30 мая день рождения Бориса Горзева
Та командировка к черту на рога, в сибирский Омск, с самого начала складывалась напряженно, как-то нервно. Нервически!— иронично усмехнулся Олег еще по пути туда, в самолете.
Ну, первое — это действительно далеко, почти четыре часа в воздухе, а еще вылет задержали во Внуково. Потом место оказалось у самого прохода, и каждый пассажир, которому приспичило в туалет, задевал Олега за плечо. Это раздражало. И что приходится тупо глядеть в спинку кресла перед собой, а не в иллюминатор, сейчас заслоненный чужими головами, это тоже раздражало. Однако главное, никак не удавалось расслабиться, не думать о том, как сложить, как сделать так, чтобы всё вышло, получилось, чтобы никто ничего не узнал, и не было никаких последствий.
Ничего не узнать должны были важные персонажи Олеговой жизни — жена, главный бухгалтер и, соответственно, директор института. Если жена — скандал в семье, если бухгалтер и дальше директор — трудно представить, что вообще будет. Ну, выговор, по меньшей мере. Это куда более отвратительно, чем семейный скандал, потому что скандал и его последствия через пару недель станут достоянием личной истории, а вот последующий за формальным выговором неформальный «вотум недоверия» в институте означает то, что ты, дорогой товарищ Олег Алексеевич, выпадаешь из директорской команды и твоя дальнейшая карьера под большим вопросом.
А ради чего эта нервотрепка? Ради Ольги. Нет, скорее, ради себя все-таки.
У него уже были любовницы, но, как и положено, проходящие, то есть без серьезного привыкания друг к другу и тоски. А вот с Ольгой — тоска. Когда подолгу не виделся с ней. А не виделся из-за всяких обстоятельств — то семейные дела, то на работе запарка. Нет, об изменениях в личной жизни, о разводе и дальнейших шагах, речь не шла, однако, если Олег не мог приехать к Ольге больше двух недель, то тосковал. Это поначалу удивляло (да, любовница, ну и что? Ну, молодая, симпатичная, умненькая, ну и что?), потом раздражало (ты что, спятил?), а вот с недавнего времени стало даже нравиться: есть семья, жена и дочь, и это хорошо, но вот есть еще и Ольга, и это прекрасно, потому что жизнь получалась полной, насыщенной. Вот только тревога, беспокойство: чтобы жена не догадалась, чтобы никто ничего не узнал. Но философски успокаивал себя: что ж делать, полной гармонии не бывает, как известно.
Олег и Ольга. Это тоже нравилось. Два варяжских имени, разнополые тезки.
Эта молодая женщина с варяжским именем так ему и сказала при последней встрече, когда речь зашла о командировке в Омск:
— Вот и прилетишь на день раньше срока, никто ничего не заметит. Подумаешь! Для жены ты прилетишь двадцать пятого, для работы тоже. Ай, дата в обратном билете! Кто в твоей бухгалтерии будет вглядываться в число? Чепуха! А ко мне прилетишь двадцать четвертого, и наконец, ночь вместе. А то всё днем или утром до работы — час-два, и привет, ты уехал! Хватит. Хочу, чтоб ночь. Хочу сказать тебе «спокойной ночи», а утром — «с добрым утром». Хочу с тобой спать. Когда в народе говорят, «они переспали», всем ясно, что имеется в виду. А я хочу не только этого, а именно спать с тобой, спать, спать, сладко, и видеть сны с тобой в обнимку. Поэтому прилетишь на день раньше, понял? Придумаешь что-нибудь. Ну, мужик ты или нет!..
Да, вот именно, мужик я или нет, усмехнулся Олег, вспоминая тот Ольгин монолог. Мужик-то он мужик, а как сделать, чтобы никто ничего не заметил — главное, в институте, в бухгалтерии, где такие въедливые бабы, в каждую закорючку всматриваются!..
Потом еще в омской гостинице — анекдот! Олег только прилетел, уже в вечерней морозной тьме добрался на автобусе из аэропорта, расположился в своем отдельном номере (по брони из Москвы), даже успел расстелить постель и включить телевизор, как в дверь постучали. Оказалось, дежурная по коридору. Явно деловая, миловидная женщина лет тридцати пяти. По-хозяйски оглядела номер, покивала, и тут заговорила: «Хорошо устроились? Что-нибудь желаете? На втором этаже у нас ресторан до двух ночи, маленький оркестр играет, можете поужинать или просто посидеть, выпить, потанцевать. Ну, если подустали, то отдыхайте, конечно… А и еще! Еще у нас тут есть всякие услуги. Всякие. Понимаете? Интимные, но для своих. То есть спокойных порядочных мужчин. Вы, я вижу, такой. Желаете девушку в номер — на ночь или на час-два?»
Олег даже растерялся. Какой сервис! Сколько бывал в командировках, а подобное в первый раз, классно! Но вот анекдот опять же: не будь у него Ольги и этих навязчивых мыслей, как бы тайно-незаметно оказаться с ней через три дня, то, возможно, стоило бы принять это предложение дежурной «для своих», да вот сейчас не до того. Не до другой женщины. Не в смысле, изменить жене (это привычно), а вот Ольге изменять не захотелось. То, что он изменял ей с женой, это не тяготило, это тоже привычно, нормально, но с кем-то еще — нет, никак. И после ухода дежурной, спокойно обронившей: «Ну, дело хозяйское», опять удивился: ты что, сударь, влюбился в свою варяжку?
Чтобы не длить эту сладко-тревожную мысль, вынул из дорожной сумки плоскую бутылочку коньяка (всегдашний попутчик в командировках), налил полстакана и всё сразу выпил. Улегся под теплое одеяло, закурил перед сном, как делал обычно, отчего жена в последнее время спала в другой комнате, ибо ей с годами стал досаждать табачный дым. И это тоже хорошо, так он мог зачастую манкировать супружеской обязанностью, не вызывая подозрений. «Фу, опять накурил!— морщилась жена.— Спи один, я тут не могу».— «И даже на полчасика не приляжешь?»— уверенный, что не приляжет, дежурно вопрошал Олег.
Утром, из окна своего номера, он глядел на заснеженный Иртыш, на безлюдную набережную и красивый, явно старинный особняк. Белокаменный, с высокими арочными окнами, он посверкивал на солнце, выделяясь даже на фоне укутанной снегом набережной и реки. Потом Олегу рассказали, что этот особняк когда-то служил резиденцией белому адмиралу Колчаку, Верховному правителю России. Верховный правитель оказался кратковременным — к сожаленью или к счастью, теперь неясно.
Ясно другое: надо менять обратный билет на Москву. В холле гостиницы обнаружилось окошечко с надписью «Аэрофлот», и поменять билет с двадцать пятого февраля на двадцать четвертое вышло довольно просто. Теперь — дела в местном институте, куда Олег прибыл в командировку. Надо поработать тонично, чтобы уложиться не в четыре дня, а в три. А потом — главное: в отделе кадров, где должны отметить командировку (проставить даты прибытия и убытия), как-то упросить местного кадровика сразу вписать «нужную» дату — именно двадцать пятое, а не двадцать четвертое. То есть, кадровик впишет двадцать пятое февраля, а улетит Олег на день раньше.
Удивительно, но так и вышло. Получилось! Это знак, это удача, это почти невероятно! Чтобы завотделом кадров, чуть подумав, вписал число заранее, в первый же день пребывания командировочного, а не в последний? Что— такой доверчивый? Несмотря на кагэбэшное прошлое и присущее кадровикам занудство при исполнении обязанностей? Вот завкадрами в моем московском НИИ, хмыкнул Олег, ни в жизнь такого бы не сделал!
Ладно, с этим повезло, наконец. А то вчера вылет в Омск задержали, потом место у прохода и долгое странствие в темнеющем небе почти через полпланеты, потом пришлось от ночной девки отказаться. Хотя это последнее не досаждало, а даже как-то веселило. Надо будет Ольге рассказать, посмеяться, она оценит его верность. Верность относительную, конечно, потому что он все-таки иногда спит с женой. Ну, не спит, а сексуально общается пару раз в месяц, но коротко, полчаса, и всё…
Уже почти в полночь он заказал разговор с Москвой. Прямо из номера. С учетом разницы во времени у Ольги было еще восемь вечера. Если после занятий в университете она не пошла в кино или не в гостях у подруг, что случалось не редко, то должна быть дома. Опять повезло: дома. Олег радостно доложил, что поменял билет на двадцать четвертое, а в отделе кадров ему проставили двадцать пятое.
— Отлично, ты молодец, но каков обманщик государства и родной супруги! Значит, ты способен на ложь! Изумительно, я рада за тебя, — удовлетворенно-иронично откликнулась Ольга, растягивая слова.— И когда вас ожидать, сэр? К какому часу девушке принимать ванну?
— Вылет в восемнадцать двадцать по-московски, прибытие в десять вечера — значит, в одиннадцать буду у тебя, если рейс не задержат. Сообразишь, когда ванну принимать, девушка?
— Ну, это я, надеюсь, соображу. И что, ужин тебе готовить? Небось, голодным прилетишь? Ладно, яичницу сделаю, перебьешься.
— Вредная ты девушка! Но я тебя прощаю, как обычно,— заулыбался Олег.— Ладно, а что до выпить с ужином, то это я прикуплю сам. Ну, всё, жди меня, и я вернусь.
— Ждать — худшее в жизни для девушки,— послышалось со смешком, но и с едва уловимой ноткой печали…
Олег вышел из номера и длинным коридором направился в холл, где обычно сидела дежурная по этажу. Там он сделал два дела: сразу расплатился за междугородний разговор из номера и заказал такси на день отлета, на восемь вечера по-местному. Дежурная (хорошо, что другая, не та, которая вчера предлагала интимные услуги) всё записала и пообещала, что машину закажет, не стоит беспокоиться.
Он и не беспокоился, а точнее, успокоился. Здесь, в Омске, для обманщика государства и супруги всё сложилось как надо. Оставалось последнее в этой обманной цепи: чтобы сложилось в родном институте, не стали сравнивать запись в командировочном удостоверении с датой вылета в авиабилете. Ну а с женой — без проблем, ей обратный билет предъявлять не надо.
Так истекли два дня, настал день отлета. Олег завершил дела по работе, распрощался с коллегами, собрал нужные материалы, документы и отправился к себе в гостиницу на берегу Иртыша. Там пообедал, потом вернулся в номер, упаковал вещи в дорожную сумку и прилег на диван подремать с часок.
Подремать не получилось — думал об Ольге, о предстоящей ночи. Они были близки уже скоро год, а он никак не мог насытиться ею. Такого с ним еще не бывало — год! Обычно бывало — месяц, два, после чего невольно закрадывались мысли о других женщинах. Он не принадлежал к числу ловеласов, но своего не упускал, если складывалось само по себе, без специальных усилий. А когда сложилось с Ольгой, то к другим, хоть и складывалось опять же (как, например, с предложением дежурной), к другим женщинам не тянуло. Уже скоро год. Чудеса. Это она такая? Какая такая? А черт знает, думал Олег,— не понять, не определить. Ольга, да…
Нет, все-таки эта командировка выходила какой-то нервной. В означенное время Олег спустился на лифте в холл, но заказанного такси у подъезда не оказалось. Прождав десять минут, он попросил портье позвонить куда надо и выяснить, в чем дело. Там ответили — машина выехала, ждите, может, виноваты заносы на дорогах (действительно шел снег, густо мелькая в свете фонарей перед гостиницей). Наконец еще минут через десять такси подрулило к стеклянному выходу. «Успеем?— беспокойно спросил Олег уже в машине.— Регистрация через полчаса, черт!». Водитель пожал плечами и успокоил, но по-своему: «Улетите. А то, может, рейс задержат, так бывает у нас».
Миновали город и выбрались на неосвещенное шоссе. Сначала мелькали низкие постройки, потом с двух сторон потянулся мрачный лес, точнее, тайга, заснеженная, недвижимая. Глушь, зима, едва видно что-то. Что видно — так это бегущую навстречу полоску шоссе и мельтешащий в свете фар снег. В общем, невесело, неуютно, тревожно. И еще молчание, ибо водитель как в рот воды набрал, а Олега тоже говорить не тянуло. Нервы, черт.
Но на регистрацию успел. Вообще-то она уже началась, но хвост очереди имел место быть. И спасибо, вылет пока не задерживали. «А уже и не задержат,— уверил сосед по очереди.— Если б что не так, то регистрацию не объявляли бы». Вероятно, опытный товарищ, этот сосед, подумал Олег и успокоился.
Наконец он в салоне самолета, и с этого момента— везение. Рейс был из Хабаровска с промежуточной посадкой в Омске, поэтому здешних пассажиров стюардесса рассаживала на свободные места, а не так, как указано в билетах. Свободным для Олега оказалось кресло у иллюминатора. Когда он уселся, соседка слева, пожилая женщина с седыми кудряшками, вдруг сказала, кивнув на его место:
— Вообще-то оно мое, а я пересела сюда, рядышком. Трусиха я, самолетов очень боюсь, и у окна мне сидеть страшно, глядеть в него. Кажется, сейчас выпаду туда, свалюсь. Особенно когда взлет и посадка.
— Всё будет в порядке,— успокоил Олег и улыбнулся.— Полетим-долетим, не волнуйтесь.
— А, ну-ну, дай-то бог!— Старушка покивала и откинула голову на спинку кресла. Вскоре самолет дернулся и мягко поплыл, выруливая на взлетную полосу.— О, поехали, да?— вздохнула соседка и выпрямилась в напряжении.— Ах да, пристегнуться забыла!— Выполнив это действие, спросила:— А вы в Москву или дальше куда?
— В Москву,— кивнул Олег.
— Домой?
— Э, ну… Да, домой.
Он вдруг ясно осознал, почему чуть замялся, отвечая. Ему вдруг захотелось сказать: «Нет, не домой, а к Ольге. Домой — но не к себе, а к Ольге». А следом рассказать о своей варяжке этой милой старушке, трусихе с седыми кудряшками… Удивительно: вдруг захотелось поделиться. Хмыкнул и тоже спросил, развернувшись к ней:
— А вы в Москву? Домой? Или дальше куда?
Но вместо ответа, старушка крепко сжала подлокотники кресла и немигающе уставилась перед собой. Ясно: взревели двигатели, возникла легкая вибрация. Олегу стало жаль соседку, и он решил отвлечь ее вопросами, разговором.
— Так вы в Москву? Или потом еще куда-то? Где живете вообще-то?
Старушка как очнулась, скосилась на него:
— А?.. А, да-да. Куда я? Да, в Москву. А вообще-то я из Хабаровска, там живу. А в Москву— к дочке. К внуку. Ну, к дочке и внуку. Дочка в командировку улетает на две недели, за границу куда-то, вот позвонила и попросила, чтобы я прилетела, с внуком пожить это время, пока она там, за границей. А мужа у нее нет, растит мальчика без отца, такое дело. И вот — командировка. Кого призвать? Ясно, мать старую, да с краю света! Ну, как откажешь, раз такое дело! Внук все-таки, десять лет парню, хороший парень, на пианино учится, будет мне играть дома. Ага, вот так: я ему готовить обед или ужин, а он мне — играть. Хорошо, да?
— Хорошо,— согласился Олег, прислушиваясь к делам за бортом. А что за бортом? Кажется, сейчас самолет оторвется от взлетной полосы.— И что дальше?— спросил, чтобы отвлечь соседку от реальности.
— Что — что дальше?.. А, ну вот. Вот и буду с ним две недели, в магазины ходить, готовить, кормить…
— И слушать музыку, пианино,— подсказал Олег.
— А, да, и слушать, правильно… Ой, мы что, полетели, кажется?
— Полетали, точно,— кивнул он,— и хорошо летим, всё в порядке. Скоро до Москвы долетим.
— Уж и скоро! Еще почти четыре часа. А я себе места не нахожу. Ничего не делаю, а вся устала, будто ведра натаскала.
— Это вы от беспокойства, от волнения. А всё в порядке. Вот сейчас, еще минут через пять, мы ляжем на курс, полетим на автопилоте, и можно расслабиться и спать. Так время быстро пройдет. Тем более, ночь почти. Поспите, а я вас покараулю.— Проговорил это и улыбнулся, глядя на старушку.
Но та спросила:
— Вы сказали — полетим на автопилоте. Это что, как?
— Это когда дорожка прямая-прямая, вокруг никого нет и сворачивать никуда не надо. Лети себе вперед и ни о чем не думай. Вот тогда пилот включает автопилот. И все могут расслабиться и спать. И видеть сны, только хорошие, конечно.
— Вы прямо сказочник какой-то! Или… как это? Гипнотизёр.
— Эх, если бы!— рассмеялся Олег.
— Ладно, намек поняла,— вдруг улыбнулась старушка.— Попробую. Как это вы сказали — расслабиться. А вы уж, да, покараульте меня, раз обещали.
Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Вот и хорошо, удовлетворенно подумал Олег и стал глядеть в иллюминатор.
Так поплыло время. В пустоте, в черноте наступившей ночи. А в Москве у Ольги еще восемь вечера. Да, именно восемь, прикинул он, взглянув на часы. Странно и хорошо, что на планете есть разное время. Вот здесь у меня полночь, а у нее там только вечер, Ольга готовит ужин, или плещется в ванне (это она обожает, с час, а то и больше!), или телевизор смотрит, или музыку слушает, включив магнитофон, Окуджаву там, Высоцкого, битлов, или ничего не делает, валяется в кровати, уставясь в потолок (это она тоже умеет), а вот чтобы готовиться к занятиям на завтра, так это фиг с маслом, лентяйка, учится нехотя, вяло, только на врожденных способностях и выезжает, и как это она умудряется все-таки не завалить ни одного экзамена, ума не приложу! А от страха, ясно, от страха лишиться стипендии на семестр, так она это объяснила, хохоча… Хохотушка!— ласково подумалось Олегу. Да уж, хохотушка — это не про нее, Ольгу, она у нас девушка серьезная, ироничная, гордая. Интересно, как она ко мне относится, если серьезно, то есть совершенно серьезно? Ну, нравлюсь, это понятно, а дальше? Что — и всё? Любовник, и всё?.. А ты хочешь, чтобы она тебя любила? Так ты же женатый, при ребенке почти взрослом! Зачем ей такого любить, а значит, мучиться, ждать, терпеть? Ты о ней подумай, о ней, а не только о себе, дорогой товарищ!
Но вот что интересно: летишь над планетой, а этого не чувствуешь. Будто стоишь на месте. Только время где-то тикает, отсчитывает твои секунды. Или времени нет? Стоишь на месте, времени нет, а ты, говорят, летишь. Но ты этого не чувствуешь. Никого, ничего, пустота. Это потому так, наверное, что ночь, тьма вокруг, черная дыра иллюминатора. Глянь туда— пустота, никого, ничего, безмолвие. Ан нет, вдруг видишь вскоре, ан нет! Ибо — луна. Вдруг, откуда ни возьмись.
Она повисла под крылом, именно под крылом, где-то внизу, под ногами, а не над головой, как положено, как привычно. Это как? А вот так. Ведь ты, говорят, летишь, времени нет, ночь, и всё будто вверх ногами, но не ты вверх ногами, а то, что вне тебя. Вот луна. Внизу, это раз, и не плоская, как сковородка, а объемная, словно огромный елочный шар, это два, только еловых ветвей не видно, вот такие чудеса. Висит себе елочный шар, мерцает серебром, и всё вокруг серебриться. И даже на плоскости крыла посверкивает серебряный иней. И полнеба светится. Чернота может светиться, вот вопрос? Чудеса, ей-богу.
Луну под ногами Олег увидел впервые. А слева от него спала старушка с седыми кудряшками. Голова чуть свесилась на бок, и седые кудряшки походили на маленькие елочные шарики, густо развешенные не на еловых ветвях, а на голове. Старушка летит к внуку, который учится играть на пианино. Интересно, что он уже умеет? Вот она прилетит к нему и узнает, кого он ей сыграет— ну, там, Гедике, например, концертный этюд, мучитель всех учеников всех музыкалок, или бетховенскую пьесу «К Элизе», медленный темп которой не спасает от ошибок, или кого-то там еще. Да и не важно, кого и что,— главное, она прилетит, а внук сыграет. А еще через две недели эти седые кудряшки на голове старушки полетят к себе в Хабаровск, будто елка, на которой им положено висеть, именно в Хабаровске. А бабушкина дочка вернется из-за границы, и опять будет жить вдвоем с сынишкой-музыкантом, но без мужа. Вот такая тут планета, над который ты сейчас летишь. Ну, так говорят, что летишь. А так это или нет, никто не знает вообще-то.
И приземлились вовремя, и в Москве было десять вечера, и не так морозно, как в Омске, и у выхода из длинной стекляшки Внуково стоял полупустой «Икарус»— плюхайся в мягкое кресло у окна и кати себе до метро «Парк культуры», а оттуда, спасибо, на тут же подвернувшемся такси мчись до дома в Давыдково, где ждет Ольга, которая, наверно, уже успела выбраться из ванной и сейчас сготовит обещанную яичницу.
Ан нет, опять же! «Нет» в том смысле, что не яичницу. Оказалось, Ольга запекла курицу. Гриль, так сказала. С ума сойти! И уставила блюдо посреди стола в гостиной, а сам стол накрыла явно праздничной скатертью и всякими ажурными салфетками. И бутылку вина выставила, красного, крепленного, которое для тонких дам и отпетых алкашей, если, конечно, последние при деньгах. И сбоку на серванте расположила чашечки для кофе, которые должны перекочевать на стол после поедания курицы, и блюдечко с нарезанным лимоном, и вазочку с конфетами грильяж. «А водку твою или коньяк — что ты там приволок?— ставь сам, это ты будешь пить, а я вино, сэр!.. Ах да, свечку зажги, будь любезен. И в центр поставь ее, в центр, а большой свет выключи, ну его к богу. Ну, вот так».
Значит, вот так.
Что потом? Потом много чего было. А утром, еще едва различимым, в окне за прозрачной занавеской, Ольга, шутя, захныкала:
— Не хочу утра, не хочу! Хочу, чтоб ночь не кончалась! Чтоб не кончалась!— Шмыгнула носом и сказала уже серьезно: — А ладно, пусть будет день, но только чтобы он тоже не кончался. Как в том стихе:
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.
— Это что, кто?— спросил Олег.
— Не знаешь?!— прямо обиделась Ольга.— Ну, ты чучело-дремучело! Это Пастернак, «Единственные дни». Слушай уж, прочитаю тебе, невежде.
Она уютно разлеглась в постели, уложила ладони за голову, и, внимательно слушая, Олег глядел на ее голую грудь, на голый живот, которые ритмично и сильно двигались вверх-вниз в такт дыханью:
На протяженье многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим,
И повторялся вновь без счёта.
И целая их череда
составилась мало-помалу
тех дней единственных, когда
нам кажется, что время стало.
Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет,
И солнце греется на льдине.
И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
потеют от тепла скворешни.
И полусонным стрелкам лень
ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.
Едва выйдя из лифта, Олег услышал громкие голоса за дверью в свою квартиру. Ясно: очередной скандал. Жена и дочь. Дочери двенадцать. Пубертат. Скандалы возникали время от времени, причем, именно между женщинами. Кто был прав, кто виноват? Обе. Старшая — не слишком корректно нравоучала, младшая — не слишком корректно огрызалась.
Олег открыл ключом входную дверь— голоса сразу стихли. Тут же высунулась жена из дочкиной комнаты.
— А, привет! Как дела, как долетел?
— Нормально.
— Ну, хорошо.
— А у вас всё парламентские дебаты? На весь подъезд слышно. Кто победил— правительство Ее величества или оппозиция?
— Ничья,— хмыкнула жена.
— Это хорошо. Значит, правительство не отправят в отставку. Пока.
— Очень остроумно. Ужинать будешь?
— Нет.— Олег разделся, сунул ноги в тапочки.— Меня в самолете сытно накормили.
— Что это с нашим «Аэрофлотом»?
— Прогрессирует.
— А что ты помятый какой-то? Физиономия, я имею в виду?
— Устала физиономия.
— Ну, тогда отдыхай.
— Да, устал, только сначала пойду в ванну.
Да, решил, теперь в ванну, и на час, как это любит Ольга. А потом спать, сладко спать, отсыпаться после бессонной ночи. И всё хорошо. А если завтра на работе бухгалтерша не обратит внимания на несовпадение дат в командировочном удостоверении и обратном билете, то тогда вообще всё прекрасно.
2012