Детство — это село Краснощеково,
Несмышленово, Всеизлазово,
Скок-Поскоково, чуть Жестоково,
но Беззлобнино, но Чистоглазово.
Юность — это село Надеждино,
Нараспашкино, Обольщаньино,
ну а если немножко Невеждино,-
все равно оно Обещаньино.
Зрелость — это село Разделово:
либо Схваткино, либо Пряткино,
либо Трусово, либо Смелово,
либо Кривдино, либо Правдино.
Старость — это село Усталово,
Понимаево, Неупреково,
Забывалово, Зарасталово
и — не дай нам бог – Одиноково…..
Евгений Евтушенко
I
Начало мудрости – благоговение перед Господом.
Теиилим 111:10
Начало мудрости – страх Господень
Библия, Псалтирь, Псалм 110:10
Страх Господень прибавляет дней
Библия, Притчи, 10:27
Так что же это за дом такой? И кто этот Сол, построивший его?
Как и многое другое на континенте АМЕРИКА, и дом этот, и Сол, берут начало на просторах царской России, а точнее, в её украинской, молдавской и польской провинциях. Именно там, обезумевшая от ярости и ненависти чернь, натравливаемая, подзуживаемая и подталкиваемая российским самодержавием и всеми его службами, и без того-то готовая к резне и кровопролитию, упиваясь от вседозволенности и беззакония, громила беззащитные еврейские местечки, убивая и старого и малого.
И хлынул еврейский люд, и побежал из ненавидевшей и презиравшей их страны, где они были вне закона и объявлены были на них охота и отстрел, да так побежал, что и до сих пор остановиться не может… Были, правда, перерывы, когда Советская власть обнадежила их и дала евреям ненадолго вздохнуть. Использовала… Но потом и она взялась за них… Да как взялась…
Так вот Сол – как раз из самой первой волны еврейских эмигрантов. И был он конечно не Сол, а Соломон, Соломончик, Моня… Читатель, конечно, знает происхождение этого Великого имени. Ну, а если подзабыл, не возьму за грех напомнить ему из серьёзных статей и книжек, что «Имя Шломо (Соломон) на иврите происходит от корня «שלום» (шалом — «мир», в значении «не война»), а также «שלם» (шалем — «совершенный», «цельный»). Соломо́н — мужское имя, Соломон (лат.), Шлёма (идиш), Шломо (иврит), Шломо». «Среди евреев Восточной Европы распространенной формой имени Соломон было имя Залман, реже встречается такой вариант имени как Зельман».
Вот эти – то Соломоны (Шлёмы, Мони, Залманы), Абрамы (Абы), Давиды (Дуделе и Додики), Моисеи (Мойи и Мойши) подросли, образовались, укрепились в новой жизни и, никогда не забывая идиш, и не пропуская службы в синагоге, сохранили веру своих отцов, дедов и прадедов. А в Ней, наряду с Верой в Гос-да Нашего, существует и все определяет Страх перед ним! Страх, который выше плохих черт, дурного характера и прочего! И смысл СТРАХА этого, помимо всего общеизвестного, прост — 10% твоего дохода не твои, они принадлежат Гос-ду! И нравится тебе или не нравиться, но обязан ты использовать их для помощи сирым и слабым мира сего. И не вздумай изворачиваться и фокусничать – Всезнаемость, Воля и Сила Гос-да беспредельны и молниеносны! Нарушишь – быть беде, и вякнуть не успеешь! С другой стороны — «Страх Господень прибавляет дней»!
Так, на пределах Великой Америки появилось многое, созданное Великой Любовью к Гос-ду и Великим Еврейским Страхом перед Ним. В том числе, в частности, и огромное число, так называемых, субсидируемых домов.
Как поётся, «вот эта улица, вот этот ДОМ» — посредине одно и двухэтажного массива домов РИВЕРТАУНА – прибежища тысяч еврейских, а теперь уже и русских, украинских, среднеазиатских и, даже, кавказских эмигрантов, — торчит многоэтажный «билдинг», наполовину углубившийся в лес и обращенный фасадом к скромной улочке с трудно спеллингуемым названием.
Евреи хотят помогать друг другу, своим сиротам и беспомощным старикам! Евреи это делают! Сделал это полсотни лет тому и наш Сол!
Вот это и есть евреи!
II
Обида на судьбу бывает безутешна.
За что карает нас её слепая плеть?
Не покидай меня, волшебница-надежда,
Я спел еще не все, я должен уцелеть.
Черна бывает ночь, и власть её безбрежна.
А свет – он только там, где улыбнулась ты.
Не покидай меня, красавица-надежда,
Не прячь под капюшон прекрасные черты.
Победа доброты не так уж неизбежна.
Ей мало наших слов, ей много надо сил.
На покидай меня, заступница-надежда.
Я так еще тебя ни разу не просил
Г.Полонский
Сол подарил своим соотечественникам, состарившимся и уставшим от суровых жизненных баталий, Дом Надежд! Да, да, одиннадцать этажей Надежд! Двести апартментов Надежды! Двести спасительных, так хочется сказать, непотопляемых отсеков, к сожалению, рано или поздно, но тонущего корабля жизни. И Лариса Герштейн, чудесно, трепетно и волнующе поющая эту прекрасную «обиду на судьбу» Полонского, в сущности, дарит живущим в доме Сола, своего рода, гимн, молитву беспомощной, но защищенной старости. Интересно, что в известной песне Добронравова и Пахмутовой Надежда, бессмертно озвученная Анной Герман, связывается… с домом:
Надежда – мой компас земной,
А удача – награда за смелость.
А песни – довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
Кто-то сказал, что надежда живет даже у самых могил. Да и известная пословица утверждает, что надежда умирает последней. Но её, однажды, поправили: она умирает предпоследней. Последним умирает надеющийся!
Дом Сола необычен по своей форме. Если смотреть на него сверху, то он представляет огромную букву Т, вертикальной ножкой вонзающуюся в лес. Наверное, такая форма была удобна и здрава по чисто конструктивным, сугубо инженерным соображениям, и потому, что при этом дом оказывался окружен зеленым массивом. Но мне кажется, что тут сработали и несколько иные, совершенно иррациональные и подспудные, внешне, не броские обстоятельства. Не исключено, что именно, они, исподтишка, управляли рациональным мышлением конструктора.
Прежде всего, в старо — и церковно славянских азбуках буква Т носит название «твръдо» или «твердо», что означает «твердое, крепкое, неприступное, надёжное, мужественное, непоколебимое, неотступное» (Википедия). Одним словом, это могло быть «прозрачным» намеком на защищенную, надежную, спокойную и длительную старость!
Но, думается мне, есть и еще одно значимое обстоятельство. Дело в том, что взлетно — посадочные полосы аэродромов во всем мире оборудованы посадочным знаком в виде этой самой буквы Т. Знак этот состоит из двух сигнальных полотнищ белого, красного и черного цвета в зависимости от фона местности, района расположения аэродрома и времени года. В нашем случае дома Сола, в этих полотнищах, да еще цветных, не было ровным счетом никакой необходимости — крыша, с небольшим возвышением для конструкций лифтов, покрытая черным водонепроницаемым гудроном, отчетливо выделялась на зеленом фоне лесного массива.
Когда-то прекрасный писатель Борис Васильев дал удивительное название одному из своих рассказов: «Вы чьё, старичьё?». На этот вопрос, в широком смысле слова и далеко за пределами контекста Васильева, может быть дан лишь один ответ – Господни мы, слуги и рабы Господа нашего! Но интересен этот рассказ и потому, что: «Жизнь (главного героя. В.Ф.) Касьяна Нефедовича Глушкова — естественно, в порядке исключения, развивалась не по спирали, а кольцеобразно, и старость аккурат совпала с детством». Дом Сола тоже обладает удивительными качествами: попадающие в него всегда-то были рабами Госп-да, но сейчас становились и прямыми Его подопечными, и их быт с момента поселения и по окончании жизненного пути сворачивался во что-то геометрическое — в окружность, эллипс, сложную замкнутую траекторию или спираль до конца их дней. И по своей воле, практически, никто покидать этот Дом не хотел. И в этом смысле важны были два обстоятельства.
Прежде всего, всегда была в Доме своя собственная синагога и была в нём, а точнее на нем, упомянутая выше своя взлетно-посадочная полоса… Что до синагоги, то она обеспечивала контакт с Госп-дом, прикрытие Гос-да, и управляемость его рабами, А вот аэродром на крыше думается мне, систематически принимал Ангелов, посылаемых Госп-дом для скорой Помощи своим овцам. А она, Помощь эта, была нужна, ох как нужна, и денно, и нощно. Ведь Ангелы – это и хранители, и утешители, и успокоители, и спасители, наконец. Ну, а если ничего поделать не могли даже Божьи Ангелы, улетали скорбные души со взлетно-посадочной полосы, с этой самой буквы Т в Бож-кие Палестины.
И вот, еще, что было важным в Доме Сола – Надежда – его постоянный квартирант! Она никогда, никогда, ни днем, ни ночью его не покидала, и всячески избегала крыши дома, взлетно-посадочной полосы на нем и этой самой буквы Т!!!
Не покидай меня, заступница-надежда.
Я так еще тебя ни разу не просил.
III
Мильонеру – снится нищета.
Оборванцу – золото рекой.
Мне – моя последняя мечта,
Неосуществимая – покой.
Георгий Иванов
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,-
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
М.Лермонтов
Кто из нас не помнит чудесной поэтической сказки из народного фольклора Великобритании: ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК? Её читали нам наши папы и мамы, её читали мы нашим детям и внукам. И подарил нам эту возможность великолепный поэт Самуил Яковлевич Маршак. Не скрою, название своего рассказа я почти скопировал с этой сказки. Почти… Во-первых, не Джек, а Сол, а во-вторых… А во-вторых, существует принципиальная разница в этих домах… Ох, какая принципиальная! Если вы возьмете последнюю итожащую строфу ДОМА, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК
Вот два петуха,
Которыебудяттогопастуха,
Которыйбранитсяскоровницей
Строгою,
Котораядоиткоровубезрогую,
Лягнувшуя старого пса без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в темном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек,
то обнаружите, что все стихотворение насыщено активным, а порой и довольно воинственным действием. Пусть на детском уровне, но, безусловно, действием, беспокоящим, или агрессивно конфликтным. Вот некоторые слова: будят, бранится, лягнувшая, треплет, пугает и ловит, ворует. Выходит, что в доме Джека, словами А. Блока: «… покой нам только снится».
В отличие от дома, который построил Джек, в доме Сола царит покой. Ведь он изначально построен для ушедших на покой стариков. Строили так, как будто имели перед глазами слова Чарльза Диккенса: «…все бури, в конце концов, затихают и наступает покой… напоминание людям о той тишине и безмолвии, которые приходят на смену суровой буре, что зовется жизнью».
После сооружения Дома Сола, а это был промежуток, между двумя эмиграционными волнами, Дом заселяли американцы и американские евреи. И к концу семидесятых годов минувшего века они представляли собой абсолютное большинство. И вновь прибывшим, при распаде Советской империи, и после него, довелось познакомиться со многими из них и некоторыми удивительными их качествами.
В своей массе, американец – человек независимый. С остро развитым чувством собственного достоинства. Например, не имея машины, и проведя за рулем полвека, теперь, в старости, он тянется к автомобилю… Но он никогда не попросит вас, его подвезти. Им свойственно безусловное уважение к закону и собственности. В том числе, к вашей… Зависть, наверное, и есть, но она подавлена этим уважением и достоинством. Мало того, я встретил американку – крупную, высокую, приветливую, изучающую русский, и стремящуюся поздороваться и попрощаться с вами по-русски. Так вот она, видя мою развалюху с не работающим кондиционером, подошла и протянула на ладони ключи от своего лэндровера — бери, пользуйся, когда тебе надо! Я. конечно отказался, но был, не скрою, потрясен.
Мы, замордованные безумным и озлобленным коммуно-фашизмом, всенаправленными его ненавистью, завистью и яростью, Гулагом, и страхом, ни за что ни про что, попасть в безысходную беду, боязнью сказать не то и не там, а тем более, сделать не то и не так… Мы, постоянно дующие на воду… Как бы чего не вышло… Нам трудно быть прямыми и откровенными… Должно смениться поколение. Американец – другой. Над ним не висели этот советский, партийный молох, кагебистский меч и весь этот многолетний ужас, меняющие даже эндокринные процессы. Поэтому он и честнее, и прямее. Поэтому он способен вступиться за слабого и невинного. Именно такими я видел избираемых жильцами президентов двух домов Сола. Второй, кстати, был переводчиком на Нюребергском процессе.
Американец, безусловно, приветлив и поздоровается с вами при любом ситуационном раскладе, и при любом уровне своего образования. Не то, что иной эмигрант из России. Отягощенный своими, давно уже эфемерными, степенями, званиями, чинами, этот может, сутулясь и глядя в пол, молча пробегать к лифту, сквозь толпу людей, с которыми он пересекается в доме, разве что, не ежедневно.
Американцы мужественно встречают судьбу и болезни. Они гораздо реже русских эмигрантов ходят по врачам. А если случается беда и исправить ничего нельзя, они до последнего держаться дома и на ногах, а потом, или уходят, или попадают в госпиталь и уходят, через несколько дней. Стоически и сдержанно. Именно так поступил мой сосед по этажу – интеллигентный, корректный, приветливый и, внешне, очень представительный американский еврей. Был он одинок и часто читал, сидя в кресле, при, зачастую, открытой двери в коридор.
А вы видели, как работает американский рабочий? Я уж не говорю, что ни о какой водке и выпивке в рабочее время не может быть и речи. Да, кстати, за двадцать лет в Америке, я не видел вообще ни одного пьяного даже на улице… Нет, нет, я говорю о самом процессе работы. Спокойно, без спешки, добротно, без мата, с уважением к своим коллегам. Я ни разу не слышал, чтобы американский работник Дома Сола повышал голос на своего коллегу. Даже когда они вдвоем работали в пространственно крайне стесненных условиях и на коленях
Тронул сердца всех, живущих в Доме Сола, технический менеджер Боб, или Баб, как все его звали. Почти двух метровый отставной пожарник и профессиональный тренер по бейсболу оказался на своей должности, пройдя, будучи уже пенсионером, все ступени от рядового рабочего. И это назначение привело к формированию рабочего коллектива, который, несмотря на свою малочисленность, с успехом и с уважительным отношением к жильцам провел подлинную техническую революцию в Доме. Но главное — в другом, – Баб стал для живущих в доме эталоном американца. Деловитым, приязненным, открытым, добродушным, улыбчивым и всегда готовым помочь. Ему верили в Доме все! Его считали своим все! Его любили и уважали все! Вот сцена, «имевшая место быть» в лабби. Маленькая старушка-американка на волкере обратилась к Бабу с каким-то вопросом. И тогда гигантский Баб, чтобы лучше слышать, становится перед старушкой, то ли на два колена, то ли на одно – уж и не помню. И в таком вот «коленопреклоненном» положении беседует с ней минут десять — пятнадцать! И было это не однажды. — Баб уважал людей любых национальностей, любого происхождения и в любом статусе и, в частности, стариков…
И когда вдруг по селектору объявили, что Баб увольняется, и через полчаса его будут провожать, в зале на первом этаже, собрался едва ли не весь дом. Как говорят, яблоку негде было упасть. Было много добрых слов, дарились цветы, статуэтка, водка, а некоторые подчиненные Баба даже прослезились…
Нельзя не сказать и о том, что американские евреи более жовиальны, чем их российские собратья. Попросту говоря, они умеют жить и не унывают даже в старости. В Доме раз-два в неделю филантропическими еврейскими организациями давались дешевые обеды для скромно живущих пожилых еврейских семей. На них собиралось по 50 – 100 стариков. Частично, это были супружеские пары, отчасти – одиночки. Играл скромный оркестр, и пелись старые песни 30-40-вых годов. Надо было видеть, как они танцевали… Они искренне радовались жизни, общению, музыке, скромной еде… И мне казалось, что они умнее, искреннее и лучше нас…
Но и среди нас — великое множество великолепных людей. И, как оказывается, это не зависит от образования. Уже лет десять как нет Голды – старой, расплывшейся, с ногами, не помещавшимися ни в какую обувь, – она излучала обаяние, тепло и любовь к людям. И даже, если она – необразованная женщина и бывшая официантка, говорила что-то не вполне политкорректное, вы её понимали, и знали, что она говорит только правду. Именно так она рассказывала, как в её столовой где-то в Днепропетровске принимали посетившего город Брежнева, и она, подавая борщ, обратилась к нему: «Лёнечка!»
«Умирает старый еврей» — так начинается истертый анекдот. В Доме Сола происходит много событий, начинающихся именно этими словами, но имеющими иное, совсем иное продолжение.
Так вот, в одном из апартментов умирает старый еврей, в прошлом — ребай местной синагоги. И его жена, с которой они познакомились и поженились в одном из лагерей ГУЛАГА, и, как это не удивительно, по еврейскому обряду, стоя на коленях перед его постелью, умоляет его: «Подожди еще немного, не умирай, через неделю отпразднуем годовщину нашей свадьбы, а через месяц — день рождения дочери! Подожди, не умирай! Прошу тебя! Умоляю тебя!»
Умер старый еврей, военный человек, военная косточка, старый заслуженный солдат Семен, маленького роста, отставной подполковник из беспризорников. Увешан был боевыми наградами, что твой иконостас. Просвета на кителе не было. Одних орденов Красной звезды – штук пять. Прошел всю войну, с первого до последнего дня. «Ты не поверишь, в партии сорок лет, а ни разу на партсобрании не выступал. Клянусь тебе, ни разу…». Спрашиваю, а как с антисемитизмом – ведь дослужиться до полковника тебе не дали? «Всяко бывало. Но — и такое. Уже в мирное время служил командиром разведроты. И начал меня травить заместитель командира полка по партийной работе. Ни покоя, ни просвета. Пошел к командиру полка. Тот выслушал, а через день поговорил с моим обидчиком: «Претензии по службе к нему у тебя есть? – Нет. Взносы он платит? – Платит. Собрания посещает? Посещает. Дисциплину нарушает? – Нет. Ну, так забудь о нем! Забудь, как — будто его не было, и нет! Начисто!»
Ушел очень старый еврей, хорошо за девяносто. Воевал и в финскую, и в отечественную. И все эти суровые годы отслужил башенным стрелком в танке. А ведь танкисты горели массово. Но его берег Бог! Уж очень мягким и кротким был этот человек. Никогда и ни о ком не сказал плохо. Никогда! И честности был кристальной. Звали его Зиновием Овсеевичем Обуховским и любили его все, и покойная жена, и дочь, и все кто знал его. После войны окончил техникум и работал скромным техником — дантистом. Зять рассказывал, что когда сватался к его дочери и был приглашен в дом, ожидал богатых хором – дантист, протезист, золотые зубы! В доме царили бедность, честная из честных бедность и пустота… Так вот в объявлении о смерти он был назван Зямочкой, коим он был всю жизнь для всех, знавших его.
То там, то здесь в Доме Сола вспыхивают сполохи доброй памяти, теплоты, щедрости:
Сын о покойной матери: «Мама была замечательная женщина!».
Жена – мужу: Сы’на!
Подарили на день рождения дорогую электрическую мясорубку. Оказалась – второй. Передарили друзьям!
Дом надежд! Одиннадцать этажей надежд. Соседка – женщина умная, волевая и жизнестойкая. Добрый год ездит на искусственную почку. Но ежедневно заставляет себя выйти во двор, посидеть на свежем воздухе и сыграть партию-другую в лото. А за месяц до ухода, за ней стала приезжать скорая помощь и возить её на процедуру в 5 (!) часов утра,… чтобы к девяти она могла со всеми отправиться на автобусе в «детский сад»!
Но жизнь сложна и в человеческом сообществе существуют и далеко не лучшие образцы. Был в Доме Сола отставной шофер — гнида-с-с-с. Так вот, повадился по злобе и зависти прокалывать шины жалких эмигрантских машин. Поймали, бить и судить не стали, но пришлось детям его оплатить ремонт добрых полутора десятков колес. Надо сказать честно – этот случай исключительный. Совсем не типичный, и за много лет ничего подобного еще вспомнить не могу.
Зато у Дома Сола с его почти четырьмя сотнями разнохарактерных, и диаметрально разного происхождения и образования жильцов есть общий знаменатель. И дважды он сработал! Да как! В Доме есть такая должность – ночной дежурный. И работал на этой работе, и жил здесь же в доме эмигрант из, помнится мне, Шри-Ланки, Коломбо когда-то называлось. Однажды он исчез. Выяснилось, что эмигрант-то он – эмигрант, но незаконный. Арестовали его. И провел он в полиции или в тюрьме несколько месяцев, и предстояла ему высылка. Но тут сказались особенности американцев. Ведь они, в прошлом, все эмигранты, и сочувствие к эмигранту, попавшему в такую переделку, у них в крови. Так вот офис над Домом Сола и офис Дома Сола, как один, выступили в его защиту. Писали письма в поддержку, выступали в суде, оставили вакантной должность и сохранили незанятой квартиру шри-ланкийца. Отстояли его, и надо было видеть лобби Дома Сола, когда он возвратился, защищенный, оправданный и уже гражданин. Здесь собрались все – Вице-Президент компании, оба офиса, и сотни жильцов Дома Сола! Возвратившегося поздравляли, обнимали и приветствовали, кто как мог! Трогательно это было, трогательно!
Случилось и еще одно событие, показавшее, что у Дома Сола было что-то свое, самобытное, искреннее, превращавшее раздробленное в обычных буднях общество индивидуумов в сообщество и даже во что-то единое. А было так. У одного из рабочих офиса трагически погиб маленький сын. В Доме узнали об этом к вечеру, а уже к утру, мягко выражаясь, скромно живущие обитатели дома собрали более полутора тысяч долларов помощи! Словом, как поет Игорь Саруханов:
Дорогие мои старики!
Дайте, я вас сейчас расцелую.
Молодые мои старики,
Мы еще, мы еще повоюем!
IV
Снова годовщина.
Три любимых сына —
Они стучатся у ворот.
Только шлют нам телеграммы:
Как живут там папа с мамой?
Как они встречают Новый год?
Припев:
Налей-ка рюмку, Роза!
Я с мороза.
Ведь за столом сегодня ты и я.
Да нет прекрасней, лучше в мире, Роза,
Таких детей, как наши сыновья.
Все они похожи,
Все одного покроя —
Все похожи на меня:
Один поет, другой играет,
Третий тоже не киряет —
Все они родные сыновья.
Припев.
Боря стал артистом —
Он стал певцом-солистом!
Алик тоже молодец:
То летит он за границу,
То на дальний полюс мчится;
Полюс ему ближе, чем отец.
Припев.
Иногда, когда я смотрю на дом Сола издалека, мне кажется, что он …дышит. Что стены его, и окна его апартментов выпячиваются наружу, а сам он напоминает детский шарик, надуваемый водородом – вот-вот взорвется от некоего могучего внутреннего давления. И тогда я вдруг начинаю понимать, что это не какая-нибудь опасная, обезлюженная и обесчеловеченная физика… Дом наполнен не только Надеждой. Не только ею одной… Он наполнен родительской Любовью, спрессованной под высоким давлением, в каждом сердце и каждом апартменте. И давление это, хотя и не может разрушить конструкции Дома Сола, но, не помещаясь в просторных стенах, делает его дышащим и живым, постоянно и день, и ночь беспокоящимся, волнующимся, трепещущим.
Родительская Любовь, как и непреходящее родительское Беспокойство – это субстанции, подобные взрывчатке. Они способны не только переполнять, но и… взрывать родительские сердца.
Булат Окуджава и Исаак Шварц написали великую песню ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА. Вообще говоря, она – о любви. Но мне иногда кажется, что она – и о родительской любви. Вот, например, эти её слова:
Две вечных подруги –
Любовь и разлука –
Не ходят одна без другой
…
Святая наука – расслышать друг друга
Сквозь ветер, на все времена…
Две странницы вечных – любовь и разлука –
Поделятся с нами сполна.
Чем дальше живем мы, тем годы короче,
Тем слаще друзей (Детей? В.Ф.) голоса.
Ах только б не смолк под дугой колокольчик,
Глаза бы глядели в глаза.
То берег – то море, то солнце – то вьюга,
То ласточки – то вороньё…
Две вечных дороги – любовь и разлука
Проходят сквозь сердце моё.
Любая любовь – могущественна. Исаак Эммануилович Бабель, в «УЛИЦЕ ДАНТЕ», написал: «От пяти до семи гостиница наша «HotelDanton» поднималась в воздух от стонов любви. В номерах орудовали мастера». Но это о совсем другой любви, совсем о другой… Той самой, где финалом может быть, например, убийство любовника. Родительская любовь, практически, всегда бескорыстна, самопожертвенна, пышно говоря одним словом, альтруистична. Да и по мощности чувств, и по длительности — в целую жизнь – от рождения ребенка до самой собственной смерти, она внеконкурентна! По здравому разумению, она и стабильнее и длительней первой, и не знает измен. Литературная ситуация с Тарасом Бульбой («Я тебя породил, я тебя и убью») и реальная психопатология Ивана Грозного и Петра Первого в отношении своих сыновей – не в счет.
К сожалению, к великому сожалению, и у неё, у этой подлинно великой родительской Любви, есть своя теневая сторона — Проблема отцов и детей. Существовала она всегда, и во все времена. Упоминается она в древнеегипетских папирусах. Пишет о ней, то ли в седьмом, то ли в восьмом веке до нашей эры, древнегреческий поэт Гесиод: «Я утратил всякие надежды относительно будущего нашего государства, если сегодняшние молодые люди, завтра возьмут в руки бразды правления, ибо эта молодежь не выносима, не выдержанна, просто ужасна». Известны и его поэтические строки:
Дети с отцами, с детьми их
Отцы сговориться не могут
В том числе и весьма суровые:
Старых родителей скоро совсем
почитать перестанут.
Будут их яро и зло поносить
нечестивые дети
Тяжкою бранью, не зная возмездья
богов; не захочет
Больше никто доставлять пропитанья
родителям старым…
Более того. Не только язычники, но и древние греки, чтобы не кормить и не заботиться, сбрасывали стариков со скалы.
Проблема отцов и детей у язычников и древних греков
Дом Сола – это удивительный полигон для исследования вечной проблемы отцов и детей. В принципе, решить эту проблему почти невозможно, ведь интересы даже двух смежных поколений коренным образом различны, — но содействовать её решению можно. Главное здесь – это сделать пожилых людей материально независимыми от детей. Щедрое и мудрое государство — Соединенные Штаты Америки, — с помощью, в частности, системы Домов, типа Дома Сола, эту проблему решает. Ни оплачивать жильё, ни кормить, ни лечить своих родителей детям не нужно. Да и не осилили бы сегодня они этой проблемы. И даже, когда Альцхеймер на марше, есть структуры поддержки стариков: от домашних помощников и «детских садов» до, не приведи Гос — дь, нёрсингхоумов. Здесь я вспомнил, как в России, уходя на работу, дети привязывали тяжело больных родителей к креслам и кроватям, чтобы те не натворили беды в квартире, да и себя не погубили.
Но даже в этих щадящих условиях внимание и помощь детей необходимы. На моем этаже живет крохотная женщины, в прошлом – хороший врач и, как выясняется сейчас, — чудесный педагог. Она вырастила двух великолепных детей: сына и дочь. И они всегда рядом с мамой. Еще немного и она достигнет 100 лет! Дай – то Бог ей здоровья! Если я говорю её сыну – Вы прекрасные дети и Ваша мама – хорошо выглядит, он отвечает рефлекторно, потому, что именно так он и думает – МЫ РАБОТАЕМ!