У Глеба Панфилова есть не просто замечательный, а я бы назвал его знаковым, фильм – «Тема». Если кто не смотрел – вкратце сюжет: известный драматург, пребывающий в творческом кризисе, приезжает в Суздаль в поисках восстановления и вдохновения. Знакомится с местным искусствоведом (искусствоведшей), которая знакомит его с творчеством местного, давно умершего поэта, и драматург, попавший под обаяние то ли этого поэта, то ли самой искусствоведши, переосмысливает и своё творчество, и свою роль в творчестве вообще.
Я вспомнил этот фильм не случайно: только что исполнилось 255 лет с года рождения Ивана Ивановича Дмитриева, ныне совершенно забытого, а тогда, два с лишним века назад – одного из корифеев российской литературы.
Мой традиционный собеседник – культуролог С.В. Коновалов:
– Сергей Владимирович, я начну сразу же с цитирования:
Конец благополучну бегу!
Спускайте, други, паруса!
А ты, принесшая ко брегу,
О Волга! рек, озер краса.
Каков слог, а? Или ещё, из стихотворения «Освобождение Москвы»:
Примите, древние дубравы,
Под тень свою питомца муз!
Не шумны петь хочу забавы,
Не сладости цитерских уз;
Но да воззрю с полей широких
На красну, гордую Москву,
Седящу на холмах высоких,
И спящи веки воззову!
Коновалов: Да, это был без сомнения колоритнейший человек! С одной стороны – успешный сановник: действительный тайный советник и кавалер святыя Анны, святого Александра Невского и святого князя Владимира первой степени, член Российской академии, почетный член Московского и Харьковского университетов и многих ученых обществ. С другой, ученик САМОГО Карамзина (кстати, его дальнего родственника) и, если можно так выразиться, «благословитель» баснописца Ивана Андреевича Крылова. Сентименталист, вместе с другим известным поэтом конца XVIII века Ю.А. Нелединским-Мелецким Дмитриев считается родоначальником русского романса. Замечательно и очень точно скзаал о нём Пётр Андреевич Вяземский: « Наш поэт в разных родах испытывал свои силы, и нам можно жалеть не о том, чтобы он, не советуясь с своим гением, принимался за иное, но о том, что, не советуясь с выгодами читателей, не умножил и еще более не разнообразил своих опытов.».
– В раннем творчестве Дмитриева отчётливо проступают фольклорные мотивы. Да и стихи (может быть тоже раннего периода) отличаются бесхитросностью и довольно наивным лиризмом:
Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день и ночь;
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь…
– Да, наивность, да, сентиментальность! А кто говорит, что это плохо? Кстати, на слова Дмитриева охотно сочиняли музыку Э. Направник, А. Рубинштейн, А. Алябьев, М. Глинка и другие композиторы, а его романсы исполняются до сих пор. И что знаменательно и поучительно: Дмитриев много сделал для того, чтобы придать поэтическому языку лёгкость и привлекательность, что несомненно ставит его в один ряд с Карамзиным, как преобразователя русской стихотворной формы.
— О радость! дайте, дайте лиру:
Я вижу Пинда божество!
Да возвещу в восторге миру
Славянской музы торжество
И новый блеск монаршей славы!
Талантам возвратились правы:
Герой, вельможа, судия!
Не презирайте днесь певцами:
Сам Павел их равняет с вами,
Щедроты луч и к ним лия. —
Чувствуете? Удивительное неповторимое сочетание ломоносовской тяжеловесности и выстпренности – и собственной воздушности, воспарённости!
– И всё-таки главной составляющей его несомненного литературного таланта была сатира! Кстати, до сих пор непонятно, за что он так едко ополчился на тех же Ломоносова и Державина.
– Не на них, а на их многочисленных подражателей, большинство из которых не только не имело никаких способностей к поэтическому творчеству, но и вобще не понимало поэзии как вида искусства! Стараясь освободить стихотворный язык от тяжелых и устарелых форм, придать ему легкость, плавность и привлекательность, Дмитриев явился, наряду с Карамзиным, одним из преобразователей русского стихотворного языка. Кстати, в своём великолепном тексте «Чужой толк» он очень остроумно отнёсся именно к таким вот «собратьям по перу»:
— «Что за диковинка? лет двадцать уж прошло,
Как мы, напрягши ум, наморщивши чело,
Со всеусердием всё оды пишем, пишем,
А ни себе, ни им похвал нигде не слышим! –
Едко, хлёстко, убедительно! Ай, да Иван Иванович!
— Как баснописец, Дмитриев, конечно, бесспорен. Но лично мне больше понятны его эпиграммы и эпитафии. Вот, например, эпиграмма на критику его сочинений издателя «Вестника Европы» М.Т. Каченовского:
— Нахальство, Аристарх, таланту не замена;
Я буду всё поэт, тебе наперекор!
А вот — к портрету Хераскова:
– Пускай от зависти сердца в зоилах ноют,
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн 1 щитом его покроют
И в храм бессмертья проведут.
– И опять, Алексей Николаевич, заметьте: и наив, и лиричность, и убеждённость – и всё это в каждом представленном тексте! Мастер!
– Очень бы хотелось завершить наш сегодняшний разговор оптимистически, что дескать, творчество Ивана Ивановича Дмитриева ещё ждёт своего исследователя, и что его великолепные тексты ещё оценят если не сегодняшние читатели, то их потомки…
– Давайте не будем лукавить: никаких надежд на то, что его произведения окажутся востребованными, нет ( во всяком случае,в ближайшей перспективе). Конечно, ими будут интересоваться искусствоведы и филологи, но не более того! Увы, сентиментальность ныне не в моде – и ещё долго будет не в моде. Ныне в почёте жёсткий прагматизм. Так что милейший Иван Иванович Дмитриев сюда совершенно, как сегодня говорят, не вписывается…