1.
— Я в теме! — повторял Вася, и его голубой глаз горел, как звезда в ковше Большой Медведицы. Второго глаза было не видать, он отек из-за воздействия внешних сил. Дурак Васька наскочил на собственную дверь, да промахнулся; впечатался в кривой косяк и временно утратил зоркость.
— Я в теме, ясно? — орал Васяня.
— Двигает текст, — загадочно молвил жилец Андреев, умница мужик, но мечтатель. Вообще ни хрена не делает, одни мечтания — пища его. Ему бы (между нами говоря) родиться в Кремле, в сердце нашей Родины. А он завис на окраине земного шара; прилип, точно муха, к своей квартире номер девять. С его-то мечтаниями! С образованием! С чувством внутренней гармонии.
Покуда Васька бушевал, Андреев молча лежал на диване. На этом диване он спал, питался и произносил таинственные речи. Напоминал героя русской литературы Обломова, только не имел верного слуги, украшенного дремучими бакенбардами, в которых могла бы поселиться птица. И бакенбарды, и слуга отсутствовали, Андреев жил на диване в одиночестве, этот диван, можно сказать, был его малой родиной.
— Зайди, блин, в интернет, — требовал голубоглазый Вася у невидимого собеседника. — Одни сплошные орки, всё. Пиздец, как говорится, холодец.
— Что же ты надсажаешься? — заметила соседка Зинаида и толкнула Васю плечом. — Какой интернет, дурень? У тебя холодильника— то нету.
Вася холодно осмотрел неожиданную Зинаиду, потом молвил задумчиво:
— Выросла, как гриб. Про нанотехнологии слыхала?
На это Зина ничего не ответила, а лишь расхохоталась по-разбойничьи.
— Здравствуй, бабушка Яга, — комментировал этот приступ веселья Вася. Но вдруг сделался тих и печален, точно внезапно узнал о какой-то невосполнимой утрате. Стоял этак, топтался и с грустью созерцал спину соседки, удаляющейся во тьму коридора.
— Дурной ветер приносит добрую весть, — сообщили из-за двери. Это на своем диване отворил уста Андреев, точно вдруг включили радио, и оно заговорило приятным мужским голосом: дурной ветер приносит добрую весть…
Вася нахохлился. Ему было обидно, что красивые слова выскакивают не из него; а выскакивают только из этого умника Андреева. А чего там умник? Если ты такой умный, распаляясь, рассуждал Вася, — то и встань с дивана. Походи, допустим, по комнате, выгляни в коридор… Просто для общего развития!
— Совесть потеряли! — крикнул Вася во тьму коридора. — Все на деньги меряют, суки. А элементарная экология где?
Тут Вася ринулся в ванную, не прицеливаясь, распахнул дверь и вломился внутрь, как разъяренный стервятник (как стервятник, вкусивший крови).
Ванна была занята разными полезными предметами. Тут хранился моток пожелтевшей веревки, пара банок — хороших, трехлитровых и практически чистых — из-под заготовок; остались, видать, от прежних жильцов; вот тоже были те еще жлобы: все тащили в нору… Экологию опять же засрали — дышать нету никакой возможности… Прямо на полу небольшой зеленоватой горкой лежало чье-то белье, давным-давно готовое к стирке. Теперь уж было не разобрать, что за белье; поверху, точно, пошла паутина — как зеленый холм в лесу, прибежище терпеливых муравьев.
Оглядев ванную, включая и ржавый резервуар, Вася свирепо задышал; тут же и выяснилось, что да, правда: экология никуда не годится. Вонь стоит такая, хоть удавись. Возьми вон веревку — и здравствуй, новая жизнь! В смысле — прощай…
И вот в момент этого прозрения, или озарения, или уж неизвестно чего Вася, который одной ногой уже высадился из ванной, а вторую пока только выволакивал, вдруг очутился лицом к лицу с небольшими бледными фигурами, которые молча двигались сквозь коммунальный коридор; с Запада на Восток, как будто… Если, конечно, Ваську не подвела география!
Были таинственные гости невелики и как-то печально озабоченны; словно вела их неизвестная цель, влекла, манила — но и оставалась недостижимой.
Очумело похлопав голубым глазом, Вася, издавая небольшой скрежет, задвигал ноздрей и громко объявил:
— Здравствуй, это самое, Новый год. Приехали. Называется: пролетарии всех стран, присоединяйтесь.
Но ходоки с равнодушным видом скользили мимо. Они не замечали Васю, схваченного сомнениями; не замечали даже замызганных стен, а спокойно проходили насквозь и вдаль, прочь, к неведомой цели.
— Кыш! — закричал Вася, внезапно рассердившись. — Пошли прочь, Маугли!
Но и этот призыв остался без ответа. Тихие фигуры, словно по молчаливому согласию, исчезали, растворялись в дальней стене коридора; таяли, как снежинки на весеннем солнце; вот он, природный круговорот, а?
— Тебе, Васяня, — посоветовал со своего дивана Андреев, — вместо того, чтобы болтаться, как хрен в проруби, лучше бы таблицу умножения повторить.
— Это зачем? — насторожился Вася. Был он, конечно, доверчив и беспечен — но не до такой же степени!
— Зачем? — повторил человек на диване. — А затем, дорогой ты мой человек, что таблица умножения — это три кита, на которых базируется начальное образование.
— Три? — шепотом выговорил Вася. Он был поражен, и вот почему: таблица-то умножения — одна, а китов — три? Включите логику.
Вася сдержанно фыркнул, а в душе сделал зарубку: вот оно, хваленое самообразование! Один пшик. К одному прибавляем один и получаем четыре. Тут Васяня совсем растерялся, даже глаз вытаращил. Дикие выходили вычисления, ну да что ж! Да и не до вычислений тут было. Фигуры бы проклятые разъяснить, ей-богу! А уж там вычислим, будьте спокойны. Сочтемся…
2.
Эльфы, феи, гномы и некоторые — менее известные — персонажи живут в невысоких холмах, вернее — п о д холмами. Они соседствуют с людьми на протяжении довольно длительного времени; с тех, собственно, пор, как люди начали заселять мир. Появление отдельных духов — к примеру, явление Баньши говорит обычно о чистоте кельтской крови того семейства, которое имеет честь удостоиться зловещего, леденящего душу воя. Этот вой, собственно говоря, и есть Баньши — вой и ужас, летящий на крыльях ночи. Хотя последнее уже никак не из кельтской мифологии; да и бог с этими кельтами совсем!
В девятой квартире (чтобы вы знали) не жило ни одного чистокровного кельта. Да и такого — чтобы седьмая вода на киселе — тоже не было… Отсутствовали в разоренном жилище и красивые мифические герои: не было ни тонких эльфов с равнодушным выражением на одинаковых неулыбающихся лицах; ни работящих подозрительных гномов, ни нежных и лукавых фей. Правда, вой — это бывало. Не Баньши, наверное, нет; но случалось, хотя и не часто, что по ту сторону двери в злополучную квартиру начиналось какое-то загадочное звуковое шоу: то чудилось там, внутри, ворочается океан, облизывая древние камни; так и урчит, так и дышит (вздымается морская грудь, как, возможно, в сочинениях раннего Максима Горького — буревестника революции). А то вдруг чудо, Бородино! Скажи-ка, дядя, ведь недаром? Естественно, не даром, что тут спрашивать! И вот начинают бухать ядра, нарастать темный рокот голосов, перемежаемых (если прислушаться) замечаниями несгибаемых жильцов девятой квартиры. Так, можно без особого труда разобрать реплики, отдельные ремарки, а то и целые монологи.
Слышно:
— Что уши развесила? Михалкова читала?
— Уууууу!
— Михалкова, говорю, читала? Поэт номер два после Пушкина.
— Ууууууууууууууууу!
— Во. И воешь, как в басне. «Басня про Фому и Ерему». Тоже Михалкова, не исключено.
— На счет «три» всем заткнуться. Три!
— А про «раз- два» забыл?
Вдруг устанавливается тишина. Но это не тишина отгремевшего сраженья, нет! Скорее —молчание пустыни, приоритет вечности на чем-то сиюминутным. Космос.
— Эти твари (голос, если вам интересно, — Васин, а твари — орки, таинственные враги голубоглазого жильца девятой квартиры) так и прут в интернете. Житья нету.
— Да ведь у тебя интернета нет, откуда эти урки? (это интересуется Зина).
— Не урки. А орки. Вроде чертей, только на нашей почве.
— Что, — (Зинка оробела, перешла на шепот), — и у нас есть? А по телевизору ни гу-гу.
— Станут они по телеку распространяться. Ты в интернет сходи.
— Как же я схожу? Это не магазин.
— На счет «три» всем заткнуться (это опять команда с дивана, а подает команду, естественно, Андреев. Он уж пятый, наверное, день молчалив и неподвижен).
— Столбняк, — предполагает глупая Зинаида.
А Васька, с его интернетом, смотрит дальше.
— Не столбняк, — говорит. — А нирвана.
Зина скорбно качает головой.
— Рваный, — бормочет неуверенно. — Ну да дома нечего выделываться, все свои.
3.
Если вам доведется увидеть маленьких существ, одинаковых с виду и, к тому же, построившихся в колонны и беззвучно двигающихся из сумерек во тьму, считайте, вам повезло. Это значит, путь маленького народца — в результате немыслимого стечения обстоятельств —пролег как раз через людскую территорию — города ли, квартиры либо даже темного коридора, оснащенного единственной тусклой лампочкой. И вот удивительно: их собственный дом — Холмы — может отстоять от нынешнего места на тысячи километров, вообще может быть скрыт нежным зеленоватым туманом либо отделен незаживающими оврагами, подобными глубоким ранам; мхи могут ползти по краям этих ущелий, там могут селиться многочисленные невидимые земные твари — а только маленькому народцу все они нипочем. И дело не в том, что этот невидимый народ так уж отчаянно храбр; а просто н а ч а л а и к о н ц ы древнего сообщества скрыты клубами времени и совершенно теряются в лабиринтах сумрака. Там ничего не разглядишь, никаких знаний не обретешь. А можешь только в безмолвии внимать этому диву: струящимся рядам неведомых существ, скользящих всё мимо, всё мимо…
То, что квартира номер девять — прибежище беспокойных жильцов — оказалась ровно на пересечении таинственного перекрестка, — этому, кстати говоря, особо удивляться нечего. Если бы существовали специальные измерительные приборы, фиксирующие рост хаоса, — будьте уверены: такой прибор в девятой квартире начало бы зашкаливать, как компас где-нибудь… ну, я не знаю… наверное, в центре Земли. Короче: квартирка была из ряда вон, это уже, по-видимому, понятно. Неспроста тот же Вася, коммунальный соловей, как-то уверял, что вокруг двери в квартиру №9 он лично наблюдал слабое свечение.
— Р а с п и р а т о р ы нужны! — орал жилец.
— Тебя, — заметила Зина, — и без р а с п и р а т о р а расперло. (Жилица намекала на Васькин п и в н о й живот, рельефно выступающий из-под футболки с горящей поперек груди надписью «Городской культуре — 50»).
— В зеркало посмотри, — советовал Вася собеседнице. — Башка, как розовый бутон. Все патлы растеряла… Говорю же: р а с п и р а т о р ы нужны, от облучения.
Естественно, Зинаида от таких советов закипала, наливалась, точно весенним соком, яростью.
Однако отвечала довольно сдержанно.
Говорила:
— Душегуб. Позабыл, как на первое число пожарная приезжала?
— А вот это видела? — возражал Васька и совал под нос женщине желтый кукиш. — Был ложный вызов, ясно?
— Ложный. Само собой. Ты же и вызвал. Кто орал, что пошел иприт и сейчас все рванет? И пожарные приезжали, и «04»… Нам же штраф и выписали, скотина.
Вася окинул взглядом бестолковую Зинаиду, его голубое око сверкало нестерпимо.
— Меняла бы памперсы чаще, не было бы ошибки. А то натурально иприт попер, — отчеканил синеокий жилец.
И вот — в этом, как уже отмечалось, растущем хаосе, в путанице человеческих и природных обстоятельств — и обнаружились таинственные гости, скользящие своей невидимой тропой, которая пролегла в аккурат через девятую квартиру. А где она начиналась и куда уводила — вопрос некорректный. Примерно как вопрос о том, что было д о Большого взрыва?
Вася, не отводя единственного глаза от темных фигур, молча стоял, вжавшись в облупленную стенку коммунального коридора.
А э т и шли!
Скользили, укрывшись в тени, в сумраке, в блеклом тумане.
Слабо светились, но более все же, напоминали контуры, бестелесные фигуры; не призраков, конечно, но кого-то очень и очень похожих на призраков.
Нельзя быть уверенным, что тихое шествие было зафиксировано только Васей. Фигуры, струящиеся сквозь девятую квартиру, были замечены и другими жильцами; впрочем — замечены как— то вскользь, мимоходом… Так, неподвижный Андреев, молча курящий дешевые сигареты на своем диване, откликнулся неохотно и загадочно. Бросил взгляд в полуоткрытую дверь комнаты и вдруг заметил, что и д у т н а р о д ы м о л ч а б е з з н а м е н. Что это означало? И как понимать, что идут б е з з н а м е н? То есть — возможна ли такая демонстрация? Сам Андреев, однако, никаких разъяснений не дал; глядел, удовлетворенно улыбаясь, на скользящий мимо темный поток маленьких существ, потом лениво поднялся со своего дивана и раскинул в стороны руки, будто намереваясь взлететь. Но не взлетел, естественно, потому что — куда? Под потолок с облупленной штукатуркой? про который тот же Андреев насмешливо говорил, что он, потолок, — его карта мира.
— Какого такого мира? — подозрительно уточняла любопытная Зинаида.
— Параллельного, — неохотно пояснял жилец Андреев; вот уж, точно, человек возгордился, поставил себя выше остального человечества… уж если дошло дело до п а р а л л е л ь н о г о мира! И Зинка, чуя подвох, в сердцах, бывало, отойдет и плюнет на пол. А что? Тут и неудивительно… Параллельный мир!
Сама Зинаида тоже, вроде, заметила таинственных существ, вторгшихся в девятую квартиру без прописки и согласия остальных жильцов.
Она с презрением говорила, утирая о живот ладони:
— Небось всех документов — одна фотокарточка. Ни имени, ни отчества.
И с ней никто не спорил. А молча соглашались: да и какое, по совести говоря, может быть имя-отчество у неслышных теней?
Короче, так оно все и тянулось: жилец Андреев лежал на продавленном диване, мало участвуя в общей жизни; Зинаида суетилась, утирала мокрые ладони о живот; ну а Васька то затихал, то бесцельно орал, точно адресуя свой одинокий голос в Космос.
Орал:
— Теперь у нас вместо Пушкина и Лермонтова одни орки! В интернете эти твари на каждом шагу… В б л о г а х !
Да, ровно так оно и тянулось, пока не исчез Васяня. Беззвучно и бесследно.
Произошло удивительное событие совершенно просто.
Еще мгновение назад Васяня, по своему обыкновению, надрывался и орал, утирая короткий нос; сетовал о том, что культура находится в хаотическом состоянии, и мы лишились своих корней; стоял среди коридора и вопил: «Суки! Орки сраные!» — и тому подобные сетования.
Внезапно Вася заткнулся. Рот его будто захлопнулся сам собой и более не издавал ни одного звука. А после этого Васька молча исчез. Сгинул, как говорится, даже песни не оставив…
— Увели! — хрипло пояснила чудо Зинаида. — Уволокли под землю, тихони чертовы… (Зина говорила про таинственных гостей, их обвиняла в исчезновении голубоглазого Васи).
Ну а молчаливый жилец Андреев загадочно усмехнулся и лишь заметил, что — оно и неплохо.
— Не плачь, Зинаида, — сказал Андреев. — Хотя бы мир человек повидает… А то много ли он видел? Ну, во двор выходил… Так ведь это еще не весь мир.
Наступила осень.
Либо — осень закончилась и наступила зима.
Короче — пролетели дни, недели, месяцы (пролетело беспощадное время)…
Ну а ровно в полдень вернулся Вася.
Один его глаз был по-прежнему скрыт лиловым отеком — только, кажется, это был другой глаз: не левый, а правый. Либо наоборот? Ну а первый глаз ярко горел небесной синевой… В общем, как и ранее…
И вот Васяня опять стоит среди темного коридора, кое-как освещенный желтым светом лампочки, лишенной абажура. На круглом отчаянном лице, однако, как будто новое, дополнительное выражение… Прежняя бедовая решительность уступила место — чему? Так сразу и не разъяснишь… Приобрел человек такое лицо, будто… ну я не знаю! Будто внезапно луна пролила на него свой серебряный свет; и вот никто этого не ждал (а сам Васька ждал менее других!) — а свет уж пролился и лицо неуловимо поменялось… И единственный голубой глаз горит теперь холодным звездным огнем.
В тревоге смотрит на Васю лупоглазая Зинаида, даже норовит вставить какое-то бабье причитанье; бормочет:
— Вот горе-то, а? поступить этак с живым человеком!
А Андреев, поворочавшись на своем диване, оглядев Ваську сквозь дверной проем, от замечания воздерживается, только звонко зевает.
Сам же Васяня вдруг принимается неразборчиво и с каким-то даже исступленным вдохновением что-то объяснять изумленным соседям. Ей-богу, говорит какую-то речь, но ничего не разобрать! Примерно как в одной сказке про братьев-месяцев: шумят что-то неразборчивое, лишь впоследствии переведенное Маршаком на русский язык; мол, воют ветры в феврале…
В общем, растворяет Васька рот, и тихо так, со скорбью, сдержанно, но и голосом, не лишенным страсти, говорит те же речи, что и ранешние — но маленько другие, вот как хотите!
Говорит:
— Колеса колесницы… Блин! Все как есть засрали… Дура ты, Зинаида… Один конь серый, другой вороной, мощная грудь, крутые бока, копыта тверды, как гранит…
— У себя копыта поищи! — встревает Зина с обидой. — Мерин.
— На колеснице, подняв копье, стоял сам Пёс Кулана.
— А? — пискнула Зинка, отступая.
— Что тебе понадобилось в стране Уладов, Фердиад? Зачем ты несешь позор и обиду нам?
(«Вот тебе и урки… орки!» — шепнула Зина, отступая во тьму коридора).
— Стали тут они биться! — более не сбиваясь, голосом простым и суровым повествовал одноглазый воин Васька. — Вначале дротики кинули друг в друга. Затем кинули тяжелые копья. Начали битву с копий… Затем бились мечами… Лопнули щиты, копья искривились, вода вышла из берегов, и дрожь, и стук копыт, и огонь, высекаемый копьями, совсем обалдели, уроды (говорят независимые наблюдатели по ту сторону квартиры номер девять); живут, как в лесу.
Не как в лесу, а как среди изумрудных холмов, серебряных рек, ледяных вершин, бездонных озер, где меч высекает искру, искра зажигает пламя, пламя взметнется до неба, и вспыхнет звезда без лучей, и прольет свет на древнюю битву, которая всё не затихает, ибо не притупились мечи… О мифология, любовь моя!