Финикнутое (к этому неисправимонеисчезающему8Марта)

— Правда, что финики — сладкие?
— Да, Жан-Мишель.
— Как ириски?
— Как наша жизнь, сынок.

Солнце тускло светило, да нет, прятало глаза, стеснялось показать её беззубость, морщины и старые одежды, побитые молью. А какая плюмажность звенела раньше в воздухе.

— Мамочка, любимочка, что такое ленинградский ансамбль…
— Ты смотришь сказки Шарля Перро?
— Но они все вместе… и Шапочка, и Золушка, и Принц.
— аааа… это фильм «Сказки старого волшебника». Боже ты мой, какая светлость, какая клавесинность. Какая давность… задавленная серым.

Чемодан так и не вышло купить. Она проходила по старым половицам треснувшей квартиры, треснувшей страны и не знала, что же взять в путь.

Внезапная знакомая оказалась странноприимной, приняла её и остановившимся взглядом замерла у стойки полуручного кафе, ожидая кофе. Две чашки белым мрамором растопили сахар в удлинённых пакетиках.
— как? Ты не знаешь Автора?
— нет.
— и этого не знаешь? Только не говори, что понятия не имеешь о голубом сале…
— нет. Я тебе уже говорила — не до того, выживала.

Рядом, мужчина с цепким маслянооливковым взглядом, кричал в мобильник, желая — и тебе Яша, и твоей Софочке, и Жорика маленького от меня, да всем, чтоб нам так хорошо жилось. Да, и мира, мира… что эти деньги? Их всегда не хватает.

Она заняла место в хаосе Киевского аэропорта, за столиком с несдвигаемыми двойными железами сидений. Поражённая встречей, Странноприимной и разбомблённым пассажирским залом. Давно никуда не летала, внезапно, ей захотелось назад, в автобус Ж-Д Вокзал- Аэропорт Борисполь. Уехать от этого курящего, давящегося метанием, перепуганного народа.

Куда они все? Зачем? И этого маленького неорущего младенца? Лететь… И всё предстало Ковчегом. Они летели, летели. Она же вынуждена жить. Остаться здесь, где её накроет волнами. Предсказатель вычислил окончание и на подсознательном заставил бояться воды.
Тогда приняла решение.

На далёкой пристани сидел парень, свесив ноги, потирая переносицу и ел финики. Косточки с изящными впадинками, недопотрошённой мякотью коричневого, падали в океан. Им было холодно и солёно. Март начинал набирать силу.

Странноприимная выкладывала бутерброды на стол, шоколадины — белым и чёрным китами, всё пыталась угощать. После минутного замешательства — What? Это на вопрос о кофе — Сколько я тебе должна?, который мгновенно растопил остатки чужеродности и стеснительности, тщательно припудренной, абсолютно разных женщин. И не потому что на шару. Потому что Странноприимная украинская американка оказалась такой же до опупения раздающей себя налево и направо.

Тут киевлянка порылась в зелёном несолидном рюкзаке и достала две «рачки». Но нет, не надо. И конфеты упокоились с миром на дне рюкзака, среди визитницы, порванного блокнота с шизоидными листиками — перечёркнутыми иероглифами, косметички чёрнофосфорным мэрикеевским взглядом, портмоне от мужа, в основном пустого, и ещё чего-то непонятного. Аминь!

Встреча, произошедшая неожиданно, по задумке великого режиссёра, повлекла за собой небывалые события. Оценить которые, как всегда, ни у кого не хватило времени.

Время обычное настоящее совершённое и запутавшееся в пьяных вишнёвых листьях, кивало головой и суетливо дирижировало. Шоколад Странноприимной оказался белым швейцарским и чёрным французским — и не смей отказываться, что значит, не хочешь? Это не ваш, украинский…
На этой фразе Время расхохоталось — вашшшшшшш, не вашшшшшш… аааааааааа. И ухнуло совинно. Винно.
Странноприимная давно исчезла в лёте. Её сопровождали лелеки… и касания рук разомкнулись, почти онемев, задохнувшись потерей и несправедливостью режиссёра, привыкшего творить наживо.

На заработки, так на заработки. Ну и что, что руки не прочувствуются, и ступня с бедром ожигают болью. Там, на океанском побережье, полусумрак туманит пиратски. Там виноградники раскидисто расплескались и ждут бережных рук. Может и её, на что-то пригодятся. Не нужная старость. Обрубленным суком коряво пристроилась на белом трансатлантическом. И плывёт задумчиво. С зелёным рюкзаком. Черепашка Оззи.

Сыночка мой, единственный, простишь ли ты меня когда-нибудь за битиё по шее, за измывательство невыписанными правильно схемами задач Петерсона… За гордыню, перерезаемую набекрень твоим мнением, которое по-взрослому втаптываю…

Капитан лайнера так и не осознал, что анекдоты не врут. Что они так часто не смешны, на самом деле. На ровном водном пространстве, без видимых компьютерных причин, всё, лихо перекосившись, шло на дно. И груз с финиками, и команда в чистых рубахах, и пассажиры, не верящие, что их долго выискивал среди людского мира, режиссёр. Собирал на одном корабле.

Всё бы так и случилось. Но парень с глазами, меняющими цвет, в зависимости от настроения и переполняемости любви, заметался по пирсу, взвыл в морду режиссёру и кинул горсть фиников в сумрак.

Черепашка Оззи, подхваченная мощными корнями, исходящими от финиковских косточек, мчала над океаном, над берегом с виноградниками, над всем, что уже не важно.

— Мамочка, любимочка, я так скучаю за тобой. Так плачусь.
— Сонечко моё, сыночка…

© Ирина Жураковская, 2010

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий

  1. «Сладкие, как наша жизнь»… Такое фантастически приятное и несбыточное определение… Оно украсило моё восприятие рассказа, нервного, талантливого, тревожного. «Я скучаю за тобой. Так плачусь»… Это надо прожить. Это не придумаешь.