ПЕВЦЫ
Ящик лжёт и поёт,
и острит и гогочет бессонно.
Время катит вперёд
Вот уж Басков противней Кобзона.
Златокудрый такой,
как Есенин — весь трепетный, стройный,
стал русак молодой,
как задастый гусак, бронебойный.
Также к славе привык
и к деньжищам… А станет лысее,
вынет светлый парик.
И опять не уступит еврею.
Упоён, окрылён,
В меру пошл, и корыстен, и ветрен…
Но дублёный Кобзон —
уголовен…
А этот — припедрен!..
ОДА ДАМСКОЙ ПОПЕ
– Почему женщины стали носить короткие куртки даже зимой?
– А это чтобы задница была хорошо видна.
Из разговора
А сколько на неделе пятниц?
Какая чушь! Белиберда!
Разнообразье дамских задниц
не утомляло никогда…
И я любви усталый ратник,
в сознанье – блажь и кавардак.
И никакой я не развратник,
а просто лузер и мудак.
А вы, кто праведно живёте,
ответьте, если так умны:
зачем даны извивы плоти,
кусты, расселины, холмы?..
А вам – родные бляди, жёны,
покуда мне хватает сил,
скажу: – Волшебней дамской попы
Бог ничего не сотворил.
Не то, чтоб был исполнен злобы,
но скука смертная в крови…
И без атласной дамской попы
нет воли к жизни и любви.
И в философии сакральной
задков – средь лжи и суеты –
добавки иррациональной
блестят небесные следы.
Но как стервозна, как упряма,
как гениальна красота!
Всегда три козыря у дамы –
есть перси, попа и п….да.
Я принесу ей завтра розы,
залью шампанского рекой…
Есть у мужчин один лишь козырь…
Зато затейливый какой!
Я восторгатель доли тяжкой –
загнать сверкающие ляжки
в бермуды, легенсы, трусы
такой неведомой обтяжки,
такой невиданной красы!
И всё равно они прекрасней
всех наших потаённых грёз.
Их стринги стрингеров опасней
для наших нервов и желёз.
Их задниц славных колыханье
поинтересней многих лиц…
И не божественно ль сиянье
порфироносных ягодиц?
О ШОТЛАНДЦАХ
Дамы в брюках – молодцы!
Мужественны, ёбки!
А шотландцы – наглецы.
Всюду носят юбки.
Наши деды и отцы
юбок не имеют!..
А шотландцы – хитрецы…
Яйца – не потеют.
ОБ ЭЙНШТЕЙНЕ
На фото – сам Альберт Эйнштейн.
Он – с высунутым язычком.
Как будто вылакал глинтвейн,
вселенским эросом влеком…
Как будто он, а не Бил Клинтон,
он – светоч, полубог, еврей, –
исполнил смачный кунилингус
задастой Саррочке своей…
ЧЛЕН СЕМЬИ
Я жизнь прохромал без полёта…
А он – раздолбай и нахал…
Я лишь на него и работал.
Он деньги и время украл.
Скотина! прибежище беса!
В избытке любви и страстей…
Зачем я его не обрезал,
как требовал дед-иудей.
Он жизнь не желает итожить –
в восторге от каждого дня.
Его невозможно стреножить!
Уж лучше стреножьте меня…
Смиренные
Пока ещё обычный лесоруб,
что вкалывает хрипло и безропотно,
имеет свой короткий, потный рупь…
И как-то не надеется на роботов.
Пока ещё упрямый землекоп
или пастух, овец ведущий в горы… —
вот он и есть для нас и царь и Бог.
А остальное – больше разговоры.
Смиренные, с чугунными мозолями…
В их лица солнце въелось и впеклось…
Это они земную вертят ось…
А не те умники, что возятся с мезонами.
Смиренные, что им до фазотронов?
Иное видит их усталый взгляд…
А фазатроны – наподобье тронов
на их проволглых ватниках стоят.
Русские
Русский с русскими не ладит
Русский с русским водку пьёт.
Русский русскому подгадит,
и по дружбе поднасрёт.
Ложь и блажь не выест очи…
Мат вручили нам отцы.
Русский русского замочит,
в воду бросивши концы.
Тот, кто может, тот и гложет…
Доля русская горька –
Тот тебе свинью подложит,
тот подпустит петуха…
Господи, молю — утешь Ты!
Что пишу – забудь, порви!
Веры нет, и нет надежды,
и к друг другу нет любви
Только страха изобилье,
только совесть взаперти!
С мясом выломали крылья —
Крыльев нет – одни культи.
Растеряла мощь и силу…
Криво всё и бед не счесть…
Всё равно – тебя, Россия,
Я люблю, какая есть.
Враг постылый обездолит,
но не в силах победить…
И гордыня не позволит
снисхождения просить
2014
СОЛОВУШКА
Слышу, слышу Божьи клавиши –
малой птахи разворот…
Соловей поёт на кладбище.
Он не знает, где поёт.
Свищет, булькает – не кушает.
Трель за трелью до зари.
И его могилы слушают,
ну и те, кто там – внутри.
Так давай же, жарь, мой маленький,
золотой ночной поэт.
Голос твой – цветочек аленький –
украшает этот свет.
Пой, соловушка прекрасный,
подгулявший горлопан.
Голос твой безумный, страстный
от любых врачует ран.
Пой!.. Вопи!.. Гроба пусть треснут.
Голос так силён и мил!
Может, мёртвые воскреснут
и восстанут из могил?
Над кладбищенскими безднами
реет счастье… Вот и пусть!
Я-то сам своими песнями
навожу тоску и грусть
* * *
Этот голос, назойливый, хриплый,
мне всю ночь об одном говорил,
что отец мой разумный и хитрый,
что он маму мою не любил.
И однажды от злого обмана,
что прощают и люди, и суд,
умерла моя хрупкая мама –
в голове разорвался сосуд.
И печальный вопрос неуместный
память высветлил и остудил:
папа, папа, зачем ты нечестный,
что ж ты маму мою погубил?..
Этот голос средь сипа и храпа,
этот голос теперь не избыть.
Ах ты, папа мой, папочка-папа,
я хочу о тебе позабыть.
Но мой жребий раздвоен, расхристан.
Не поделаешь тут ничего.
Я и сам не такой-то уж чистый –
и похож на отца своего.
И когда я жене изменяю,
и когда я дочурку гоню,
я отца своего вспоминаю,
я отца своего не виню.
Слышу голос средь сипа и храпа.
Бьётся сердце смятенно в груди.
Ах ты, папа, мой маленький папа,
как нам дальше по жизни идти?
Я проснусь от ночного кошмара,
задохнусь – не захочется жить…
Моя хрупкая честная мама
будет суд надо мною вершить.
БАЛЛАДА О СКЕЛЕТЕ
Нет! чёрта с два! уж я не постарею!
Я просто так: возьму и не умру!
И распрямлю морщинистую шею,
и кармазином лысину натру.
И модный мумиё вминая в кожу,
и йоговской гимнастикой храним,
в который раз я время облапошу,
в который раз останусь молодым!..
И буду жить красиво и беспечно:
любовь, искусство, гости… Благодать!
А мимо будет время скоротечно,
немилосердно, хамски протекать.
И лет через пятьсот так, через тыщу,
страстями непристойными томим,
я буду молодым до неприличья,
до неприличья буду молодым!..
А коль не удержусь на этом свете,
коль продержаться долго не смогу,
пусть мой скелет при школьном кабинете
стоять с улыбкой будет в уголку.
И, сладко вспоминая о пороке,
я загрущу – Онегину под стать.
Учительница будет на уроке
меня указкой скучно щекотать…
Но верится, но чудится, но мнится,
что всё равно мне не угомониться,
что жар души не сможет так пропасть.
И мой скелет прекрасной ученице
сумеет в скорбном крике в ноги пасть.
Колени ученицы! Ах, как жгутся!
Как хороша она в юбчонке куцей!..
Но тут гербарий пыльный упадёт.
Все закричат, уборщицы сбегутся,
и тучный завуч медленно войдёт.
Учительница гневно вскрикнет: – Ах!
Мою стопу стопою отодвинет.
А ученица, красная, в слезах,
меня руками теплыми поднимет.
О, ученица! милая! люблю!
Но завуч бдит казёнными глазами.
А я стою и клацаю зубами,
и проволокой в фалангах шевелю.
О, Господи, не твой ли это юмор,
что здесь я оказался не у дел.
Не повезло… не вовремя я умер
и в педофилы выйти не успел.