Дудка скоморошья

«Боже, дай полюбить еще больше людей!»
Н. В. Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»

МАТЬ

Любила, лупила, рожала, хлестала, — устала…
Червем и золою, древком и метлою!.. — устала…

Сжав зубы подковой, по насту Голгофы! — устала…
Изюм-сохлый – груди. Карась-дохлый — люди.
Устала.

Ребенка — в охапку да денежки — в шапку. Не дышим.
Под снегом — громады. Все в дырьях — наряды.
Век вышел.

Весь — вышел: безумный, патлатый, тверезый, поддатый, — чудесный…
Я в нем умирала. Меня бинтовали над бездной.

Дитя вынимали.
Ребро прожигали.
Ремнями — вязали.
По стеклам — ступнями!.. По углям – стопами!.. Зачем?!.. — не сказали.

И вот я, патлата, с дитем, опьяненным столицей,
В кабак, буерак, меж дворцов прибегаю — напиться.

Залить пустоту, что пылает, черна и горюча.
В широкие двери вплываю угрюмою тучей.

На стол, весь заплеванный, мощный кулак водружаю.
Седая, живот мой огрузлый, — я Время рожаю.

Дитя грудь пустую сосет. Пяткой бьет меня в ребра.
На рюмки, как будто на звезды, я щурюсь недобро.

За кучу бумажных ошметок мне горе приносят.
Огромная лампа горит, как на пытке, допросе.

О век мой, кровав. Воблой сгрызла тебя. Весь ты кончен.
Всю высосу кость и соленый хребет, ураганом источен.

И пью я и пью, пьет меня мой младенец покуда.
Я старая мать,
я в щеку себя бью,
я не верую в чудо.

Я знаю, что жить мне осталось негусто, мой Боже:
Стакан опрокину — и огненный пот выступает на коже.

Узор ледяной. Вон, на окнах такой на кабацких.
Узор кровяной. Иероглифы распрей бедняцких.

Военная клинопись. Страшные символы-знаки.
Их все прочитают: на рынке, на площади, в трюме, в бараке.

Наверно больна. И дитенок мой болен. Эй, водки, скорее!
По смерти прочтут. По складам. И от слез одуреют.

Прочтут, как сидела — до тьмы — в ресторанишке грязном, дешевом,
Над хлебом нагнувшись, над шпротой златою, парчовой;

Как век мой любила, на рынке его продавала,
Как кашу в кастрюле, завертывала его в одеяло;

Как мир целовала,
как ноги пред ним раздвигала,
Как тельце последыша в тряпки любви пеленала;

Как, пьяная, скатерть ногтями цепляя, молилась за свечи,
Что светят во вьюге живущим и сгибшим — далече, далече;

И как, зарыдав, я на стол, залит водкою, грудью упала…
Бежала. Рожала. Свистела. Плясала. Бесилась. Молилась!

…Устала.

Да только дитя как заплачет. В сосок как иссохший вопьется!
Ах, больно. Ах, томно.
Еще там живое, под левою грудью.
Там бьется.

* * *

Вот он, мой родной народ.
Вот он, мой старик.
Подворотнями идет.
Держит в глотках крик.
Хлеб да воду — из котла,
Зелье — из горла.. .
Я среди него жила.
Ела и пила.
Чернью, медью, вервием
Наползает он.
Режет он меня живьем
На размах знамен.
Рубит топором меня
На испод гробов.. .
Вздымет вверх — шматком огня:
Эй, свети, любовь!
Факел бешеный, гори!
Путь наш освещай!
Выгори! Дотлей! Умри!
Ангелом летай!
А народ, он будет жить.
Жрать середь поста.
Сало мять да водку пить
Супротив Креста.
В диких войнах погибать.
Греть сковороду.
Райских деток пеленать
В неземном Аду.

ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА

Не богиня… не гадина…
И зачем еще жива…
Отчего же мне не дадена
ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА?..

Я бы гладила ее медные блики,
Золотые — ниткой — швы.
Я б отбрасывала с лика
Пряди золотой травы.

Я б ощупывала ночами
Гудящий золотой котел:
Вот она корона,
вот оно пламя,
Вот он, золотой престол.

Вот она, золотая слава —
По трактирам, на путях;
Вот они, скипетр и держава
В крепко сцепленных костях.

ЧЕЛОВЕК С ТОПОРОМ

Во мраке — гарь Еще перед ним
Мышьей свечи. Лежит топор.
Хвост фитиля Топор,
Мертв, поджат. Серебряная зима.
У зеркала — мужик. Смерть своровать!.. —
Его сердце стучит. Поет дивный хор.
Перед ним на столе Жизнь своровать!.. —
Вещи лежат. Не хватит ума.

Простые вещи: Как во тьме
Спичечный коробок, Человек одинок.
Синий, как сапфир Как во тьме —
Соломонова кольца. Молится топору.
Банка с солью: И глядит на него с небес
Соль любит Бог. Одинокий Бог.
Да мыло — мыть И шепчет человек:
Грязь лица. Нет, я не умру.

И шепчет человек
Одинокий стих,
Последний стих
Одинокой земли:
“Блаженны нищие духом,
Ибо их… ибо их…” —
Ибо их есть Царствие.
А мы — не смогли.

СТАРАЯ ОФЕЛИЯ

Анне Барковой

Седые пряди по лицу. Седые пряди.
Все ближе, девочка, к венцу — ты при параде.
Ты из комодной дерни тьмы, из тьмы пропащей —
Навесь на шею жемчуга, на черепашью.
Ты помнишь, деревянный Бог, метель Печоры?!..
Мотают медных пуль клубок герои, воры.
Идут ко рву — спина к спине. И, иже с ними,
Над ними в тучах, как в огне, в полярной сини,
Ты — ты раздатчица одна; одна в бараке
Молельщица за всех; жена верней собаки;
Одна — грязна, как сотни шлюх; одна — подковой
Замерзлой согнута, крестом Голгофы голой!
Ты залпы слышала. Твой мозг не помрачился.
Крепка, железна, гордый гвоздь. В тебя влюбился… —
Да кто?!.. — никто. Сухою лапой пыль буфета
Сметешь. Одна. Зимой. В пальто. Рыдай — ПРО ЭТО.
Накапывай в седой хрусталь посмертной стопки
Полярной ночи Жерминаль, полярной топки
То крематорное вытье, тот вой волконский —
Трех отроков в пещи житье — в той, Вавилонской…
И пей! И рюмку опрокинь над совьей глоткой!
Гляди, какая стынет синь по околотку —
Кровавый Марс в седом окне… хвощи мороза…
Ну, помяни. Ну, увеличь ночную дозу…
За всех, кого любила ты в гробах мерзлотных!
Буфет играет витражом, ножом голодным.
Дыряв халат. Принять бы яд. Уйти, не мучась.
Три Парки за окном стоят и вьюгу сучат.
Не ссучилась. Не предала. Блажени, ради…

Седые пряди через лоб. Седые пряди.

ЮРОДИВАЯ И СКОМОРОХИ (хоровод)

Кувыркайся бесом, прыгай,
Колесом ходи!
Нынче сброшены вериги.
Выпиты дожди.
Черноземные ковриги
Съедены, поди!

Люди, люди, мы не боги, —
Мокрые зверьки!
Посреди сугробов — крохи,
Люди, мы лишь скоморохи,
Дудки да гудки!

Вот он ты — гудок фабричный.
Вот он — заводской.
Вот — сиреною больничной!
Вот — истошный крик опричный!
Праздника отлом коричный…
Долгий — волчий — вой…

Кто варган тащит,
кто дудку;
Кто — побудку и погудку
Во трубу трубит;
Эх, война, дурная телка!
Вместо глаза — мертвой щелкой
Зыркнет инвалид…

Жизнь — веселье дикой пляски!
Жизнь — мазки кровавой краски
На седом снегу!
Люди, люди, скоморохи, —
Сброд, цари, святые, лохи, —
Больше не могу…

……………………………………………………

Скоморох, скоморох,
скоморошенька!
Из котла поешь мою окрошеньку:
Скелетами — трубы,
Пистолетами — губы,
Уши заячьих снегов,
Ульи красные гробов,
Флагом — Ангела крыло
В небо бьется тяжело,
Резкий визг стальных повозок,
Бородищи, от мороза
Сыплющие серебром
На ветер, где мы помрем…

И, дай Господи, не спиться —
Лица, лица, лица, лица,
Медию — по белизне,
Поплавком — на глубине,
И с глазенками слепыми,
И с зубами золотыми,
И со ртом, где гаснет ложь,
И с улыбкою как нож… —
Что ж
ты замер, скоморох?!
Черпаком лови горох!
Лук — тяни! Хватай — морковь!

…Холод. Жизнь. Еда. Любовь.
Музыка — из дудок всех.
Из луженых глоток — смех.
В кулебяке — рыба-сом.
Дай с тобою — для потехи —
Я пройдуся — колесом.

……………………………………..

Пляшу, плясица!
Гармонь в руках гудит.
Седая псица —
Весь мир в меня глядит.

На по — хо — роны
Деньгу я соберу!
Нам нет закона
На площадном юру.

Гармошку вертит
Калека в кулаках.
Он был от смерти
Верней чем в трех шагах.

Под визг, плач, хохот
Я площадь пяткой бью.
Монетой — холод
Летит в щеку мою.

А я танцую!
И снега белый мох,
Как мех, к лицу мне!
И плачет скоморох —

Солдат поддатый,
Еловый инвалид:
Ништяк, ребята,
Там больно, где болит.

………………………………………………………

И пошла ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ.

Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр’к! —
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. — стой:
Лезвие — под пятой:
Из распаханной надвое ступни —
Брусника, малина, рябина, — огни:
Глотни!.. — и усни…
обними — не обмани…
Пляши, скоморохи, — остатние дни!..

………………………………………………..

Ты, дядька-радушник, кровавый сафьян!.. —
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах — перо павлинье, сердчишко — на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай —
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают — на! —
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка — для посля гулянки — сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, — разбрюхнешь, неровен
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду — пей!
Рудую романею — из шей на снег — лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск — хрясь! Рыба язь! Карасю — грешно!
А вольно — хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной… а в нем — визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить…
Ах, ломака, гаер, шут, — ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют — он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук…
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! — шалишь:
Из сороги — теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши — от винта!
Бьется знамя — красный язь — горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мереду косяками — мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы —
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело — веслом, а воды — по грудь…
Пляшет галл! Пляшет гунн!
Пляшу я — без ног!
Что для немца — карачун, русскому — пирог!
А вы че, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине — слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки — без орла деньга!

…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, бреханями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками,
вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими — и нашими — общими — смертями, —
Сыты — по горло!
Биты — по грудь!

А умрешь — упадешь — зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром —
Ни ударить молотом,
ни разбить серпом,
Ни — в скоморошью — рожу — кирпичом:
Из-под век — кровь на снег,
Ангел — за плечом.

……………………………………………………

— Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. —
Не взялись.

Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.

— Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. —

На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.

— Эй, что молчите…
на меня колко глядите…
как… елка в Новый Год?!..

И с гармонью инвалид
харкнул из глотки холодный болид:
— Дура. Война-то… идет.

……………………………………………………..

…Она все бегала, трясла
За ветхие рукава
Народ; руки, как два весла,
Хватала — и вперед гребла!
А люди в спину ей: “У осла
Разумней голова”.

Она так мнила: скоморох!..
С колокольцами,
в алом колпаке!..
А фиксу скалил пустобрех
С кастетом в кулаке.

И, когда она голые ноги ввысь
Взметнула из-под мешка,
Крутясь колесом, —
“Чур меня, брысь!..” —
Крикнули два старика.

“Сдается, тута света конец,
Коль девка сбежала с ума!..”
“Да ну, — процедил пацан, — отец,
Снимают синема!..”

А она все кричала:
“Скоморохи, эй!..
Одежды ваши красны!..
Давайте вверх поведем людей —
От зимы до полной Луны.

До толстой Луны, купчихи, что сосной
Топит медный свой самовар,
По лунной дороге, витой, ледяной,
Как из мертвого рта — пар!

По лунной дорожке,
все вверх и вверх,
Наставляя о звезды синяки,
Катитесь, о люди, швыряя смех,
Как солнечной крови клубки!

Кидая оземь рюмки слез!
Хрустальную жизнь бия!
Пускай на земле трескучий мороз —
Со скоморохом в шубу из кос
Живых — завернулась я!..

И мы дойдем к старухе Луне!
И она нам чаю сольет,
И патлы омочит в белом вине,
И к зеркалу сунет лицо в огне,
И рот беззубый утрет…

И там мы забудем земную боль,
Забудем красные сны;
И в лунной пыли, что — мелкая соль,
Будем плясать, нищета да голь,
На Обратной Стороне Луны…”

КОНЕЦ ПЛЯСКИ СКОМОРОШЬЕЙ,
ИСПОЛНЕННОЙ СИЛОЮ БОЖЬЕЙ.

ГОСПОДЕВИ ГОСУДАРЕВИ ГОРАЗДО ГРОЗНО
БАБЫ-ДЕВИ НЕ РЕВИ В РАСТРУБ СЛЕЗНО

* * *

Морозу — верь… древняна дверь…
И воя
Собак — катит пятак —
над головою…
И неба желтый, жирный кус.
Я серых туч боюсь убрус
На темечко надеть
И умереть.

И холод жжет, сжигает кость
и мясо…
Я возвернулась — поздний гость —
со пляса.
Плясали гадко.
Сосали сладко.
Из серых туч глядит дремучье Око
Спаса.

Тяну себя вперед, в мороз
Постыло.
Прищуры слез… завивы кос… —
Все — было.
Ты щучье, тучье, снеговое
Следи над голой головою…
Река вдали… и край земли…
Не обняли. Не помогли.
Нас двое:
Живое. Могила.

ЦАРИЦА САВСКАЯ И ЕЯ ЦАРЬ

…………..Малевал буран разводы. Маслом — фонари!
Прямо посреди народа важно шли цари.

Искрилась соболья шуба. Пылал медальон.
Стыли крашеные губы, слали ругань — вон.

Изумруд до плеч свисает. Налит взор враждой.
…На снегу стою, босая, с голой головой.

Я к царице, дуре Савской, пятерню тяну.
Ну же, цапни глазом царским!.. Ну, подай же!.. ну…

Жизнь — роскошная подачка. Милостыня — твердь.
Ты, богачка, ты, босячка, — и тебя ждет смерть.

Царь твой зажирел во злате. Студнем ходит плоть.
Мир — заплата на заплате. Мир — худой ломоть.

Мир — сапфир на нищем пальце, высохшем, худом.
Погорельцу, постояльцу и Содом — свой дом!

И Армагеддон – родимый, и Гоморра — Сад…
По снегу хрустите мимо. Плюну в куний зад.

Плюну в жгучий мех блестящий, рот рукой утру.
Этот царь ненастоящий. Он умрет к утру.

С ним умрет его царица, что в миру, где мгла,
Мне не подала напиться, есть не подала.

Вывалит народ на стогны. Грянет звон и гуд.
В красном колпаке огромном затанцует шут.

Царство новое восславят! Трубы заревут!
Но никто нас не избавит от бедняцких пут.

И в снегу, что сыплет пухом, новым господам
Я, Великая Старуха, сердца не подам.

Мальчику с собакой кину. Курочке в соку.
Матери. Отцу. И Сыну. Кину — мужику,

Что в сугробе, горько плача, палец послюня,
Все считает, Царь Незрячий, медяки огня.

МУЖИК С ГОЛУБЯМИ

Мужик с голубями. Мужик с голубями.
Ты жил на земле. Ты смеялся над нами.

Ты грыз сухари. Ночевал в кабаках.
Мешок твой заплечный весь потом пропах.

Носил на груди, на плечах голубей.
Ты птиц возлюбил больше мертвых людей.

Ты больше живых нежных птиц возлюбил.
Ты спал вместе с ними. Ты ел с ними, пил.

Ты пел вместе с ними. Сажал их в мешок.
Их в небо пускал, — да простит тебя Бог.

Последний кусок изо рта им плевал.
Беззубо — голубку — в уста — целовал.

Однажды ты умер. Ты, нищий мужик,
Ты к Смерти-Царице никак не привык.

К богатенькой цаце в парче да в шелках.
И голубь сидел на корягах-руках.

И плакал твой голубь, прекрасный сизарь,
О том, что вот умер Земли Всея Царь.

И Царь Всея Жизни, и Смерти Всея, —
И плакали голуби: воля Твоя.

И бедный, прогорклый, пропитый подвал
Порхал и сиял, шелестел, ворковал,
Крылатой, распятой сверкал белизной —
И Смерть зарыдала о жизни иной,

О чайнике ржавом, о миске пустой,
О нищей державе, о вере святой,

О старом, безумном, больном мужике,
Что голубя нянчил на мертвой руке.

ЛЮБОВЬ СРЕДИ КАМНЕЙ

Ничего я не вспомню из горестной жизни,
Многогрешной, дурной, изъязвленной, —
Кроме моря соленого: брызни же, брызни
В голый лоб, сединой опаленный.

…… Юность печень мне грызла. И тело сверкало,
Будто розовый жемчуг в рапане.
Все отверстия морю оно открывало.
Прожигало все драные ткани.

Он поэт был.
А может, лоза винограда.
Может, рыба — кефаль, серебрянка.
Может, был он глоток винно-сладкого яда,
Был монетою ржавой чеканки… —

Я забыла!.. А помню, как, ноги раскинув,
Я слоилась пред ним лепестками,
И каменья кололи горячую спину,
И шуршали, дымясь, под локтями;

Как укромная роза, слепая, сырая,
Расцветала и, влажно алея,
В губы тыкалась тьмой Магдалинина Рая… —
Ни о чем, ни о чем не жалею,

А о том, что дала обонять ему — мало,
Оборвать лепестки — запретила…
Сыро, влажно, и больно, и острое жало
Соль и золото резко пронзило…

Соль и золото!.. — губы, соленые, с кровью,
Золотые глаза — от свеченья
Дикой пляски, что важно зовется — любовью…
Дымной крови — на камни — теченье…

Ныло, пело, плыло прободенное лоно.
Камни в зад и в лопатки врезались.
Я не знала, что боль — это злато влюбленных.
Сердоликами крабы сползались.

Ветер голый и старый, седой, задыхальный,
Под ребро мне вошел, под брюшину, —
И звон моря, веселый, печальный, кандальный,
Пел про первого в жизни мужчину…

И сидела на камне горячечном — змейка,
Изумрудом и златом пылала
Ее спинка… — таких… не убей!.. пожалей-ка!.. —
Клеопатра на грудь себе клала…

Озиралась, и бусины глазок горели,
Будто смерть — не вблизи, за камнями,
Будто жизнь — скорлупою яйца, колыбелью:
Не посмертными, злыми огнями…

Так сидела и грелась она, животинка,
Под ударами солнечных сабель —
Мы сплетались, стонали… — а помню ту спинку,
Всю в разводах от звездчатых капель,

С бирюзою узора,
с восточною вязью,
Изумрудную, злую, златую…
… Жизнь потом,
о, потом брызнет кровью и грязью.
А сейчас — дай, тебя поцелую.

Я, рабыня, — и имя твое не узнала.
То ль Увидий. А может, Обидий.
Наплевать. Ноги я пред тобой раздвигала.
Запекала в костре тебе мидий.

Помнишь персик?!.. — он брызнул, так яростно брызнул
Тебе солью, и потом, и кровью
В лик морщинистый… в змейку, что ляжет на тризне
Меж грудями: судьбой и любовью?!..

Имярек, старый нищий, куплю тебе хлеба,
Вместе девство мое мы оплачем.
Вместе, бедные, вперимся в синее небо,
В поцелуе застынем горячем.

Нищий ты, я нища. Мы на камнях распяты.
Мы скатились с них в синюю влагу.

… Боже, мы не любовники.
Мы два солдата.
Мы две ярких звезды в подреберье заката.
Мы два глаза той змейки-бедняги.

* * *

Нам нечего ждать.
Нам нечего жрать.
Нам нечего врать: это край.
А тут, на краю,
Зима, как в раю,
И звезды, и старый сарай.

И я тут стою.
И песню пою.
Нет, голодно вою, как волк.
Нам нечего выть.
НАМ НЕЧЕГО ЖИТЬ.
Слепые глаза. Белый шелк.

Я ПОМОГУ ЕМУ БЕЖАТЬ

Я помогу тебе бежать. Я лестницу свяжу
Из рваных простыней. Ее — руками подержу
В окне, пока ты из окна — как бы паук!.. — по ней…
А с факелами уж бегут… О… тысяча огней…
Быстрее лезь!.. я не хочу глядеть: тебя убьет
Твой враг. Твоя коса тебя между лопаток бьет.
Богато ты одет: хитон смарагдами расшит…
Рот поцелуями спален… лоб — думами изрыт…
Видал ты виды… прыгай вниз!.. твои враги пришли!..
Пускай они убьют меня. Здесь близко от земли.
Я уцепилась за карниз… я на тебя смотрю…
Ты золотой, летящий лист… тебя — благодарю…

Ну, что вы пялитесь, да, вы, — солдаты за обол?!..
Ушел, не дав вам головы. Ушел мужик! Ушел!
Ушел! Убег! Вон! По снегам! Через заборы все!
И вышки все! Через собак! Их вой — во всей красе!
Через трассирующих пуль огнистые ручьи!
И черный, до зубов, патруль вооруженный!
…И
Через поемные луга, через буреполом —
И ругань поварихи над нечищенным котлом
Тюремным, где одна свекла, очистки и мазут —
Где матерь-воля сожжена, а смерть — не довезут
В телеге… лишь морковь, картовь… — через такую тьму,
Где фонарями — только кровь горит, смеясь, в дыму!
Где ветром скалится барак! Где ест мальчонка грязь!
Где проклинает нищ и наг вождей великих власть…

И на свободе он уже — на счастье он уже —
На облачном, заречном том, небесном рубеже…
Ушел от вас! И весь тут сказ. Солдат, меня вяжи!
Как я пятой — под пулей — в пляс — врун, ПРАВДУ расскажи.

ВИДЕНИЕ ИСАЙИ О РАЗРУШЕНИИ ВАВИЛОНА

Симфония в четырех частях
Adagio funebre
Доски плохо струганы.
Столешница пуста.
Лишь бутыль — в виде купола.
Две селедки — в виде креста.
Глаза рыбьи — грязные рубины.
Они давно мертвы.
Сидит пьяный за столом. Не вздернет головы.

Сидит старик за столом.
Космы — белый мед —
Льются с медной лысины за шиворот и в рот.

Эй, Исайка, что ль оглох?!..
Усом не повел.
Локти булыжные взгромоздил, бухнул об стол.

Что сюда повадился?..
Водка дешева?!..
Выверни карманишки — вместо серебра —

Рыболовные крючки,
блесны, лески… эх!..
Твоя рыбка уплыла
в позабытый смех…

Чьи ты проживаешь тут денежки, дедок?..
Ночь наденет на голову вороной мешок…

Подавальщица грядет. С подноса — гора:
Рыбьим серебром — бутыли: не выпить до утра!..

Отошли ее, старик,
волею своей.
Ты один сидеть привык.
Навроде царей.

Бормочи себе под нос.
Рюмку — в кулак — лови.
Солоней селедки — слез
нету у любви.

…………………………………………………………………………………………………………………………….

Andante amoroso
А ты разве пьяный?!..
А ты разве грязный?!..
Исаия — ты!..
На плечах — дорогой изарбат…
И на правом твоем кулаке — птица ибис чудной красоты,
И на левом — зимородковы крылья горят.
В кабаке родился, в вине крестился?!.. То наглец изблюет,
Изглумится над чистым тобой…
Там, под обмазанной сажей Луной, в пустынном просторе,
горит твой родимый народ,
И звезда пророчья горит под заячьей, воздетой твоею губой!
Напророчь, что там будет!.. Встань — набосо и наголо.
Руку выбрось — на мах скакуна.
Обесплотятся все. Тяжко жить. Умирать тяжело.
Вся в кунжутном поту спина.
Ах, Исайя, жестокие, бронзой, очи твои —
Зрак обезьяны, высверк кошки, зверя когтистого взгляд…
На тюфяках хотим познать силу Божьей любви?!.. —
Кричи мне, что видишь. Пей из белой бутыли яд.
Пихай в рот селедку. Ее батюшка — Левиафан.
Рви руками на части жареного каплуна.
И здесь, в кабаке кургузом, покуда пребудешь пьян,
Возлюблю твой парчовый, златом прошитый бред, —
дура, лишь я одна.
…………………………………………………………………………………………………………………………….

Allegro disperato
Зима воздымет свой живот и Ужас породит.
И выбьет Ужас иней искр из-под стальных копыт.
И выпьет извинь кабалы всяк, женщиной рожден.
Какая пьяная метель, мой друже Вавилон.
Горит тоскливый каганец лавчонки. В ней — меха,
В ней — ожерелья продавец трясет: «Для Жениха —
Небеснаго — купи за грош!..» А лепень — щеки жжет,
Восточной сладостью с небес, забьет лукумом рот.
Последний Вавилонский снег. Провижу я – гляди,
Как друг у друга чернь рванет сорочки на груди.
С макушек сдернут малахай. Затылком кинут в грязь!
Мамону лобызает голь. Царицу лижет мразь.
Все, что награблено, — на снег из трещины в стене
Посыплется: стада мехов, брильянтов кость в огне,
И Боже, — девочки!.. живьем!.. — распялив ног клешни
И стрекозиных ручек блеск!.. — их, Боже, сохрани!.. —
Но поздно! Лица — в кровь — об лед!.. Летят ступни, власы!..
Добычу живу не щадят. Не кинут на весы.
И, будь царь или кавсяк, зола иль маргарит —
Ты грабил?!.. — грабили тебя?!.. — пусть все в дыму сгорит.
Кабаньи хари богачей. Опорки бедняка.
И будешь ты обарку жрать заместо каймака.
И будет из воды горох, дрожа, ловить черпак, —
А Вавилон трещит по швам!.. Так радуйся, бедняк!..
Ты в нем по свалкам век шнырял. В авоськах — кости нес.
Под землю ты его нырял, слеп от огней и слез.
Платил ты судоргой небес за ржавой пищи шмат.
Язык молитвою небес пек Вавилонский мат.
Билет на зрелища — в зубах тащил и целовал.
На рынках Вавилонских ты соль, мыло продавал.
Наг золота не копит, так!.. Над бедностью твоей
Глумился подпитой дурак, в шелку, в венце, халдей.
Так радуйся! Ты гибнешь с ним. Жжет поросячий визг.
Упал он головою в кадь — видать, напился вдрызг.

И в медных шлемах тьма солдат валит, как снег былой,
И ночь их шьет рогожною, трехгранною иглой.
Сшивает шлема блеск — и мрак. Шьет серебро — и мглу.
Стряхни последний хмель, червяк. Застынь, как нож, в углу.
Мир в потроха вглотал тебя, пожрал, Ионин Кит.
А нынче гибнет Вавилон, вся Иордань горит.
Та прорубь на широком льду. Вода черным-черна.
Черней сожженных площадей. Черней того вина,
Что ты дешевкой — заливал — в луженой глотки жар.
Глянь, парень — Вавилон горит: от калиты до нар.
Горят дворец и каземат и царский иакинф.
Портянки, сапоги солдат. Бутыли красных вин.
А водка снега льет и льет, хоть глотки подставляй,
Марой, соблазном, пьяным сном, льет в чашу, через край,
На шлемы медной солдатни, на синь колючих щек,
На ледовицу под пятой, на весь в крови Восток,
На звезд и фонарей виссон, на нищих у чепка, —
Пророк, я вижу этот сон!.. навзрячь!.. на дне зрачка!.. —
Ах, водка снежья, все залей, всех в гибель опьяни —
На тризне свергнутых царей, чьи во дерьме ступни,
Чьи руки пыткой сожжены, чьи губы как луфарь
Печеный, а скула что хлеб, — кусай, Небесный Царь!
Ешь!.. Насыщайся!.. Водка, брызнь!..
С нездешней высоты
Струей сорвись!.. Залей свинцом разинутые рты!
Бей, водка, в сталь, железо, медь! Бей в заберег!.. в бетон!..
Последний раз напьется в смерть голодный Вавилон.
Попойка обескудрит нас. Пирушка ослепит.
Без языка, без рук, без глаз — лей, ливень!.. — пьяный спит
Лицом в оглодьях, чешуе, осколках кабака, —
А Колесницу в небе зрит, что режет облака!
Что крестит стогны колесом!.. В ней — Ангелы стоят
И водку жгучим снегом льют в мир, проклят и проклят,
Льют из бутылей, из чанов, бараньих бурдюков, —
Пируй, народ, еще ты жив!.. Лей, зелье, меж зубов!..
Меж пальцев лей,
бей спиртом в грудь,
бей под ребро копьем, —
Мы доползем, мы… как-нибудь…
еще чуть…
поживем…
…………………………………………………………………………………………………………………………….

Largo. Pianissimo
Ты упал лицом, мой милый,
В ковш тяжелых рук.
В грязь стола,
как в чернь могилы,
Да щекою — в лук.

Пахнет ржавая селедка
Пищею царей.
Для тебя ловили кротко
Сети рыбарей.

Что за бред ты напророчил?..
На весь мир — орал?!..
Будто сумасшедший кочет,
В крике — умирал?!..

Поцелую и поглажу
Череп лысый — медь.
Все равно с тобой не слажу,
Ты, старуха Смерть.

Все равно тебя не сдюжу,
Девка ты Любовь.
Водки ртутной злую стужу
Ставлю меж гробов.

Все сказал пророк Исайя,
Пьяненький старик.
Омочу ему слезами
Я затылок, лик.

Мы пьяны с тобою оба…
Яблоками — лбы…
Буду я тебе до гроба,
Будто дрожь губы…

Будут вместе нас на фреске,
Милый, узнавать:
Ты — с волосьями, как лески,
Нищих плошек рать, —

И, губами чуть касаясь
Шрама на виске, —
Я, от счастия косая,
Водка в кулаке.

* * *

Любимая моя, родная…
Закутай ручки в лисий мех…
Другой – не верю. И не знаю.
Моя. Одна. Одна на всех.

Моя… Берите! Ваша, ваша.
С казармой, где трубят отбой.
С дворцом, где лик владыки страшен.
С конюшней, где фонарь погашен.
С дрожащей заячьей губой.

* * *

У старости есть лицо У старости — дубовый сундук
У меня его нет У меня его нет

У старости на пальце кольцо У старости — в перстнях
У меня его нет корни рук
У меня их нет
У старости в мочке серьга Она богачка, старость
У меня ее нет …Визг:
собаки в ночи
У старости меж ребер брошь — дорога загрызли с голоду кошку
У меня ее нет О помолись
И помолчи
У старости серебро волос Она богатейка старость твоя
У меня его нет Заелась поди

У старости топазы слез В охвостьях нищенского белья
У меня их нет Нож держу Подойди

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Пули — бусы!
Пули — серьги!
Брюшки — что креветки!..

Яркой я зимой играю в русскую рулетку.

Револьвер такой тяжелый… ах, по мне поминки?!..
Я стою средь мерзлой снеди на Иркутском рынке.

Пули — клячи!..
Пули — дуры!..
Мир сгребу в охапку.
Пот течет по скулам дядьки с-под бараньей шапки.

Револьвер — такое дело. Я стреляю метко.
Что ж ладонь вспотела солью, русская рулетка?!..

Стынет глаз бурятки медом. Стынут глыбы сливок.
Стынет в царских ведрах омуль. Кажет ель загривок.

Янтарями — облепиха!
Кровью — помидоры!
Ах, оружье, ласка, лихо русского задора!

Гомонят подтало бабы, щелкая орешки.
Я для публики — монетка: орел или решка?..

Жму костями плоть железа. Руку тянет холод.
“Ну, стреляй!..” — вопят мальчишки. Крик стучит как молот!

И, к виску подбросив руку, пред вратами Рая
Я на вечную разлуку так курок спускаю,

Как целую зиму в губы! В яблоко вгрызаюсь!
Как — из бани — в снег — нагая — Солнцем умываюсь!

Жизнь ли, смерть — мне все едино!.. Молода, безумка!..
Упаду на снег родимый — ракушкой-беззубкой…

Это — выстрел?!..
Я — живая?!..
Дайте омуль-рыбу!..
Дайте откусить от сливок, от округлой глыбы!..

Дайте, бабы, облепихи, — ягодой забью я
Рот!..

…Как звонко. Страшно. Тихо.
Шепот: “Молодую…”

На снегу лежу искристом, молнией слепящем.
Умерла я, молодая, смертью настоящей.

Из виска текут потоки. Чистый снег пятнают.
Револьвер лежит жестокий. Настоящий, знаю.

А душа моя, под небом в плаче сотрясаясь,
Видит все, летит воздушно, чуть крылом касаясь

Тела мертвого и раны, баб с мешком орехов,
Мужиков, от горя пьяных — в ватнике прореха,

С запахом машинных масел пьяного шофера,
С запахом лисы и волка пьяного Простора… —

Вот так девка поигралась! Вот так угостилась!..
Наклонитесь над ней, жалость, радость, юность, милость…

Наклонись, дедок с сушеной рыбкой-чебаками:
На твою похожа внучку — волосом, руками…

Гомон! Визг вонзают в небо! Голосят, кликуши!
Я играла с револьвером — а попала в душу.

И кто все это содеял, весь дрожит и плачет,
На руки меня хватает во бреду горячем,

Рвет шубейку, в грудь целует, — а ему на руки
Сыплются с небес рубины несказанной муки;

Градом сыплются — брусника, Боже, облепиха —
На снега мои родные, на родное лихо,

Да на револьвер тяжелый, на слепое дуло,
Что с улыбкою веселой я к виску тянула.

Это смерть моя выходит, буйной кровью бьется,
Это жизнь моя — в народе — кровью остается.

* * *

 Скажи ты мне: ты любишь Родину?
 Ну ты… Ты не играй ножом.
Она не старая комодина,
Что ты сожжешь за гаражом.

Она живая. Столько пройдено,
Что – костыли, а не ступни.
А ты?! Скажи, ТЫ любишь Родину?!
 Спаси… себя… И сохрани…

ПОСЛЕДНЕЕ БЛАЖЕНСТВО

— Приидет Царствие Мое.
Приидет Царствие Мое.
Вы долго ждали, бедняки —
Приидет Царствие Мое.

— Царь-Голод высох тьмой доски.
Царь-Холод сжег мои виски.
Царь-Ветер плачет от тоски.
Приидет Царствие Твое.

— Пропой же мне последний стих,
Пропойца с пламенем седых
Волос, — что плачешь ты, затих?
До дна ты выпил Бытие?..

— Блаженны нищие духом, ибо их…
Блаженны плачущие, ибо их…
Последний Дух, и вдох, и дых:
Приидет Царствие Твое.

… И так они стояли — так
Стоят на рынке мясники,
А снег в крови, в снегу резак, —
Стоят и плачут от тоски.

В снегу — замызганный пятак:
Огонь — на резкой белизне.
Друг против друга — вечно: как
Враги на ледяной Войне.

И весь в слезах стоит Христос.
И я стою — лицо в слезах.
А мир, бедняк, ослеп от слез.
Огонь, огонь — в его глазах.

ПЛЯСКА НА АРБАТЕ ВМЕСТЕ С МЕДВЕДЕМ. ЗИМА

Снег синий, сапфир, зазубринами — хрусть!
Меня перепилит, перерубит: пусть.

Люди: медведями топчется толпа.
Солнце-сито. Сеется рисова крупа.

Вы на сумасшедшенькую пришли поглядеть?!.. —
Буду с медведем в обнимку танцевать, реветь!

Цепь его побрякивает россыпью смертей.
Повыше подымайте кочанчиков-детей.

Катайте по плечам детей-яблок, детей-дынь:
Гляньте — медведь валится, пляшет, пьяный в дым!

Напоила я его водкой из горла,
А закусить ему перстеньком своим дала.

Как убьют плясуна, станут свежевать —
Станет в ране живота перстень мой сиять.

А сейчас сверкают зубы — бархат пасти ал…
Брось на снег, царь калек, рупь-империал!

По снежку босая с бубном резво запляшу,
Деньгу суну за щеку, чисто анашу.

Ах толпень! Сотни рыл! Тыщи гулких крыл!
Чтоб медведь вам землю носом, будто боров, рыл?!

Никогда! Это зверь вольный, как зима!
Я его кормила коркой. Нянчила сама.

Я плясать его учила — бубна не жалей!.. —
На погибель, до могилы, до рванья когтей!

Из-под когтя – красно… Пятна — на снегу…
Влей мне в бубен вино! Поднесу врагу.

Повозки шуршат, сапоги по льду хрустят,
Мыши ли, павлины ли поглазеть хотят!

А медведь мой топчется, топчется, топ…
Положите с черной шкурой меня — в сосновый гроб.

И я пальцами вплетусь в смоль седых шерстин:
Спи, мой зверь, плясун глухой, мой последний сын,
Мой танцор, царь и вор, метина меж глаз:
Отпоет единый хор сумасшедших нас.

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ. ЭСКИЗ УГЛЕМ НА СТЕНЕ

За деревянными столами, холстом укрытыми, сижу.
Скатерки дрань. И снеди пламя. Я в чашу винную гляжу.
Вино утробно и кроваво. Хлеб нюхает ноздрями тьму.
В сверкающем хитоне славы — втолкнут в последнюю тюрьму.
Я щупаю ногами плиты. Морозный мрамор, ледяной.
Моею кровью не облиты. Моей не выжжены ступней.
Исчезло время жизни малой, как дым рыбацкого костра
Фаворской ночью. Ржавь бокала — и синь селедки — до утра —
На маслом меченной бумаге. Среди объедков и костей.
Ах, ангелы, мои бедняги — средь сатанинских тех гостей.
Апостолы. Их пальцы кругом, как бы планеты, колеся,
Дрожа, передают друг другу — тайком — молчком — трясясь — прося —
Мои дары: боль битой чашки, где темно-красна, солона,
Любовь; и в порванной рубашке — кусок, чтоб желчь заесть вина,
Заткнуть себе немую глотку, вкусить подовый, жгучий крик:
Глядите, вот он, за решеткой!.. Глядите, на Кресте старик!..
Старик… — гляжусь в стекло бутыли… ах, ангелы, я молодой…
Одной ногой — уже в могиле. Другой — над первою звездой.
Тяни мне щиколки в царапках, о Магдалина, девка, ты… —
Не видишь — я могильщик с тяпкой лопаты, где кряхтят кресты.
Не видишь — на полу, убогий, близ таза медного глава:
Дай я тебе омою ноги в ночи, пока еще жива —
В пиру, где руки, щеки красны, где на подносах хлеб несут,
Где лепет винный и бессвязный молитвой вылетит на Суд.

* * *

Зачем тебя я, милый мой, узнала?

Глубокий брод. Горячий стон.
Гроза, где молнии – Господни жала.
На сеновале многозвездный сон.

Зачем тебя, безумный, полюбила,
Кайлом разбила золотую клеть?!

Мой мир. Моя разверстая могила.
Заледенеть. Воскреснуть. Умереть.

КОСТЕР. ВИДЕНИЕ АВВАКУМА

Зачитали и мне золотой приговор.
Виноват, — худоребрый, расстрига,
Знаю: будет мне яма и мощный костер,
И желаньем последним — коврига.

Я старик. Лоб от мыслей бесценных распух,
От сияющих — в кровь — самоцветов.
Виноват, что любил и за трех и за двух.
Что молился — во тьме — до рассвета.

Я пророк и безумец. Что, страшно им быть
На земле, где не реки, а плети,
Где в снегу выл Распятый, шептал хрипло: «Пить!..» —
Где зверятами скалятся дети?!

Где оружье — в подпольях; где хлеб — жабий яд;
Где соврать писчим дьякам — что дунуть;
Где на стервах в ночи ожерелья горят:
Низок-россыпей — некуда плюнуть!..

Гибнет мир во снегах!.. Гибнет в горе и лжи.
Воздымаю двуперстие круто.
Ты, палач, мне веревку с ухмылкой кажи,
Коей скрутишь меня чрез минуту.

Все равно — о, доколь меня слышит народ,
В кучу сгрудился близко кострища,
Разеваю для Правды свой яростный рот,
Непотребный,
сверкающий,
нищий!

Только Правду голодным я людям скажу.
Прохриплю, заглушая обманки.
А костер подожгут — бородой укажу
На разгул занебесной гулянки.

Эх, пляшите вы, звезды!.. И мы — между звезд!..
Эх, сыграем вселенскую пьянку!..
Мне обмажет все тело огня лисий хвост,
Душу вывернет крик наизнанку.

Будут перстни сдирать — и в кострище бросать.
Головешки ступней станут: лалы,
Изумруды… Народ! Гей ты — петь и плясать!
Пить из горла бутыли — смоги устоять! —
Сласть базара, да смолы причала!

Пить из горла — до дна — век, что горькую ртуть,
Век, настоянный весь — на обмане…
Перекинется пламя с коленей — на грудь.
Шайка выплеснет в огненной бане.

Борода вспыхнет ярко, подобно ножу!
Задеру я лицо в Божье небо!
Только Правду голодным, лишь Правду скажу —
О цене их посмертного хлеба.

И зависнет голубка во звездной пыли
Над скелетом горелым и диким —
Над последним пророком несчастной земли,
Душу выславшим в огненном крике.

* * *

Мы в тюрьме.
Мы за решеткой века.
Кат, царевич, вопленица, вор.
Не скотов сочтут, а человеков.
По складам читают приговор.
Улещают плесенью похлебки.
К светлой казни — балахоны шьют.
Затыкают рты, как вина, пробкой,
А возжаждут крови — разобьют.
Бьют снега в окружия централа.
Прогрызают мыши тайный ход.
Сколько раз за век я умирала —
Ни топор, ни пуля не берет.
Чрез решетки дико тянем руки.
Камни лупят по скуле стены.

Мы уже не люди — только звуки.
Еле слышны.
Вовсе не слышны.