Инстинкт. Рассказ-быль

Седая медведица, положив голову на передние лапы, грелась на припёке и одними глазами, не шевелясь, следила за игрой двух своих полугодовалых детёнышей.

Первый медвежонок, с большой круглой головой, был заметно крупнее второго, который родился слабым, с гноящимися глазами, не очистившимися и до сих пор. Меньший медвежонок бегал, заплетая лапами, немного боком, пасовал в игре перед сильным братом и всё время под-бегал к матери, тёрся мордой о её шерсть и норовил залезть ей под брюхо. Мать-медведица раздражённо рявкала, и младший медвежонок неуклюже отпрыгивал и, задрав кургузый хвостик, неровным галопом возвращался к брату.
Может быть от старости лет, от усталости, от всего пережитого в своей звериной жизни сделалась медведица раздражительной и нетерпимой к баловству детёнышей — беззаботному, суетливому, ненужному. Может быть, она чувствовала, что этот выводок — последние её медвежата и особо переживала за их жизни, за их приспособленность вырывать клыками каждый час своего существования.

Большой медвежонок сделал настороженную стойку, понюхал ноздря-ми воздух и приподнялся на задних лапах. Его братишка повторил за ним все эти движения, не устоял на задних лапах, шлёпнулся, вновь поднялся и вопросительно посмотрел на большого: «что дальше?» Большой рявкнул и, взбрасывая растопырено лапы, понёсся вниз по склону сопки. Не справившись со своими конечностями, кувыркнулся через голову и покатился клубком. Меньший медвежонок, было, тоже кинулся следом – но рывком остановился и нерешительно затоптался на месте.

Мать-медведица, как только один из медвежат исчез из её поля зрения, приподнявшись, зычно рявкнула. Скатившийся вниз круглоголовый медвежонок моментально утратил озорной задор и виновато потрусил наверх к матери.

Прапорщик внутренней службы Фёдор Шебайчик жил по принципу «моя хата с краю» в собственном дощатом домишке и как раз на окраине небольшого посёлка в колымской горной тайге. Служил он контролёром по контракту на зоне строгого режима. Времени от службы оставалось достаточно, вот и возвёл он собственными руками свою «хатёнку». Гораздо лучше, чем ютиться в семейном общежитии. Сарай к хатёнке пристроил, теплицу для помидоров-огурцов, да ещё свинарник с автономным отоплением. Жалко кому, что ли, места вокруг столько, что хоть собственный космодром сооружай.

Любил Шебайчик всё своё. И жену свою любил, и двух сыновей-погодков любил, но любил по-своему, по-особенному: бережливо, как вложенные силы и средства. Тот мир, что раскинулся за огородью его двора, воспринимался Шебайчиком не иначе как источник возможных агрессий на его собственность, либо как территория, на которой разбросано бесхозное имущество, пригодное для его хозяйства.

«И вообще, — говорил Шебайчик при всяком удобном случае, — простым работягам, труженикам не дают жить во всю волю, так, как тебе хочется… хотя бы взять охоту: взносы, значит, плати – а стрелять никого нельзя. Деды наши, вон, могли запросто на оленя, на медведя ходить. Убивай себе кого хочешь и когда хочешь, никаких тебе сезонов и норм. А нам же, значит, что? Нам, значит, хужей живётся, чем нашим дедам-прадедам… И никаким «Миром животных» меня не переубедишь, пропаганда для дураков».
Седая медведица брела, бороздя носом траву. Тяжёлые лапы ступали уверенно, твёрдо и, в то же время, с осторожной опаской. Медвежата с детской, незатухающей энергией описывали круги вокруг матери. Порою попадали ей под лапы, сбивали с шагу.
Медведица потянула носом встречный ветерок и тревожно дёрнула ушами. Ветер с запада нёс запах пожара — где-то в той стороне полыха-ла тайга. Медведица замотала головой, точно отгоняя оводов воспоминаний, и повернула строго на восток. Спустились на водопой к ручью в большом распадке. Пока медвежата лакали воду, медведица прочесала прибрежные кусты тальника – её беспокоил запах близкого человеческого жилья. Она остановилась в нерешительности, выбирая меньшую опасность. Она ожидала, что ей подскажет инстинкт…

Фёдор Шебайчик достал из-под застрехи сарая обмотанный старой шинелью свой потайной, «браконьерский» СКС и неполную обойму с четырьмя потускневшими, с прозеленью патронами. Вчера на службе кто-то проговорился, что видел неподалёку от посёлка несколько оленей, наверное, совхозных, отбившихся от стада. Шебайчик сделал вид, что его это нисколько не интересует, но сам внутренне забеспокоился, что оленей может пугнуть кто-то другой.

Свесив лапы, мать-медведица лежала на гладком, нагретом солнцем валуне. Она смотрела на запад: гуляющий по распадку ветер продолжал доносить запах дыма, то ослабевающий, то с явным привкусом свежей гари. С востока по этому распадку, спотыкаясь о кочки, брёл злой от напрасных шатаний по тайге прапорщик Шебайчик.
Фёдор с завидной реакцией вскинул карабин, передёрнул затвор и навёл мушку на один из катившихся на него со склона сопки темно-коричневых клубков. Шебайчик сначала нажал курок, потом обрадовался с охотничьим азартом наконец-то появившейся цели, а уж после догадался, что перед ним медвежонок. Подброшенный пулей первый медвежонок хрипло тявкнул, вытянулся и покатился дальшеу же без-жизненным телом. Шебайчик перевёл мушку левее и ниже. Плавно потянул спусковой крючок второй раз… «Ох, балда!» — мысленно крикнул он сам себе, не опуская ствола карабина и оглядываясь вокруг. Охотничий опыт подсказывал, что мать убитых медвежат должна быть где-то рядом.
Мать-медведица стояла на пригорке, выше по склону от Шебайчика и встревоженным рыком звала своих детёнышей. Седая шерсть сливалась с плывущими по небу серыми облаками, контуры фигуры размывались, и медведица показалась Шебайчику неимоверно, до ужаса огромной. Медведица остановила свой взгляд на чернеющей внизу человеческой особи. Из большого опыта своей звериной жизни она помнила, что означают громкие звуки выстрелов. Медвежата не отзывались, и грузной походкой медведица начала спускаться по склону, точно хотела спросить человека о своих детёнышах.

Стрелял Фёдор снайперски, по инстинкту. Несмотря на парализующий испуг, ствол карабина в его руках не дрогнул. Два выстрела – и одна из оставшихся пуль попала в приближающегося зверя. Медведица осела на задние лапы, несколько метров по инерции проскользнула вниз по мелкому галечнику, неуклюже закрутилась на месте, пытаясь встать на четыре лапы… Ещё некоторое время Шебайчик щелкал курком своего карабина с опустевшим магазином. Передёргивал затвор и снова щёлкал. В его ушах раздавался грохот выстрелов, даже эхо неслось по распадку – и он всё никак не мог понять, почему же, в конце концов, не свалится замертво крутящаяся на одном месте седая медведица.
Менее сильная личность на месте Фёдора, наверное уже, бросив оружие, пробежала бы, обезумев, несколько километров. Шебайчик же карабина своего не бросил и, отбежав с сотню метров, всё-таки вернулся к огневому рубежу, глубоко досадуя, что нет хотя бы ещё одного патрона. До него дошло, что медведица обездвижена ранением в какой-то двигательный нерв. Желание подобрать добычу пересилило чувство страха. Вытянув из чехла на поясе кованый нож, кося глазом в сторону мятущейся на одном месте медведицы, он подошёл к ближайшему медвежонку, пнул его носком сапога и принялся освежёвывать тушку… Он представлял кроватки своих сыновей: перед каждой на полу расстелена тёмно-бурая шкурка. А вот будь у него хотя бы ещё один патрон – большая седая шкура украсила бы стену его хатёнки. Шикарней всякого ковра…

Медведица рвала землю передними лапами. Далеко по сторонам разлетались громадные лохмотья мха. Трубный рёв гремел по распадку, расходился неумолкающим эхом, давил на уши Шебайчику. Но он аккуратно бритвенно-острым лезвием подрезал шкуру уже на второй тушке. Чуя запах крови своих детёнышей, медведица свирепела от бессилия, захлёбывалась рычанием, вытягивала лапы, скребла ими, как ластами, пытаясь ползти…

Шебайчик увязал рюкзак, посмотрел на судороги медведицы и хохотнул: Дёргайся, дёргайся… Я завтра с ружьецом наведаюсь. Если к тому времени не околеешь, одной пули в ухо достаточно будет.

Довольный собой, он зашагал, согнувшись под тяжестью рюкзака и часто оглядываясь назад.
Через два дня Шебайчик с напарником, предварительно договорившись о дележе добычи, сходили на место последней охоты, но седой медведицы там не обнаружили. Шебайчик был до крайности удивлён и обескуражен. Хватал напарника за рукав, тащил показывать обглоданные горностаями останки медвежат и то место, где металась парализованная медведица. В конце концов решили,что их опередили другие.

Шебайчик проснулся среди ночи от истошного лая собак по всему посёлку. На душе было нехорошо, как с тяжелейшего похмелья. Он вышел в кухню попить воды. За входными дверями в сенях кто-то тяжело топтался. Впотьмах нашарил на стене выключатель. В сенях вдруг громко хрякнуло, потом входная дверь прогнулась и, рассыпавшись обломками, слетела с петель. На пороге, вцепившись когтями в дверные косяки, во весь рост на задних лапах стояла седая медведица…

То, что осталось от Фёдора Шебайчика, не приведи судьба когда увидеть. Жена и двое ребятишек убитого долго ещё оставались в психическом столбняке от пережитого. Их медведица не тронула по неизвестной причине – инстинкт какой-то звериный, по которому, говорили в посёлке, медведи спящих и детишек не обижают.
Посёлок гудел слухами о седой медведице. С фатальной убеждённостью ждали новых жертв, как жители индийской деревушки, в окрестностях которой объявился тигр-людоед. Бригада охотников-промысловиков кружила часами на вертолёте в поисках свирепого зверя.
По плоской, открытой вершине сопки металась вертолётная тень. Загнанная медведица бежала, подволакивая задние лапы, шарахалась в сторону, как только к ней приближалась гудящая машина.

Погоня подходила к концу. Медведица дышала с хрипами, бока опали, морда облеплена розовой пеной. Уже не оставалось сил на манёвры и она бежала только по прямой. И вот медведица замедлила бег, прошла шагом несколько метров и села. Подняв кверху голову, оскалив пасть, она с каким-то злым спокойствием смотрела на брюхо вертолёта. Вертолёт, пройдясь по кругу, опустился ниже. Потоком воздуха пригнуло к земле траву, по седой шерсти забегали волны. Медведица прижала уши, немного втянула голову, но продолжала показывать вертолёту свои клыки.
За шумом двигателя не было слышно выстрелов. Медведица, как будто по собственной воле, расслаблено вытянулась, положила оскаленную морду на лапы и закрыла глаза.