— Правда, что финики — сладкие?
— Да, Жан-Мишель.
— Как ириски?
— Как наша жизнь, сынок.
Солнце тускло светило, да нет, прятало глаза, стеснялось показать её беззубость, морщины и старые одежды, побитые молью. А какая плюмажность звенела раньше в воздухе.
— Мамочка, любимочка, что такое ленинградский ансамбль…
— Ты смотришь сказки Шарля Перро?
— Но они все вместе… и Шапочка, и Золушка, и Принц.
— аааа… это фильм «Сказки старого волшебника». Боже ты мой, какая светлость, какая клавесинность. Какая давность… задавленная серым.
Чемодан так и не вышло купить. Она проходила по старым половицам треснувшей квартиры, треснувшей страны и не знала, что же взять в путь.
Внезапная знакомая оказалась странноприимной, приняла её и остановившимся взглядом замерла у стойки полуручного кафе, ожидая кофе. Две чашки белым мрамором растопили сахар в удлинённых пакетиках.
— как? Ты не знаешь Автора?
— нет.
— и этого не знаешь? Только не говори, что понятия не имеешь о голубом сале…
— нет. Я тебе уже говорила — не до того, выживала.
Рядом, мужчина с цепким маслянооливковым взглядом, кричал в мобильник, желая — и тебе Яша, и твоей Софочке, и Жорика маленького от меня, да всем, чтоб нам так хорошо жилось. Да, и мира, мира… что эти деньги? Их всегда не хватает.
Она заняла место в хаосе Киевского аэропорта, за столиком с несдвигаемыми двойными железами сидений. Поражённая встречей, Странноприимной и разбомблённым пассажирским залом. Давно никуда не летала, внезапно, ей захотелось назад, в автобус Ж-Д Вокзал- Аэропорт Борисполь. Уехать от этого курящего, давящегося метанием, перепуганного народа.
Куда они все? Зачем? И этого маленького неорущего младенца? Лететь… И всё предстало Ковчегом. Они летели, летели. Она же вынуждена жить. Остаться здесь, где её накроет волнами. Предсказатель вычислил окончание и на подсознательном заставил бояться воды.
Тогда приняла решение.
На далёкой пристани сидел парень, свесив ноги, потирая переносицу и ел финики. Косточки с изящными впадинками, недопотрошённой мякотью коричневого, падали в океан. Им было холодно и солёно. Март начинал набирать силу.
Странноприимная выкладывала бутерброды на стол, шоколадины — белым и чёрным китами, всё пыталась угощать. После минутного замешательства — What? Это на вопрос о кофе — Сколько я тебе должна?, который мгновенно растопил остатки чужеродности и стеснительности, тщательно припудренной, абсолютно разных женщин. И не потому что на шару. Потому что Странноприимная украинская американка оказалась такой же до опупения раздающей себя налево и направо.
Тут киевлянка порылась в зелёном несолидном рюкзаке и достала две «рачки». Но нет, не надо. И конфеты упокоились с миром на дне рюкзака, среди визитницы, порванного блокнота с шизоидными листиками — перечёркнутыми иероглифами, косметички чёрнофосфорным мэрикеевским взглядом, портмоне от мужа, в основном пустого, и ещё чего-то непонятного. Аминь!
Встреча, произошедшая неожиданно, по задумке великого режиссёра, повлекла за собой небывалые события. Оценить которые, как всегда, ни у кого не хватило времени.
Время обычное настоящее совершённое и запутавшееся в пьяных вишнёвых листьях, кивало головой и суетливо дирижировало. Шоколад Странноприимной оказался белым швейцарским и чёрным французским — и не смей отказываться, что значит, не хочешь? Это не ваш, украинский…
На этой фразе Время расхохоталось — вашшшшшшш, не вашшшшшш… аааааааааа. И ухнуло совинно. Винно.
Странноприимная давно исчезла в лёте. Её сопровождали лелеки… и касания рук разомкнулись, почти онемев, задохнувшись потерей и несправедливостью режиссёра, привыкшего творить наживо.
На заработки, так на заработки. Ну и что, что руки не прочувствуются, и ступня с бедром ожигают болью. Там, на океанском побережье, полусумрак туманит пиратски. Там виноградники раскидисто расплескались и ждут бережных рук. Может и её, на что-то пригодятся. Не нужная старость. Обрубленным суком коряво пристроилась на белом трансатлантическом. И плывёт задумчиво. С зелёным рюкзаком. Черепашка Оззи.
Сыночка мой, единственный, простишь ли ты меня когда-нибудь за битиё по шее, за измывательство невыписанными правильно схемами задач Петерсона… За гордыню, перерезаемую набекрень твоим мнением, которое по-взрослому втаптываю…
Капитан лайнера так и не осознал, что анекдоты не врут. Что они так часто не смешны, на самом деле. На ровном водном пространстве, без видимых компьютерных причин, всё, лихо перекосившись, шло на дно. И груз с финиками, и команда в чистых рубахах, и пассажиры, не верящие, что их долго выискивал среди людского мира, режиссёр. Собирал на одном корабле.
Всё бы так и случилось. Но парень с глазами, меняющими цвет, в зависимости от настроения и переполняемости любви, заметался по пирсу, взвыл в морду режиссёру и кинул горсть фиников в сумрак.
Черепашка Оззи, подхваченная мощными корнями, исходящими от финиковских косточек, мчала над океаном, над берегом с виноградниками, над всем, что уже не важно.
— Мамочка, любимочка, я так скучаю за тобой. Так плачусь.
— Сонечко моё, сыночка…
© Ирина Жураковская, 2010
«Сладкие, как наша жизнь»… Такое фантастически приятное и несбыточное определение… Оно украсило моё восприятие рассказа, нервного, талантливого, тревожного. «Я скучаю за тобой. Так плачусь»… Это надо прожить. Это не придумаешь.
Спасибо. Действительно здорово, когда автора слышат на уровне дельфиньего языка — внутренне, практически без букв.