Никогда не любил весну. Всегда ждал от нее какой-то подлянки. Ненадежная она в наших краях. Лживая. Вот, к примеру, погладишь вечером шорты, рубашку с пальмами, чтобы наконец почувствовать себя человеком в двух неделях от лета, выйдешь на улицу, а на улице снег. Минус пять. Или объявят по телевизору красный сигнал опасности – гроза, шторм, нашествие саранчи – сидишь у окна, смотришь. И видишь: на небе ни облачка, а вместо саранчи все скамейки в парке облепили сплошь приятного вида девушки. Так и хочется из дому выбежать, но нельзя – МЧС пришлет штраф, если узнает. А узнает обязательно. Человека оно понимает много лучше природы. К человеку в нашей стране вообще внимание особенное: скушал комплексную тюрю в пошаговом ресторане «Микитный Андрон» или прошел через экстримоискатель, чтобы спуститься в метро, – и какая-нибудь корректирующая поведение нанотехнология в тебя уже вживлена. Я обычно животом это чувствую. Нанотехнологии вызывают у меня несварение.
Ну а в этом мае все и вовсе пошло наперекосяк. Ушла жена. Сначала на повышение. По профсоюзной линии. Потом жить к председателю профсоюза. Потом мой любимый фристайловый самокат украли. Прямо у магазина. Унесли вместе со сточной трубой, к которой я самокат прицепил электронным замком. А затем в интернете меня забанили на неопределенный срок. Юзер с погонялом Redzad написал модераторам, что в онлайновой стратегии я играю не за монахов и богатырей русских, а за поганых половцев…
С этого момента я почувствовал, что мне угрожает опасность. Я стал обращать внимание на мелочи, ведь из них состоит наша жизнь. Если все мелочи, окружающие человека, вдруг однажды убрать, непонятно, что вообще останется. И от жизни и от человека.
Когда ты начинаешь с должным вниманием и уважением относиться к деталям и мелочам, они открывают тебе свою местечковую или, если угодно, мистическую подноготную. И глубинную связь предмета с предметом.
Когда ты рассеян, то все вокруг – хаос. Но когда сконцентрирован, ты начинаешь видеть, что все со всем связано… Мусорные пакеты на лестнице. Смс с засекреченных номеров: «Поздравляем, вы выиграли один миллион рублей. В 23.50 встречаемся на мосту. Не забудьте техпаспорт и ключи от машины…» Человек в форменной одежде дворника (заметьте, абориген, а не привычный туземец) подметает тротуар на всем пути твоего следования – от парадной до народного магазина «Сыто». Другой странный человек, нечёсаный и немытый, с неестественно пышной, вероятно, накладной бородой, подбирает брошенный тобой окурок, но вместо того, чтобы жадно затянуться ставропольским «Ротмансом», аккуратно укладывает его в прозрачный полиэтиленовый пакет, после чего рыбкой ныряет в кунг проезжающего мимо джипа «тойота тундра» с тонированными стеклами, за которыми может происходить черт знает что.
Я в опасности. Ну, теперь вы меня понимаете? Если нет, то добавлю интимных подробностей, хотя обычно таким не делюсь…
Вечером того же числа, чтобы убить время, я брел по парку с куском пальмового сыра «На воз» в одной руке и завернутой в бумагу бутылкой пальмового виски «Можем повторить» – в другой, а в кармане у меня лежал шоколадный батончик «Тампонавка». Вдруг меня схватили за рукав… буду с вами предельно честен, не за рукав, за – штаны… Нападавшим оказалась неопределенного возраста женщина в юбке много выше колен и в туфлях, каблуки которых можно было классифицировать как холодное оружие массового поражения. Не говоря ни слова, она потащила меня в буйно расцветающие кусты дикой сирени. Спасся я чудом. Включилось то, что иногда называют шестым чувством или эсхатологическим откровением. Действуя недопитой бутылкой, как шпагой, я ткнул ее между угрожающе колышущихся грудей. Раздался звук, напоминающий чавканье вантуза, и женщина упала, подминая под себя молодые ореховые побеги. Она лежала на спине, а бутыль стояла между ее грудей, словно символ победы мужского начала над женским.
Я побежал быстро, ни разу не обернулся. И только оказавшись в духоте своей маленькой, но уютной двушки, позволил себе посмотреть на лестничную площадку через дверной глазок. Перед дверью лежал белый конверт. Без адреса, марки и штемпеля почтового отделения.
Эту ночь я провел в платяном шкафу, естественно, не смыкая глаз. Я размышлял. Что это было: слежка, сбор информации, попытка вербовки службами иностранных разведок? Зачем? Я маленький человек. Сисадмин в микрокомпании. Иногда оформляю вегетарианские сайты. Ни порнографии, ни политики, ни их комбинаций.
К утру я решился и позвонил куда надо.
Услышав на том конце провода неестественно жизнерадостный голос, я стушевался, я не знал, что рассказывать и с чего начинать.
– Я, мне… моя фамилия Страусинский, меня…
– Вы хотите прийти? – перебили меня.
– Боюсь, да…
– Не надо бояться. И приходить не надо. Постарайтесь отвлечься. Через полчаса я буду у вас…
– Э… – я был напуган, но не до такой степени, чтобы продолжать общаться с гудками.
Как только я почистил зубы и сменил пижаму на джинсы и кенгуру, прозвучал сигнал домофона.
– Гражданин Страусинский, сантехника вызывали? – спросил тот же жизнерадостный голос.
– Нет, – со всей присущей мне честностью ответил я.
– Не глупите, – в голосе визитера послышалась нетерпение.
– А-а-а, – догадался я. – Проходите. Третий этаж за лифтом.
– Бирюков, – представился он, затем опытным движением такелажника отодвинул меня в сторону и принялся бродить по квартире, по ходу движения открывая все возможные двери и постукивая костяшками пальцев по стенам.
– Потолки три пятнадцать, – комментировал он. – Две раздельные комнаты. Шестнадцать и двадцать два метра. Угловая снабжена эркером, что дает хороший обзор.
Фамилия Бирюков мне ничего не говорила. Наоборот. Вдруг он не тот, за кого себя выдает. Или не тот, за кого я его принимаю. Я семенил за ним в попытке догнать и рассмотреть лицо, но безуспешно. Бирюков обладал странной походкой сильно пьяного человека – его шатало из стороны в сторону, причем гроссмейстерски выверенно: всякий раз, когда я пытался обойти его справа либо слева, то натыкался на его спину.
– Окна выходят на площадь Генерала Понурова, – продолжал он обследование, словно не чувствовал столкновений со мной, – черной лестницы нет, а значит, и эвакуационного выхода. Кухня двенадцать и семь. Холодильник двухкамерный. Продовольствия на двое суток. Санузел рабочий. Скорость стока воды двенадцать литров в минуту… Освежитель воздуха «Ландыш», аэрозольный.
Бирюков потряс баллончик, пшикнул на ладонь и принялся нюхать.
Тут-то я его и настиг:
– Покажите, пожалуйста, документы, мне надо знать кто вы и откуда.
– В наше время любые документы делаются за пятнадцать минут на цветном принтере. Так что, гражданин Страусинский, учитесь читать по лицам.
– А я и читаю, и ничего особенного не вижу, – нашелся я.
В самом деле, попросите меня описать Бирюкова, и я вам скажу одно: без примет.
– Это у нас профессиональное, – губы Бирюкова расползлись в стороны. – Я вам больше скажу, Василий, вас ведь зовут Василий?
– Да-да.
Он назвал меня дважды, и поэтому я дважды кивнул.
– Особые приметы бывают только у преступников или подозреваемых. Равно как и улики. А у нас ни улик, ни примет. Да что ж мы стоим, давайте присядем. Идемте в большую комнату. Там у вас роскошное кресло. Его, если позволите, займу я. А вам предложу диван. Вдруг вам захочется полежать.
При упоминании Бирюковым дивана я забыл о своих вопросах, мне действительно захотелось спать. Мы прошли в комнату, он сел, а я лег.
– В квартире один живете.
– Как вы догадались?
– Путем умозаключения. Когда ум находится в заключении, ему лучше думается. Вам на диване удобно?
– Вполне, – ответил я. – Только спать хочется. И я по-прежнему ничего не понимаю.
– «Дуралекс» принимаете?
– Да. Витамин для мозга. Рекомендовано Росздравнадзором.
– Видел-видел, «Первый канал» во все передачи вставляет двадцать пятым кадром на правах социальной рекламы. – Бирюков процитировал: – «Когда время требует от тебя самостоятельного решения. Когда очень хочется чего-то неопределенного. Принимай «Дуралекс». «Дуралекс» – лучшая защита от экстремизма». Значит, чувствуете себя комфортно?
– Какое там! Я считаю, за мной следят. Мне тревожно.
– Знаете что, Василий, если бы я был менее опытен, я попросил бы вас обо всем рассказать.
– О чем же?
– О жене, о ваших пристрастиях к онлайн-половцам, о самокате, украденном вместе с трубой, да много еще о чем. Но я не буду. Просто скажу: ваши тревоги вполне обоснованны, вы в опасности. По большому счету все мы в опасности. В одиночку не справиться. Никому в одиночку. Мы постоянно повышаем уровень контроля и самоконтроля. Сегодня на каждого работающего в производственной сфере у нас приходится полтора чиновника, ноль семьдесят пять сотрудников МЧС и три с половиной силовика. А ситуация хуже и хуже. Кругом враги. Но наша задача – найти источник врага. Как вы думаете, Василий, где он?
– За рубежом? – уверенно предположил я.
– За рубь ежом, за треху раком, – зло пошутил Бирюков. – Там мы никому не нужны, для них мы даже не люди, а доисторические углеводородные существа, которые исчезнут, как только у западников отпадет потребность в нефти и газе.
Мне стало не по себе. И это сразу заметил мой собеседник.
– Да вы не волнуйтесь, Василий, я уже вызвал подкрепление. Настоящие профессионалы.
Из форточки пахнуло солярой, Бирюков спрыгнул с кресла и, отодвинув край шторы, посмотрел вниз на улицу:
– Вот и они.
Я повторил маневр гостя и увидел поливальную машину нового образца, с ковшом для уничтожения контрафактных продуктов и любознательной пулеметной башенкой на выкрашенной в камуфляж цистерне.
Люк цистерны открылся, и из него один за другим сноровисто выбрались три человека: мужчина лет тридцати, в костюме и с папкой под мышкой, неопределенного возраста женщина в треуголке и мантии черного цвета и совсем еще ребенок, лицом – на вид лет пятнадцати, но крупный, словно насильно откормленный, в мешковатой гимнастерке и сапогах, оснащен котелком, скаткой, саперной лопаткой и чехлом для контрабаса в руке.
Через минуту все трое стояли в прихожей.
– Перед вами, Василий, – чеканил Бирюков, – представители опорных профессий нашего с вами быта и бытия. Следователь Смирнов. Судья Идолопоклонская, с ней вы имели честь столкнуться в парке грудь в грудь, и росгвардии-лейтенант Степин. Такова установленная с начала года госнорма, причитающаяся всякому гражданину, – подспорье от скатывания в экстремизм хаотической самодеятельности.
Меня словно парализовало, я ничего не понимал, а только чувствовал острую нехватку воздуха в помещении. Я рванул ворот рубахи, но легче не стало.
– Василий, – продолжил Бирюков, – чтобы выяснить причины и следствия грозящей вам опасности, нам нужно осмотреться, я бы даже сказал, освоиться в вашей квартире. А вы могли бы в это время пройтись по парку. Погода какая дивная! Природа цветет. Будто радуется изменениям, происходящим в стране. Как мало ей для радости нужно… Не то что некоторым, так сказать, людям. Эх, если бы только деревья могли работать…
Смирнов выронил из рук папку, и Бирюков осекся:
– Идите, Василий, идите. Погуляйте подольше. Увидимся утром, переночуете в парке. Степин, одолжи товарищу плащ-палатку и пачку галет…
У меня возникли вопросы, но представители опорных профессий уже разбрелись по комнатам, а гвардии лейтенант без слов нахлобучил на меня скатку, сунул в руку сухой паек и вытолкнул вон…
Эта была моя первая в жизни ночевка на улице. Я завернулся в палатку и грыз от волнения галеты, словно какой-нибудь бурундук. Человек с более стабильной нервной системой на моем месте поел бы да и уснул. В зелено-коричневых разводах палатка сливалась с ландшафтом парка. В мареве белой ночи она выглядела как неприметная кучка прошлогодних листьев, которую ветром собрало под немолодой елкой, неотличимая от десятков таких же перегнивающих бугорков вокруг. Самоорганизация отходов природы, не более. Но чем настойчивее я пытался запихнуть получаемую органами восприятия информацию в жесткий каркас логики, тем большую тревогу била моя вегетативная система. Меня бросало из холода в жар, сердце бешено колотилось, ладони потели. После полуночи я понял-таки почему: кучи листьев, во-первых, перемещались с места на место, во-вторых, переговаривались.
– Бобер-2, Бобер-2, я – Полевка-4, как слышишь?
– Полевка, слышу тебя хорошо, но какого барсика ты выходишь по открытым каналам связи?
– Бобер-2, здесь же, кроме наших, нет никого.
– Полевка-полевка, а лох с галетами, это тебе никто?
– Бобер-бобер, ясен пень, он же лох, с твоих слов говорю…
Я догадался, что разговор идет обо мне. А переговаривались, вероятно, бойцы национальной гвардии. Самым разумным казалось продолжать оставаться лохом. В конце концов я заснул.
Разбудил меня дождь. Ткань плащ-палатки оказалась не только промокающей, но и звукоусиливающей. Если вы хоть однажды сидели внутри наполненного водой барабана во время концерта группы «Металлика», то поймете, что я имею в виду.
Могу я идти домой или еще не могу, думал я, как узнать? Довериться знакам зодиака? Когда-то я изучал астрологию, довольно серьезно. Иной раз, прописывая IP-адреса, я игнорировал существующий протокол и руководствовался православными гороскопами Паши Оглобы, их печатали в «Теле-Панаме» и других рекламных таблоидах. И получалось же, черт подери. Как назло, уходя из дому, я не прихватил периодики, а вылезшее на небо солнце мешало увидеть звезды.
Пришлось идти наугад.
Дверь открыл Бирюков. Он был одет в мой домашний халат, безупречно выбрит, скорее всего, моей же бритвой и пах моим одеколоном. Пах превосходно, в отличие от меня.
– Да вы заспиха, Василий! И свежий воздух явно пошел вам на пользу. Посвежели и приосанились. Дикий зверь. Степной волк. Я вам даже немного завидую. Но что же вы стоите в дверях, проходите. Мария уже приготовила нам вкусный завтрак.
Я не долго мучил себя вопросом, подбадривает ли он меня или же издевается, меня отвлекла обстановка квартиры. Я не педант, но все же умею отличить порядок от бардака. Так вот, такого бардака в моей квартире никогда еще не было. Пустые книжные полки. Шкафы с открытыми дверцами. Все, чему следовало бы висеть, стоять, быть аккуратно сложенным или прибитым к стенке, вперемешку валялось на полу.
– Вы произвели обыск, Бирюков?
– Произвели. Для вашей же пользы. И нам удалось выяснить причину ваших бедствий и страхов.
– Без моего присутствия, без понятых, вы не имели права, – я шагнул на него.
– Это, Василий, не мое ведомство, – Бирюков, согнув руки в локтях, выставил передо мною ладони, обозначив предел зоны комфорта. – В этом вопросе вам следует общаться со следователем. А он на кухне. Он там ест. Чего и вам желаю. Чего и сам хочу. Пройдемте-пройдемте.
Завтрак госслужащих более походил на воскресный обед. В центре стола дымилась трехлитровая кастрюля куриного супа. Эмалированный тазик, в котором я обычно стирал носки, был заполнен пельменями ручной лепки. В еще один тазик были нарублены свежие овощи, лук и зелень. Фруктовую вазу украшали четыре свежих, туго завернутых в марлю тюри «Мякитный Андрон». Под столом стояли две пустые бутылки «Русский уиски “Можем повторить”». Следователь Смирнов, судья Идолопоклонская и гвардии лейтенант Степин молча и сосредоточено ели, их лица были красны.
– Налетай, а то скоро ничего не останется! – Бирюков хлопнул меня по спине.
– Не хочу! – проронил я, изнутри меня жег огонь.
– Не хотите есть — не ешьте, поститесь. Мы никого ничего насильно делать не заставляем, но и другим не мешайте, – оторвался от тарелки следователь. – Вы можете не соглашаться с нашим меню, но вы должны быть готовы умереть за наше право поесть…
Ради симметричного ответа Смирнову я занес для удара руку, я метил в его толстое, странным образом деформированное ухо, словно свернутое в шаверму. Но я рефлексировал слишком долго. Когда мой кулак начал движение, я уже лежал на полу, а воняющие ваксой берцы Степина сцепились на моей шее.
– Успокоился, – доложил Степин следователю, когда мое лицо пошло синевой.
– Вообще, – Смирнов ковырнул вилкой в зубах, – во время трапезы разговаривать неприлично, особенно на рабочие темы. Это американцы привыкли решать деловые вопросы за бизнес-ланчами, но посмотрите на них, это больная нация: ожирение, бездуховность, гомосексуализм. Вся их демократия – это фикция. Начиная с трасформеров и заканчивая трансплантатами и трансгендерами. Оболочка сверкает, блестит, а под ней не пойми что, – следователь бросил красноречивый взгляд на судью…
– Какие претензии ко мне? – прохрипел я, после захвата Степина воздух входил и выходил из меня тяжело.
– Страусинский, у вас критическое нарушение политической координации жизни.
– Не понимаю, – прошептал я.
– Естественно, – вмешался Бирюков, – в вашем доме восемьдесят шесть процентов импортного и всего четырнадцать – отечественного, включая музыкальные диски, фильмы и книги.
– Не считал, – огрызнулся я.
– А стоило бы, – Смирнов подпер кулаком подбородок, прищурился и пристально посмотрел на меня, – вы не ту пропорцию выбрали. Польстившись на иностранщину, вы автоматически переместились в среду недовольных четырнадцати процентов изгоев.
– Почему? – спросил я, приподняв голову с пола. – Я доволен.
– Мы не об удовольствиях говорим, Страусинский, – судья впервые подала голос, он был грубый и резкий и отдавал окислившимся металлом, – мы говорим о счастье. Восемьдесят шесть процентов населения, которые довольствуются четырнадцатью долями импортных благ, по-настоящему счастливы. Они по горло увязли в кредитах, и большинство никогда этих кредитов не отдадут, у них нет карьерных перспектив, никаких. Перед ними стоит сложный выбор: на похороны им копить или поставить стеклопакеты и умереть. Они живут в бедности, тесноте и обиде. Но они счастливы. Они счастливы потому, что не принадлежат себе. А вы, Страусинский, считаете, что вы сам по себе, что мир крутится вокруг вас, вы хотите быть лучше других, умнее. Вы, Страусинский, выпендриваетесь. «Мякитному Андрону» предпочли адронный коллайдер. При том что «Андрон» реален, питателен, а никакого коллайдера нет, есть напичканный бессмысленными приборами тоннель…
– Ну а зачем вам понадобилось покупать этот идиотский самокат? – внес свою лепту Смирнов.
– Не ваше дело? – огрызнулся я и сел.
– Хамите представителям, уполномоченным властью, – Бирюков зачерпнул себе из кастрюли добавки, – это значит, доводов у вас нет. Не зря я приказал Степину экспроприировать ваш самокат?
– Так значит, это вы его скоммуниздили? – я попытался встать, но Степин вернул меня на пол едва уловимым движением саперной лопатки.
– Лежать, – приказала Идолопоклонская, – суд идет.
– Как суд? – я опять пошел пятнами. – Какой суд?
– Есть домашние тапки, есть домашний арест, почему не ввести категорию «домашний суд»? Мы ввели. Почувствовали необходимость, – терпеливо объяснила судья. – А вы думали, мы питаться сюда пришли?
– Я не знаю.
– Мы пришли вас судить. И исправить. Если бы вы были неисправимы, Василий, – Бирюков перекусил куриное крылышко, – вы бы вчера там и остались. Я имею в виду в парке напротив. Кучкой гниющих листьев.
– Так, может быть, это вы следили за мной? – дошло до меня. – Зачем?
– Во-первых, – объяснил Бирюков, – чем же нам еще заниматься? Мы не какие-то там бездельники фрилансеры. Мы работаем на государство. А государству нужна положительная статистика раскрываемости. Вот мы вас и раскрыли.
– Раскрыли в чем?
– В результате оперативно-следственной работы, работы росгвардии и судопроизводства мы установили, Василий, – в голосе Бирюкова прозвучала какая-то особая торжественность, – что основной опасностью для вас являетесь вы.
– Я?
– Естественно, – Бирюков развел руки в стороны. – Только сам человек повинен в своих грехах. Приведу понятную вам аналогию. Предположим, у вас есть шнур. Один его конец воткнут в компьютер «А», это вы.
– Я?
– Да. Не перебивайте, слушайте дальше. А второй конец он по-хорошему должен быть воткнут в компьютер «Б», где «Б» – государство. А у вас он воткнут в Wi-Fi. Понимаете, в чем разница?
– Нет.
– Очень зря. В первом случае все, что выходит из вас, – замыкается на государство, а то, что исходит из государства, полностью укупоривается в вас, ведь при прямом подключении любые потери данных исключены. Во втором случае все, что выходит из вас и уходит не в государство, судья Идолопоклонская, заткните уши… не в государство, а черт знает куда и обратно. Будь моя воля, я бы давно запретил эти гребаные вайфаи… – Бирюков ударил кулаком по столу так, что зазвенела посуда, а из-под стола выкатилась третья бутылка «Русский уиски “Можем повторить”», тоже пустая. – Идолопоклонская, разожмите уши, и читайте приговор.
Судья не заставила себя долго ждать. Ухватив для упора Смирнова за рыжий чуб, она встала и, не отпуская волос следователя, начала зачитывать по салфетке:
– Именем известного везде государства гражданин Страусинский признается в нарушении секретных статей административно-уголовного кодекса и иного рода, – кажется, она была изрядно пьяна, – и приговаривается к исправлению в условиях домашнего ареста и наблюдения с конфискацией имущества в пользу потерпевшего от действий и бездействий осужденного государства… Приговор вступает в силу прямо щас. Апелляции не подлежит.
Закончив читать, судья подбоченилась, топнула ногой и запела:
– Ты помнишь, Алеша, дороги смоленщины?
Запах каленого металла распространился по кухне.
– Вот и ладушки, – Бирюков обрадованно потер руки. –Я так беспокоился за вас, Василий, Степин всегда с собой носит маузер, если вышка присуждается. А тут просто пожизненный домашний арест. Видать, вам как-то зачлось ваше столкновение в парке… Жить мы будем с вами, точнее у вас. Во-первых, наблюдать за процессом перевоспитания. Во-вторых, нам, государственным служащим, катастрофически не хватает жилья. Степин займет эркер, там хороший обзор, пулеметом всю площадь изрешетит, я, – Бирюков указал на себя большим пальцем, – в кабинете – думать. Смирнов – в спальне – шить. Идолопоклонская – на кухне – вершить. Такое расположение обусловлено служебной необходимостью. Василий, в отличие от нас, у вас есть право выбора: парк или шкаф, и там и там вы уже спали…
«Шкаф или парк, Ширак или Доширак», – повторял про себя я, не замечая, что уже спускаюсь по лестнице в экстремизм хаотической самостоятельности…
