Видение
Город январский притих, отсыревший как старые спички.
Порохом тянутся тени по снегу, по следу, по смычке.
Крошится ветер соленый — лицо обжигающий лед,
Скорбная молния-птица забытую песню поет:
«Иван, иди домой, не твоя война.
У тебя дети плачут, у тебя- жена.
Сдайся без боя, брось-ка ружье,
Шею подставь под веревку — мы не зверье!».
Славная ночка — бессонница выдалась, крепкий каркас.
Все это было в промозглой Одессе не раз.
Речи кликушечьи некогда сильных мужчин,
Бабы и дети в передней шеренге: « м-АА-чи!».
Как у нашей Родины холодные руки,
Как у нашей матушки родовые муки.
Печки заслонку сними, расплетай волоса,
Сдерни веревки узлы, приготовь образа.
Ходит и ходит по комнате бедная мать…
Да что с нее взять- не рожает!
Город январский притих, отсыревший как старые спички,
Топчется нервно толпа в затяжном ожидании стычки.
Кто бы ты ни был за небом стеклянным — дай сил!
В нашем безумии нас сохрани и спаси.
****
Карусель похорон, карусель похорон,
Смерть моих родных проворонь.
Все бы ряженым выть над трупами,
Все водить по сумеркам топью-тропами…
Ведут клоуны за собой сотню мертвецов
Хоровод колобродить;
Ведут клоуны за собой сотню мертвецов
Народ сумасбродить.
На колУ «по кОлу»
с потолка до пола
Крутись, крутись,
Доколе не напрыгаешься
Слишком дорогой товар нынче искренность, —
Разменял- ни сдачи тебе, ни правды уже не высказать…
На колУ «по кОлу»
с потолка до пола
Крутись, крутись,
Доколе не напрыгаешься
Карусель похорон, карусель похорон,
Ты безумия круг проворонь.
Отдышалась родившая в сумерки Мать от горячки наркоза;
Думала лекаря-знахаря за руку взять…-
Отмолчался он, да отвел глаза.
***
Пятно слепое.
Злейшие друзья.
Вот весь итог бессонной ночи.
***
Все было десять лет назад,
Все было сотню лет назад,
Уже ходил на брата брат,
Уже строчил на брата брат
Письмишко доносное.
В пыли сожженные дома,
Кому- сума, кому- тюрьма,
Кому опять сойти с ума,
Кому держаться строем
Мой друг, в нас тысяча заноз,
Мой враг, в нас тысяча преград,
Ты рад? Уже в который раз
Срослись обиды с кровью
И по обломкам( как исход)
Который месяц, век и год,
По нашим спинам Крысовод,
По наши души Крысовод,
С волшебной дудочкой невзгод
идет…идет…идет.
***
Розовый вечер,
Тягучий и липкий,
Лето — не лето, —
Молчанием пытка,
Солнечный панцирь стекла,
Зелени темной зола.
Город, зажженный
Под розовой лампой,
Словно униженка
В отблеске рампы,
Раны свои оголив,
Щурится в черной пыли
Сквозь синяки и ожоги,
И пепел,
В рваной одежде,
В бензиновом ветре:
«Бей меня, мразь, подколодная,
Бей!
Пей мои слезы соленые,
Пей!»
Дети – предатели, дети – иуды
Судятся всласть за проценты и ссуды;
Век бы не слышали плач
В мареве мнимых удач.
Чувствую город
( Так чувствуют душу):
Тяжесть молчания –
Голод гнетущий; —
Век не забуду о том,
В скорби мой преданный дом.
***
Кормлю лисенка
Зарастай, душа моя, шрамом зарастай,
Вглубь рубцом бесчувственным, за неровный край.
Станет мне без разницы: зол наш Хам иль сыт,
Только больше, Боже мой, пусть не болит…
Знай, у наших ангелов в копоти лицо,
Пусть уже не страшно им под тугим венцом.
Под моей рубахою ждет лисенок-боль;
Он с утра и до ночи лакомится мной
Зверь грызет и заново заставляет «быть»,
Станет боль привычная жизнь мою хранить.
Зарастай бессонная память в эту ночь,
Шрамами-канатами душу обесточь.
***
Все в мире так неоднозначно:
Ум дурака,
Предательство былого друга
Исподтишка,
И пули мелкая насмешка-
Мушиный писк,
Где слово сказанное всуе-
Напрасный риск.
Я птичий выучу с налета
Чужой язык,
Я – цвета в буквы переводчик,
Учу азы.
Мне сожалеть и снова падать –
(«Сама-сама»),
Что не могу позволить радость —
Сойти с ума