В университетском дворе мрачные люди в грязных спецовках выносят трупы. Небесной чистоты белый снег безнадёжно испорчен слоем пепла, сажи, смертельно задавлен колёсами тяжёлой техники, затоптан торопливыми ногами. Обугленные стены, наледи от потоков воды, обрушенная крыша, запах гари, торопливо впитывающийся в одежду случайных зрителей. Стёпа смотрит на эту картину со смешанным чувством горечи и, извините уж, необычайной радости. Горечь, потому что жалко здания. Симпатичное строение разместилось в центре университетского двора: белое, двухэтажное, с полукруглой ротондой на главном фасаде, с ровными зубами колонн, с тарелкой купола, похожей на шляпу Дон-Кихота. Присмотришься: напоминает Белый дом со стороны Овального кабинета. Тот самый, заокеанский, со звёздно-полосатым флагом. Они и построены-то с американцем почти одновременно – лет двести назад.
Умное латинское высказывание золотистыми крупными буквами под самой крышей. «Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae». Давайте, не будем спрашивать у Стёпы, как оно переводится. У студентов физфака латынь не в почёте. Прилежный отличник мединститута, скорее всего, выдаст бодро и без особых затруднений: «Это место, где смерть охотно помогает жизни». Но на то он и студент-медик.
Среди Степановых друзей здание получило собственное имя « Хиклокус» по первым словам мудрёной латыни. Курсе, кажется, на третьем они побывали внутри. Вузовский анатомический театр со своим собственным музеем, с аудиторией в стиле амфитеатра римского или греческого – сходите, посмотрите. Многие десятки улыбчивых скелетов на стенах, уродцы в стеклянных колбах, высохшие трупы на разделочных столах из упругой нержавейки.
Потом неделю, словно пароль, повторяли друг другу глубокомысленно и торжественно строчку из не слишком популярной песни: «Ну как ты можешь – как в кино ходить в анатомичку?! – Я говорю: «Привычка!»»
Последние года полтора в здании неторопливо переставлялись ноги лесов и стремянок, ремонт шёл вяло, замирая на целые месяцы. Тем не менее, занятия в Хиклокусе продолжались – до вчерашнего дня. По уложенным над глубокой канавой скользким доскам, балансируя пластиковыми пакетами и модными сумочками, грациозно переби-рались к дверям миловидные студенточки в обтягивающих джинсах, в распахиваемых на ходу светлых пушистых шубках. Для каждого, кто любит точность, добавим, что остальная одежда и преимущественно импортная обувь тоже была на своём месте. Но тугие джинсы и воздушные шубки – это именно то, что будоражило воображение Степана. Потому они и попали на эту страницу. Мужская часть студентов-медиков лихо перепрыгивала канаву, за что получала пару грязных нашлёпок на штанины и ботинки. Видимо, поэтому они и предпочитали тёмные брюки и столь же тёмные пальто, куртки, дублёнки. На головах тех, что побогаче, поблёскивали мехом чёрные норковые «Шаймиевки». У кого-то из под верхней одежды выглядывают белые халаты. Но это не Стёпин стиль. Он мечтает о куртке типа «Аляска» с померанцевой подкладкой либо о лёгком пуховике с верхом из непродуваемого каландра. У Лёхи, Стёпиного приятеля, именно такой пуховичок. Альпинисты ищут по деревенским родственникам и знакомым гусиный пух, закупают каландр, подкладочную ткань, клёпки. А дальше шьют сами. Лёхина Галка на старой подольской «Чайке» исключительно профессионально выстукивает, не хуже программируемого станка. Дорожки её швов ровнее, чем строй солдат кремлёвского гарнизона.
Сейчас растерянная стайка медиков стоит на почтительном расстоянии от анатомического театра, принимая судьбоносное для группы решение: в кино или за пивом. «Дублёнки» настаивают на пиве, «шубки», округлив глаза, высказывают некоторое сомнение, романтически поглядывая куда-то поверх голов, напоминая собой милых молодых тюленьчиков-бельков.
Хиклокуса Стёпе действительно жаль, а трупов – нисколечко. Да и что их жалеть, трупы-то? Они же не от дыма задохнулись, и не огнём их опалило, они же, наверное, многие годы уже как трупы. Это ведь не оперный театр – анатомический. Студенты на жмуриках практикуются. Высохли мертвяки так, что мрачные рабочие берут их по паре штук и, распределив по подмышкам, волокут к площадке между анатомичкой и библиотекой, там шалашиком укладывают. Куда ж их девать сейчас, не по квартирам же сотрудников развозить! Решили под сурдинку, раз уж случилось такое бедствие, так чего бы и всей этой компании разом не сгореть. С тех самых постыдных для человечества времён, о которых уже и наши деды плохо помнят, не видало цивилизованное человечество такого массового сожжения. Штук тридцать обтянутых высохшей плотью скелетов корчилось на ритуальном костре, создавая сладковатую вонь и порождая растерянность в интеллигентных лицах прохожих. Стёпе пришла на ум классическая хохма про «запах Гарри», но улыбался он не из-за шутки.
Стёпину горечь мы худо-бедно прояснили, а где же он нашёл повод для бурной радости? Радостью, разумеется, это не назовешь. Сказано специально, чтобы читателя ввести в диссонанс с его воспитанием, интерес к чтению обострить. Облегчение – вот подходящее слово. Пусть Стёпа пялится на костерок, а мы для разъяснения вернёмся в Степаново недалёкое прошлое.
***
Стёпа Полещук – без пяти минут дипломированный специалист. Без полугода, если и тут быть придирчивым. Это означает, что военная кафедра для него навсегда закончилась, снова можно отпустить русые патлы до плеч, вполне так широких, хотя и худых. Излишней спортивностью Степан не отличался, и лёгкая сутулость при его выше среднего росте придавала ему вкупе с пальто, которое он несколько перерос, сумкой на плече и пушистыми зарослями на щеках и подбородке вид этакого разночинца предыдущего века.
Позади Хиклокуса и почти примыкая к нему, притулилось на склоне приземистое здание, в которое приходил Степан каждый будний день. Корпус этот состоит из нескольких лабораторий, по разным причинам не попавших ни в похожую с любого бока на радиаторную решётку высотку физического факультета, ни в напыщенное своей исторической ответственностью главное здание. По названию учебной лаборатории по ядерной физике весь корпус так и назывался «ядеркой». «Ядерка» только со стороны анатомического театра выглядит этаким плюгавеньким сараем. Если смотреть на неё с улицы Профсоюзной – приличное двухэтажное здание девятнадцатого века.
Широкий склон холма, в который оно вросло, тянется от Университета и до самого Казанского Кремля. По гребню важно проходит, сияя чистотой и академичностью, Кремлёвская улица, тогда ещё называвшаяся улицей Ленина, а задолго до того – Воскресенской, с её первой булыжной мостовой и грохочущим трамваем №2, и совсем уж давным-давно – Спасской, с нетрезвыми извозчиками и спешащими на Гостиннодворскую покупателями. У внимательного туриста возникает ощущение, что кто-то специально навёз сюда много-много грунта, захотелось вдруг создать аккуратный протяжённый холм длиной в километр и высотой около десяти метров. Но сколько не ройся в архивах – не найдёшь автора этого ландшафтного дизайна. Рюриковичи не поднимали, Романовы не насыпали, монголам это ни к чему, да и древние булгары тоже скромно молчат и хитро улыбаются в бородёнки. Остаётся надежда лишь на предшествующую нашей цивилизацию или, в крайнем случае, на пришельцев из космоса. А что, отличная взлётная полоса для их тазиков-кораблей. В Кремле вам – платная парковка, а около Университета – точка отрыва. Или наоборот. Полетели?
Заодно сверху рассмотрим подробнее подпалины бледного Хиклокуса, сходящиеся к нему обветшалые полуциркули, смыкающиеся в своём мысленном продолжении рядом с точкой нашего интереса. Летом склоны прячутся под кронами клёнов и лип, и в зарослях шерстистых кустов. Стыдливо скрывается за пышной зеленью общая обветшалость, заброшенность этих мест. Но сейчас зима, и тут уж ничего не скроешь. К девяностым годам университетский двор пришёл в естественный для всей страны упадок. Не знавшие реставрации со времён профессоров Симонова и Дубяго, разрушились ступени торжественной лестницы, ведущей от обсерватории вниз к Профсоюзной улице; погибли все редкие деревья, любовно высаженные чуть ли не во времена Лобачевского и Фукса; щедрыми кусками осыпается штукатурка с фасадов, уставших от борьбы с дождями и морозами, увлекая за собой карнизы и лепнину.
Расположение «ядерки» на задворках, вдали от хмурых взглядов деканов и заведующих кафедр, в самом заросшем месте двора добавляло ей, как и всей округе, неких магнетических свойств, простенького уюта для тех персон, кому совсем ни по душе чей-либо ответственный взгляд. Здесь мы не о влюблённых, хотя и они порой забредали под тени лип. Сейчас – о тех, о других…
В хорошую тёплую погоду они ютились на пеньках и брёвнах, блестя стеклом стаканов, окружённые шатрами кустов, увеличивали культурный слой многочисленной стеклотарой от портвейна и водки, пустыми консервными банками из-под кильки в томате. Завлаб радиобиологии Нина Ивановна привычно сокрушается, что в кустах опять устроили ресторан «Бугорок», ходить по тропинке становится просто страшно. Вот тут с её стороны маленькая неправда, все тутошние выпивохи – люди безобидные и в чём-то даже интеллигентные, встречают они внеплановое прохождение мимо них Нины Ивановны и других женщин её лаборатории непременными добрососедскими приветствиями и щедрыми комплиментами.
В холода любители умного трёпа со стаканом в руке предварительно набирают по телефону внутренний университетский номер «три семёрки», весьма удачно совпадающий с названием популярного портвейна, или просто жмут кнопку звонка в полуподвальное помещение. Человек, оторвавшийся минуту назад от починки рентгеновского спектрометра – Николай Николаевич – вид в этот момент приобретает несколько суровый и задумчивый. Он с печалью шевелит гусарскими усами, глядя сквозь плюсовые очки на появляющиеся из потёртых «дипломатов» маленькие серебристые кирпичики плавленого сыра «Дружба», на виновато звякающие друг о друга бутылки преимущественно светлого стекла, и всем своим видом сокрушается о незавидной на сегодня участи спектрометра. Сами собой раскладываются на столе гармошки линованной в мелкую клетку бумаги от самописца, придавленные голубеньким томом «Техники физического эксперимента» Ангерера, гранёными стаканами, кусками чёрного хлеба и изредка чем-нибудь вроде антоновского яблока или переросшего огурца. Собственно, ничего больше и не требуется.
– Не жрать же мы сюда пришли?! – радостно вопрошает кудрявый и всегда жизнерадостный ассистент Игорёша Жданов.
– Жрать! Её родимую и будем жрать. – дежурно не соглашается с ним с басовитой солидностью доцент Михаил Борисович Левин, выглядывая из облака сигаретного дыма. Дальше сценарий повторяется до деталей: бульканье жидкости, похвала в адрес Николая Николаевича, который постепенно становится Колей, за то что он так точно умеет разлить поровну. Затем разговоры о высокотемпературной сверхпроводимости, теории БКШ, о фуллеренах, о параметрах плазмы для алмазоподобных плёнок, о кристаллической структуре всяческих там вюрцитов и сфалеритов. Через час фокус разговора смещается на начальство, на хоздоговора, переходит на текущую политику, несколько раз закручивается национальным вопросом вокруг Михаила Борисовича или на тех самых гордых древних булгарах, и наконец, вновь переходит к фуллеренам, не дающим покоя Николаю Николаевичу, желающему во что бы то ни стало получить их у себя в лаборатории. К половине восьмого кто-нибудь, уже хорошо осоловевший, вспоминает, что обещал прийти сегодня домой пораньше, но на всякий случай интересуется, не найдутся ли желающие сбегать ещё за одной. Взять «пузырь» в это время можно только у тёти Любы, живущей прямо напротив прокуратуры на улице Ленина. Она выходит в тесный дворик в мутных галошах, застиранном фланелевом халате и штопанной шали, поминутно окидывая суровым взглядом окна соседей: не колышутся ли занавески от прикосновений любопытствующих голов.
Бутылка, похожая на спеленатую в старую газету куклу, переходит из рук в руки, мятые купюры оказываются в кармане красного с синим халата. Тётя Люба не пересчитывает. Знает, что не обманут.
Гудение разговора продолжается. Данилов – а он с теоретической физики –пытается усыпить половину их маленькой аудитории теорией суперструн, и вдруг крутым виражом переходит на футбол и тут же тускнеет, не чувствуя азартной поддержки.
– Нет, Данилов, ты лучше про свои «мыльные пузыри» продолжай, – подаёт из угла голос здоровущий розовощёкий Дима с органической химии, – Вселенная бесконечная, но ограниченная, говоришь? Забавно. Это же абсолютно как моя тёща.
По тому, как часто он поминает всуе «дражайшую Екатерину Михайловну», именно постоянное присутствие в его коммуналке этой «бесконечной и ограниченной» и заставляет Диму периодически засиживаться до позднего вечера в закрытой от внешних неприятностей бронированной дверью рентгеновской лаборатории.
Высоченный, тощий, и всегда словно неумытый из-за жиденькой своей тёмно-русой бородки Вадик Фоменко впервые попал сюда вместе со своим шефом – начальником отдела оптического института, оформляли хоздоговор на рентгеновское исследование тонких плёнок. Потом он зачастил и стал своим. Разговоры от расшифровки спектров легко перетекают на болтовню о студенческой жизни Вадика в Ленинграде. Теперь можно поважничать, посверкивая во все стороны «ленноновскими» очками:
– Денег до стипендии обычно не хватало, тогда «ходили в массы». В кино мы снимались. Не в главных, понятно, ролях. У местных «режиков» – по пять рублей в день массовка. Бондарчук по червонцу отваливал. Такие деньги только на погрузке можно было заработать, но там спину напрягать надо. А тут три-четыре дня на съёмках болтаешься, как хризантема в проруби, а потом дальше жить можно. На второй день у Бондарчука, помню, мы в этих чёрных бушлатах и с ружьями наперевес за пивом тайком бегали. Площадь перед Финляндским. Ильича встречаем. Бондарчук в мегафон орёт, какого-то Анатолия Ивановича в гриме вождя снова и снова на броневик посылает, исторической подлинности добивается. Тот что-то там страстно лопочет, нам со своего места не разобрать. Да нам и не надо, мы пиво тянем. И тут нас заставляют радостно кричать и бескозырками трясти. Мы потом специально в кино ходили, чтобы рассмотреть наши бутылки с «жигулёвским» над головами революционных матросов.
Когда хоздоговор закончился, Вадик стал приходить всё реже и реже, чаще молчал и слушал. Строгая проходная система и длительное отсутствие премий делали его несколько мрачным.
К тому моменту, когда Стёпа Полещук, застенчиво теребя ремень сумки, впервые появился в полуподвале, количество спиртного, проносимого через тяжёлую дверь утроилось. Питьё теперь производилось почти каждый день, причём начиналось всё раньше и раньше. Истончились темы разговоров за науку, да и не до науки всем стало. Хоздоговоры иссякли, бюджетников перевели на четверть ставки. Самые решительные уже на рынках в ватниках стоят, ваучеры скупают, или на тех же рынках, но уже в Польше, «Командирскими» часами или игрушечными «КАМАЗами» торгуют.
Стёпа, кстати, тоже по выходным на рынок выходит, но не с ваучерами, он тортами «наполеон» зарабатывает. Стёпа у бабушки, до пенсии работавшей кулинаром, научился знатные торты стряпать. В ночь с пятницы на субботу они с Лёхой оккупируют своим кулинарным производством все плиты на втором и третьем этаже общежития, пекут коржи, готовят крем. Утром укладывают в белые коробки, которые Лёха по знакомству раздобыл на кондитерской фабрике. У него, если под кровать взглянуть, половина пространства пачками картона заложена. Сложили утром по коробкам и – на Чеховский рынок. На прилавках пусто, и несколько пахнущих ванилью тортов уходят в жаждущую толпу словно вода в песок. А так бы стипендии и на неделю не хватало.
Недавно Стёпа встретил Вована, который с первого курса вылетел из группы по причине строгости преподавателя и неспособности взять на экзамене по мат.анализу производную от «е в степени икс». Способность у него эта так и не появилась, но появился бегающий взгляд и постоянно хлюпающий нос.
– Оптом торгуем, понял? – негромко и важно проговорил он, оглядываясь, – Деньги сами в карманы сыплются, прикинь.
– А что продаёте? – Степан немного позавидовал Вованову успеху, но самому ему ради «купи-продай» бросать учёбу не хотелось. Отец не поймёт, и мать не переживёт, если он сейчас на пятом курсе всё оставит. А если честно, хотелось бы наукой…
Вован недоумённо пожал плечами:
– Всякое. Оптом. Слушай, у тебя в лаборатории химоты, наверное, разной навалом?
– Какой ещё хемоты?
– Ну, химии всякой: реактивов, препаратов, редкие земли…
– А что там у нас в редких землях? Иттрий какой-нибудь, что ли?
– Ты поройся там, хорошие деньги сорвать можно, говорят. И вот ещё.. – он сделал паузу и снова обернулся, словно проверяя, нет ли за ними слежки. – Красная ртуть нужна. Есть?
– Не знаю. Обычной – до чёрта. Она в диффузионнике масс-спектрометра, как кисель в кастрюльке варится. Банка целая в шкафу железном стоит – два литра в парафин запаяны. На вес килограммов десять или пятнадцать. Травись – не хочу. Представляешь, тут народ раз в год мочу сдаёт по три литра, чтобы провериться на ртуть.
– А красной нет? – покусывая уголок губы.
– Говорю же, даже не слышал.
– Какой же ты, блин, физик-химик, – искренне расстроился Вован, очередной раз шмыгнув носярой, – Ртутные антенны из неё делают. Сверхчувствительные. Американское телевидение запросто смотреть можно. Несколько граммов стоят как машина.
– Нет, такой вряд ли…
– А покрасить обычную чем-нибудь в красный цвет не пробовали? Покупатель всё равно не поймёт, а когда поймёт – нас уж тут нет, мы в Сочи.
– Да брось, Вован, я даже спрашивать не буду. И вообще, ртуть – это же отрава жуткая.
– Твоё дело. Редкие земли будут – звони, – он важно посмотрел на Чистопольскую «Амфибию» на тяжёлом металлическом браслете. – У меня ещё на сегодня куча контактов запланирована, прикинь. Бывай.
– Пока, – махнул рукой Степан. Засовывая в сумку номерок телефона на обрывке бумажке, подумал, что не слишком производит Вован впечатление успешного бизнесмена
Вскоре он, кстати, ещё раз встретил бывшего одногруппника, но об этом чуть позже.
***
Стёпе Полещуку в руководители диплома достался доцент Левин. Тот посмотрел на него ровно одну минуту мудрыми нерусскими глазами и препроводил к инженеру Юре Пятакову – хранителю вакуумной установки с тяжёлой «космической» дверью и двумя окошечками-иллюминаторами. Ещё установка напоминала голову огромного водолаза, и этим тоже понравилась Стёпе. Белобрысый Юра ходил по лаборатории в халате, который тоже был когда-то белого цвета, но Юра был холост и немного неряшлив, халат его месяцами не стирался и к следующей выдаче спецодежды вид имел совершенно удручающий.
Задача Стёпы Полещука, а значит и Пятакова тоже, была «провести серию экспериментов с напылением прозрачных токопроводящих оксидов» в разных режимах, а результаты исследовать «рентгеновски» и спектрофотометром тоже.
Пятакову не очень нравилось делить своё помещение со студентами, но Юра был чрезвычайно невротическим субъектом, и давая ему каплю самоуважения, можно было уговорить на что угодно. Вот и тут, после обращения «Юрий Александрович, только Вы сможете нам помочь», он моментально освободил один из двух столов от многочисленного хлама и буркнул: «Занимайте». Его собственный, со следами подтёков и подпалин, теперь был буквально погребён под книгами, проводами, паяльными принадлежностями и радиодеталями . В этом беспорядке он умудрялся что-то лудить, вытягивая вперёд свою тонкую шею, и казалось, что и уши его при этом тоже вытягиваются.
Как-то так получалось, что режимы эксперимента настраивал Пятаков сам, а Стёпе оставалось нажать кнопку «пуск» и отойти «на всякий случай». К спектрометру его Николай Николаевич тоже не подпускал, потому что доверять студентам – последнее дело. Сломается прибор, так потом даже шабашку на нём не сделаешь. Доставалось Стёпе, в основном, чистить после напыления купол установки кусочками некрупной шкурки, менять потрескавшиеся от времени шланги охлаждения, прочищать сливы в канализацию, ну ещё и бегать в буфет за заваркой и пирожками, обменивая на них талоны за вредность. Один раз попытался сам по пикам на рентгеновском спектре и таблицам определить, что же в конце концов у них получилось, но тут подошёл Николай Николаевич, пробубнил «непонятно чему учат», и бросив на спектр короткий взгляд, небрежно сообщил Пятакову:
– И смотреть тут нечего. Опять ерунда у вас какая-то аморфная вышла. Поднимайте температуру подложки.
И приходилось Степану снова и снова драить внутренности установки, покрываясь с головы до ног тончайшей пылью. Пятаков, оторвавшись от стакана, подходил, осматривал поле битвы и обречённо повторял:
– Вакуум – это время и грязь. Время и грязь.
На протирку доцент Левин раз в месяц выдавал двухсотграммовый пузырёк со спиртом, требуя от Пятакова, чтобы содержимое немедленно было разведено эфиром в пропорции 1:1, иначе «уже завтра не будет».
Степан однажды отметил справедливость этих слов. Спирта не оказалось уже на следующий день. Причём, сам Михаил Борисович его и изъял из вытяжного шкафа.
***
Зима выдалась суровой, а старые щелеватые рамы с трудом удерживали рвущийся в лабораторию наглый морозный уличный воздух. Судя по термометру, вынутому Пятаковым из ЗИПа некоего чувствительного прибора, температура в Стёпиной комнате опустилась до четырнадцати градусов. Поэтому с самого утра Юра Пятаков достал из зеленоватого ящика две керамические трубки и моток нихромовой проволоки.
– Первейшее дело для физика-экспериментатора уметь «козла» себе соорудить, чтобы мозги не простудить. – сообщил он. – Бери справочник. Измеряй диаметр, рассчитывай длину, мотай на эти трубки. Больше двух киловатт не делай. Проводка у нас с шестидесятых годов – может не выдержать. И не забудь вечером щиток отключить. Нам лаборатория ещё может понадобиться. Если с голодухи раньше не помрём.
Покрутив законом Ома и парой близлежащих формул, Стёпа соорудил колченогого монстра, и даже симпатичные рога и хвост приделал из кусков толстенного медного провода, чтобы нагреватель и с виду тоже козла напоминал. Подсоединил к щитку. Искрение показало, где плохой контакт, и скоро спираль приобрела малиновый цвет, а в комнате завоняло окалиной. К вечеру в лаборатории потеплело так, что можно было освободить плечи от пальто и натёршего шею шарфа. Добавила тепла и гудящая насосом установка.
За массивной железной дверью разгорелся ожесточённый спор о роли Древнего Булгара в формирование современных татар. Когда Стёпа приоткрыл её, чтобы сообщить Пятакову и Левину, что всё готово к эксперименту, те махнули рукой: «действуй сам», слушая кричащего во весь голос Ильнура Сафина, геолога одного из проектных институтов: » Есть булгары и есть татары – те, кривоногие, что прискакали из степей. Мы и сейчас совсем разные. И хотим разного.» Чего хочет Ильнур и чего хотят те, которые кривоногие, Стёпа так и не узнал, поскольку поспешил к установке, чтобы поработать на ней самому, пока опомнившийся Пятаков не прибежал и не отстранил его от пульта управления.
В окошечке мягко пульсировала синеватая плазма, меняя цвет при добавлении аргона. А теперь пускаем струйку электронного луча, фокусируя его электромагнитами на мишени. Немного кислорода, чуть меньше чем в прошлый раз. Отлично, убавляем мощность, чтобы расплавленная мишень не расплёскивалась. Минут пятнадцать в этом режиме.
Вошёл Пятаков и сообщил, что они расходятся по домам, и Стёпе придётся самому сдать помещение на охрану. Главное ничего не забыть выключить. Было однажды, что оставили воду, а ночью давление подняли. Прорыв праздновали целую неделю.
Придётся дождаться, когда остынет диффузионник и только тогда можно остановить насос. Он ещё надеется успеть заскочить на центральный почтамт и отправить матери поздравительную телеграмму на бланке с розами. Завтра её день рожденья.
Перекрыл все клапаны и задвижки, нажал кнопку отключения, закрутил воду, дверцу установки оставил закрытой до утра. Включил тумблер сигнализации, отзвонился в охрану, захлопнул входную дверь, ключ – на вахту, и бегом на почту.
***
Поздно вечером в общежитии играли в преферанс, вист – копейка. Ближе к полуночи, прорвавшись через раздосадованную его поздним приходом вахтёршу, появился Лёха Савосин и лениво сообщил:
– Я сейчас Галку провожал через центр. Опаньки, а там «ядерка» ваша горит. Пожарных машин штук шесть к универу съехались. Ворота не могли открыть, дык не долго думая кувалдой этот замок смахнули, как муху со стены. Я во двор не заходил, но огонь откуда-то от вас. Придётся тебе, Стёп, диплом где-то в другом месте писать.
Стёпа застыл с чистым мизером в руках, ничего не соображая. Он заказал шестерную и остался без трёх, а перед глазами стоял его светящийся в темноте малиновым светом козёл с кокетливым хвостом и кривыми рогами и разгорался в огромное пламя. Бежать? Куда? Каяться, ползая на коленях перед дяденьками пожарными, бить себя в грудь? Я не хотел, я ещё маленький и глупый! Смешно. Игру он доиграл, оставив на столе трояк с мелочью. Ночь стала кошмаром. То падал на «козла» листочек с изрисованными рукой Юры Пятакова схемами, то вспыхивала проводка и бежал огонёк по проводам прямо к деревянным перекрытиям. Мешало безмятежное похрапывание Савосина на кровати у окна, потом долго знобило. Организм взял-таки своё, и очухался Степан, проигнорировав будильник, уже ближе к одиннадцати следующего дня.
***
Теперь мы наконец-то разобрались, в чём заключалась светлая Стёпина радость, когда он увидел сгоревший Хиклокус, а здание «ядерки» – живым и невредимым. На этом можно было бы и закончить этот коротенький рассказик, но мы пойдём дальше.
Более того, тут у нас из-за кривой берёзы появляется ещё один персонаж двадцати шести лет отроду – оперативник, старший лейтенант Денис Сергеевич Шабаев. Не крупный, но крепкий и спортивный экземпляр, и волос на его щеках тоже крепкий. Брить такой – одно наказание. Если бы не работа – отпустил бы бороду. Глупость несусветная: на голове залысины уже проявились небольшие, а на подбородке – настоящая проволока. И на груди, и на плечах густота да курчавость такая, что если половину на голову пересадить – густое Зимбабве получится. Денис сегодня в штатском: тёмная куртка мехом вовнутрь, волчья шапка-ушанка с замшевыми вставками, брюки обычные, серые. Единственно – ботинки форменные. Гражданские сушатся на батарее. В руке – папка с замочком-молнией, застревающем на повороте. Шабаев, хоть и опер, но закончил всё тот же физический факультет четыре года как. Семья, надо было как-то решать вопрос с жильём. Успел к окончанию университета обзавестись красавицей женой, и даже дочкой – тоже будущей красавицей. А тут набор в МВД – и сразу офицером – для тех, кто с высшим техническим и со службой в армии. Криминалистом для начала. Квартиры обещали. Если бы попал в какой-нибудь другой район – давно бы уже осваивал двушку или даже трёхкомнатную, но в Вахитовском жилья практически не строят, и придётся подождать ещё год или два.
Когда ночью сбивающийся голос подвыпившего сторожа сообщал о пожаре в анатомическом театре, то прозвучало это так: «мервяки горят». Пожарные, разумеется, передали на пульт дежурной части, что имеется множество обгоревших трупов. Дежурный зарегистрировал так, как понял. А понял он, что десятки пострадавших, многочисленные жертвы. Вместо того, чтобы отправить одного человека, согнали весь отдел. Стояли дружно перетаптываясь на крепком морозе, смотрели на тлеющие угли. И прокуратура тут же вместе с главным района. Вторично пожали друг другу руки. Сегодня уже встречались утром на месте убийства председателя кооператива. Тело нашли на даче связанным. Травма головы, «несовместимая с жизнью». Убедившись, что на этот раз они здесь совсем не нужны, прокуроры удовлетворённо ретировались к своей машине. Разъехались и три из пяти пожарных машин. Сразу стало намного темнее без многочисленных фар и прожекторов.
Пожарные уже определили откуда взялся огонь: из небольшого пристроя позади здания, выполнявшего роль хламовника, со сваленными в кучу стульями, столешницами, старыми вёдрами и тазами. Наверняка, какой-нибудь юный балбес незатушенным окурком стрельнул в разбитое окно: «Попаду – не попаду». Хвост пламени поднялся к крыше и перекинулся на основное здание. От огня в основном только крыша и пострадала да ещё и этот пристрой, а остальное – от потоков воды. Многие тонны пролили, чтобы хорошо промочить балки и деревянные перекрытия. Тем бы всё и закончилось, да только один перемазанный копотью огнеборец обратил внимание на небольшую, но очень тяжелую свинцовую чушку, прислонённую к стенке пристроя снаружи.
– Атомная бомба тут у них! – кричит радостно – Ща рванёт, пацаны, ложись!
Сам на жёлтый значок радиоактивности фонарём указывает.
Опросили дрожащую от волнения и холода администраторшу. Та понятия не имеет, откуда это взялось, не иначе «ядерщики» выкинули. Каждый попытался приподнять.
Постояли, перетаптываясь. «Терминатор», ну а по правильному капитан Валеев, покряхтел по нарастающей пару минут, как он обычно делает, принимая решение, и на Шабаева смотрит:
– Горячку пороть не будем. Давай, Денис, завтра обнюхай, что это за зверь. Ты у нас, вроде, без пяти минут учёный. Доложишься, там и решать будем. Может, вообще в госбезопасность дело передавать надо. А что, если диверсия?
– А что сейчас? К себе забираем?
– Не убежит никуда до завтра. Ты пробовал поднять? В ней весу два пуда.
***
Всё утро было занято поездками по делу о кооператоре. Там всё серьёзней. Скорее всего, рэкет. Действуют нагло, каждый раз словно вызов бросают. Кооператив, утверждают, процветал. Шансов найти мало, а беготни много. До университета добрался уже к трём. Старший лейтенант Шабаев смотрит вокруг внимательно, пытаясь мелочи подмечать: какого цвета двери, насколько деревья обгорели. Глаза закрыл – зафиксировал в памяти. Не для того, чтобы потом продемонстрировать дедуктивные возможности, а для тренировки. Валеев учил всё время упражняться. Полезно потом иногда бывает мысленно воссоздать живую обстановку. Честно говоря, пока это его слабое место.
Прогремела металлическая лесенка. Из-за угла «ядерки» выскочил молодой человек с журналом в руке, выросший из незастёгнутого пальто, похожий на дореволюционного разночинца. Приблизился к верёвке, натянутой поперёк тропинки специально, чтобы никто не подходил к чадящей горке трупов. Потрогал зачем-то рукой узел. Около свинцовой чушки со знаком радиоактивности тоже приостановился, нагнулся, головой качнул неопределённо, дошёл до угла «ядерки» и снова забренчал ступенями, спускаясь.
Двое стоят около входа и торопливо пускают клубы дыма. Ещё несколько затяжек, и они скрываются за дверью. Холодно. Денис тоже бы затянулся с удовольствием, но нельзя. Слово жене дал, а слово он держать умеет. Сейчас уже меньше немного тянет. Первую неделю спать не мог.
Шабаев вошёл через знакомые крашеные в тёмный бордо и удерживаемые скрипучей пружиной двери в помещение. На мгновенье снова почувствовал себя прежним студентом, который прибегал сюда в такие же холодные дни шесть лет назад, в надежде получить досрочный зачёт. Даже неминуемый вопрос про квадрупольный момент вспомнился. На входе его облаяла дворовая кудлатая чёрная собачка. Собачонка напоминала по экстерьеру породистого обезьяньего пинчера, а может им и была в прошлой сытой жизни, не сейчас. Лаем оповещая, что широкий и тёплый тамбур «ядерки» – её персональная конура, стойко защищала она свою территорию от вторжения каждого незнакомого человека.
Так получилось, что беседовал Денис со Шмелёвым, своим бывшим преподавателем по ядерной физике. Иван Анатольевич не подвёл. Он вышел, ковырнул ногтем плохо читаемую надпись, и начал радостно сыпать терминами, которые Денис старательно конспектировал карандашом, прижимая замерзшими пальцами бумагу: угол коллимации, экпозиционная мощность, активность. Окончательно запутавшись в «зивертах», «рентген-часах» и «беккерелях», лейтенант зачеркнул всё написанное и оставил только обведённую волнистой рамкой фразу «промышленный источник гамма-излучения».
– Совсем не безопасный для личного здоровья источник, если его вскрыть и поставить под кровать, – радостно объяснил преподаватель, похлопывая по боку источника, как по арбузу. – Этот не из нашего хранилища, в университете такие ни к чему. Может, из какой-нибудь шахты, котельной, с завода. Но они там все под строгим учётом. Утилизация обязательная в специализированном хранилище отходов. Комиссия. Бумаг целая пачка составляется. Положено, по крайней мере…было.
– Положено, – эхом повторил лейтенант, – Ну а здесь-то он как мог оказаться?
Иван Анатольевич только развёл руками и мягко улыбнулся. Он почесал тупоносым ботинком бок вертящейся под ногами собачонки, ласково называя её: «Сникерс, Сникерс.» Та замлела, перевернулась на спину и подставила пузо.
– Почему Сникерс? – поинтересовался Денис.
– А почему Бобик? – пожал плечами Шмелёв, – По крайней мере, «сникерсы» она лопает, проверено неоднократно, а бобы – вряд ли.
***
Вернёмся к Степану. Когда он добрался до лаборатории, первым делом поспешил к «козлу». Тот был выключен, разумеется. Видимо, нажал кнопку на щитке автоматически, даже не зафиксировав для себя этот момент. На вынутых из вакуумной установки стеклянных плитках блестело прозрачное, чуть желтоватое на просвет покрытие. В одну из них ткнул тестером, и тот показал, что покрытие проводит. Продемонстрировал Пятакову и Николаю Николаевичу. Те по очереди хмыкали, переглядывались.
– Ладно, проверим структуру. Возьми стеклорез, кусочек в пару сантиметров отрежь. Если опять будет ерунда – готовься бежать за пузырём. Мне надоело на тебя работать. – Николай Николаевич сурово пошевелил усами, но в глазах светился явный интерес. Тут, конечно, больше технологии, чем науки, но Лёвин и не из таких вещей вытягивал наукообразные статьи. Несколько формул, графиков – и всё засияет.
Николай Николаевич пошёл снимать спектр, а Юра Пятаков стал возиться со ртутной импульсной лампой. Он все покрытия проверяет на мощные импульсы ультрафиолета, надеется наскрести на кандидатскую.
Сделать они ничего не успели, прокричал зуммер звонка, и пропуская вперёд морозный воздух вместе с улыбающимся теоретиком Даниловым, чинно вошли геолог Ильнур и ассистент Игорёша. В наплечной сумке Игорёши тоненько звякнуло, и лицо Николая Николаевича сразу стало строгим. Он сдвинул металлическую дверь на колёсиках и жестом пригласил туда. Изначально эта дверь предназначалась для защиты от рентгеновского излучения. Но стоящая в глубине комнаты рентгеновская трубка, от которой стоило бы прикрыться этой дверью, включалась два-три раза в год, ну и ещё если Николаю Николаевичу нужно было затенить рентгеновским пучком стёкла своих очков к летнему отпуску. Работающий справа от двери «ДРОН-3», выдающий ежедневно рентгеновские спектры, за источник опасности никем не считался. Только Стёпа рефлекторно выходил из этого гулкого, покрытого словно ванная комната снизу до потолка светлой кафельной плиткой помещения, когда начиналось мерное жужжание аппарата.
Ещё через несколько минут туда же проследовал спустившийся с верхнего этажа Лёвин, вызванный срочным звонком, и тяжёлая дверь закрылась.
Пятакову показалось, что упала производительность откачки, и Стёпе поручили снять насос и поменять масло. Степан видел уже, как всю эту процедуру выполнял сам Пятаков, и поэтому на вопрос «Справишься?» уверенно мотнул головой. Юра, едва отдал распоряжение, тут же шмыгнул в рентгеновскую комнату.
Скоро снова раздался входной звонок, и Стёпа поспешил к двери. На бегу вспомнив, что не протёр руки, провёл ладонью по подолу и сразу вспомнил чумазый халат Юры Пятакова.
– Время и грязь, – пропел он мысленно коротким рефреном, – Время и грязь.
На пороге стоял молодой человек, которого Степан сегодня уже видел. Старший лейтенант Шабаев поздоровался, но представиться не успел. Стёпа кинул ответное быстрое «Здрассть» и торопливо указал ему в сторону металлической двери: «Они там». Сам же бросился к своей установке, чтобы не забыть, куда закатилась шайба, слетевшая с крепёжного болта, когда он столь стремительно кинулся открывать.
Денис Сергеевич несколько недоумённо повёл плечами, согрел щёки ладонью, и окинув взглядом заставленный старым оборудованием длинный коридор, сдвинул тяжёлую дверь.
Его прихода словно и не заметили. Шёл ожесточённый спор о том, стоило ли Ельцину стрелять танками по Белому дому, или он этим всё испортил. Только Ильнур вежливо придвинул стул: садитесь, мол. Остальные посчитали его знакомым Ильнура и, не прекращая спора, протянули налитый на треть стакан. Денис Шабаев не собирался пить, и отказался бы непременно, если бы можно было вставить хоть слово в ожесточённый обмен мнениями. Покрутил он этот стакан в руке, и вдруг понял, что промёрз. Ещё этой ночью замёрз, а потом дрожал под одеялом, пытаясь согреться, и с утра был озноб, и ещё до трёх колесил по городу в машине с отвратительно работающей печкой.
Короче говоря, треть гранёного стакана вдруг показалась ему логичным и справедливым продолжением сегодняшних обстоятельств. Он выпил и тёплая волна стала распространяться от пищевода по всем клеточкам тела. Ломтик чёрного хлеба и плавленый сырок хорошо бы заменить наваристым борщом с чесноком или котлетой, да ладно уж. Не прекращая спора, Данилов разлил ещё, и снова приняли, не поднимая тоста. Точнее, тостом были слова “Ну что?” и двухсекундная пауза. » Быстро у них пьют», – удивился про себя старший лейтенант, когда в стакане снова появилась жидкость. В отделе тоже этим порой балуются, но спокойней как-то, обстоятельней.
Тут вдруг Данилову пришла в голову мысль спросить, кто он такой будет, но после второй порции выпитого фраза «старший лейтенант Шабаев» показалась Денису Сергеевичу неубедительной, и он тихо проговорил: «Денис». Этого вполне хватило и Данилову и остальным. Шабаев тихо сидел в углу, наливаясь сонным теплом, и ему казалось, что именно для этого он и спустился сюда. Третью ночь ему что-нибудь не давало выспаться, потому что зима выела всю радость, как кислота, потому что ссора с Инной, потому что перекошенное синее лицо бесславно закончившего свою жизнь кооператора…
Николай Николаевич снова завёл разговор о фуллеренах, а остальные последовательно разбивали в пух и прах его предложения, как можно получать такие вот углеродные сферы в наколенных условиях их полуподвала. Кто-то напомнил ему закончившиеся пшиком и парой посредственных статей эксперименты со сверхпроводящей керамикой. Без денег и современного оборудования ничего из этого не вытянешь. А последние два месяца ещё и с зарплатой полная ерунда.
– Ты хотя, Коля, шабашки какие-то всё время умудряешься проворачивать, – завистливо произнёс Данилов.
– Да какие это шабашки! – немного раздражённо хмыкнул в усы Николай Николаевич, – Баловство одно. Даже всякую ерунду приходится брать на починку – вплоть до радиоприёмника. Не озолотишься.
– Всё равно. Я вот профессор как бы, и что? Беспросветным троечникам объяснять квадратные уравнения? Чтобы они потом ещё и моими студентами стали? Смешно. Да-а-а… Я вот недавно жалуюсь одному нашему ассистенту, что студенты тупорылые стали, а он мне: «Неправда, не тупорылые, а тупорыночные. Завтра они карманы баблом набьют, и сразу мы тупыми будем считаться».
– А мне один знакомый ложки советует золотить на моей установке, – подал голос с противоположного от Дениса Сергеевича угла Пятаков, словно очнувшийся от спячки. – Народ покрывает их нитридом титана, и выглядит это дело ну точно как золото. С руками в комиссионках отрывают. Покупаешь набор за червонец, а продаешь за четвертак.
– И правильно – гулко пробасил Левин, снимая очки и доставая обширный клетчатый носовой платок, – Срочно открываем кооператив «Золотая ложка». Давай я тебе эту посуду платком своим протирать буду. Дышать на неё густо спиртом и тереть. Будешь капиталистом, а я твоим наёмным работником. Главное наливай регулярно, чтобы уровень спирта в дыхании поддерживать.
– Ага, – усмехнулся Николай Николаевич, – А позвал я тебя на кирпичный излучатели устанавливать, так ты сразу на спину начал жаловаться. Пришлось Стёпку-дипломника брать. Целую неделю там гузку себе морозили. Причём летом бы этой работы было на день или два.
– А что за излучатели? – Данилов пустил в потолок струю дыма и проводил её взглядом, пока та не окутала облачком низко свисающую лампу дневного света.
– У них там гамма-источники промышленные. На печь с одной стороны такой источник устанавливаешь, а с другой датчик. Как печь заполнилась – перекрыло поток и просигналило. До нас они по-деревенски шестом щупали. Эти источники под сорок кэгэ весят. Надорваться можно. Это тебе не спиртом на ложки дышать. Ещё и на шестиметровую высоту надо было установить. Стёпка парень правильный: альпинистское снаряжение тут же раздобыл. Без этого мы там по такой погоде навечно бы примёрзли.
Денис Сергеевич встрепенулся и подался чуть вперёд, как гончая, делающая стойку на дичь. Он попытался сконцентрироваться и начать… ну не допрос конечно а, скажем, беседу. Только надо потвёрже взглянуть в увеличенные плюсовой оптикой глаза Николая Николаевича, чтобы тот…
В этот момент снова забулькала, разливаемая по стаканам жидкость, и решимость старшего лейтенанта совсем сошла на ноль. Они снова выпили, и опять запах свежего хлеба коснулся ноздрей.
– У них там эти источники… – продолжил после короткой но значительной паузы Николай Николаевич, – рядом с металлоломом лежат, прямо на улице. «Открытый склад» называется. Я им говорю: «Вы что делаете? Разве можно так оставлять?» А с нами там один заводской хвостом ходил, в помощь приставили. Бестолковый – какая помощь от него! Знакомый Стёпкин оказался. Всё про красную ртуть у меня выспрашивал. Ты, кстати, Борисыч, не знаешь, что это такое?
– Провокация это какая-то. То ли есть эта ерунда, то ли нет – никто не знает. Похоже, что лохотрон.
– Ну, я так и сказал примерно. Так вот, он тут же интересоваться стал: «А сколько, мол, этот источник стоит?» » Прилично, – говорю, – но не в этом дело. Не стоит ими вот так разбрасываться.»
– На верху лежит – тот самый? – не выдержал Денис.
– Следователем будешь. Точно, БГИ сорок пятый. Позавчера вечером сижу здесь, с генератором вожусь. Звонок. Открываю, а там этот Вован взмыленный – помощничек наш с кирпичного – дышит тяжело, около ног БГИ. «За пятьсот, – говорит – возьмёте?» » А мне это на кой?» – интересуюсь. «Толкнёте. Вы же лучше знаете, кому надо,» – и успокаивает, что деньги можно не сразу. Так и быть, мол, за 300 рублей уступаю. От них «КамАЗ» с кирпичом прямо в центр ехал, он эту балду в кузов сунул. А тут проезда нет, и этот бедолага почти полкилометра два пуда свинца на себе до нас тащил. «Спасибо, говорю, только мне такой радости и бесплатно не надо. Я облучаться лишний раз не люблю, и с нашими доблестными органами тоже не люблю общаться». Он мне так радостно объясняет, что тут всё честно, он лично с директором договорился, и тот разрешил: «Забирай, меньше хлама будет. Они у нас год уже нигде не числятся, с тех пор как приватизировались. Так и будут валяться». Ещё на ртуть предлагал поменять. Короче, я его запугал, что КГБ его за цугундер схватит. Они, мол, это дело так не оставят. С вертолёта фон определят.
– Надо было ещё сказать, что с помощью ртутной антенны, – вставил своё слово Данилов
– О! Не догадался. Проняло, короче, этого Вована, слово «КГБ» до сих пор работает. Побледнел малость, пообещал с братом на «Ниве» заехать и отвезти обратно.
– А если бы расплавилось всё во время пожара? – подал голос Ильнур.
– Так здорово же, – шутливо поднял руку вверх Михаил Борисович, – Нам бы шабашка по дезактивации была. У нас по городу с дозиметром походишь – всякое можно обнаружить, или если на свалке порыться. Вон ещё в 60-х годах соль радия в часы пихали, чтобы цифры в темноте светились. Проверяли мы дозиметром: 250 микрорентген в час на руке светят. В приборах трамвайных – на порядок больше. Так что… разольём, братья, чтобы связать свободные радикалы.
– Обязательно! – раздалось со всех сторон.
***
Звякнула убираемая под стол пустая бутылка, а её место заняла непочатая. Денис понял, что это уже не совсем его формат, и тихо поинтересовавшись насчёт туалета, вышел за дверь.
Ещё раз не спеша оглядел коридор: туалет в самом конце, рядом ступеньки входа в хранилище радиоактивных материалов со знакомым жёлтым предупреждающим значком. Проговорил мысленно: «Ну и времена: на улице валяются источники, в радиоактивное хранилище можно попасть человеку с улицы, а преподаватели пьют хуже грузчиков». Заглянул в комнату, где Стёпа Полещук ставил на место форвакуумный насос.
– Привет, – произнёс Шабаев, осторожно перешагивая через открученные болты и гаечные ключи, – Я гляжу, ты тут один за всех вкалываешь?
– Да нет, – смутился Стёпа, – Это сейчас только.
– Диплом?
– Угу.
Шабаев прикоснулся к холодной тушке вакуумной установки, оглянулся на доисторического вида прибор, занимающий треть комнаты: ручки регулировки размером с котлету, стрелочные индикаторы как тарелки, огромная катушка электромагнита.
– Что за зверь? – полюбопытствовал гость.
– Это «Бабай», – жизнерадостно ответил Стёпа, отрывая глаза от насоса. – Когда-то был масс-спектрометром, лет десять назад. Теперь – главный почётный пенсионер подвала.
– Что, просто так стоит? Не используется? – Шабаев осторожно щёлкнул ногтем по торчащим заглушенным металлическим трубкам, откликнувшимся дрожью на прикосновение, провёл пальцем по слежавшейся пыли на поверхности стоящей набекрень катушки.
– Его отсюда специально не убирают, чтобы «верхние», – Стёпа, словно указкой, ткнул гаечным ключом «на тринадцать» в направлении потолка, – не покушались на эту комнату. Иногда обсуждают, что неплохо бы реанимировать, но руки не доходят.
– А я на радиофизике диплом писал. Что-то про корреляционные приёмники и фазовую модуляцию.
– Круто.
– Настолько круто, что уже и сам плохо помню, что это такое. Одного дня по специальности не проработал.
Стёпа привык, что то один, то другой участник сплочённого коллектива, занявшего рентгеновскую лабораторию, заглядывает к нему, чтобы задать пару дежурных вопросов или поделиться жизненным опытом. Этот раньше здесь не бывал, но где-то…
– А я же Вас раньше видел. Вы из милиции, в общежитие в ноябре приходили, когда у нас… парня на втором этаже… убили.
– Было такое, – мрачно согласился лейтенант. – Хорошая у тебя, брат, зрительная память.
Мысленно добавил: «Не то, что у меня». «Терминатор» вечно вводил его в ступор вопросами типа: «В чём был одет понятой?», «Что лежало в холодильнике?». Один раз все посмеялись над ним, дружно убедив, что в комнате стоял рояль, который он не запомнил. Причём все об этом говорили настолько уверенно, что он уже начал в живую его себе представлять. Зато все смотрят на него, как на бога, когда с компьютером что-то не получается. Спасай, мол, Сергеич, полдня набирали, а весь текст убежал куда-то. Он садится и делает элементарные вещи, а они дружно: «Гений!»
– Нормальная, – согласился Стёпа, – память. А вы их нашли? За что они его?
– За штаны, – коротко, словно выругался, процедил сквозь зубы Шабаев, – За обычные штаны. За «фирменные». Обделался этот урод, когда его на вокзале брали, прямо в эти самые чужие «адидасы»обделался. Наши потом час спорили: с дерьмом такой вещдок положено хранить или стирать надо.
– Ну и как решили?
– С дерьмом, понятно. Кому стирать охота? В пять пакетов засунули, чтобы не воняло. Адвокат захочет – пусть открывает.
Он рубанул рукой воздух, отгоняя запах неприятных воспоминаний, и подумал, что, пожалуй, неплохо бы вернуться к столу, покрытому перфорированной по краям бумагой и жахнуть ещё полстакана. А ещё лучше – почувствовать всеми лёгкими горечь сигаретного дыма. Но нельзя. Уже две недели не курит. Тринадцатый день. Жена сумела добиться своего. Выкуришь сейчас одну, и всё – две недели мучений коту под хвост.
Стёпа тем временем пытался прикрутить фланец, но непослушная резинка уплотнителя всё время норовила выскользнуть из канавки в сторону. Шабаев придержал фланец в ровном положении, и благодарный Стёпа торопливо наживил болты.
– Спасибо, – кивнул он, – Вы теперь тоже перепачкались. Возьмите, вон на стуле чистая ветошь.
Лейтенант потянулся за тряпкой и обнаружил торчащий под ней уголок журнала «Наука и жизнь»
– О? – удивился он – До сих пор издаётся?
– Понятия не имею. Это старый номер. Юрий Александрович притащил целую пачку из дома. Я тут статью вчера про морские узлы нашёл, а сегодня иду, гляжу: веревка, которой анатомичку загородили, к столбику булинем привязана. Именно булинем, я сам вчера такой пробовал вязать. А между собой две верёвки – «прямым». Я проверил. Явно кто-то из рабочих на флоте служил. Или сторож.
– Шерлок Холмс, – одобрительно проговорил Денис, открывая журнал на заложенной странице, – ты ведь Степан, правильно я понял?
– Ну да.
Мысль всплыла в голове, как изображение на фотокарточке в проявителе. Вчерашний случай, кооператор этот замученный. Он ведь тоже как-то очень ловко был скручен. Жена этого… пострадавшего утверждала, что её брат, на которого дача записана, в плаванье, где-то в южном полушарии.
– Телефон у вас тут есть?
– Слева за дверью, – кивнул Стёпа, – Если в город, то через девятку.
Протяжно простонала широкая дверь. Серенький, захватанный настенный аппарат с круговым набором номера выдал в трубке хрипы, прочистил голос и загудел ровными длинными гудками. Привычное короткое «Капитан Валеев слушает». Денис, прокашлявшись, начал объяснять про ту верёвку, про узлы. Нет ли связи с родственником моряком? Валеев выслушал внимательно. Потом назвал «огурцом». Высшая похвала, между прочим, которой можно от него удостоиться. Но он, само собой, тоже всё это заметил, и запрос уже отправлен насчёт морячка, но всё равно огурец. Кстати, не выпивал ли сегодня чего-нибудь лейтенант Шабаев? А точнее? Денис даже не в трубку стал говорить, а в сторону, словно по проводам может запах до «Терминатора» дойти. Что с радиоактивной бомбой? Выяснил. Факта хищения не выявлено. Бесхозность. Разруха, так сказать. Получив в награду ещё одного «огурца», повесил трубку и вернулся к Стёпе. По хозяйски сел на стул, повесив ветошь на спинку, стал смотреть как Стёпа орудует ключами. У лейтенанта было благостное настроение. За последний час он практически раскрыл сразу два дела, и тепло разливалось по всему телу.
– А что, может после диплома к нам? Скоро этот канал закроется. Захочешь – не попадёшь. Зарплата стабильная. Коллектив нормальный. Жильё – в течение несколько лет. И дело нужное. Это не на рынке с ваучерами стоять.
– Да нет, я наукой хотел… – промямлил Стёпа, словно немного стесняясь неприличного желания.
– Наукой, – ухмыльнулся Шабаев, – Ну и где ты здесь видишь науку?
Он обвёл пальцем вокруг себя, словно просканировав старые стены со следами неведомых подтёков, притормаживая на ржавеющем «бабае», на списанной заводской вакуумной установке, на столе, заваленном радиодеталями, проводами и справочниками и закончил движение в направлении пьяного шума из рентгеновской лаборатории.
– У меня однокурсник тоже на кафедре остался. Он сейчас на четверти ставки сидит. Диссертацией и не пахнет. Его мамка кормит. Нет, ты понимаешь?! Мамка кормит. Ему двадцать пять! Я его встречаю – каждый раз жалуется. У тебя девушка есть?
Стёпа смутился ещё больше. Он ухаживает за красавицей Варечкой, порывистой и непредсказуемой, волосы которой пахнут травой и земляникой. Цветы два раза дарил в надежде, что она в ответ… ну… ответит не только улыбкой куда-то вниз, под упавшие на щёки локоны. Он хотел бы называть её «своей девушкой», а вот считала ли так она? На всякий случай неуверенно мотнул головой.
– Я тебе точно говорю. Как только женишься, она тебе быстро мысли в нужное место вправит. Через месяц пойдешь куда угодно: строителем, на рынок, в рэкет, в швейную мастерскую, ассенизатором. Науку свою и не вспомнишь. Иначе в полном аду будешь жить. – Денис чувствовал, что немного горячится. Объяснять этому наивному юнцу самые очевидные вещи – совершенная глупость. Сам-то он уже прошёл через это. Аспирантуру предлагали, комнату в общежитии. Инна, когда он ей радостно об этом сообщил, печально подняла свои огромные глазищи: «А что потом? Снова будет та же комнатка, и снова, и снова? И через год, и через десять лет и через двадцать?» Инна тогда сама в газете нашла то объявление о наборе в органы. Что поделаешь, нет у них бабушки с пустой трёхкомнатной, которую можно разменять.
– Я всё равно попробую, если получится. Я по-другому не представляю. У меня отец когда-то мечтал, но пришлось бросить, потому что время было тяжёлое.
– Сейчас лёгкое?
– Не знаю, – жмёт плечами, ветошь в руке теребит, пытаясь оттереть черноту на большом пальце.
– Полный бред. А куда есть распределение-то?
– Сейчас вообще нет распределений. Но меня в политех Харьковский на масс-спектрометрию звали работать. Там дядя Саша завлабом работает, друг отцовский.
– Ты с Украины, что ли?
– Точно.
– Ну, может, конечно, там у вас получше, но здесь тебе ловить нечего.
– Не лучше. Дядя Саша летом грозился, что если так дальше пойдёт, то скоро бросит свой институт и пойдёт бычков выращивать.
– Тогда тем более бред. – Денису показалось, что он самому себе, только более юному, объясняет все эти тривиальные вещи. Но нет, сам он принял решение почти не колеблясь. Не затевал долгих внутренних споров. Не смог бы смотреть в глаза Инне.
– А в милицию идти – это не бред? Я думаю, что Вы тоже жалеете, что не физикой занимаетесь. Тем более, что в милиции сейчас те же самые бандиты работают. Если сам закон не нарушаешь, то и ничего не заработаешь, – Стёпа Полещук кривовато улыбнулся и тут же осёкся, увидев, как быстро исчезает благодушие с лица собеседника.
Стоило бы, конечно, с ходу вломить в челюсть этому недоноску. Стоило, чёрт побери. И уж точно нет смысла горячиться и объяснять сейчас, что чувствуешь, когда на скользком капоте едешь на скорости пятьдесят, пытаясь остановить беспредельщика, и про холодный пот, когда приходишь снимать показание, а там – десяток до зубов вооружённых свирепых рыл. Они ещё не решили – жить тебе или нет. А ты, типа, власть представляешь. А им на твою власть… Зарплата для такой работы, конечно так себе. Ладно, иногда «Терминатор» из нижнего ящичка достанет перетянутые резинкой купюры и ловким движением пальцев несколько штук тебе отсчитает. Потом посмотрит с прищуром – и ещё пару-тройку сверху добавит. «Персонально твоей малОй, на игрушки». Но это никого не касается. Денис и сам никогда не спрашивает, откуда деньги. Делай своё дело, лишнего не спрашивай. По крайней мере, лично сам он никогда никого не крышевал, взяток не брал, совесть абсолютно чиста.То, что начальство поручает – выполняет, а Терминатор пусть сам со своей совестью разбирается, если что-то не так.
Он молча и неторопливо расстегнул молнию своей папки, достал бланк повестки, уточнил Стёпины данные, вписал номер кабинета, завтрашнюю дату, время – 14 –00. Тихо и официально сообщил, что вызывается Стёпа для дачи показаний по делу о хищении с кирпичного завода радиоактивного источника, пока – он надавил на слове «пока» – в качестве свидетеля. Он уже не слушал Стёпино блеянье. Следствие разберётся. Дело они, разумеется, заведут. Что ж не завести, если оно практически раскрыто. Для статистики полезно будет.
Открыл металлическую дверь «рентгенки», трезвым чеканным шагом вошёл и взмахнул в воздухе удостоверением : «Старший лейтенант Шабаев, уголовный розыск. Предъявите документы». Документы оказались лишь у двоих: университетское удостоверение Лёвина и читательский билет Николая Николаевича. В общей напряжённой тишине Шабаев одной фразой объяснил причину своего появления и выписал обоим повестки, ушёл, сопровождаемый полной немотой аудитории. Только Данилов через пару минут встрепенулся и произнёс: « Такое ощущение, что я его сегодня уже где-то видел».
На улице стемнело, и кажется, существенно потеплело. Денис Сергеевич поднялся по небезопасной заснеженной металлической лестнице, больше напоминающей пожарную, к сгоревшему зданию. В свете жёлтой дрожащей лампы бесшумно планировали редкие мягкие снежинки . Свинцового источника с предупреждающим жёлтым знаком на месте не было. Денис чертыхнулся и оглянулся на лестницу, на основной вход, охраняемый собачонкой, на саму вылезшую из своего укрытия Сникерс. Та приподняла шерсть на загривке и обнажила мелкие верхние зубки. Порычав, залилась лаем, больше похожим на икоту…
– Да пошла ты, – буркнул лейтенант. И где теперь ему искать эту ерунду? Либо она счастливо едет на родной завод, как обещал некий упоминаемый Вован, либо… вообще не понятно. Заводить дело? Никто, между прочим, не заявлял о пропаже. Спускаться и забирать назад повестки? Довольно глупо будет выглядеть. Ничего, пусть прогуляются, а то разомлели они тут на своих «фуллеренах». Было противно и неправильно на душе. Денис Сергеевич полез привычным жестом в карман куртки за пачкой сигарет и зажигалкой, но наткнулся только на холодную связку ключей под перчатками. Разумеется, он ведь уже две недели не курит. Тринадцать дней. Да, он обещал. Как и в тот день, когда твердо сказал, что будет у них квартира, и отправился писать заявление о приёме на работу. В тот день он случайно встретил своего руководителя диплома, который радостно сообщил, что работа Дениса всем на кафедре понравилась, и есть смысл её развивать. Пришлось оповестить, что планы несколько изменились, уклончиво пожимать плечами, глупо улыбаться и мычать в ответ на все расспросы.
Он ещё постоял без движения несколько минут, разглядывая пострадавшее здание и тлеющий костёр. Вспомнил, что анатомичку они прозвали «Хиклокусом» – по первым словам латинской фразы. Тогда мир был совсем другим. А теперь всё невыносимее хотелось курить. Он открыл папку и, придерживая пытающиеся выскочить бумаги, вытащил со дна надорванную у фильтра мятую сигарету, которую уже две недели собирался выкинуть. Снова похлопал по карманам. Зажигалки там так и не появилось. Перелез через верёвочное ограждение и, дважды провалившись в снег, подобрался к тлеющему костру. Прикурил, и под новую порцию икоты неугомонной Сникерс вышел на хорошо утоптанную дорожку. Интересно, стала бы Инна его любить, если бы он настоял тогда на аспирантуре? Впрочем, это уже не важно. Снег совершенно по-новогоднему поскрипывал под ногами, но лейтенант Шабаев не замечал этих волшебных звуков.
***
С его неожиданным уходом наше повествование окончательно развалилось, так и не найдя себе яркого протагониста, своего главного героя. Одного кандидата автор безжалостно оставил в сомнениях над промасленной ветошью, другого отправляет домой с неприятным послевкусием после вроде бы удачного дня. Ещё несколько претендентов привычно размышляют, бежать ли им к тёте Любе, или на сегодняшний день всё-таки хватит.
Да и какой они могут представлять интерес, если вокруг меняется целая эпоха, а они так и продолжают оставаться в той – в отжившей. Так же бедная Сникерс, потерявшая хозяев и дом, цепляется за подобие своего бывшего безбедного существования в тамбуре «ядерки», получая пинки от нетерпящей её уборщицы. Они растворятся и исчезнут в новом времени, совсем не оставив следа.
Даже у Вована нет шансов стать центральным персонажем, и порубить на дрова весь наш «вишёвый сад», потому как и он – лишь пародия на такой персонаж.
А вот с Хиклокусом-то как раз всё будет нормально, вы не беспокойтесь. Его непременно восстановят, наденут новую Дон-Кихотовскую купол-шляпу, и вновь он станет похож на Белый дом со стороны Овального кабинета. Приезжайте взглянуть. Только какой уж он герой?! Так – место действия. Hic locus est…