Однажды в середине зимы небо над Солдатском загорелось розовым огнем. Город лежал в долине, окруженной лесом и болотами, а с южной стороны упирался в безымянное озеро. В январе природа и город были скованы льдом и казались мертвыми. Если строителями этого мира были боги, то, возможно, это были чудовища с ледяными руками и ногами.
– Куда ты отсюда уедешь? – спросил Валя Котов, журналист и наборщик местной газеты. – Пора бы уже понять, что ехать некуда.
– Чушь, – заспорил его собеседник. – Можно уехать в тот же Верхневышкинск.
–Уехать-то можно. Только Верхневышкинск – второй Солдатск. Во многих отношениях даже хуже.
Наступило молчание. Валентин и приятель – его звали Антон Доброхотов – занялись пивом и соленой рыбой. А человек – не только в Солдатске, но и в других частях света – устроен таким образом, что пиво в мутном стакане нацеливает его на рассуждения о далеких или несуществующих мирах. Планета Земля предстает перед ним, как на волшебном подносе.
– Ничего не поделаешь, — рассудительно сказал Котов. – Солдатск – вонючая дыра. Черная вонючая дыра. Слыхал о таких? Даже свет не выпускает.
Антон Доброхотов покачал головой и посмотрел сквозь стеклянный стакан с пивом на свет, льющийся из окна. Зимний день угасал. Воздух за окнами наполнился снежной пылью. В результате небо и земля очутились в одной колыбели и плавно покачивались на канатах зимнего ветра. Далекие звуки неизвестного происхождения доносились до Антона и Валентина. Как будто очень высоко, в вихрях бури и водовороте снега, кто-то ударял колотушкой по бокам гигантского небесного котла.
– Что же делать? – спросил Антон.
Молодые люди обменялись взглядами, точно заключая договор о сотрудничестве.
– Доживать, – спокойно сказал Валентин. – Клевать по зернышку, а когда придет срок – подохнуть. Но возможен и другой вариант.
– Да?
– Вот именно. Город сжечь (не то фиг он тебя отпустит!) – и отправляться восвояси.
(наверное, понятно, что Валентин слегка красовался перед приятелем, бравировал своей жесткостью, словно мускулами).
– Шутишь?
– Очистить рожу от гари, отмыть руки от бензина и идти куда глаза глядят. Тут, видишь ли, имеется один нюанс…
– ?
–Солдатск, как ни странно, по своему географическому положению находится ближе, чем прочие населенные пункты, к небу. Можешь не сомневаться, это не трындеж и не ошибка. Смотри. Смертность в городе высока, а за последние пять лет еще увеличилась. Средний возраст не превышает пятидесяти пяти лет. Притом, что рождаемость упала ниже всех мыслимых показателей. Детей встретить на улице – редкость. Дети перешли в разряд экзотики, понимаешь?
Антон подумал и угрюмо кивнул.
– Что верно, то верно. Бабы будто пизду зашили, – грубо вставил он. – Но причем тут небо?
– А притом. Верхние поселения с каждым годом становятся для горожан притягательнее, чем жизнь в Солдатске. Людей не обманешь. Основной жилой фонд ветшает и не обновляется. Садовые участки заросли сорняками. Пара-другая грядок – вот и все, на что хватает наших садоводов. Работы нет и не предвидится.
– Да и культурная жизнь… – смущенно добавил Антон.
– Речь, кстати говоря, очень интересно деформируется, – оживляясь, высказался Валентин. – В ней как в коммуникативной функции просто отпадает надобность. Мы возвращаемся (и довольно стремительно, надо сказать) к тому, с чего начинали наши предки. Междометия, природные звуки, подкрепленные жестикуляцией… Некоторое время назад я даже вел записи (потом бросил)… Могу показать, если интересуешься.
Тут Валентин вытянул из-под стола картонную коробку, засунул внутрь руку и наугад извлек пачку листов разного формата. Его товарищ послушно наблюдал за действиями журналиста. Валентин Котов, отодвинув стакан с пивом, сказал:
– Куда-то подевались заметки под грифом «первобытная речь». Если хочешь, прочитаю историю дома с запертой дверью.
Антон не стал спорить. Валентин, перебирая мятые листы, приступил к чтению, которое то и дело перебивал собственными комментариями.
– На улице Орджоникидзе, на которой теперь остались только два жилых дома и общественный сарай, заколоченный по ненадобности, стоял и до сих пор стоит полуобгоревший домишко. Когда он погорел, точно никто не помнит – тем более, что горел он, кажется, не один раз. Мне приходилось бывать там – я в ту пору интересовался покинутыми домами и даже предполагал написать историю того, как постепенно город покидают люди и он становится добычей болота, лесов и ветра. Вскоре, однако, выяснилась, что такую историю написать не так-то просто, умирание Солдатска оказалось, как я уже говорил, стремительным и не поддающимся толковому описанию. Из города вроде бы никто не уезжал, однако улицы пустели, а брошенных жилищ становилось все больше. Это навело меня на мысль, что мы имеем дело с каким-то феноменом – то ли общественным, то ли – хуже того – природным. Нечто вроде Бермудского треугольника… Но вскоре и эту мысль пришлось отвергнуть. Солдатск, действительно, умирал – но умирание это было лишено красивого метафизического налета. Короче говоря, с моим историческим сочинением ничего не вышло. Оно потерпело крах, как и некоторые другие мои проекты. Тогда я затолкал свои наброски в эту вот коробку, но наблюдения не прекратил. Мне по-прежнему было интересно – отстраненно, академически интересно – как умирает город. Надо добавить, что этому интересу не препятствовал тот факт, что и я умирал вместе с ним…
Тут-то – в момент разочарования, так сказать – и вылезла на свет божий байка про дом с запертой дверью. Вначале мне подумалось, что грязная кровавая история имеет налет высшего смысла – собственно, из-за аналогии. У местных существует, вернее, существовал много лет назад миф о доме с запертой дверью. Насколько мне известно, дом символизировал неподвижность, незыблемость миропорядка, хозяином там считался чуть ли не сам Торум. Дальнейшая часть мифа – о дочке хозяина, которая отправилась добыть шкуры, поскольку отец замерзал – нас не интересует. Да я и не уверен, что ничего не перепутал в сюжете мифа. Но дом с закрытой дверью запомнился мне. Я решил описать начало мифологической истории, а потом перейти к истории современной – про дом на окраине, который по некоторым причинам оказался пуст и мертв. Однако причины эти, повторяю, были такого свойства, что никак не ложились в мифологическую канву. Старый почерневший дом на улице Орджоникидзе захлестнуло кровавой волной, как в половодье заливает огороды на окраине. Пик событий пришелся на то время, когда в Солдатске завелись деньги – не знаю уж, насколько большие, но по здешним меркам существенные. Однако первая смерть в черном доме никак не была связана с движением денежных потоков. Просто-напросто однажды осенью хозяин – его звали Егор Балыков, а товарищи называли его Балык – приволок из подвала охотничье ружье и разрядил в жену, которая от ран померла тут же на месте, залив кровью половики и салоп, приготовленный для просушки. Убедившись, что жена не двигается и взаправду померла, Балыков уселся на табуретку посередине комнаты и некоторое время с радостной блуждающей улыбкой обозревал комнату смерти. Говорят, радость его была так велика, что он несколько раз выходил во двор и принимался то за одно, то за другое хозяйственное дело. Наколол вроде бы дров, потом поволок два ведра с мусором за ворота к помойке; что-то еще предпринимал – возможно, в ознаменование приобретенной свободы и начала новой жизни. Но к вечеру убийца затосковал. Мертвая жена в комнате уничтожила его веселье точно так, как делала это, будучи живой. Вернувшийся на свою табуретку Балыков тихо заплакал, после чего запер дверь, поднял брошенное ружье, перезарядил его и, оперши о край стола, разрядил в собственную голову. Звук второго выстрела услыхали соседи, вернувшиеся домой. И хотя ближайший дом стоял на изрядном расстоянии от балыковского, те насторожились и, соблюдая необходимую осторожность, отправились на разведку. В запертый дом проникли не сразу… Побоище, учиненное в доме по Орджоникидзе, до самой зимы было пищей для разговоров и пересудов. Смерть хозяина и хозяйки, впрочем, не поставила точку в истории несчастливого дома. Наоборот, как скоро выяснилось, послужила началом для новой истории. В дом въехала какая-то дальняя племянница балыковской жены. Отскребла, отмыла дом внутри, приобрела шифоньер из прессованного опила и повесила новые занавески. Появился в доме – хотя это не так уж важно – и новый телевизор «хитачи». Хозяйке было около сорока или немного больше, в общем, не прошло и полугода, как в дом въехал мужик по фамилии Пробкин и тут же принялся за работу. Огород вскопал, а потом перекопал, забор починил, две яблони высадил – хотя и без толку; яблони погибли, не успев расцвести. Понемногу печальная история дома начала забываться. Одна беда – новая хозяйка вдруг принялась натурально заговариваться и то и дело, сидя посредине своей недурно обставленной комнаты, бросала на сожителя мрачные взгляды. Дело в том, что женщина вбила себе в голову, что в подвале их кое-кто завелся.
– Мыши? Ну это само собой, – вел разъяснительную работу Пробкин. Настроения жены были ему непонятны – до того даже, что хотелось хорошенько навалять дуре-бабе, чтобы не морочила голову ни себе ни людям.
– Причем тут мыши, – хмуро сказала жена Пробкина. – Это не мыши.
– Никого в подвале нет, – твердил Пробкин.
– Не в подвале, – противоречила себе упрямая баба. – А под полом в подвале.
Так, препираясь и бранясь, Пробкин и племянница убитой прежней хозяйки дожили до зимы. Зима выдалась лютая, и городок, особенно на окраине, выглядел слепым и неподвижным. Фантазии хозяйки постепенно улетучились и уступили место ежедневным хозяйственным заботам. В подвал ходить она, впрочем, избегала, а однажды со злобой высказалась, что житья нету от нижних жильцов. Пробкин на это замечание только вытаращил глаза.
– Если так пойдет, – сказала, наливаясь злобой, жена, – я бумагу напишу. Обжились под полом, так пусть знают свое место.
Тут Пробкин понял, что дурь так и не вышла из жены, несмотря даже на лютые зимние холода. Покачав головой, хозяин не стал спорить, а к вечеру направился в подвал – набрать из бочонка квашеной капусты. Жена, которая угрюмо чистила картошку на кухне, заметила, что ее Пробкин что-то долго не возвращается. Вот нет и нет. На лице ее появилось выражение мрачного удовлетворения. Как будто отсутствие мужа подтверждало какую-то теорию, прежде не сыскавшую сторонников. Ну, так или иначе, прождала мужа еще сколько-то времени и в конце концов отправилась вниз. В подвале было полутемно, но и скудного освещения хватило, чтобы оценить поганую картину. Сощурившись и сжав губы, хозяйка бросилась вверх по лестнице, затем, словно что-то припомнив, вернулась, затворила подвальную дверь, плюнула на порог и вторично поднялась по лестнице в дом. Глаза ее были сухие и испуганные. Телефона в доме не было, и хозяйка, накинув телогрейку мужа, добежала до соседнего дома. Оттуда уж позвонила в «скорую» и кратко сообщила, что Пробкин с веревкой на шее сидит в подвале дома по улице Орджоникидзе.
– Забирайте! – крикнула она с вызовом и вернула трубку на рычаг.
Так нехороший дом обзавелся еще одним покойником – непонятным и необъяснимым. Для чего понадобилось крепкому мужику Пробкину, вместо того, чтобы набрать в бочонке квашеной капусты, — завязать на шее петлю и, перекинув другой конец через бездействующий ржавый радиатор, удавиться в таком неудобном положении – причем неудобном ни для жизни, ни для смерти? Жена Пробкина никаких объяснений дать не смогла или не захотела. Знай себе твердила, что так она и думала и что под полом кое-кто окопался – у нее, мол, на этот счет сомнения отсутствуют.
Антон Доброхотов вдруг вмешался:
– А я знаю, что сделали с этой бабой. Вспомнил. Это случилось, наверное, через полгода после смерти ее сожителя…
Валентин кивнул, а затем сказал:
– Ее привязали к стулу, выгладили раскаленным угольным утюгом (такие утюги, кстати говоря, сейчас большая редкость), подпалили ей волосы и кожу на лице, так что труп был почти неузнаваем. В доме устроили настоящий обыск, даже некоторые доски в полу выломали. Спустились бандиты и в подвал, где нашел свой конец бедняга Пробкин. Но, похоже, ничего путного не нашли, да и что искали, осталось невыясненным. Судя по всему, произошла какая-то дикая ошибка. То ли эти уроды дом перепутали и вломились не туда, куда следует, то ли кто-то сознательно (хотя и неясно, зачем) указал на дом Пробкиных. Видать, братья-разбойники были те еще придурки: как можно было рассчитывать найти что-то ценное в таком домишке?
Приятели молча выпили пива. Оба были немного подавлены, чему способствовал и сумрак, и разгулявшаяся пурга.
Дальнейший рассказ Валентина не занял много времени. Без прежнего оживления и словно неохотно он перечислил еще несколько знаковых, как он выразился, и столь же неприятных событий, сопутствующих крепнущей дурной славе дома на улице Орджоникидзе.
Если верить рассказу Вали Котова – а почему бы, спрашивается, ему не верить? – в названном доме больше никто не поселился; дом даже заколотили досками, чтобы уж окончательно отгородить его от человеческих жилищ. Слава славой – но и дом, сказать правду, выглядел так себе: фундамент определенно повело, стены обшарпанные и полусгнившие, полы внутри провалились. Словом – дешевле новый дом построить, чем предпринимать какую-то реконструкцию. И все-таки однажды редкие прохожие отметили в неприятном доме признаки жизни. Вскоре выяснилось, что случайные свидетели не ошиблись. В дом, точно, заехали какие-то на машине с тонированными стеклами. Доски выломали и без церемоний зашли внутрь… Красивая машина, как в кинофильме «Бригада», привлекала изумленные взгляды; известно, кто на таких раскатывает…
– Натуральные отморозки, – сказал Валентин, употребляя выражение, полюбившееся жителям далекого Солдатска по кинофильмам. – Въехали в эту развалюху и затаились. То ли разборка у них какая-то наметилась, то ли сход. Просидели так дня четыре, наверное, — а следом пожаловали гости. На аналогичной машине, и с такими же бритыми затылками… Говорю же, форменное кино. Ну, а дальше все, действительно, развивалось по законам жанра. О чем уж они там договаривались и не договорились – но только за стенами раздалась отчетливая пальба, затем двое или трое расхристанных и натурально офигевших типа выскакивают во двор, причем в руках у одного канистра с бензином. Обливают они, стало быть, бензином дом, бросают спичку и едва сами успевают ноги унести – поскольку тут вроде бы тоже своя наука имеется: как следует правильно поджигать помещение и при этом себя не спалить. Во всяком случае, эти вроде бы укатили, ну а остальные упокоились с миром под рухнувшей крышей.
Антон неожиданно усмехнулся:
– Вместе с теми, которые под полом жили?
– Вряд ли, – серьезно ответил Валентин. – Те, скорее всего, ушли загодя. А остов дома стоит на месте. Даже, кажется, запах гари сохранился – во всяком случае, создается такое впечатление, когда мимо проходишь.
Антон Доброхотов кивнул и принялся молча обдумывать мрачный рассказ. Затем он допил пиво и задал вопрос:
— «Эмиграция на небо» – это, надо полагать, название твоей новой статьи? Метафора отчаяния, безысходности? Мол, деваться некуда, нигде нас не ждут, город помирает на глазах и тому подобное?
Валентин Котов сказал, помолчав:
– Ты знаешь, какие препараты сейчас в ходу в Солдатске? В районе бывшего военного городка – если интересуешься, могу назвать адрес, да это и не составляет тайны — ты можешь приобрести такой продукт, что эмиграция на небо тебе обеспечена. Через десять минут ты будешь на месте, а твоя нарта будет валяться на земле.
– Нарта?
– Естественно. Раньше на небо отправлялись в нарте, но если у путника имелись сомнения, он к нарте привязывал что-то из домашнего скарба, и нарта могла упасть на землю. Я сам видел за Северным бугром около деревни Елки такую нарту. Полусгнившая и почти вросла в землю. Иначе говоря – лежит там с незапамятных времен.
–Нуу, – сказал на это Антон.
– Ну и ну. Хотя лично я в небесную эмиграцию не верю. Наше будущее – если хочешь знать мое мнение – не вверху, а внизу.
– Опять метафора?
Валентин перешел со стула на продавленный диван и вытянулся, с улыбкой глядя на беленый потолок.
– Подземный мир, – назидательно сказал он, – обжит куда более основательно, чем небесный. Жила тут семейка одна: муж, жена и мужнин брат – деверь, что ли, это выходит?
– Тоже по улице Орджоникидзе?- спросил Антон подозрительно.
– Нет, по Гоголя. Частный дом, поделенный после смерти родителей мужа. Ну, жили и жили. Братцы от нечего делать больше пили да скандалили, жена – единственная из троих – работала. Бухгалтер в ЖЭКе… Однажды младший брат, нажрамшись так, что едва ноги передвигал, объявил, что у него имеется жилье и ждет его, мол, хозяйка – причем не такая дрянь, как братова жена… В общем, обложил родственников и отправился восвояси. На дворе ранняя осень, так что те не слишком обеспокоились: по-любому не замерзнет. Короче говоря – отбыл. Ну, те живут, повторяю, и не особенно переживают. В конце концов – прошло, наверное, два дня – родственник возвращается и докладывает, что ходил под землю, где имеется у него жилплощадь – просторная комната со всеми удобствами. Баба, мол, его там поджидает и даже сварила холодец из бараньей ноги.
Родственница, то есть жена братца, бойкая на язык и действительно зловредная баба, тут же в запальчивости ему отвечает, что пусть и валит под землю, раз его там ждут. Деверь уселся на стул, хихикнул и, представь себе, достает из кармана какие-то монеты, целую горсть. Брат с женой наклонились, привлеченные тусклым блеском. Золото? Или не золото? Братец, однако, грязную лапу сжал в кулак и засунул в карман.
– Живу на всем готовом, – заключил он хвастливо, после чего встал на нетвердые ноги и удалился прочь, теперь уж насовсем.
Ходили его искать, участковый ходил да еще парочка добровольцев – но без толку. Хотя – обрати внимание – немного углубившись в лес, наткнулись на довольно просторную яму, непонятно кем и для чего вырытую. Постояли над ней, а затем пошли по домам.
Антон Доброхотов недоверчиво спросил:
– Какова же версия его исчезновения?
– Версия, — подал голос с дивана Валентин, – отсутствует. Имеется только частное – мое собственное – мнение. Думаю, мужику этому подземное жилище привиделось во сне, ну а когда что-то снится – глаза, как известно, покидают владельца и уходят по дороге сна. Вот этот тип утерял глаза и пошел искать.
На этом разговор и закончился. А пиво закончилось еще раньше.