3 ноября 2013 года в старинном здании на Трубной площади в Москве случился большой пожар, который стал судьбоносным для театра «Школа современной пьесы», располагавшимся в этом доме, и для его главного режиссера и художественного руководителя Иосифа Райхельгауза.
Московское правительство обещало оказать помощь популярному театру, но единственное, что пока сделало для этого, это предоставило ему для выступления сцену в здании Театрального клуба на Тишинке. Но клуб этот должен скоро становиться на капитальный ремонт или вообще будет снесен, так что судьба «Школы современной пьесы» повисает в воздухе.
Иосиф Райхельгауз безусловно входит сейчас в первую обойму современных российских режиссеров. Эта наша встреча состоялась незадолго до пожара на Трубной площади и поэтому, естественно, данная тема не присутствовала в нашем интервью. Но, по-моему, оно и без этого должно представить интерес для читателей.
Небольшие предисловия к книге Иосифа Райхельгауза «Не верю» написали несколько известных людей. Вот только два отрывка из них:
«Иосиф Райхельгауз – ненормальное явление в нашей театральной жизни. Когда вокруг раздавались жалобы и стоны о гибели искусства, крушении театра, непреодолимых экономических трудностях, он не говорил ничего – он делал! Делал театр! И сделал так, что сегодня «Школа современной пьесы» — значительное явление в театральной жизни страны, что свободных мест там просто не бывает. Это получилось потому, что он — талантливый человек, умеющий делать дело» (А.Чубайс).
«Иосиф Райхельгауз – пример того, что не бытие определяет сознание, а наоборот, сознание определяет бытие. Театр «Школа современной пьесы» родился в его голове. И вот теперь это реальность, которая является частью Москвы. Это радостно. И это из того немногого, что примеряет меня с новыми временами» (С.Юрский).
— Иосиф Леонидович, все мы родом из детства. Ваше детство прошло в еврейском колхозе под Одессой?
— Не совсем так. Мы жили в Одессе, а в этом еврейском колхозе, к слову, имени революционера Иванова, мой дедушка был председателем, и я гостил у них во время каникул.
— Вы знаете свое генеалогическое дерево?
— Про родителей отца я уже сказал. А родители мамы погибли, когда разбомбили эшелон, в котором они ехали в эвакуацию. А мама, которой было 15 лет, осталась с младшей сестрой в живых. Меня и назвали Иосифом в честь этого дедушки.
— Значит вы – одессит. А еврей из Одессы — это национальность или диагноз?
— Да еврей может быть откуда угодно. Но Одесса это уникальный город, население которого представляет собой сплав из людей различных национальностей. Отсюда и родилась особая нация – одессит.
— Вы член всемирного клуба одесситов?
— Да, и даже вхожу в какое-то там начальство этого клуба. Я очень много общаюсь и с самой Одессой, и с одесситами. Это, наверное, единственный город в постсоветском пространстве, в котором не осталось ни одного наименования улиц, связанных с революционерами, ни одного памятника. Последний памятник потемкинцам заменили памятником Екатерине, имевшей отношение к основанию Одессы.
— Вы сделали моноспектакль с Романом Карцевым «Зал ожидания». Для вас Карцев это не только прекрасный артист, но и Одесса?
— Для меня Карцев – прекрасный артист из Одессы. Я могу перечислить много замечательных режиссеров и актеров из Одессы, живущих в Москве. Это и Николай Губенко, и Михаил Левитин, и Станислав Говорухин, и Марлен Хуциев и многие другие.
— В свое время в Ленинграде, работая рабочим сцены в БДТ, вы учились в различных, но не театральных институтах. Почему?
— Я и в театральном учился. Меня оттуда выгнали за профнепригодность. С режиссерского факультета Института культуры я сам ушел. Немного учился в Университете, а потом закончил ГИТИС уже в Москве. Вообще, я учился там, где мне было интересно и там, где меня хотели учить.
— Как-то вы сказали «Я вполне мог бы заниматься чем-то другим: строить дом, водить машину, быть техническим руководителем». Почему же вы занимаетесь режиссурой?
— Во-первых, режиссура все это как-то соединяет, а во-вторых, я всем этим и занимаюсь. И дом строю, очень хороший, функциональный, большой. И участвую в автогонках регулярно. Я вообще пытаюсь заниматься «мужскими» делами.
— Шекспир сказал: «Весь мир театр и люди в нем актеры». А режиссеры — кто?
— Режиссеры – это боги на земле, они сочиняют этот мир, сочиняют другую реальность, которая соотносится с той, что за окном, но она собственная и в ней все также реально, буквально и мотивировано.
— С 1977 г вы вместе с Анатолием Васильевым и Борисом Морозовым были членами режиссерской коллегии театра им. Станиславского. Вас считают зачинателями «новой волны» в театральной жизни. Ваши работы изучаются теперь, как знаменательный период истории советского театра. Что Вас привело к этой «волне»?
— Мы вместе с Васильевым кончали ГИТИС у замечательных педагогов Андрея Алексеевича Попова и Марии Иосифовны Кнебель и, еще, будучи студентом, я поставил в Одессе пьесу А.Арбузова «Мой бедный Марат», а Васильев в Москве – его же пьесу «Сказки старого Арбата». После чего Арбузов нас полюбил и пригласил на свои Высшие литературные курсы, где учились тогда еще никому не известные Л.Петрушевская, В.Славкин, А.Казанцев, А.Кучаев и другие. И мы, режиссеры, окунулись в литературу, стали ее читать, понимать и даже создали свою «Вторую Арбузовскую студию». Мы начали первыми ставить спектакли этих авторов. Я вообще горжусь тем, что из более 80-ти поставленных мною пьес современной драматургии, около пятидесяти я поставил первым. Это очень почетно и интересно.
— У вас было два периода работы в «Современнике». Что для вас этот театр и люди его?
— Меня пригласили работать в «Современник», когда я еще не окончил ГИТИС. И это мое огромное везение в том, что Галина Волчек и Олег Табаков позвали никому не известного мальчика с фамилией Райхельгауз. Я там много и интересно работал, на первом этапе – лет восемь. Часто ошибался, потому что был неумелым, самоуверенным, но приобрел огромную школу. Там были потрясающие, те еще «старые» артисты, я работал с замечательным художником Давидом Боровским. И сейчас я могу по достоинству оценить Галину Волчек, которая была и есть выдающийся главный режиссер театра.
Второй период был, когда они меня, безработного и отовсюду гонимого, просто спасли. Поэтому я к «Современнику» отношусь как к дому, семье, как к месту, которое не подлежит критике.
— Ваш сегодняшний театр называется «Школа современной пьесы». Ну «современной пьесы» это понятно. А почему – школа?
— Первоначально этот театр был открыт Анатолием Васильевым, который назвал его «Школа драматического искусства». Мы хотели создать с ним такой «Класс современной пьесы», потом это, к сожалению, не случилось, но театр сохранился. Многие не понимают, зачем зрителям идти в «школу». Если не понимают, пусть не идут. Но театр работает уже 24-й сезон, и я думаю, театральным людям ясно, зачем сюда идти и чему учиться.
— Один из критиков назвал ваш театр «театром веселого ширпотреба». Как вам это?
— Во-первых, критики тоже разные бывают. В том числе и те, которые ничего не умеют, как только критиковать. Но если он хотел меня «ширпотребом» обидеть, то ему это не удалось. Когда-то К.С.Станиславский и В.И.Немирович-Данченко решили создать «народный общедоступный театр». Может быть, сейчас понятие «общедоступный» и есть – «для широкого потребления»? И мне хотелось бы, чтобы разные люди находили в этом театре ответ на вопрос, кто они такие, куда они двигаются.
— В «Школу современной пьесы» может прийти любой человек и предложить себя в качестве артиста, режиссера, работника сцены и т.д. Каковы критерии вашего отбора?
— Я разговариваю со всеми, кто сюда приходит, будь он школьник или пенсионер, если человек театру интересен, если он приносит что-то интересное другим. Бывает, я выпускаю на сцену не артистов. Скажем, телевизионных ведущих Александра Гордона, Феклу Толстую. Играла у нас балерина Людмила Семеняка. Я люблю, когда люди сами по себе объемные, представляющие художественную ценность, которую они доносят до зрителей. Мне очень важно, чтобы артист имел собственное содержание, кроме драматургического и режиссерского.
— А есть актеры, которых бы вы хотели пригасить, но они не соглашаются?
— Конечно, есть, но есть и такие, что хотели бы у нас выступать, но я им этого не даю. В том числе и знаменитые. И бывало, что они играли у нас, но я с ними расставался. Потому что, прежде всего меня интересует ансамбль, а не солисты.
— А что такое, по-вашему – звездный актер?
— Мне не очень нравится это определение. Такой актер привлекает к себе большое количество зрителей. Иногда – талантом, а иногда раскручиванием.
— А почему вы считаете, что профессия актера провоцирует дремлющие в человеке отрицательные качества, что хороший артист не может быть хорошим человеком?
— Это серьезный разговор. К сожалению, наша профессия, эксплуатация собственного опыта, организма провоцирует проявление не самых лучших человеческих качеств. Поэтому мне кажется, что есть обратная пропорциональная зависимость человека нравственного и человека театрального.
— Вы пригласили в свое время в свой спектакль «Уходил старик от старухи» Марию Миронову. Прекрасную, но эстрадную актрису. Что повлияло на ваш выбор?
— Артист он либо артист, либо нет. В Мироновой был колоссальный жизненный и творческий запас, который она не стеснялась предъявлять людям.
— Театр должен иметь постоянную труппу или вы сторонник антрепризы?
— Я убежден, что антреприза в том диком виде, какая возникла в России, практически себя изжила. Она должна приобрести цивилизованный вид, такой, как на Западе. Когда высококвалифицированный продюсер приглашает для одного спектакля крупного мастера-режиссера, хорошего художника, выдающихся актеров. То есть этот проект готовится по всем законам театрального производства. Тогда такой «проектный» театр может стать высокохудожественным. А сегодняшняя антреприза – это выколачивание денег.
— По вашему мнению ваш театр старается доказать свою состоятельность прежде всего себе. Почему это?
— Артисты и режиссеры хорошо знают, что делают, чего стоит их творчество. И им самим в первую очередь понятно, какой спектакль получился – хороший или плохой. А когда нам самим все понятно, то не стыдно это и зрителям предъявить.
— Актеры могут полемизировать с вами?
— Во время репетиции – естественно. Актеры – мои ученики и товарищи и когда мы сочиняем спектакль, мы договариваемся. Хотя, конечно, последнее слово остается за мной. Артист в своем узком сегменте спектакля многограннее режиссера, который может предложить только общую конструкцию. В последние годы стало популярным, когда режиссер сам пишет пьесу, ставит ее, пишет музыку и еще сам и играет. Это сильно обедняет спектакль. Театральное дело – коллективное. Оно зависит он каждого сопричастного человека.
— А правда, что ваш театр собирает все рецензии на него?
— Правда. Мы и их собираем, и интервью, и записи спектаклей. У нас специальная группа занимается анализом. И есть предвзятые критики, которых мы принципиально не приглашаем на свои спектакли.
— Вы поставили «Чайку» Чехова в трех вариантах. Почему именно ее?
— Так случилось. Началом была чеховская «Чайка». Потом «Чайка» Бориса Акунина — уже в другом варианте. И, наконец, оперетта на музыку А.Журбина тоже — другой жанр. Бывает, мы показываем в течение 12 часов подряд все три спектакля одним составом труппы, с одной постановочной частью. Это уже вошло в «Книгу рекордов России» и даже в «Книгу рекордов Гиннеса».
— Вы сами делаете инсценировки. Не доверяете драматургам?
— Инсценировки я делал для «Современника», для других театров, но ни одной для своего, за исключением «Чайки». Это принципиально. Наш театр – театр премьер, где пьеса идет в первый раз. И наш репертуар нигде не повторяется.
— Почему в классических пьесах, скажем, в «Горе от ума», «Ревизоре» много действующих лиц, а в современных – мало?
— По-разному. Сегодня пришла рыночная пора и все экономят: на костюмах, реквизите. И даже на количестве действующих лиц. Но многое зависит от режиссера. Я ставил спектакль в Одессе по пьесе, где было два персонажа, а на сцене играли 18 актеров. Недавно я прочитал пьесу Иона Друце, в которой действующие лица были перечислены на двух страницах.
— Почему, имея свой театр, вы ставите спектакли в других?
— Сейчас я ставлю так очень редко. В основном за рубежом: в Америке, Израиле, Турции. Причем — во время своего отпуска. И чаще всего я ставлю там то, что не могу или не хочу ставить в своем театре. Это в основном классика.
— Известно, что Анатолий Эфрос любил репетиции не меньше, чем спектакли. А вы?
— По-моему, процесс всегда интереснее результата. Строитель построил дом, и что дальше? Композитор сочинил песню и, бывает, она уже не интересна ему. Репетиция – это строительство спектакля.
— Какова роль музыки в драматическом театре?
— Большая. Я на эту тему читаю целый цикл лекций студентам режиссерского факультета. Ее роль не меньше других компонентов, из которых складывается спектакль.
— Если сказать кратко: сегодняшнее состояние театральной жизни в России скорее со знаком + или — ?
— С огромным плюсом! За последние годы открылись десятки новых театров. И не только в столицах. Ни в одном городе мира нет столько театральных ВУЗов, как в Москве. Сегодня Россия вышла в цивилизованный театральный мир. И, что радует, у нас огромное количество талантливых театральных людей. Режиссеров, артистов, сценографов. На всех международных фестивалях Россия широко и хорошо представлена.
— Тогда почему же вы считаете, что есть театры, которые надо закрыть?
— Не мое дело критиковать коллег, но скажу, что есть театры, которые изжили себя, есть театры, которыми руководят актеры, хотя это совсем другая профессия. И театры эти стали местом бессмысленным.
— Вы ревнивы к успехам других?
— Когда я вижу успех С.Жиновача, П.Фоменко, А.Васильева или К.Гинкаса., то есть успех серьезного, глубокого театра, то я очень радуюсь, понимая, что тем самым мои коллеги поднимают уровень нашего дела. А когда я вижу, скажем, успех низкопробной французской пьесы, давно отошедшей, но во имя денег собравшей несколько известных актеров, или, когда я вижу, что успех получает спектакль, где «продавливается» тема гомосексуализма или несется мат со сцены, то я огорчаюсь, не более того.
— Как режиссер вы сняли более 10 телефильмов. Вы удовлетворены ими?
— К сожалению, последнее время я ничего не снимаю, хотя есть очень интересные предложения. Просто нет времени: театр, педагогика, книги. А из снятого чем-то удовлетворен более, чем-то менее.
— Вы профессор ВГИКА и ГИТИСа. А разве режиссер театра не отличается от режиссера кино?
— Безусловно, отличается. В мировой практике есть примеры, когда известные театральные режиссеры-профессионалы снимали замечательные фильмы. Скажем, И.Бергман, а у нас А.Эфрос, А.Васильев, П.Фоменко. Обратных примеров я почти не знаю.
— С 2000 г вы читаете в ГИТИСе цикл «История и теория режиссуры». Вы увязываете теорию с практикой?
— Конечно. Несколько лет я читал этот курс в РГГУ искусствоведам. Поэтому это был относительно теоретический курс. А поскольку его нет, я читал его, что называется, «из головы». Но, естественно, опирался на опыт своих коллег, наших учителей. А в ГИТИСе я преподаю практическую режиссуру.
— А, правда, что вашим студентом был Виктор Шендерович? И как он вам?
— Когда я работал в «Современнике», Олег Табаков открыл свою студию, и мы преподавали там. Среди студентов был и Виктор. У нас очень хорошие взаимоотношения. Он запомнился мне своей пластикой, и потом мы даже вместе делали спектакли, где Шендерович ставил сценическое движение.
— Вы являетесь автором художественных, мемуарных, публицистических произведений, которые печатаются в газетах и журналах не только России, но и многих зарубежных стран. Это ваше хобби или одна из сторон творческой деятельности?
— Сколько я себя помню, я всегда что-то писал. А потом любой режиссер как обязан знать законы изобразительного искусства, музыки, так и должен уметь писать. Естественно, это не основная моя профессия, но пишу я с удовольствием. И горжусь, что мою книжку «Мы попали в запендю» уже переиздали несколько раз. В ней 150 театральных баек. Сейчас пишу несколько необычную книгу. Я занимаюсь гонками по бездорожью на совершенно различных машинах – квадрациклах, мотоциклах, снегоходах и других. Вот о нескольких наших экспедициях и будет эта книга — «Прогулки по бездорожью». Отрывки из нее уже есть в печати.
— Почему одна ваша книга называется «Не верю». Это экивок в сторону Станиславского?
— Да нет. Просто я говорю в ней, что не верю в то, что сам себе не могу объяснить. И очень завидую людям, верящим в противоположное.
— Вы веселый человек и книжки ваши тому подтверждением. А если бы про вас сказали «толстый и веселый парниша». Вы обиделись бы?
— Да нет, что вы! Я не знаю, насколько я веселый, но толстый – это точно.
— Вы так вкусно смеетесь. Что вас может рассмешить?
— Скорее всего, та ситуация, в которую я попадаю сам. Хотя то же может и огорчить. Мой любимый жанр – трагифарс.
— Ваша жена Марина Хазова — актриса театра «Современник». А чем занимаются ваши дочери?
— Мы женаты уже более 30 лет, у нас две дочери, хотя я люблю детей и хотел бы иметь их побольше. Но уже поздно, теперь хочу много внуков. А дочерями своими я очень доволен и ими горжусь. Старшая Маша закончила ГИТИС и уже преподает там сама. Она художник более трех десятков спектаклей в разных городах и странах, член Союза художников, у нее много выставок, книг, плакатов.
А младшая Саша закончила школу и, пройдя большой конкурс, поступила в МГУ на отделение русской филологии. Два года она круглосуточно готовилась, да и сейчас работает очень много. Мне это весьма отрадно.
— 12 июня 2007 вам исполнилось 60 лет. Все-таки — пенсионный возраст… Вы чувствуете это?
— Физически – нет, а психологически очень неприятно. Бывает, что и в зеркало не хочется смотреть.
— Вы верите в судьбу?
— Я книжку свою называл «Не верю». Я знаю, что я часть огромного, непознаваемого пространства, в котором управляет некий закон. Я не могу жить вне закона. Невозможно предугадать, что с тобой случится. Хотя я считаю, что в том пространстве я способен решать проявление своей жизни. Я понимаю, что я делаю и отвечаю за это. Уверен, что каждый человек достоин своей жизни. И я в том числе: достоин своей семьи, своей работы, своих книжек…
— Вы экстремал: прыгаете с парашютом, гоняете на квадрацикле, преодолеваете водопады. Что бы вам хотелось еще такого «остренького»?
— Это слово ко мне не подходит. Я стремлюсь не за «остреньким» и не за «экстремальным». Например, после работы, где-то в час ночи, я сажусь в машину и еду за 40 км. до своего дома. Машину я веду сам, хотя у меня есть шофер, но такая езда приводит меня в комфортное состояние. Я люблю строить дом, ухаживать за садом, занимаюсь гонками и это, хотя и не имеет отношения к театру, но наполняет мою жизнь.
— Ваш театр работает в помещении ресторана, который в середине Х1Х в. открыл знаменитый кулинар Оливье, автор известного всем салата. А что вы предпочитаете?
— Мои любимые блюда морские. Вероятно, сказывается одесское происхождение. И в последнее время, поездив по Европе, я стал уважать различных «морских гадов». А вообще-то я ем все, хотя стараюсь теперь не переедать. И выпить могу себе позволить. А вот курить и сам не люблю, и не терплю, когда кто-то курит.
— Иосиф Леонидович, задайте сами себе вопрос и ответьте на него.
— К большому сожалению, вопросы, на которые я хотел бы получить ответы, их не имеют. Последнее время я много думаю о перспективе жизни, о пределе, о том, что можно, что нельзя, что стоит делать, а что нет… Я задаю себе вечные вопросы человека: во имя чего, откуда я, куда я и зачем. Они кажутся банальными, но остаются, к счастью, без ответа. Иначе не имело бы смысла жить.