Разбег гимнаста птице не понять
Как мрачен день, когда молчат слова –
не те, что суетятся, спорят вслух,
а те, что притаились как трава,
что спит в земле в разгаре зимних мук.
Они молчат, покуда день бежит,
покуда мчат авто, бренчат трамваи;
как камень, что за пазухой лежит,
на сердце давят, раны растравляют.
Им жаль, коль сердце все ж вмещает боль,
они желают жалить желтой мукой;
слова, слова – о, робких звуков хворь! –
даны вы и заветом, и порукой.
Но в чем? Меж кем? Что слышать я хочу?
К чему в ночи настраиваю ухо,
и глаз – к свече, и голову – к плечу?
А карандаш из рук – стрелой из лука!
Неужто всё? Пусть стихла суета –
сдается мне – затея вся напрасна:
оковы рамы тесны для холста,
тесна для света заскорузлость краски.
Разбег гимнаста птице не понять,
её крылам привычнее беспечность.
Мозоль и пот – что толку, коли вспять
не обратить мне этой ночи вечность?
Коль всё усердье, что посильно мне,
в кресте окна увидеть на рассвете,
как безразлична гаснущей луне,
постыла я и все усилья эти?
Вот стол и карандаш, и чахлая свеча,
и лист бумаги – бледный и печальный.
С усердием скрипичного ключа
хранит вновь ночь свои ночные тайны!
Ни птице, ни сверчку, ни скрипу половиц,
ни шелесту листвы, ни сумасбродству ветра –
мне не помочь: слезой из-под ресниц
не брызнуть Слову во значенье этом!
Оно ушло куда-то, к тем корням,
что благодатней, благостней и краше.
О, корни слов, я благодарна вам,
что все ж позволили постичь значенье ваше!
Отныне я не оскверню листа
бессмысленной игрой в слова и буквы,
бумага пусть останется чиста,
безмолвны будут пусть гортань и губы.
Вновь солгала. Рассветная печаль,
не верю я в возможность возрожденья,
но все же солнца алую печать
приму на лоб я словно знак прощенья.
Копыто Аполлонова коня,
ударив в грудь, исчезнет в поднебесье.
И облачко над ивой – это я,
о, как теперь я много знаю песен!
19. 05. 2006
——————————
Последний день лета
Пора уйти настала нынче лету,
и так медлительно, как дышит спелый плод,
шепча строку прощального сонета,
застыло солнце в синеве ворот.
Как яблоко, всё золотом сверкая,
напоминает не прощенной мне,
утраченные по любви отрады Рая,
что грёзами являются во сне.
Как совершенен день последний лета!
А я, как лист: меж строк переложить,
опорой хрупкой сущности сонета –
листом гербария готова прослужить.
А осень за порогом – рыжей вьюгой! –
кружит, морочит, сводит всех с ума!
Но что мне делать – назвалась подругой,
теперь взаимна эта кутерьма.
Нет выхода иного – напророчив,
сама себе придумала судьбу,
где я, как лист, где спится дни и ночи,
закладкой в книге – той, что так люблю.
Закладкой и загадкой – отчего ж
так сладко спится меж дубов столетних,
в объятиях совсем нетрезвых рож,
под звуки лютни и чужие сплетни?
Где гений на оборванной струне
играет нечто, изумив Орфея,
и где в венках девчонки бродят – феи,
а их мамаши мчатся на метле.
Там рыцари, жонглёры и факиры
они, как я сейчас, под дубом спят,
не делят коммунальные квартиры,
алхимики с ретортами шалят…
О сказочные сны поэзии веков!
В вас меткость стрел героя Робин Гуда,
и мёд из вереска, и всех заклятий чудо,
и промыслы гулящих облаков…
И я средь вас! Как это получилось?
Какому чуду обучилась я,
когда букварь я впервые получила,
где рамы мыли, мылили меня?
Как совершенен день последний лета!
Без словарей, с ошибками в строке,
он дарит счастье жить в чужих сюжетах,
и лёгкой быть, как лист в моей руке.
30.09.2015
————————————————
Золотая осень
В золоте отчаянья до самих небес,
без надежд и чаяний встал осенний лес –
все-вселенским храмом средней полосы,
все-осенним звоном сказочной красы.
Звоны в поднебесье птицами летят,
гибнет в небе песня, тонет рощи взгляд.
Без надежды верит, с нею вместе – я,
нас связала осень, русская земля.
Грех мой нераскаянный на себя берет
и со мною за руку на ответ идет.
Эту казнь покорно принимаю я,
впереди как плаха лютость февраля.
Золото отчаянья, чаяло ль весной,
утопая в зелени о судьбе такой?
Золото отчаянья – слезы из-под туч,
все мечты и чаянья заперты на ключ.
Кроны, как короны. Ветви – жилы рук.
В трепете осинника чудится испуг.
Замирает сердце с всхлипом журавля,
реки – полотенцем – по земле стеля.
Отзвенела роща, с нею вместе – я,
без златой короны, рыжего огня.
Золотая осень – Левитана холст,
предваряет кару долгий зимний пост.
3 марта 2016
———————————————-
Окно
Оклад окна. За ним – златая риза.
Слепит так солнце – боязно глазам!
И в бездне неба – в бездне верха, низа,
не счесть подобий жизненным азам.
Прообразы моей и прочей плоти
плывут по небу стайкой облаков:
Платонов мир – пусть Аристотель против! –
нам доказательства представить вдруг готов.
Вот кораблей поверженные снасти,
вот вереницы ангелов, вождей…
Вот, ослеплённый бесполезной страстью,
бренчит по струнам плачущий Орфей.
А там – громада Кёльнского собора,
за ним – мосты и крепости плывут,
распутницы в монашеских уборах
прощенья молят – нам урок дают…
Мы сиры в мире этом и убоги,
покуда солнце не восходит вновь:
о солнце, солнце, ты – лишь мысль о Боге,
что в изумленье изгибает бровь.
Мне щуриться привычно для порядка,
глядя на ризы вечные твои…
Оклад окна! Как белы и как сладки
подчас объятья тесные твои!
20.05.2006.
———————————————
***
Засыпанные снегом города,
продрогшие до слез звонки трамваев,
что ночи темноту по рельсам отсекают
от искр, взлетающих под ломом, льда.
В тех городах не ждут тепла и света,
душа домов промерзла до стыда,
она во снег, как в крепкий сон, одета
и, полагает, это – навсегда.
Здесь не читают писем и газет,
не слышно бойкой радуги клавира…
Как хоронил героев Баязет,
зима схоронит все, что летом мило.
Зима схоронит первую любовь
и раннее природы пробужденье,
любовь, что рифмовалась со словом «кровь»,
в дни юности, во всех стихосложеньях.
И мне не стоит ожидать письма,
из прошлого тревожной телеграммы…
А по снегу следы всей зимней криптограммы,
она не дешифрована пока.
Прощения не жди. Не жди и не проси.
На милости зимы надежд не возлагают.
Сама себя за многое прости,
а крест с тебя никто и не слагает.
Январь, 2016