледнел.
– Пусти его, – сухо бросил он.
Казалось, прошла вечность, прежде чем мужчина вошёл в зал. Уже видя его издали, Стоцкий всё понял, пот, холодный пот облил всё тело. В груди появилась резь, и такая сильная, которую он ещё не испытывал. Пришёл страх. Страх окутал его, он был в каждой клетке. По мере приближения мужчины страх переходил в ужас, нескончаемый ужас. «Боже! Побыстрее бы всё это кончилось, быстрее, быстрее», – Иван не мог проронить ни слова.
– Здравствуйте, Иван! Я слышал ваш с Андреем телефонный разговор. Я – его отец… Вы спросите, почему я не остановил от самоубийства своего собственного сына, зная о его намерениях. Я не мог этого сделать, Иван, я был согласен с ним. Он не смог бы жить растением, это было бы для него хуже смерти. ОН поступил правильно, Иван. И вам нечего бояться, хотя ваш поступок и не совсем этичен, вы же присвоили стихи Андрея себе. Не переживайте, вы тогда тонко всё просчитали и даже взяли у Андрея пароли и адрес почты, чтобы все думали, что под этим псевдонимом вы издавались на сайте. Я не буду раскрывать вашей тайны, пусть всё остаётся так, как есть, ведь Андрей хотел именно этого. Андрей хотел издать стихи, ему было всё равно, под чьим именем они выйдут, главное, чтоб увидели свет, – мужчина стоял ещё поодаль, в относительной темноте. – Но я, Иван, никогда не смогу вам простить не ваш плагиат, а то, что вы подтолкнули моего сына сделать последний шаг. Да подтолкнули так, что я уже был бессилен что-либо изменить. Я лишь хочу взглянуть вам в глаза.
Мужчина вышел из тени и подошёл вплотную к Ивану. СТАРИК. Взгляд! Этот взгляд! Этот СТАРИК. Это был ТОТ СТАРИК, СТАРИК с ЕГО, Стоцкого, картины, что сейчас путешествовала по миру, принося ему дивиденды.
Стоцкий не смог ничего сказать. Не успел. Смерть наступила практически мгновенно, как только он увидел эти глаза. В мёртвых глазах Стоцкого застыл ужас.