Гретель больше всего на свете любила читать книжки. Да и учиться она любила тоже, всё узнавать, узнавать, узнавать…
И, если бы не любимый папочка на фронте, то она бы и вовсе не задумывалась о войне. А он воевал далеко, на ужасном Восточном фронте, и потому девочка каждый день перед сном просила у Господа, чтоб закончилась, наконец, война и папочка вернулся.
Но начались воздушные бомбардировки, вслед за ними войне пришёл конец, и папа вернулся! Пусть раненым, но живым! Он рассказывал, как ему делали операции в госпиталях, про далёкий Советский Союз, где воевал, про суровых русских людей, страшных партизан и генерала «Мороза»…
Гретель сидела прямо у отцовских ног, старшие мальчишки-близнецы примостились повыше. Она не забывала, что именно она отцовская любимица, и что он заметно отличает свою беленькую светлоглазую дочку, родившуюся поздно, когда близнецам было по семь лет.
После войны жилось хоть и с трудностями, но с какими-то неясными, но непременно прекрасными надеждами на Будущее.
Мать пошла на работу секретарём бургомистра. Отец снова открыл своё дело – мастерскую по ремонту автомобилей.
Ранней весной, в тот год, как заканчивать Гретель гимназию, умер в Москве Иосиф Сталин, лидер СССР! И это далёкое событие оказалось решающим для девушки в выборе профессии. Начитанная Гретель была уверена, что со смертью советского тирана мир преобразуется, станет иным. Вот и начала она в университете изучать политологию да социологию.
После уни она защитила докторскую диссертацию. Став гордостью семьи, как для родителей, так и для старших братьев, окончивших реальную школу и пошедших по отцовской стезе, автомеханиками. Женились братья на родных сестрах, тоже двойняшках, и народили кучу племянников и племянниц Гретель. И как ни любила Гретель малышей, но ещё больше любила она и ценила свою профессию и свою свободу. Да и идея патриархальной семьи отвергалась ею, как тоталитарная! Гретель даже считала её нацистской, идеей, когда главенствовала во всех слоях общества и требовалась государством как образцовая арийская семья! Ярким примером и образцом для подражания была в те времена семья Йозефа и Магды Геббельс с их многочисленными светлоголовыми детишками! Гретель всегда приводила в пример трагический «конец» это большой семьи.
Девушка была захвачена строительством демократического общества в стране. Она считала, что Германии нужны молодые, образованные люди, не обременённые семьями, способные свои знания и труд вложить в строительство нового послевоенного мира!
Студенческие события 1968 года она встретила с восторгом, и с радостью, как и сопутствующие «сексуальную революцию», музыку нового поколения , наркотики…Она была активной участницей студенческой революции, и находилась неподалеку от Руди Дучке , когда в него стреляли!
После 68 -го года для масс молодёжи открылся ужас старого нацизма, то, что тщательно скрывалось обществом потребления! Гретель это потрясло больше всего, так что она даже отошла от музыкальных ритмов, от жизни коммуны, от группового секса…
Она впустила в душу ужас концлагерей и не смогла уже жить по-прежнему. Несколько лет она писала главную свою книгу о существовании в КЦ, о ежедневном – еженощном его кошмаре…
Год провела в Польше, где во время войны располагались шесть лагерей «смерти»…
Родные не одобряли деятельности дочери и сестры, но поделать ничего не могли.
Да и она отдалилась от них, от всех, только отцу поверяла о своих «открытиях» и «находках». Он никогда её не перебивал, всегда внимательно слушал, никогда ни за что не ругал. Но молчал. Так ведь он и по натуре был молчуном!
Неожиданно перенеся на ногах грипп, от осложнения его, скончалась мать. И, чтоб не оставлять в одиночестве отца, Гретель вернулась домой. А так уж она жила отдельно от родителей, с того момента как поступила в уни.
Вечерами, они, словно осиротевшие дети, часто сидели и молча, смотрели на огонь в камине. Тогда-то отец и рассказал о том, как любил в детстве сказку братьев Гримм «Гензель и Гретель». Потому что и у него была строгая мать и он, каждый вечер прислушивался к голосам из родительской спальни, вдруг они замышляют плохое, как и родители сказочных мальчика и девочки. И оттого и её назвал Гретель, чтоб ощущать рядом родную душу. И, когда они в молчании проводили вечера, то ей казалось, что думают они одну думу и что им даже и разговаривать не надо.
Как-то решила Гретель поучаствовать в проекте выставки «Преступления вермахта в годы Второй Мировой войны» Для этого она хотела на полтора года переехать в Гамбург.
Отец был категорически против, он разволновался, со своим слабым сердцем, оттого дочь и уступила ему. Пообещала никуда не уезжать.
Отец успокоился, и вроде бы всё их бесхитростное существование вошло в прежнюю колею. Пока Гретель не обнаружила его в бывшей супружеской спальне мёртвым! На клочке бумаги было написано размашистым отцовским почерком: «Прости!» Он ушёл из жизни добровольно, наглотавшись снотворных таблеток. Оставив Гретель с вечной загадкой: «За что, за что он просил у меня прощения?! Ведь этот клочок бумаги, наверняка дрожавший в старческой руке, предназначался мне! Там ведь было и обращение к ней: «Гретель! Единственная моя девочка, жизнь моя!» А дальше предсмертное: «Прости!»
Исполнилась мечта Гретель, начала она участвовать в проекте «Вермахт в годы Второй Мировой войны».
Но даже увлечённая работой, не забывала она об отце, особенно о его кончине. Да, к тому же он был единственным в мире человеком, любившим её. И даже время не залечивало рану от его ухода.
Но вот, в ворохе фотографий у себя на рабочем столе, среди фотографий с Восточного фронта, сделанных самыми разными людьми, она вдруг увидала своего отца, своего любимого папу…
На снимке, сделанном в первые дни войны с Советским Союзом, была запечатлена казнь совсем молоденькой еврейской девушки-партизанки и её помощника, подростка лет пятнадцати-шестнадцати. Лицо ещё живой девушки уже было омрачено смертной тенью. Но она стояла гордая, с вызовом смотрящая на палачей, непокорённая. Происходило это в июньский день в приграничном белорусском городке. А рядом с этой девушкой стоял со своей такой знакомой усмешкой офицер вермахта Пауль Хэвель, её единственно любимый папа! Не только фото, но и подпись под ним неопровержимо удостоверяли – он, он, он…
Она выскочила из здания на улицу, почти ослепшая от горя, и… попала под автомобиль!
Когда в клинике сознание полностью к ней, оглушённой наркозом, вернулось, она застонала от губительной ясности!
В клинике с Гретель работали не только врачи-специалисты, но и психологи, и прочие специалисты – спасатели душ! Приходили и священники, и журналисты, совсем не светской хроники. А она, будто дара речи лишилась. Она могла только стонать от разгадки отцовского «прости»! Они думали, что она стонет от собственной беспомощности и физической боли! Физическая боль была, конечно, но душевная часто её заглушала.
Когда вернулась к ней членораздельная речь, то, кроме «с т р а ш н о» ничего из неё выдавить никто не мог…
Ночами мучили кошмары, в них она была той девушкой на шею которой, отец набрасывал петлю со своей обычной усмешкой. Она пыталась что-то сказать, объяснить ему, но оказывалась глухонемой, мычащей…
Видеть братьев и их семьи не захотела. В целом мире она была одна. Дочь Палача, накидывавшего верёвку на голову Жертве
Неконтактной оказалась, с точки зрения психологов и психиатров, эта больная с покушением на суицид, тем более, что и её отец ранее совершил суицид также!
Её и перевели в психиатрическую клинику.
Там её стали пичкать разными лекарствами, притупляющими чувства.
И она, полусонно-вялая находилась в этом состоянии годами.
Времени она не знала, ей не было ведомо, что семь уж лет прошло.
Наконец выпустили и Гретель, с опухшим лицом, с потухшим взором, домой.
Она пришла в дом, туда, где некогда родила её мать.
Жила по привычке, глотая лекарства, все эти транквилизаторы, нейролептики и прочие из этого же ряда….
Но, как-то, приболев респираторной инфекцией, перешедшей в бронхопневмонию принимала не свои обычные лекарства, а антибиотики и гормональный гель против астматического компонента.
И как ни худо было старой Гретель физически, она вновь ощутила эту невыносимую душевную боль. «Наверное, это душа изнемогает от ужаса!» — объясняла она самой себе.
Поднялась наверх, в родительские комнаты, в которых не была с тех пор, как попала под машину. Начала лихорадочно рыться в отцовских бумагах. И нашла фото, то же самое!
И оказавшись на эшафоте, увидала, отца, тот набросил ей удавку на шею.
«Папа! Папочка! Что ты делаешь, не надо!» — хрипела она…
«Доктор социологии Грета Хэвель скончалась от приступа удушья в собственном доме» — гласило объявление в разделе «Смерти и похороны» в районной газете.