Я хочу предложить вашему вниманию несколько стихотворений. В некотором роде необычных.
Во-первых, эти стихи изначально были написаны на цыганском языке. Точнее – на том цыганском наречии, с помощью которого общаются между собой русские цыгане.
Во-вторых, неизвестен их автор. Точнее сказать, он известен, но лишь отчасти. Может, наполовину, может, на одну четверть… Вы не понимаете? Сейчас объясню.
Рукописи этих стихов попали в мои руки четыре года назад. В ту пору я жил в городе Прокопьевске, был журналистом, а также являлся поверенным в некоторых цыганских делах. Цыгане – народ безответный, и общаться со всяческим начальством не умеют напрочь. В присутственных местах цыгана одолевает робость… А жизнь, тем не менее, предъявляет к нему, как и ко всякому прочему человеку, самые разнообразные претензии: одному надо выхлопотать паспорт, у другого – сгорел дом, а нового жилища городское начальство не дает и даже на прием к себе не допускает, потому что – цыган… А цыганские взаимоотношения с полицией, а составление всяких официальных бумаг, о которых цыгане не имеют ни малейшего представления и даже не понимают, для чего они нужны! А я все-таки – журналист, да и к тому же, юрист по образованию. И по-русски пишу без ошибок. В общем, думаю, понятно.
Ну и вот. Однажды утром я был поднят по цыганской тревоге. Мне сообщили, что совсем недавно, буквально-таки полчаса назад, полиция арестовала трех цыган. Только-только те цыгане проснулись и вышли из хибары, чтобы взглянуть на Божье небушко, как тут же налетела полиция, и ни полусловом не обмолвившись, затолкала их в «воронок» и увезла в кутузку. И, главное, ни за что! Кажись, и не крали те цыгане вчера ничего, и краденого не покупали…
Пришлось мне идти в полицию. К моему счастью оказалось, что с тремя арестованными цыганами портит себе нервную систему мой добрый знакомый – полицейский по имени Александр.
Я встретился с ним, и он поведал мне, что тех троих, оказывается, никто и не думал арестовывать. Их, можете себе представить, доставили в полицию совсем в другом качестве – как переводчиков с цыганского языка на русский. Нужно было, понимаешь ли, перевести кое-какие документы, написанные цыганским языком. Ну, а отчего именно цыган доставили насильно, а не пригласили с поклоном, было понятно. Какой цыган согласится пойти в полицию добровольно? И вот сейчас, в сию самую минуту, процесс цыганского перевода был в самом разгаре.
Я был приглашен в полицейский кабинет, и, таким образом, имел удовольствие насладиться упомянутым процессом. Все трое цыган сидели за столом и нейтрально смотрели в окно.
— Ну, — спросил полицейский у первого цыгана, — перевел?
— Нет, — ответил цыган, — не перевел ни одного слова. Уж слишком неразборчивый почерк…
— А ты? – спросил полицейский у другого цыгана.
— А я, начальник, плохо вижу, — сказал второй цыган. – Даже в очках – и то плохо вижу. Даже сквозь бинокль…
— А я вообще не умею читать! – заявил третий цыган. – Ты сам, начальник, рассуди: кто бы меня, цыгана, научил грамоте?..
— Сказал бы я вам пару нежных фраз, да закон не позволяет! Убирайтесь с глаз моих долой! – велел цыганам полицейский и погрузился в меланхолию.
— А что за документ вы переводите? – спросил я.
И полицейский Александр рассказал мне удивительную историю. Не так давно полиция напала на след одного вора-цыгана. Это был очень ловкий и удачливый вор. Полиция долго шла по его следу, но никак не могла того вора поймать. Звали его Талисман, но подлинным было то имя или, может, прозвищем, никто в точности не знал. Городские цыгане, понятное дело, ничего полицейским не говорили. И, причем, не из-за своей цыганской вредности, а, похоже, они и сами почти ничего о том цыгане не знали. Бывают, знаете ли, среди цыган отдельные личности, которые предпочитают жить не в цыганской среде, а эдакими анахоретами. Как, скажем, всем известный киношный цыган Будулай.
Таким-то волком-одиночкой был и Талисман. Он кочевал из города в город, останавливался на короткое время у местных цыган, а если не у цыган, то у всяких кратковременных своих любушек, которых Талисман легко очаровывал, благодаря своей молодости, привлекательности и веселому нраву. И – мошенничал и воровал. Полицейские сели на его след, но поймать веселого Талисмана им никак не удавалось. У него была какая-то сверхъестественная, просто-таки волчья интуиция. Он всегда уходил от полицейских буквально-таки за минуту до их появления.
Все, что удавалось полицейским, так это находить кое-что из украденного, да еще – клочки бумаг с какими-то таинственными записями на цыганском языке. Эти бумаги всегда оставлял после себя неуловимый Талисман. Полицейские предполагали, что эти таинственные письмена – воровская переписка между Талисманом и другими ворами-компаньонами. Но о чем именно говорилось в тех записках, полицейские не знали. Официального переводчика с цыганского на русский не существует, кажется, нигде во вселенной, а обычные цыгане из-за цыганской солидарности переводить не желали.
— Покажи те бумаги, — попросил я у Александра.
Это не были воровские записки. Кажется, это были стихи или цыганские песни. «Дорога», «кони», «костры», «кочевать», «любовь и кровь» – разве таким языком пишутся воровские записки? Это был язык цыганских песен…
— Это не разбойничьи письма, — сказал я полицейскому. – Это – стихи. Или песни…
— Может быть, — согласился полицейский. – Говорят, что он поэт. Ворует и сочиняет стихи. Так сказать, певец цыганской воровской романтики… Если хочешь, то забирай эти бумажки себе. Коль это стихи, то мне они без надобности. Я его поймаю и без стихов…
Я сгреб с полицейского стола замызганные бумажные клочья и рассовал их по карманам. Вор и одновременно цыганский поэт – в этом таилось нечто возвышенно-горькое и классически-цыганское.
Через три или четыре дня я навел дополнительные справки. Да, те письмена на бумажных клочьях были цыганскими стихами. Автором тех стихов являлся цыган по имени Талисман. Талисман – это и впрямь было его имя. А уж истинное было то имя или запасное, кто его ведает. У цыган, если вы не знаете, обычно бывает по два имени: одно – паспортное, а другое – для прочих цыганских нужд. Свои стихи Талисман сочинял по ночам, скрываясь от полиции. Исписав за ночь кипу листов, Талисман утром уходил, чтобы никогда больше не вернуться, а его стихи – оставались.
Он, похоже, ничуть не заботился о том, чтобы собрать свои сочинения воедино. Мне кажется, он никогда не придавал своим стихам серьезного значения – как, допустим, не придает серьезного значения своим песням какая-нибудь птаха. Положено птахе щебетать – она и щебечет. Таков был и поэт Талисман. Он сочинял стихи, и разбрасывал их по белу свету. Наверное, для него главным было – сочинить. Это был стихийный поэт, который, как мне кажется, даже и не задумывался о том, что он – поэт. Как, скажем, не задумывается соловей о том, что он – соловей…
И вот сейчас, когда, собственно, и поправить-то ничего нельзя, я думаю: сколько стихов цыганского поэта Талисмана пропало навсегда, исчезло вслед за своим автором! У кого еще, кроме меня, могли сохраниться рукописи? У цыган с их разворошенным, временным, вечно неустроенным бытом? Вряд ли. У Талисмановых любушек? Ну, так где тех любушек искать? А у меня всеми моими стараниями имеется в распоряжении чуть больше двадцати стихотворений. От силы на крохотный сборничек…
Но – такие-то думы одолевают меня сейчас. А тогда, четыре года назад, я не придал тем стихам особого значения. Я просто сунул исписанные листки в папку, да и позабыл о них. И, наверно, так бы и не вспомнил, если бы не жена. Однажды, производя генеральную уборку, она наткнулась на ту папку и устроила мне разнос: валяется, дескать, у тебя всякая дрянь, ступить негде… Я развернул ту папицу, взял наугад один листок, и прочитал (цитирую на русском языке в моем собственном переводе):
Наши души загодя почуют
Ту беду, что кроется во мгле.
В феврале цыгане не кочуют.
Ну, а если надо – в феврале?..
До самой ночи я просидел над теми измызганными листочками. Мне показалось, что в них кроется истинная поэзия – насколько, конечно, я смыслю в истинной поэзии. И мне захотелось перевести те стихи на русский язык.
Однако легко сказать – перевести! Мои поэтические способности весьма скромны. Я не знаком с техникой перевода. Я плохо знаю цыганский язык. У меня не хватает времени. Да мало ли… Но, вместе с тем, какой-то внутренний голос не давал мне покоя: ты, мол, возьмись, а дальше – будет видно… И, устав бороться с собственным внутренним голосом, я пошел в народ. То есть, к цыганам – чтобы испросить у них помощи. Как-никак, дело-то общее, так сказать, всецыганское… Для начала мне нужно было как можно точнее перевести стихи с цыганского на русский. Просто-таки – до последнего нюанса.
Оно, конечно, почти всякий цыган в душе поэт. Однако между той поэзией, что в цыганской душе и поэзией публичной цыгане усматривают существенную разницу. Цыгане лелеют свою внутреннюю поэзию и с презрительным подозрением относятся к поэзии внешней. И поэтому вряд ли я дождался бы от цыган помощи. Но – в той общине, куда я обратился за помощью, старшим был Владимир Степанов (он же Герасимов) – образованный и знающий толк в поэзии человек.
В свое время он окончил московское хореографическое училище, танцевал в цыганских ансамблях, сам сочинял стихи… Кстати, может быть, вам интересно, отчего у него две фамилии? Ну, так это по той же самой причине, отчего у всякого цыгана по два имени. У цыган, если хотите знать, имеются даже альтернативные автобиографии…
И вот мы с Владимиром стали переводить стихи цыганского поэта Талисмана. Постепенно к нам стал подтягиваться прочий цыганский народ. Вначале ромалэ попытались припомнить, кто же он был таков, этот самый Талисман, и к какому цыганскому роду он принадлежал. Припоминали-припоминали, да так и не припомнили: ни подлинного имени, ни фамилии… Потому что – много времени минуло, и много цыган кочует по белу свету, и много их прошло с той поры через город Прокопьевск…
Единственное, что донесла цыганская почта – так это то, что поэта Талисмана нет больше на свете. Да-да… Как веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю… В Прокопьевске Талисмана полиция так и не поймала, но зато – его поймали где-то восточнее: то ли в Абакане, то ли в Красноярске… Поймали, значит, и посадили. И там, в тюрьме, цыганский поэт Талисман вскоре погиб. По одной версии, он затеял драку и напоролся на чей-то нож, по другой – был застрелен при попытке к бегству. Мне почему-то кажется, что он был застрелен при попытке убежать. Потому что – кроется в этом что-то исконно цыганское, поэтическое, безрассудно-порывистое и трагическое…
Ну и вот, мы стали переводить стихи покойного цыганского поэта Талисмана. И надо было видеть, как это происходило, сколько добровольных энтузиастов-переводчиков нам помогало! До драк доходило!
— Э, дылыно! – кричал один переводчик другому переводчику. – Как ты переводишь слово «бибахт»?
— Как надо, так и перевожу! – кричал второй переводчик первому. – Бибахт – это беда!
— А еще, — возражал первый переводчик, бибахт – это и горе, и несчастье, и печаль, и кручина!
— Кручина – русское слово! – не соглашался второй переводчик. – У цыган нет такого слова!
— Сам ты – русское слово! – кидался в драку первый переводчик. – Причем, очень даже конкретное!..
…Когда стихи были переведены, я как мог, слепил из них подстрочники. Но подстрочник – еще не стихотворение. Надо было искать поэтов, которые согласились бы сделать из подстрочника законченное поэтическое произведение. И с этим-то делом оказалась беда. Нет, поэты находились, но у них отчего-то ничего не получалось. Они, по их собственным словам, никак не могли взглянуть на мир глазами покойного цыганского поэта Талисмана…
Наконец, судьба свела меня с двумя русскими поэтессами-новокузнечанками, Татьяной Костериной и Анной Назаренко.
Татьяна, впрочем, вослед за предыдущими поэтами скоро отказалась от того, чтобы «смотреть на мир глазами цыганского поэта», а вот Анна Назаренко, спаси Бог ее душу, трудится над переводами в поте лица и поныне. И обещает трудиться впредь – пока не переведет все до последней строки. А какую-то часть стихов Талисмана пытаюсь переводить я сам – невзирая на мои скромные поэтические способности. Просто – больше некому…
Ну и вот: такой, стало быть, образовался у нас творческий коллектив. Цыганский табор во главе со своим старшим – Владимиром Степановым, русская поэтесса Анна Назаренко, я сам. По-моему, это уникальный случай в истории мировой литературы – чтобы одного поэта переводило такое количество переводчиков. До окончания трудов нам еще далеко. Но, может, когда-нибудь мы все же закончим свои труды. И тогда мы станем искать издателя, чтобы выпустить сборник. А не найдем – цыгане обещали сброситься, и мы издадим сборник платным образом.
Мне кажется (больше пока сужу по подстрочникам, чем по готовым стихотворениям), такой сборник нужен. Поэт Талисман мог стать классиком цыганской литературы – если бы, конечно существовало на свете такое понятие, как цыганская литература. В его стихах нет никакой воровской цыганской бравады, зато есть много размышлений о судьбе своего народа. Есть там также яркие и образные попытки изобразить цыганскую душу – не в том виде, в каком ее привык воспринимать мир, а в ее исконном, чистом и трагическом образе. И кому еще знать эту трагичность и потаенную чистоту, как не самому цыганскому поэту?
Вор и, одновременно, поэт… Конечно, история мировой литературы и раньше знала подобные примеры, но, все же, они были исключением из правил. А вот что касаемо нашего случая, то он, скорее, как раз не исключение, а правило. Потому что, наверное, не может цыганский поэт быть просто поэтом. В такое положение цыганского поэта поставил мир. Это не оправдание, а всего лишь печальная констатация факта.
***
Вот, пожалуй, и все. Намеревался написать четыре абзаца, а получился – целый очерк. Не судите меня, ибо не о себе самом я писал. Пускай этот очерк будет светлой памятью о цыганском поэте, которого звали Талисман.
И последнее. Ниже вашему вниманию предлагается несколько стихотворений цыганского поэта Талисмана, переведенных на русский язык.
Анатолий Ярмолюк
Смерть цыгана
Ай, как плачут жилища цыганские,
Отвернув от людей свои лица.
Как же может цыган веселиться,
Если плачут жилища цыганские.
Ай, как долго и тяжко в одном из них
Умирает цыган на лежанке –
Это дед Кузьма занемог, поник,
Пхурором Кузьма по-цыгански.
Ай, как грустно деревья качаются,
И дорог не счесть – впереди зима.
Ай, дороги цыган не кончаются,
Да обузой стал пхурором Кузьма.
Ай, как долго смерть не идет к нему,
Может, надо о ней помолиться,
Без дороги смерть не возьмет Кузьму,
И дорога все снится, снится…
Ай, да стал просить у цыган Кузьма,
Видно было угодно так Богу:
Коль дорога ко мне не идет сама,
Унесите меня на дорогу,
Мне бы только на небо еще взглянуть,
Вольным ветром умыться мне бы…
И пусть звезды укажут последний путь,
Где дорога сольется с небом.
Ай, да в белую пыль опустилась рука –
У дороги его положили…
Ай, над ним уже, устремляясь в века,
Облака беспокойно кружили.
Улыбнулся дед – пхурором Кузьма,
Ай, да грустью наполнились очи,
Впереди – Судьба, позади – дома,
И до звезд этот путь короче.
Успокоилась кровь, затихает дед,
И душа в белой дымке тонет,
Лишь струится дороги цыганской след
Белой пылью из белой ладони…
Перевод Анны Назаренко
Я ТЕБЯ ПОЛЮБИЛ НЕЧАЯННО…
Я тебя полюбил нечаянно,
Окаянная эта любовь –
Бьётся сердце теперь отчаянно
И волнует цыганскую кровь.
Это счастье моё нежданное,
Это горе, чтоб мне пропасть.
Ты – любовь моя окаянная,
Вспышка молнии, ветра страсть.
Ходим разными мы дорогами,
Расстоянье не превозмочь –
Светлоокая недотрога ты,
У меня же – глаза как ночь.
Ты принцесса, в шелка укутана,
Я в рванье, конокрад-босяк.
Но не бойся меня, беспутного,
Мне б в любви признаться, но как?
У меня душа чёрным вороном
На могильном кресте молчит,
А твоя душа на все стороны
Песней жаворонка звучит.
Но мы встретимся, знаю, встретимся.
Душу пламенем вороша,
Я скажу тебе, моя светлая –
От любви сияет душа.
Пусть дорога всё дальше катится,
Лишь бы в сердце любовь жила.
И неважно – в шелках ли, в тряпицах –
У влюблённых душа светла.
Но я знаю – слова напрасные,
Их не примет моя краса.
Птица ворон – душа прекрасная,
Не поднимется в небеса.
Да и жаворонок, наверное,
Не покинет своих небес,
Не сподобится, не поверит мне,
На могильный не сядет крест.
Но надежда моя незрячая,
Хоть и знает, что не права,
В день свидания, в час назначенный
Мне подскажет любви слова.
И душа окрылённым вороном
Воспарит в голубую высь…
Это здорово! Ой, как здорово!
О, мгновенье моё, продлись.
И пусть счастье моё на миг всего,
Как для сердца благая весть,
Я на весь свой путь сберегу его,
Ведь дорог цыганских не счесть.
И за это, моя красивая,
Мой прекрасный весенний сон,
Посылаю тебе «спасибо» я
И цыганский земной поклон.
Перевод Анны Назаренко
БЕЛАЯ ПЕСНЯ
Наши души загодя почуют
Ту беду, что кроется во мгле…
В феврале цыгане не кочуют.
Ну а если надо – в феврале?
Белая погибельная замять
Куролесит в стылой полумгле,
Белое погибельное пламя
Разметал февраль по всей земле.
Ледяное гибельное пламя…
Нас не греет мачеха-земля.
Мы идем, и мчат вослед за нами
Белые собаки февраля.
Наших расстояний не измерить.
Наших километров не пройти…
Белые неистовые звери
Все равно настигнут нас в пути.
На морозе стынут наши речи,
Мерзнут души, цепенеет взгляд.
Нам с разбегу прыгают на плечи
Белые собаки февраля.
Мы бредем. Но мы устали верить.
Мы хотим упасть на землю ниц.
Белые безжалостные звери
Выпьют наши слезы из глазниц.
Мы исчезнем в полуночном мраке
Тихим вздохом, отзвуком беды…
Белые февральские собаки
Выпьют наши души и следы.
Всхохотнет февраль собачьим смехом.
Вздрогнет ночь. И наши голоса
Истончатся полуночным эхом,
И растают в белых небесах…
Перевод Анатолия Ярмолюка
ТЫ СТАНЕШЬ МНЕ СУДЬБОЙ
Ты станешь мне судьбой,
Хоть не цыганской крови,
И сдача будет нам –
С копейки по рублю.
И в день ли, в час любой
Взлетят как крылья брови,
И я тебя навек
Всем сердцем полюблю.
Взгляну и обожгу
Цыганскими глазами,
В которых оживет
И ночь, и синева.
Все сбудется у нас,
Все будет между нами –
И радость, и печаль,
И вечные слова.
Ты спросишь – отчего
Теперь так много сини
В глазах моих? И я
Душой не покривлю:
В них синие глаза
Твои живут отныне,
И это оттого,
Что я тебя люблю.
И будет петь душа
Славянского поэта
Романсы до утра,
Запретам вопреки.
И будет ночи шаль,
И синий шлейф рассвета
Цыганского костра
Погасит угольки
И будут так на нас
Похожи наши дети…
И станут все вокруг
Нам задавать вопрос –
Откуда в их глазах
Так нежно небо светит,
Упрямы завитки
И черный блеск волос?
И я отвечу: ночь
Тогда бывает синей,
Когда в ее глазах
Читаешь – я люблю…
Ведь я цыганки дочь,
И сдача нам отныне
С любимым на двоих
С копейки – по рублю!
Перевод Анны Назаренко
ПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕГО ЦЫГАНА
Я последний цыган планеты,
А другие – увы, не в счёт.
В них цыганской романтики нету –
Вслед за счастьем бродить по свету,
Их другая стезя влечёт.
А коль нету цыган, так что же
Я брожу по земле один?
Ведь цыган жить один не может,
И тоска мою душу гложет –
Уходить пора, уходить…
Я уйду, как уходят ромалы,
Как с рассветом уходит ночь.
Да монет золотых немало
По цыганским набью карманам,
Их у вас украду – и прочь!
Забреду на базарную площадь,
И поведает скрипка всем,
Как тоскует душа и ропщет,
Вольный ветер гуляет в роще,
И уходит цыган насовсем.
Все мелодии наши печальны,
Но печальнее этой нет…
Впереди, у дороги дальней,
Травы шлют мне привет прощальный,
Плачет скрипка, и меркнет свет.
Нет, не надо мне слёз порочных –
Мир в душе разъедает соль.
Скрипку – вдребезги, песню – в клочья,
Ясным днём или лунной ночью
Камнем вырву из сердца боль.
На последней цыганской дороге,
Где бродил я немало лет,
Верный путь мне укажут ноги.
Только эхо печальных мелодий
Будет долго звучать вослед.
Ах, дорога, ты тоже знаешь,
Что умрём мы – и ты, и я.
Что ж ты ноги мои обнимаешь?
Ведь и ты меня понимаешь,
Как тебя понимаю я.
И за всех, кто бродил по свету,
Ты, дорога, меня прости…
Я – последний цыган планеты,
Ты – дорога последняя. Это
Значит, нам с тобой по пути.
Пусть монеты как солнце брызнут –
Им в канаве огнём гореть!
Я за всё расплатился с жизнью
От рождения и до тризны
И теперь могу умереть.
Я умру на обочине серой
В беспробудной холодной мгле.
И дорога осиротело,
Схоронивши в пыли моё тело,
Заскулит собакой по мне.
Но и ей остаётся немного.
Вдоль могилы закончив путь,
Перед вечностью у порога
Вслед за мною умрёт дорога,
Такова цыганская суть.
И никто на большой планете,
Где от неба до шумных вод
Так же ласково солнце светит,
Не встревожится, не заметит
Одного из бродяг уход.
Только горькая песня скрипки,
Что ещё где-то там живёт,
Долгим эхом меня окликнет,
Одиноко над миром всхлипнет,
Зарыдает и отпоёт.
Перевод Анны Назаренко
…
В моей цыганской хибаре икона висит.
Подворье мое — бурьян да трава молочай.
Христос на иконе так невозможно красив,
у него даже пальцы — цыганского скрипача.
Мы связаны насмерть крепчайшей из пуповин,
Божественный Свет и цыганская голытьба:
дорога ярится и пляшет в нашей крови,
кормилица наша и злая наша судьба.
До неба осталось немного, пара шагов.
Взгляни на меня! Я ни разу тебе не солгал.
Ведет нас дорога, имя ее — Любовь.
Я верю, Христос, ты был, как и я, — цыган.
Перевод Татьяны Костериной