Глаз всеобъемлющий и звук долгоидущий (Стихи одного года)

Сова

 

Ходит с воем за совою,

что ни вечер, под окном

эхо от листвы до хвои,

из оврага лезет в дом.

 

За совою-невидимкой

явной нотою потерь

ноет время, тает дымкой

и волной толкает дверь.

 

Хищных сумерек повадка,

лай испуганных собак

за порог зовёт несладко,

вызывает на чердак.

 

Ты такой же: всем навстречу

расширяешь круг тревог,

беспокоен, что ни вечер,

в центре мира одинок,

тянешь время за собою,

стонешь мудрою совой…

 

Защищает запах хвои

дом, гнездо и мир большой.     

 

*   *   *

Мы рванули кольцо удушающих дней,

чем не шутят ни чёрт и ни шут.

Здравствуй, вечная молодость пней и корней,

раскрываем свой парашют!

 

Вот уже и земля оказалась внизу —

под ногтями, меж пальцами ног.

Думал, в землю меня удобреньем внесут,

а она во мне, словно бог.

 

Иностранный полёт или странный прыжок?

Старый дом, старый сад, Старый Свет.

На воздушных путях ожидает ожог

пешехода на старости лет.

 

Почему ты решил убежать с корабля?

Что ты дёрнул? Нечестный приём!..

Разве может испачкать любая земля,

мы с ней яблоки лепим вдвоём.  

 

 

 

 

*   *   *

 

Время горьких плодов, время сладких плодов

наступает без пользы садовых трудов.

 

Улыбается солнце, хохочут ручьи:

“ Это наша работа, не спорь, не кричи!”

 

Можешь спину горбатить, лохматить висок,

только силы не хватит подсластить горький сок.

 

Ты, конечно, старайся, поливай-удобряй,

но не спорит о вкусах с тобой урожай.

 

…Ваши планы на вечер? Уцелеть до утра.

Ваши цели на вечность? Быть умней, чем вчера.  

 

  Линия

 

Меня волнует линия волны,

гряда холмов, кардиограмма леса,

совпавшие с дорогой валуны,

вершин далёких твёрдые нарезы.

 

В них путь и результат — одной строкой,

наглядный смысл бесцельного движенья,

навстречу им — мой собственный прибой,

волнообразное сердцебиенье.

 

Да знаю — мимо, это не ко мне,

но радости моей не оборваться,

когда случайный выводок камней

наполнит осязанием богатства.

 

Наверно, люди слишком горячи,

до рези глаз — быстры, неуловимы,

поэтому на горные ключи

смотрю и понимаю их живыми.   

 

 

Космы фурий

 

Просыпается образ древний, 

горный космос велит: “Лови!”.

Вьются молнии над деревней,

пляшут космы вокруг головы.

 

Тут четыре часа до Олимпа

по пути боевых колесниц.

Первородная, словно глина,

вьётся путаница границ.

 

Кружит голову общий предок —

то ли Зевс, то ли кто сильней.

Человеком побыл напоследок

и ушёл в чистоту теней.

 

Как орфические фигуры,

рассыпает загадки гроза.

Будто фурии, свищут фуры

по дороге куда-то назад. 

 

Кто там гневается над нами?

Кто ушёл и оставил нас?

Кто чужими зовёт именами,

над горою, как ужас, кружась?

 

Может, наши грехи и обиды

возвращают в бурю игру?

… Тут четыре часа до Аида,

где Орфей углубился в дыру.  

 

Агия Триада

 

Прошлое — это отец.

Настоящее — это сын.

Творчество — дух будущего.

 

Творец может не вмешиваться,

глядя, как управляется сын,

как изменяется замысел.

 

Он закроет глаза —

и прошлое, настоящее и будущее

вернётся в одну невидимую точку.

 

 

*   *   *

Время — это и есть бог,

невидимый и вездесущий.

 

Прячется в каждом семени

и гаснет в каждой искре,

но позволяет ему не взойти,

а ей — полыхнуть вселенским пожаром,

допускает свободный выбор.

 

Время живёт в нас и мы живём в нём,

оно — не он и не она,

неуловимо и определённо.

 

Без него и волос не упадёт,

а жатва его абсолютна.

 

Время творит мир непрерывно и бесконечно,

даже пустоты его — наше безвременье.

 

Вовремя наступивший рассвет разделяет хляби,

а белые карлики и чёрные дыры

поют ему славу,

переливаясь в песочных часах излучений.  

 

*   *   *

 

Маше и Зосе, Лизе и Варе

 

Уже вот-вот качнётся тишина

и свет покатится,

лавиной расширяясь.

Замри за веками,

жемчужина ночная,

на долгий день продли

живую силу сна.

 

На долгий день, на долгий свет,

на долгий год,

не торопя ни мая, ни июня,

дай выдержать, что август принесёт,

дай не забыть апрель,

страх меткой слепоты

и ужас ожиданья.

 

Глаз всеобъемлющий и звук долгоидущий —

оснастка не моя,

но буду повторять с наивностью ночной:

есть долг перед живым,

пока вы оба живы,

да и потом,

когда уже один.

 

Бежит щенок и смотрит человек

и навсегда щенка запоминает…

Всесильный бог — ты предок человека,

тебе не снилась по ночам строка

и не осталась в памяти причиной,

будь осторожен:

“Звёзды слишком хрупки.” 

 

17 мая — 7 сентября 2016 года.  

 

*   *   *

Запись в Книге больших убийств,

первый том и страница первая:

“Нечестивые истреблены.

Смыты волнами, всё расчищено.

Велика благодарность праведных.”

 

Том второй, наверху, в начале:

“Занесли благодарность праведным,

истребившим общих врагов.

Не у тех плясали камней

и по-своему жить хотели.”

 

Снова запись, страница триста,

ну а том, допустим, семнадцать:

“Мы, как праведные всегда,

зачищали огнём нечестивцев,

крест творивших двумя перстами.”

 

Надпись

на Книге больших убийств:

“…и волос не упадёт…”      

 

*   *   *

По лицу пруда пуская стрелки,

бегают улыбки-водомерки.

 

Чтоб случайно не коснуться скверны,

длинноноги и высокомерны.

 

Так и жизнь прошла полуулыбкой,

пробегая по границе зыбкой. 

 

*   *   *

Так, бывало, без повода выпьешь с утра,

а потом узнаёшь — на помин.

Ходит весть по округе худа и черна,

без призора и без причин,

тыщу лет, очевидно, а скажет — вчера.

Разве ново терять ей мужчин?

 

Вечно-пыльные новости: смерть на пути,

ты готов примерить к себе,

потому что, наверное, старый кретин

и устал ходить по резьбе,

по цыганской наводке привычных картин

усмиряя сердечный разбег.

 

Жаль другого, чужого, что знал да забыл,

что, не зная, во тьму проводил.

Неоглядный краешек жизненных сил

утром солнце на миг ослепил.  

 

 

  Памяти Дениса

1.

Плотник не может

работать в удалённом доступе,

а сын плотника смог.

Но за это ему пришлось

в муках отдать

материалы, инструменты и ценности жизни,

даже душу вернуть

настоящему отцу.

 

2.

Не пожелай кино ближнему своему:

с плоскостью отражения и мнимой глубиной,

с рифмованными поворотами и ожиданием катастроф,

с тюремной моралью и принудительной гармонией.

Ближний не задавал тебе уроков,

ты сам пытаешься уловить

его огненный росчерк.

 

3.

Пусть вечная будет вода ему пухом,

он городом вечным неслышно пройдёт,

пусть музыка правит очнувшимся слухом,

и плавят глаза нарастающий лёд.

 

Всплывает лицо, но его мы не видим,

что видели с ним – никогда не вернём.

Что гибель, что память – расстаться не выйдет,

а выйдет остаться в незнанье о нём.

 

Кто выплеснул кровь – не нуждается в слове,

но наши сердца до него дорастут,

корнями в горах его средневековья,

в дворцах и хибарах, оставленных тут.  

 

*   *   *

 

Весь день гремело по округе,

темнело небо с трёх сторон —

и дождь прошёл, но не упругий,

как-будто зноем растворён.

 

Но я-то знаю силу неба,

оно ещё ударит в нас

без обещаний и без гнева,

как в прошлый раз, как каждый раз,

и наши слёзы, наши капли

легко присвоит ураган.

 

Растворены, но не ослабли,

наполнен громом каждый грамм —

и голос с грохотом сольётся,

и солью молнии полны… 

 

Так в дни безоблачного солнца

потоки памяти слышны.  

 

 

 Детство. Оттепель

 

Кинотеатры “Победа” и “Родина” —

Пирровы храмы несытой страны,

жёлтые портики над сугробами

искусством приподняты и обнажены.

 

Гордость и радость, пароли и отзывы,

ключики детских и взрослых сердец.

Манна небесная! Оптикой розовой

серые тени влекут во дворец.

 

Серого хлеба горохово крошево —

трофеи доверчивых фронтовиков.

В слове “победа” так много хорошего,

взглянем на родину из-под очков.

 

Прячась за слово, ампиры амбарные

веру и душу делят, как хлеб.

Заняты храмы музой кустарною

и наделяют единством судеб. 

 

Дикая гармония

 

 Как будто запись танца

ножом по бересте —

тальянка итальянца

на вечной мерзлоте.

 

Гармония без слуха

рвёт жёсткие меха,

рвёт душу нескладуха

дремучего стиха.

 

Чего жалеть чужое, 

когда не жаль своё?

Раненье ножевое —

не льгота на нытьё.

 

Раздольный, подневольный,

раздёрганный мотив,

поющие запойно,

отрада и отрыв…

 

Всё связано, и странно,

что волшебства-то нет

и кукле деревянной

не танцевать балет.      

 

 

Табор 

 

Корабль утонул, а крыса плывёт и плывёт.

Спасибо Феллини за целое море метафор,

но это же Босх! Разъедающий мозг переплёт,

куда мы попали, гадалка, скажи, — в дичающий табор?

 

Все тронулись, мечутся в хаосе, бьют по воде

столетней войны, продолжая на ней партизанить,

на лодках спешат к берегам, выгрызая проходы в беде,

и точат по капле престол, Европой по-прежнему занят.

 

Подводные лодки идут в Новый Свет, усами торпед шевеля.

Сподвижники в хаосе — жертвы, пираты и воры,

и снова, как в древности, крикнет обманщик: “Земля!”,

а там лишь брильянты и кровь. И умные, блин, разговоры. 

 

 

 

 

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий