Лёд под талой водой. Три рассказа

Девушки гадали

В бюро ВЛКСМ самолётного факультета МАИ Анна Рубинштейн попала по недоразумению.

На первом общем собрании секретарь, красавец-пятикурсник, сообщил, что сразу три дипломника попросили освободить их от общественной нагрузки. И теперь в факультетское бюро необходимо избрать новых членов.

— И чего они тянули до шестого курса? — шёпотом удивилась Аня. — Я от такой работы ещё в школе озверела. Совет дружины, комитет комсомола… Только время теряешь.

Она с удивлением увидела, что сидевшая рядом подружка высоко подняла руку и даже привстала. Аня засмеялась:

— Ты чего вытыкаешься?!

К своему ужасу Анна услышала, как подруга предлагает её кандидатуру! Аня зашипела «псиша, остановись!», но было поздно. Девушка уже рассказывала, какой у Анны опыт общественной работы, как великолепно она показала себя на картошке…

Анну Рубинштейн попросили представиться, рассказать немного о себе. Она растерялась, начала что-то говорить, после чего брать самоотвод было бы некрасиво.

В бюро Ане поручили наладить вконец запущенную работу в подшефной школе. Аня обрадовалась: шефский сектор (так это называлось официально) начисто лишён идеологии. Организовывай реальную помощь и все дела. Никаких призывов, пустых разговоров и воспитания — то, чего она не любила и не умела.

При первой встрече завуч посетовала, что предыдущий комсомольский деятель в школе появлялся раз в год, ничего из того, о чём просили, не выполнил, хоть и обещал, и вообще нахал. Нет, он с другого факультета. Не самолётчик.

Дело это — шефство над кучей школьников — неожиданно оказалось интересным, и Аня занялась им серьёзно и с удовольствием. Что такое «помощь школе»? Нечто аморфное, неконкретное. А вот что-то делать для «детишек» от четырнадцати до восемнадцати (чуть младше неё самой) оказалось интересно. И совершенно не имело ничего общего с идеологической трескотнёй, надоевшей ещё в школьные годы.

Старшеклассникам-мальчикам Анна явно нравилась. Старшеклассницы-москвички с некоторым пренебрежением посматривали на Анину более чем скромную одежду, но уважения не скрывали: девочка с периферии — а поступила в МАИ, отличница. В живописи сечёт, музыку знает и вообще не слишком воображает. Может запросто ответить на вопросы по физике и химии.

Очень понравились доклады о каждом факультете. Приходили студенты, рассказывали. Никто из ребят не пытался сбежать домой — интересно же из первых рук! Слайды показывали. Системщики пришли вдвоём, демонстрировали всякие фокусы со специальным оборудованием. И всё компактно, быстро, не размазывая на два часа.

Это же нашей Анечки оргработа? Молодец.

Высокая, сероглазая, улыбчивая, с развитыми формами (доброжелатели утверждали, что фигурой она напоминает Софи Лорен, недоброжелатели за глаза называли дойной коровой), с толстой русой косой и круглым румяным лицом, Аня выглядела наивно и простодушно.

В девятнадцать лет Аня прекрасно осознавала силу своей привлекательности, но к чести её надо отметить, силу эту не применяла. Почти никогда. Так, по мелочи. Зачем? Аня отлично умела убеждать словами. Она говорила мало, строго по делу. Не преувеличивала необходимость, не преуменьшала возможные неудобства. То есть Аня умела грамотно попросить о помощи и поэтому, как правило, её получала. И не злоупотребляла. Только изредка. Когда положение оказывалось безвыходным…

При своих многочисленных талантах рисовать Аня не умела. А как же наглядная агитация? Не примитивная школьная стенгазета, конечно, а большой плакат с призывами к празднику? Или к Новому году что-то яркое и красивое на полстены?

Единственная попытка создать полотно оказалась плачевной. Аня сидела в чертёжке перед нарисованной колченогой, кривой, сизой ёлкой с двумя плоскими шарами ядовито-красного и грязно-синего цвета и с трудом сдерживала слёзы. Провал, надо признать. Этот кошмар в школу нести нельзя. Но на факультете есть девушка, окончившая художественное училище. Надо её найти и попросить помочь.

С тех пор всю «живопись» запросто выполняла пятикурсница, до института успевшая стать художником. Большое дело — полчаса поработать гуашью за Анину искреннюю благодарность и шоколадку «Алёнка». И не последний фактор — выполненное комсомольское поручение: Анна всегда включала в отчёт всех помощников.

Организовать регулярные консультации по математике и физике, что было очень важно для выпускников, — элементарно, вообще не фокус.

Фокус, да ещё какой! — заманить популярнейшую в институте бит-группу «Трампы» (трамп — бродяга на эсперанто) на вечер для старшеклассников.

Операцию она обдумывала тщательно, очень хотелось обрадовать школьников — девочки загорелись при одном упоминании группы. Кроме того, сама Аня завелась: поставила себе сложную задачу — решай. Или не ставь, но тогда не ной и обходись минимальным.

Убедить «трампов» надо красиво, без лести, интеллигентным обращением к лучшим чувствам музыкантов.

Она поочерёдно отлавливала в общежитейском буфете соло- и ритм-гитару, ударника; объясняла, улыбалась. «Выходя на дело» даже надевала нелюбимый, севший при стирке голубой свитерок. Нет-нет, просто он хорошо оттенял глаза! Ну и обтягивал малость, конечно.

Сработало: парни довольно легко согласились. Что ж они не комсомольцы, что ли? Понимают! К тому же пункт «общественная работа» в характеристике ещё никому не мешал. Играли они больше двух часов! Вечер удался.

Аню потом благодарили не только восторженные старшеклассницы, но и завуч: «Трампы» всё-таки одна из немногих студенческих бит-групп в Москве, выступавших даже в кафе «Молодёжном» на Горького.

В таком стиле Аня вела шефскую работу уже второй год.

На последнем перед сессией заседании бюро секретарь объявил, что на зимних каникулах будет проводиться школа комсомольского актива. Он предлагает поехать в Ярополец всем членам бюро, особенно младшекурсникам. Пора им приобщиться к радостям загородного спортивного лагеря. А живущим в общежитии немного на халяву отъесться, уж как у кого получится за неделю.

— Но! — пригасил секретарь бурную радость, — обязательное условие: сессия без троек.

Свершилось! Вот он, спортивный лагерь МАИ «Ярополец». На зимних каникулах там всегда отдыхают и тренируются могучие чемпионы регбисты-гандболисты, но на одну неделю они уступили место комсомольцам-активистам. Лагерь располагался в усадьбе тех самых Гончаровых, и одного осознания, какими флюидами пропитана там атмосфера, какая музыка звучала, Анне было достаточно для приподнятости духа и романтического настроя. Предвкушений хватило на всё время сборов, а также на дорогу до Яропольца.

«Что за глупости, — на въезде в лагерь одёрнула себя Аня. — Какие-такие флюиды?! Каким образом сохранится в усадьбе дух пушкинской эпохи? Где затаится тень Натальи Николаевны и самого „огончарованного“ поэта? После ежегодных регбистов-гандболистов… И вообще, она любит Блока».

Занятия начинались сразу после обильного завтрака. Сначала, как положено, общие лекции о целях и задачах в свете решений… Затем посиделки по секциям, где Аня со своим удачным шефским опытом чувствовала себя спокойно и уверенно.

После обеда начинались экскурсии, прогулки по заснеженным паркам, а для желающих — подготовка к ежевечерним развлечениям.

Одним из таких мероприятий должен стать КВН, встреча вечных соперников — самолётчиков и двигателистов.

Почему бы и нет, подумала Анна и пошла в комнату, где репетировал самолётный факультет. Она немного послушала, и тексты ей не понравились: мало того, что, в основном, это притянутые за уши анекдоты, так они ещё и довольно грубые. Ну не любит она шутки ниже пояса, тем более примитивно завуалированные. Вроде как свои поймут, а на остальных плевать.

До игры ещё несколько дней, кто-нибудь обязательно подскажет авторам, что и как изменить. Аня лезть с критикой не стала: её вкус — не руководство к действию. Но слушать монологи неприятно.

Поразмыслив, Аня предложила тему для скетча: потеря философского камня из-за отказа двигателя. «Даёшь мотор! Мотор не тянет! Тащим на руках-ах-а-ах…» Прикинули мизансцену. Посмеялись — ироническое продолжение традиционного лозунга двигателистов понравилось. Приняли.

Ну и хватит. Слишком холодно гулять, воображая себя обитательницей усадьбы в мехах и читая «И вздохнули духи, задремали ресницы, зашептались тревожно шелка…» Аня решила вернуться в свою спальню.

В большой комнате с семью кроватями грохотала музыка: Пол Маккартни пел «Хиппи хиппи шейк». Стол и стулья сдвинуты в угол, на свободном пространстве высокая тоненькая блондинка с длинными распущенными волосами смешно крутилась на месте, махала руками, дёрганными движениями напоминая мультяшную обезьянку. Столпившиеся в свободном углу девушки покатывались со смеху. Музыка кончилась.

— Так танцуют шейк в Ухряпинске! А теперь смотрите, детишки, как это было задумано англичанами! — Блондинка перемотала пленку, включила воспроизведение — такого маленького магнитофона Аня еще не видела, — и начала танцевать.

Она подпрыгивала на прямых ногах, лихо крутила то попой, то шевелюрой, трясла воображаемыми маракасами… Аня узнала девушку — Люда с радиофака, москвичка, занимается в какой-то студии. Танец казался сложным, но выглядел женственно и весело. Музыка кончилась.

— Танцуем? — провозгласила Люда, отдышавшись и снова запустив Маккартни. — Девочки, сегодня стоит пойти попрыгать, так давайте сделаем это красиво! Я узнала: «Трампы» все-таки приедут!

Дружный вопль заглушил музыку. Аня тоже стала в линейку, только успела спросить, почему нет никакого объявления? КВН только через три дня, а на всех досках уже развешано. Почему же о «Трампах» ничего? Вечер-то сегодня?! Мы бы заранее начали радоваться! Оказалось, заболел Санечка — поющая бас-гитара, а другой парнишка, который тоже весь репертуар играет, он иногородний, вроде домой собирался, почти уехал. Уверенности не было, потому и не объявляли. Но вот уж повезло, так повезло — приедут!

***

«Трампы» работали уже больше часа. Композиции были «цельнотянутые» — Битлы и Роллинги, но исполнялись на приличном уровне. Действительно, на бас-гитаре играл не Санечка и петь некому.

Аня слушала музыку и разглядывала дублера. Строй не портит, техника неплохая, но импровизации простенькие. Да чего от четырех-то струн ждать, если они к тому же не на контрабасе? Аня улыбнулась и продолжила изучение «бродяг».

А сам гитарист очень даже ничего себе. Выше всех, худой, буйная тёмно-русая шевелюра, большие очки. И отлично сидящие модные узкие брючки.
Ане показалось, что она этого парнишку где-то встречала. Присмотрелась — точно, в общежитейском буфете! Они же в одном корпусе живут! Интересно…

На сцену запрыгнул некто, назвавшийся «директором ансамбля», и затараторил какую-то рифмованную чепуху, смысл которой сводился к тому, что «у вас теперь танцы, а у нас перерыв!» Ударник выдал соло, и музыканты, все четверо, спустились к народу. Действительно, отчего бы им не потанцевать с комсомольскими активистками?!

«Жаль, что не полонез или мазурка, — думала Аня, наблюдая, как девушки воплощали дневной урок по „неухряпинскому“ шейку. — Можно было бы красиво подчеркнуть исключительность и особую романтику места. Всего-то один танец, самый первый! А настрой танцулек изменился бы… Да ну, глупости, кому это надо. И вообще, кто сейчас умеет все эти краковяки танцевать? Одна Людка и умеет, наверное…»

Девочки увлечённо прыгали, и у всех получалось с разной степенью изящества. Анна не без основания считала, что с её фигурой лучше так не развлекаться, но танцевать она любила, и когда красавчик-секретарь бюро пригласил на танго, своего умения скрывать не стала. К тому же, по-настоящему танцевали только две пары. Второй оказалась бас-гитара с какой-то тощей длинной мымрой в дорогущем заграничном платье. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это та самая Людка-москвичка, только причёсанная.

Через некоторое время объявили белый танец. Никакие намерения Аня еще не сформировала, но когда увидела, как Людка рванула через весь зал приглашать бас-гитару, настроение рухнуло.

Подумаешь, какой-то длинный очкарик. Причёска как у Вана Клиберна. Ну и на здоровье. Вот пусть и танцует со своей длинной Людкой. В красивом дорогом платье.

А с неё плясок на сегодня достаточно. Да, гулять по парку слишком холодно, будь ты в мехах с головы до ног. Вымерзли пушкинские флюиды. Аня выкурила сигаретку и побрела к себе.

***

В комнате горела только настольная лампа. Вокруг стола сидели три девушки, одна из них мгновенно прикрыла что-то газетой.

— В картишки дуетесь? — улыбнулась Анна, — сейчас дверь запру.

В лагере царил сухой закон и, кроме того, под абсолютным запретом были все карточные игры, как примитивная сека, так и благородный преферанс.

— Ох, это я забыла запереть, — переполошилась одна из нарушительниц. — Но мы не играем…

— Угу, я гадаю, — добавила другая, укутанная в большую, черную в алых цветах шаль. — Продолжать или надоело?

— Как надоело, а мне? — возмутилась третья. — Чем сердце успокоится?
Все рассмеялись, и действо продолжилось. Аня переоделась в теплый спортивный костюм и тоже подсела к столу.

Гадалку изображала четверокурсница с экономического факультета Анастасия Орлова. Имя это было в институте на слуху. Отличница, корреспондент институтской многотиражки, победительница конкурса рефератов по научному коммунизму, Настя была еще и одним из главных организаторов весенних фестивалей. Но сама при этом никогда не появлялась на сцене. Левая щека девушки была обезображена шрамом от давнего ожога. Рана, наверное, была такой глубокой и получена в таком раннем детстве, что все лицо стало немного асимметричным.

Анна с подругами, естественно, тоже сплетничала на её счет, но без злобы, с сочувствием. Аня говорила, что задумана девочка была красавицей, достаточно посмотреть на блестящие каштановые волосы, изысканную линию бровей и прекрасные черные глаза. Да вот фею пригласить забыли. И родители вовремя не сделали пластическую операцию, мало ли какие были противопоказания.

На танцы, значит, она тоже не ходит…

Настя раскладывала «египетское гаданье», сложное и очень эффектное. Интересно, откуда у неё описание. Аня о таком слышала, но почитать ничего не подвернулось, да и самого действа никогда не видела.

Скорее всего, кто-то научил: москвичка, связи всякие, знакомства. Может быть, собираются на какие-нибудь специальные посиделки, йогу высших ступеней изучают, например. Тем более что в последнее время сама тема «сокровенные знания» стала модной. Зазвучали новые термины и фамилии.

Михаил Куни собирал полные залы, демонстрируя «психологические опыты» с подробным объяснением. В институтских и общежитейских курилках цитировались и пересказывались легенды о Елене Блаватской и Вольфе Мессинге.

Истории эти Анну здорово интересовали, но, увы, раздобыть что-нибудь печатное не удавалось. И когда пошли слухи, что в Доме культуры МАИ прочитает одну-единственную лекцию сотрудник новенькой секции биоинформации при НИИ с длиннющим названием, Анна не сомневалась: будет прорываться! Такой ажиотаж! А получилось элементарно: «культмассовый сектор» из их бюро выделил ей один билетик.

Немолодой, очень симпатичный сотрудник отдела, где исследовались необычные психические явления, рассказывал-показывал не только из любви к искусству: цель представления — заинтересовать темой молодых людей с отличной инженерной подготовкой. Пусть знают, что в краю непознанного далеко не всё мистификация и обман. Настало время развивать новые инструментальные подходы к изучению и оценке функциональных состояний человека. Так и сказал. И начал демонстрацию.

Конечно, он потом объяснил, что такое идеомоторика, как индукторы — наши, не подставные ребята — сами подводили его к загаданному человеку из зала или в других опытах (фокусах?) неосознанно подсказывали ответы. Объяснить-то он объяснил, всё равно осталось впечатление чего-то мистического…

По дороге из ДК в общежитие Аня продумала, как бы поточнее передать девочкам удивительную атмосферу и ничего не упустить из представления.

Но рассказать до конца не удалось: индукторы-перципиенты — прекрасно, но не в этом смысл жизни!

Новые инструментальные подходы? Хорошо, я тоже хочу подходы! Оставим в стороне, что мы самолётчики-жестянщики. У прибористов тоже полно толковых ребят в общаге. И что? Кто-то попадёт в этот НИИ?

Ой, что это вы такое говорите?! Поедут вместе с нами по долинам и по взгорьям. В лучшем случае — в Подмосковье. Да, есть «ящики» недалеко от Москвы, вот только жильё там фиг получишь… Так что никому не рассказывайте, что мы в одинаковых условиях с москвичами. Да при чём здесь «как учишься»?! Вон наша Анька, всё при ней: что зачётка, что характеристика, что сиськи. Придёт время — как милая улетит из Москвы в Удмуртию или в Свердловск! Если очень повезёт — в Киров. Какое там новое НИИ! С био — чего там? Ах да, биоинформацией…

Страсти накалялись: на одну из старших девушек неотвратимо надвигалось распределение. Неудивительно, что любой разговор она переводила на «кого-куда». Младшекурсницы были настроены более оптимистично: им до распределения ещё дожить, чего заранее о плохом задумываться?!

В конце концов Аньку попросили погадать на стороны света. Она нагадала дипломнице «восток», кто-то дошутил «дальний», и все окончательно расстроились: Аниным «пророчествам» …верили!

Свою систему гадания Анна придумала еще в седьмом классе. Все подружки умели раскладывать карты и что-то говорить. В основном, конечно, «сбудется — не сбудется». Ане это занятие казалось примитивным. Не лучше толкования снов, вроде «Видеть ЦАПЛЮ — услуга и помощь знатного человека». Чушь какая-то.

Другое дело графология. Интересно! И вовсе не лженаука: криминалисты по почерку что-то определяют.

А тут ещё ей в руки попал учебник судебной медицины. Попал-то он старшей сестре, но не будем придираться.

Этот том Аня читала с огромным интересом, пропуская, разумеется, разделы вроде «Судебно-медицинское исследование трупов».

Главу же «Почерковедение» изучала серьезно, всматриваясь в иллюстрации и стараясь запомнить интерпретацию элементов письма. Замучила всех домашних требованием писать определённый текст, а через полчаса выслушивать результаты анализа.

Затем перешла к исследованию подписи. Получила подзатыльник от сестры за «скрываемое пренебрежение по отношению к другим людям; возможны лакуны в обдуманности волевых актов» — и успокоилась. Для её целей информации вполне достаточно. Теперь можно гадать на другом, «достоверном» уровне.

Глупости примитивных гаданий (как и сонник) — занудство. Развлекаться, так по-крупному, чтобы самой интересно было!

От простого к сложному. Чтобы завладеть вниманием «клиентки», Аня сначала всё-таки использовала карты. Причём для интереса раскладывала какой-нибудь простенький, но малоизвестный пасьянс (спасибо старой даме-соседке за науку!); исподтишка наблюдала за поведением девочки и выдавала эмоциональный, всегда положительный комментарий. А уже потом переходила к фокусам на основе того самого почерковедения. Для пущего эффекта — «графологии».

С элегантной небрежностью Анна использовала свое поверхностное знакомство с предметом и поражала озарениями ошарашенных девчонок.

Присущий ей артистизм дополнял образ серьёзной гадалки.

Школьницы верили однозначно, студентки относились с опасливой осторожностью, но… Чёрт его знает, сбывается-то значительно чаще, чем дают расчёты вероятности событий!

Целый год Аня оттачивала мастерство на вечерних посиделках в общаге.

Конкуренция там была посерьёзнее школьной: девушки привезли со всех концов страны массу вариантов раскладки, говорили строго по правилам, не импровизировали.

Если карточная игра в общежитии являлась серьёзным нарушением правил, то гадание считалось развлечением и не преследовалось. Напротив, даже суровые парни из Особого отряда иногда просили «раскинуть картишки». Просто так, смеха ради.

Аня научилась изображать запредельную сосредоточенность, граничащую с пресловутым трансом.

Изображать… Тогда каким же образом удавалось ей все чаще угадывать то, о чем заранее знать не могла? Этого Аня не понимала. Угадывала — и всё.

Да и графология помогала всё лучше: девочка она наблюдательная, чужих конспектов перечитала великое множество, а конспекты эти кто писал? Хорошо знакомые люди! Сопоставляй да запоминай. Вот и набралась информация.

Но это занятие, гадания-предсказания, всегда оставалось только игрой. Кстати, ничем не хуже и не лучше всяких там Настиных Цинциннатов и Момусов с Фуриями.

***

…Орлова, конечно, тоже развлекалась. Аня это отлично понимала.
Термины Цибелла, Веста звучали завораживающе — не чета прозаическим десятке червей или трефовой девятке. Но толковала выпавшие карты гадалка совершенно произвольно и, можно сказать, ёрнически: «объектом любви является полубог, но интриги не позволят осуществиться вожделенному соединению. Тантал показывает неутолённую страсть и неодолимое желание пойти покурить…»

Смешно, если учесть, что клиентка давно поигрывает пачкой «Явы»! Хотя шестёрка треф, действительно, выпала…

В комнате остались Настя и Анна. Настя медленно тасовала колоду:

— Что, Анюта, тоже хочешь?

Повинуясь мгновенному порыву, Аня вдруг сказала:

— Нет, не хочу. Глупости это, сама знаешь. Давай лучше я тебе погадаю, и не на картах. Рискнешь?

— Да что за риск, все эти игрища одного плана. На кофейной гуще, что ли? А-а-а, курицу зарежем?

— Не смейся, Анастасия, если получится, будет интересно.

— А что может помешать? Слова забудешь?

— Не-ет. Транс — дело тонкое.

— Транс? — Настя вздёрнула брови. — А кто должен туда впасть, я?

— Нет, я, — серьезно ответила Анна, — ты должна будешь только… Да чего время терять, играем?

Немного поколебавшись, Анастасия сказала:

— Ты меня заинтриговала. Больно-то не будет?!

У тебя «египетское»? А у меня собственное! Так чего церемониться? Долой колебания! Особенно сегодня, когда… Людка эта длинная, шейк танцевать она, видите ли, умеет, студию посещает. Как она через весь зал рванула! Мымра.

Аня махнула рукой и пошла к своей тумбочке. Выдернула лист из блокнота с эмблемой-самолетиком, взяла супермодную четырехцветную шариковую ручку. Вернулась за стол, быстро написала несколько строк…

— Для начала напиши, пожалуйста, полные ответы на эти вопросы, — инструктировала Аня. — Ну, например, третий: «Что бы ты сделала сейчас, съела бы мягких французских булок или надушилась Шанелью номер 5?» Отвечаешь: «я бы сейчас тра-та-та». Ясно? Пиши каждый ответ с новой строки, не задумываясь, в этом весь фокус! Возьми мою ручку, смотри, какая роскошная!

Настя попросила вернувшихся девушек сидеть тихо и не мешать и решительно выдвинула черный стержень.

Аня пристально наблюдала за процессом письма. Вопросы она давным-давно частично нашла, частично придумала такие, чтобы в ответах использовались все буквы алфавита, и не по одному разу. Цифры, номер, кавычки и прочие мелочи тоже дадут определённую информацию. Суть ответов значения не имела. Совершенно безразлично, какие чувства вызовет наивный вопрос о любви и верности до гроба. А вот новенькая ручка подвернулась удачно. Интересно, Настя начнёт писать выдвинутой ядовито-зеленой пастой или поменяет цвет. Поменяла. Тоже характеристика.

Но главное представление для одного зрителя начнется позже, графологический же экспресс-анализ определит только начальные условия.

Анастасия протянула листок:

— Ну и вопросики у тебя! Не обессудь, как смогла. А ручка мне не понравилась, толстая и неприятно шероховатая. Дальше что?

— Ты пока отдохни, в туалет сбегай, я почитаю. Зато потом — полчаса без перерыва.

Двум другим зрительницам всё это надоело: «занудство какое-то, мы пойдем лучше „Трампов“ послушаем, они опять играют». Девушки оделись и вышли, что было очень кстати, а то Анна уже прикидывала, как бы обеспечить более интимную обстановку для второй части экстатических прорицаний.

Девушки сидели за круглым столом напротив друг друга. Аня попросила Анастасию протянуть ей обе руки, повернула их ладонями кверху и, не дожидаясь шуток на темы хиромантии, накрыла своими так, что её пальцы как бы случайно оказались на Настиных запястьях, там, где измеряют пульс. Контроль пульса должен быть незаметным, иначе неинтересно. Повозились, усаживаясь поудобнее — заявленная длительность процедуры полчаса, не как-нибудь.

Доморощенная сивилла уставилась своей визави прямо в глаза и провела тренировочный отвлекающий манёвр:

— Пока мы не начали, хочешь, бросим эту затею? Я ведь и вправду многое увижу.

Анна почувствовала, что пульс у Насти стал чаще, значит, позиция выбрана правильно, и можно начинать валять дурака. Но тут гадалка заметила в глазах старшей девушки такую тоску, что её собственный пульс засбоил.

Аня прочитала достаточно научно-популярной литературы и брошюр общества «Знание» и к тому же была предельно сконцентрирована, так что язык тела и, в частности, движение мимических мышц она истолковать сумела.

Поднявшиеся над переносицей брови, повлажневшие глаза, взгляд в никуда, на мгновение опустившиеся углы рта… Ничего себе, эта сверхуспешная москвичка из обеспеченной семьи действительно чего-то ждет от сеанса!

«Ну что ж, — подумала Анна, — попробуем поработать всерьез».

Настя тем временем взяла себя в руки и спокойно ответила:

— Ну уж нет, столько приготовлений, давай, Нюра, медитируй.

Аня закрыла глаза. Надо не только быстро обдумать, как использовать всю уже полученную информацию, но и попытаться действительно что-нибудь ощутить, настроиться на волну. Пренебрежительную «Нюру» вполне можно пропустить мимо ушей.

Сквозь ресницы она еще раз оглядела позу, асимметричное лицо, постоянную Настину прическу: длинный пышный хвост, который та завязывала низко и сбоку и укладывала на левом плече в попытке хоть немного прикрыть шрам. Через минуту Анна заговорила спокойно, только чуть медленнее обычного. Она давно уяснила, для кого и в какой ситуации использовать «потусторонний» голос и неестественную манеру растягивать слова.

Сейчас — нет, не тот случай, голову морочить не стоит, И не отвлекаться на глупости вроде «Нюры». Всё всерьёз. Всё на «полную громкость».

Поглядывая на лист, лежащий между соединенными руками девушек, Аня сначала пробежалась по Настиным чертам характера. Связного текста немного, но он явно смещен влево, поэтому гадалка смело заявила, что Настя склонна к размышлениям, погружению в себя, хотя и изображает активное тяготение к обществу. То есть налицо раздвоенность и отсюда — нестабильность, проявляющаяся в перепадах настроения и даже перемене точки зрения на противоположную в процессе спора.

Аня импровизировала, но не на пустом месте. Почерк и вправду изобличал натуру сложную, двойственную. Округлые очертания некоторых букв раскрывали человека с мягким, дипломатическим характером, но они сочетались с оригинальной формой, и Аня имела все основания произносить красивые фразы о личности развитой, самобытной и динамичной. Угловатые длинные петли в Аниной трактовке свидетельствовали как о напористости и целеустремленности без эгоизма и агрессии, так и об излишней разговорчивости.

Всё пока шло гладко. Анастасия заулыбалась, расслабилась, опустила плечи, поёрзала на стуле. Значит, есть попадание. Ещё немного почерковедческого шаманства и можно двигать в опасную зону. Чтобы анализ не выглядел совсем уж хвалебной речью, Аня, отметив небольшую вогнутость строки, заявила, что двойственность проявляется ещё и в постоянных попытках сломать свою пессимистическую натуру и вытянуть себя до оптимистического настроения. То есть броски от приближающейся депрессии к эйфории ей знакомы.

Пульс участился и усилился, лицо порозовело, брови сдвинулись. Сказанное Насте не понравилось, но она не возразила и на вопрос продолжать ли, кивнула без промедления.

— Прошлое я тебе описывать не буду, ты его знаешь лучше меня, и оно сформировало вот такой себе характерец. Настоящее уже стало прошлым, и нас не интересует. А вот будущее… Заглянем? Ответ превзошел Анины ожидания: Анастасия заинтересовалась всерьёз.

«Оч-ч-чень удивительно, такая правильная, такая комсомолка. Неужели не воспринимает развлечением?! Впрочем, я тоже уже не играю…»

Аня расслабила мышцы, опустила голову, закрыла глаза. Задышала размеренно и глубоко. Она прекрасно знала, что клиенты всегда внимательно за ней наблюдают, и такое её поведение внушает спокойствие и доверие. Но сейчас спектакль закончился, Анна не играла: ей самой стало необычайно интересно, хотелось продолжать. Она уже понимала, что сказать, а о чём стоит умолчать. Не зря же она держит руку на пульсе в прямом смысле!

Понятно, всё это не совсем честно, крохи информации, сплетни, обычная болтовня в институтской столовой — всё шло в дело, но весь фокус в том, как подать! И понимание этого уже откуда-то пришло. Как и обращение, которого Анна в институте ни от кого не слышала, но точно знала: оно правильное.

— Асенька, это, действительно, сложный выбор. Твои метания оправданны, не кори себя за нерешительность.

Анна проговорила эту начальную тираду негромко, вкрадчиво. Всё внимание было направлено на собственные пальцы: если «да», тогда вперёд и до победы, если «это ты о чем?», делаем «поворот все вдруг» по отработанной методике.

На Настином лице явственно отразилось «ничего себе», пульс подтвердил выброс адреналина, вслух же она произнесла только:

— Анна, ты мне начинаешь нравиться…

Аня медленно открыла глаза и без улыбки попросила не мешать. Она ощутила редкое вдохновение и наслаждалась этим восхитительным чувством. Речь лилась без усилий, девушка как будто смотрела немой фильм с Верой Холодной и просто озвучивала происходящее на экране. В другие моменты ей казалось, что она читает висящие в воздухе слова.

Голова немного кружилась, и она уже не пыталась улавливать и оценивать биение сердца Анастасии Орловой.

—…Да, Он не красавец, но умница, талант, весьма перспективный и целеустремлённый. Именно потому, что друг детства, именно потому, что знает тебя лучше кого бы то ни было, только поэтому и настаивает. Он негибок, компромиссов не приемлет. «Упрёмся — разберёмся» с ним не получится. Ты должна решать однозначно, здесь и сейчас. Что явится альтернативой, головокружительная карьера на кафедре? Очень тебя интересует системный анализ проектов! Да тебе и доцентом-то стать не дадут, найдут повод прокатить.
Прав Он, прав. Кандидатскую ты напишешь легко, но будет она работой компиляционной. Систематизировать, анализировать уже кем-то созданное, делать правильные, но недалеко идущие выводы — это ты умеешь. Реально нового в науку не привнесёшь, но основу для докторской своего руководителя создашь прекрасную.

А Ему всё это не нравится решительно, и ты это знаешь. Учитывай к тому же, Он старше на несколько лет и на многие жизни. И любит тебя так, как никто и никогда больше не полюбит, со всеми твоими комплексами, рассудочностью и конформизмом. Но твой выбор Он будет уважать. Выберешь кафедру — уйдет в сторону. Далеко в сторону. А ты останешься одна, другого варианта у тебя просто никогда не будет. Выйдешь за Него замуж — сразу родишь девочку. Работать не будешь. И оба вы прекрасно знаете, именно этого ты страстно желаешь, но дурацкое «noblesse oblige» заставляет тебя выбрать карьеру, или как тебе сейчас представляется, — выбрать науку. То есть лжёшь ты самой себе.

Анна открыла глаза и перевела дух. Убрала руки с Настиных ладоней. Вытащила платочек, вытерла вспотевший лоб. И только после этого посмотрела на «клиентку».

Анастасия выглядела совершенно потрясенной.

— Анна, что это было? Ты знакома с моей мамой? Или с… с моим другом? — тусклым, невыразительным голосом спросила она.

Аня очень устала, рот открывать не хотелось, она только помотала головой и откинулась на спинку стула. Потом спросила:

— Ну, как я? Я тебя предупреждала… И это ещё не конец… Пить хочешь? У меня есть бутылка боржома.

Девушки, не глядя друг на друга, подошли к Аниной тумбочке, Аня вытащила минералку, сковырнула крышку ножом.Настя выпила полный стакан, Аня прикончила бутылку из горлышка. Девушки опять сели за стол, Аня пробормотала:

— Я тебе расскажу, что ещё увидела. Только не спрашивай, я расшифровать всё равно не могу. Видела только то, что видела. Дальше уж ты сама.

Сказала — и никак не могла заставить себя продолжать игру. Не было сил описывать привидевшееся синее немосковское небо; яркие цветы, каких Аня не встречала ни в Крыму, ни на Кавказе; невысокие, не больше пяти этажей, дома странной архитектуры со столбами, подпирающими второй этаж…

Аня сделал глубокий вдох, задержала дыхание, медленно выдохнула, закрыла глаза и продолжила чуть охрипшим голосом. Через несколько минут сеанс закончился. Последняя фраза гаданья оказалась короткой:

— Ася, у тебя совершенно исчезнет шрам.

Воцарилось молчание. Кураж пропал, обеим стало неловко. Ошеломлённая Настя сидела с каменным лицом, потом шаль сняла с плеч, обмотала голову, совсем закрыв щеку. Она потеребила бахрому, дрогнувшим голосом произнесла:

— Что ж, Анна, за гадания, вроде бы, благодарить не принято. Было чрезвычайно интересно. Не спрашиваю, откуда тебе известны подробности моей личной жизни, но воспользовалась ты ими в полной мере. Ты оказалась льдом под талой водой.

Я здорово поскользнулась.

У Ани выступили слезы, она попыталась возразить, бормотала извинения, говорила, что это же игра, ведь договорились… Она уже ругала себя на чём свет стоит, зачем увлеклась, поддалась необыкновенному, редкостному чувству, как бы оно не называлось: транс, вдохновение, озарение… Не заботилась, «как наше слово отзовётся», потеряла голову…

Но Настя уже поднялась и только холодно бросила:

— Настоятельная просьба: оставь все эти глупости при себе. Не болтай, если сможешь. Славы тебе всё равно не снискать, а мне эта чушь может повредить. Успехов. Далеко пойдешь.

Через три дня Школа комсомольского актива в спортлагере МАИ «Ярополец» завершилась. Команда КВН самолётного факультета разгромила мотористов. Анину шутку о философском камне зал принял.

***

Прошло много лет. Прошло очень много лет.

Ханна Пташко (в девичестве Анна Рубинштейн) работала в конструкторском бюро с немудрящим названием «Конструкторское бюро Алеф-Алеф». Две буквы были и инициалами хозяина, и означали «высший сорт» на разговорном иврите. Попасть в эту контору было непросто, но не у каждого инженера из СССР есть изобретения. Мало кто владеет техническим английским. И нечего скрывать, обаятельная внешность тоже никому ещё не мешала на вступительном интервью.

Работа Ханне — в прошлом Анне — нравилась своим разнообразием. Фирма, укомплектованная, в основном, репатриантами из Союза, выполняла любые разовые конструкторские разработки. Сегодня это мог быть шкаф для электронных плат, завтра — литая коробка с герметичной крышкой. Или вот этот последний заказ, весьма необычный. Кому-то понадобилось проверить прочность образцов из неведомого композитного материала.

Аня изучила техзадание, присланные образцы плат, подготовила чертежи на два десятка узлов, покрывающих весь заданный спектр толщин и типов соединений. Вчера привезли склеенные сборочки, готовые к разрушению. У «Алеф-алефа» своей испытательной базы не было, ломать договорились на кафедре Сопротивления материалов в Университете.

Анну Пташко и её босса встретил сам профессор — завлаб. Взглянул на образцы, одобрил тщательно подготовленную документацию и представил своего заместителя. Ян Соловейчик, докторант лет тридцати, тоже осмотрел узлы, покивал и сказал, что работы часа на четыре. Хорошо, что лаборатория заказана на все пять, можно будет передохнуть, а то от отвёртки руки деревенеют. Когда босс и завлаб отбыли по своим начальническим делам, Пташко и Соловейчик без промедления начали ломать образцы. Анна закрепляла их в зажимах, Ян работал на испытательной установке.

После третьего хруста выработался автоматизм, и Ян обратился к Анне:

— Ну вот, дело пошло. Очень толково составлена документация, лучше, чем наши собственные бланки! Поэтому и вести протокол так легко… Госпожа Ханна, а можно я буду говорить по-русски? Мне так хочется попрактиковаться!

Анна, затянув очередную гайку, сообщила, что будет только рада, если Ян расскажет по-русски что-нибудь о себе. Ну, вот например, имя Ян — это сокращение от чего, от Янива, Якова или, может быть, Йонатана?
— Нет, Ян это Ян! Мне бабуля рассказывала много раз, когда я был маленький…

Ян русский знал, но говорил с сильным акцентом, казавшимся Ане местечковым говором. Проявлялся он и в картавом «р», который Ян произносил, как произносят «рейш» в современном иврите, и в интонациях.

Анна поправила:

— Бабушка. В данной ситуации, наверное, вместо «бабуля» стоит использовать чуть более формальное «бабушка».

— А-а, вот именно! Я поэтому и захотел по-русски! — обрадовался Ян. — Спасибо. Вы меня исправляйте, пожалуйста. Бабушка говорила, что у мамы моей, когда она была юная, была одна история ромАнтит…

Он остановился, записал очередные данные, взглянул на улыбающуюся Аню.

— Нет, наверное, романтическая история — это как-то по-другому. Так она рассказывала, бабушка моя: один раз одна очень молодая и очень умная бахура — да, девушка — прочитала в картах для мамы…

— Погадала на картах? — догадалась Анна.

Парень явно переводил с родного иврита на русский, получалось забавно.

— Ну да, наверное.

— Цыганка?

— Цыганка? Это… А, нет, не думаю. Просто девушка, тогда студентка, как мама моя. Так девушка сказала, что если мама не выйдет замуж за папу, останется шлимазл с красным дипломом и без детей. А если выйдет, родит умного, красивого мальчика. Это бабуля для меня так всегда рассказывала. Мама и папа поженились, когда мама еще была в университете. Тогда бабуля сказала, если родится девочка, надо будет назвать Анна, а если мальчик, назвать Ян. И еще что тезу мы с мамой писали вместе…

— Дипломную работу?

— Да-да, диплом. Мама меня потом через полгода родила… Госпожа Ханна, а ваше имя по-русски тоже Анна, да?

Аня отложила инструменты и внимательно посмотрела на парня. Невысокий, крепкий, длинноносый. Большие чёрные глаза, брови красивой формы, но в Израиле такие у каждого второго.

— Да, мне в удостоверении репатрианта еще в аэропорту написали Ханна, так и осталось.

Аня помедлила, но все-таки решилась:

— А кем ваша мама работает?

— Папе помогает, он зубной врач, у него в Герцлии-Питуах клиника. Когда младшие выросли, мама прошла курс для ассистентов.

— А диплом из России? Не пригодился совсем?

Ян засмеялся, выключил установку, зато включил кофеварку.

— Госпожа Анна, вам сколько сахару?

— Я кофе не люблю, чай есть?

Аня подошла к хозяйственному столику в углу лаборатории, выбрала пакетик с вишнёвым чаем, залила кипятком. Переспросила:

— Так что там с дипломом, который вы вместе написали? Это какой университет вообще был?

— В России университеты называют институты почему-то, мамин — это в Москве авиационный институт. А вы где учились?

Вопрос был задан из вежливости, Ян готовил себе кофе, добавлял сахар, открывал пакет с печеньем.

— Забавное совпадение, я тоже училась в Москве, университет назывался МАИ, — Аня ответила, перевела дыхание и стала ждать продолжения.

— Как это интересно! Да-да, так назывался! — воскликнул Соловейчик. — А я слышал, в России был тогда антисемитизм, евреев никуда не принимали. Как же вы?..

— Во-первых, в середине шестидесятых принимали. А во-вторых, ваша собственная мать там училась, это вас не удивляет?

— Так она же была тогда русская! И даже фамилию поменяла на папину только перед алиёй* (*репатриацией), мне уже было десять лет. Она и сейчас шутит: была такая красивая большая Орлова, а стала такой маленький Соловейчик! — Ян руками проиллюстрировал превращение. — Вы знаете, бабушка — её всегда звали Елизавета, а она всегда была Элишева! Она ещё до Великой революции родилась, удостоверение рождения красивое, на зеленой бумаге, с этими… — он нарисовал в воздухе загогулины.

— Завитушками?

— Наверное. А диплом, как в Израиле мог бы помочь диплом, если мама по той специальности никогда и не работала? Сначала я был маленький, потом в семьдесят девятом сделали алию, уже здесь брат и сестра год после года родились.

Да, еще бабуля говорила, что та девушка Анна так маме и сказала: по дипломной специальности работать никогда не будешь. А это папа с самого начала не хотел, чтобы мама получила…э-э-э…секретный уровень безопасности. Так говорят?

— Допуск это называется. Мудрый у тебя папа и предусмотрительный. А вот у меня допуск был. К сожалению. Ну ладно, отдохнули, давайте продолжим.

Аня не то чтобы расстроилась, но очень уж ярко вспомнилось, как целый год после того злосчастного гадания более четверти века назад, случайно встретившись где-нибудь в институте, Анна Рубинштейн и Анастасия Орлова друг от друга отворачивались. И как оказалось — напрасно.

Тогда же Анна совершенно охладела к гаданиям. Пик явно был пройден в Яропольце: всё-таки флюиды, атмосфера, всё-таки тени великих и прекрасных… Повторяться? Нет, неинтересно.

Дня через два вечером в квартире Пташко раздался телефонный звонок. Трубку снял Лёша. Веселый, взволнованный женский голос на безупречном иврите попросил к телефону Анну.

— Анька, — позвал Лёша, — тебя. На иврите.

Из трубки донеслось:

— Господин Пташко, погодите секундочку, вы меня слышите? — это уже было сказано по-русски, Лёша ответил, и дальше супруги вместе слушали неисправимое масковское аканье:

— Гаспадин Пташко, скажите пажалуйста, вы на бас-гитаре никагда не играли?

Господа присяжные заседатели

Анна Борисовна Пташко уткнулась остановившимся взглядом в приколотый к доске «двуспального» кульмана чертёж, машинально поигрывая висевшим на шее мягким чешским ластиком.

В очередной раз безвыходная ситуация? Ладно, конструирование — это война карандаша и резинки. Повоюем. Хорошие мысли приходят на ходу, надо погулять.

Аня отложила карандаш, вытащила из ящика стола зеркальце и расческу. Губы решила не подкрашивать — через полчаса обед, все равно всю помаду съест.

Хорошо известное в Баку СКБ располагалось в старом здании с одной туалетной комнатой на каждом этаже. Дамская на первом. Аня коротко бросила девочкам «я вниз» и вышла. Она не успела дойти до конца длинного коридора, как сзади с характерным скрипом распахнулась дверь ее комнаты:

— Анька, — истошным голосом закричала Лиля, — Нина Михайловна вызывает! Зайди заодно!

Аня махнула рукой, изобразив «слышу, слышу», и побежала вниз.

В отделе кадров за Т-образным гостевым столом сидели двое. Крупный широкоплечий азербайджанец с большими усами, густыми черными волосами с проседью, в темно-синем пиджаке с галстуком. И пышногрудая женщина с крашенной хной модной стрижкой, с аккуратным ярким макияжем, в черной блузке. Аня поздоровалась и подошла к столу начальницы. Отельного кабинета у Нины Михайловны Черниковой не было, да и вообще весь отдел кадров тогда, в начале восьмидесятых, состоял из трех человек.

— Вызывали? — спросила Аня.

— Анечка, с тобой хотят поговорить наши многоуважаемые гости, у тебя есть время? — с едва заметной иронией спросила начальница.

Нине Михайловне до пенсии оставалось два года, она все перевидала, никого и ничего не боялась, могла позволить себе такой тон. А вот Аня напряглась. И что это она натворила? Вроде нигде не болтала, да и с последней командировки на закрытый завод в Подмосковье почти год прошел.

Аня развернулась к гостевому столу, села. Быстрым взглядом попыталась оценить своих визави. Женщина старше мужика, руки холеные, свежий маникюр. Колец немного, серьги с некрупными бриллиантами. Похоже, из старой бакинской элиты. На столе лежит закрытая папка, перед мужчиной — тоненький скоросшиватель. Ну, и кому чего? И кто такие вообще?

Однако мужчина начал не с представления, а с вопросов:

— Анна Борисовна Пташко?

Ане очень хотелось ответить «не-а», но закон «не шутить с незнакомыми» она чтила, поэтому молча кивнула.

— Ведущий конструктор, руководитель группы, автор нескольких реализованных изобретений…

Мужчина оторвался от листка и с интересом посмотрел на Аню. Та молчала, лихорадочно соображая, к чему все это. Аспирантура — поздно, ей за тридцать, читать что-нибудь в Политехе? Бред, там только свои, даже курс черчения не получить, люди пытались… Хорошо хоть причесалась, жаль, губы не подмазала…

— Образование высшее, Московский авиационный, — продолжалось зачитывание из скоросшивателя.

Аня отметила, что папка открыта не на первом листе, а где-то в середине.

— Замужем, сын Михаил. Муж, Алексей Григорьевич Пташко, зав. отделом министерства…

Мужчина остановился и удивленно переспросил:

— Начальник отдела министерства?

— Нет, — впервые улыбнулась Анна, — зав. отделом Вычислительного центра в министерстве.

Проверка личных данных продолжалась еще минут десять. Упомянули всё: и комсомольскую работу в Бюро факультета, и двухлетнее членство в Персональной комиссии института. Аня вспомнила, как Нина Михайловна, оформляя ее документы одиннадцать лет назад, посоветовала не скромничать и в автобиографии все эти этапы большого пути коротенько, но отметить. И вот кого-то что-то из этого непозорного списка заинтересовало.

«Вербуют, что ли?» — с ужасом подумала Анна. — «Да ну, вдвоем! Меня! Не может быть никогда».

О работе в Персональной комиссии попросили рассказать поподробнее, с примерами, если можно. Аня на секунду задумалась. Ага, про девчонку-первокурсницу подойдет.

***

В начале семидесятых утрата комсомольского билета считалась серьезным прегрешением с весьма неприятными последствиями, вплоть до исключения из комсомола. Остаться в МАИ после такого наказания вообще-то было делом проблематичным. И вот разбирается персональное дело девочки, у которой в метро вырвали сумку со всеми документами.

Выслушали, помолчали, попросили выйти. Еще раз прочитали справку из милиции. Один из деятелей предлагает выговор, другой — строгий выговор. И тут Аня, единственная девушка в комиссии, восклицает:

— Ребята, вы что?! За что ее вообще наказывать? Сумку не удержала? Вы же эту кильку балтийскую видели!

— Ты что предлагаешь, вот так отпустить? — возмутился первый.

— И пусть теперь каждый спокойно выбрасывает билет? — передернул второй.

Через пятнадцать минут плачущую студенточку вернули в комнату, и председатель комиссии сообщил, что ей необходимо заниматься спортом, укреплять бицепсы и кистевую группу мышц, а лучше всего заиметь постоянного провожатого. Заявление на выдачу дубликата комсомольского билета она может написать прямо сейчас, Аня поможет.

***

Анна рассказывала и попутно пыталась оценить впечатление. Она уже догадывалась, зачем позвали, но это было удивительно и странно, не член партии и вообще…

Мужчина добродушно улыбался: и рассказ, и сама Анна Борисовна Пташко ему явно нравились, а женщина раскрыла личное дело и внимательно изучала первую страницу.

— Анна Борисовна, вы, конечно, слышали об институте народных заседателей, — перешел к делу мужчина.

Аня кивнула — точно, угадала! — и он продолжил:

— Двухлетний срок, на который была избрана товарищ Нурмухамедова, представитель рабочего контингента вашего предприятия, истекает через два месяца. Полагаю, мы со стороны райкома партии можем поддержать новую кандидатуру, а именно вашу. Избирать, конечно, будет общее собрание СКБ, но наша рекомендация чего-то стоит, так, Асия Алиевна?

Он рассмеялся и посмотрел на женщину, листавшую Анино личное дело.

— Пташко — это фамилия по мужу, а ваша девичья, как я вижу… — вдруг проговорила она.

— Рубинштейн, — спокойно ответила Анна, с немалым удивлением отметив, как вздрогнул явно доброжелательно настроенный мужчина.

— Вы еврейка? — спросила Асия Алиевна, не отрываясь от бумаг.

— Да, с детства, — не удержалась Аня и тут же пожалела: все-таки разговор идёт серьезный и не на равных.

Женщина медленно закрыла папку, посмотрела на своего коллегу.

— Ну что, Гасан Мамедович, полагаю, собеседование можно считать оконченным. Благодарю вас, Анна Борисовна, было приятно познакомиться.

Аня улыбнулась, пожала протянутые руки. Забавно, народный заседатель. Это должно быть интересно. Что-нибудь почитать, брошюрку какую-нибудь, и с Томкой Нурмухамедовой поговорить… Нет, с той только после собрания, она такая сплетница, разнесет и добавит невесть что.

Вторую половину обеденного перерыва конструкторская группа «Анна Борисовна с ансамблем», как правило, проводила на импровизированной спортплощадке, неспешно перебрасываясь воланами. Девочки ушли вперед, Аня поправила развязавшийся шнурок и поспешила за ними. Она помахала ракеткой девушкам, стоявшим в тени старого платана. Неожиданно одна из них бросилась к Ане.

— Зинка, что случилось? — испуганно спросила Анна.

Зинаида Тимиренко, член парткома СКБ, молодая, красивая, самоуверенная девица из ОТК, была покрыта багровыми пятнами ото лба до нижнего края декольте, глаза слезились, она еле сдерживала какие-то сильные эмоции. Только Аня не могла понять какие и при чем здесь она.

— Анька, сволочь, это что, правда? — прошипела Зина.

— Зин, постой, ты о чем? Да что с тобой?! Ты же красная как я не знаю… Тебе плохо?!

— Ты что, правда еврейка?! — наконец выдавила Зина.

Анна Борисовна Пташко, рослая, статная сероглазая блондинка с круглым румяным лицом никак не соответствовала стереотипу типичной еврейской внешности. Нос, конечно, мог бы выдать принадлежность к избранному народу, но горбинку скрывали очки на пол-лица с новомодными стеклами «хамелеонами».

Аня все поняла:

— Вашу-машу, ты, что ли, меня рекомендовала в заседатели?! Но думала, я русская?

— Ну да! Или белоруска. Анна Пташко, в МАИ училась, а туда ведь не… Мне и в голову не приходило, что ты можешь оказаться еврейкой! Ты меня так подвела, так подвела! — причитала несчастная Зина.

— Ага, и теперь у тебя неприятности за неправильную рекомендацию. — Анины губы превратились в тонкую белую полоску. — Ты что, девушка, ни разу не слышала, как начальник называет меня «девочкой с умным еврейским лицом»? Ну так, Зин, ничем не могу помочь. В следующий раз рекомендуй мужчин, легче разобраться. Хотя есть риск спутать с мусульманином.

Через месяц на общем собрании СКБ в народные заседатели районного суда была единогласно избрана инженер-технолог Галина Ивановна Зейналова.

До отъезда семьи Пташко в Израиль оставалось ещё десять лет.

Инга

Монитор опустел. Евгения Николаевна сидела с застывшим взглядом и одеревеневшей шеей. Ощутив, что всё ещё продолжает улыбаться, она резко и коротко помотала головой, будто бы смахивая неуместное выражение лица. В голове непрерывно звучали собственные слова: «что ты-что ты, конечно-конечно…»

Заныла левая рука. Евгения Николаевна тяжело поднялась с кресла, перебралась на диван…

Инга. Сколько же лет они знакомы? Не менее тридцати. С того дня, как переехала Женя с семьёй в этот город и начала преподавать математику в старших классах.

В одном из них училась Инга, высокая тонкая блондинка с породистым лицом. Что-то странное было в её внешности: лёгкая асимметрия заставляла вглядываться и пытаться разгадать тайну, но ощущение неправильности черт и слишком пристальный взгляд светло-серых глаз настораживали.

Математические способности её оказались выше средних.

Незадолго до выпускных экзаменов девочка спросила, не стоит ли ей попытаться в Московский вуз какой-нибудь. Евгения Николаевна не только ответила однозначно, но и дала свои МГУшные сборники конкурсных задач. И консультировала, и даже немного понатаскивала. Хорошо натаскала.

В студенческие Ингины годы и началась их переписка. Дружба? Нет, наверное. Наставничество? Ничего подобного. И слова-то не придумано. Разве что «филия»? Именно, что-то вроде «расположения», «притяжения»…

Приятно было ощутить восторг первокурсницы от прикосновения к волшебному миру высшей математики. Девочка смаковала термины, с удовольствием рассказывала, как лёгко ей даётся решение дифференциальных уравнений…

С одинаковой дотошностью Инга описывала свои успехи в учёбе, подруг по общежитию, спектакли в «Современнике», куда её приглашал аспирант-физик. И самого аспиранта. В какой-то момент сообщила: она приняла решение в ближайшие выходные остаться у него на всю ночь. С припиской «только, пожалуйста, не говорите моей маме».

Ситуация становилась в высшей степени неловкой. Евгения Николаевна срочно вызвала девочку на переговорный пункт, занялась увещеваниями и уговорами хорошо подумать о последствиях… Ответом стали холодное молчание и повторная просьба не сообщать родителям.

Очень кстати наступил перерыв в переписке: Евгения Николаевна уехала с мужем-гидротехником в маленькую африканскую страну. И длился перерыв ещё несколько лет уже после их возвращения.

Как оказалось впоследствии, Инга именно тогда уехала со своим капитаном в Североморск.

Кап-два. Капитан второго ранга и второй муж. Фирменная шуточка. К сожалению, повторяющаяся.

А потом Инга сумела её разыскать.

Сначала пошли письма бумажные. Длинные, на четыре-пять тетрадных страниц. Недавно Евгения Николаевна взяла толстую пачку и начала перелистывать. Чтение оказалось неожиданно интересным: менялись времена, менялись мнения. O, tempora…

Сама Евгения Николаевна отвечала на письма не сразу. Но подробно. Обдумывание иногда затягивалось и мешало заснуть. Комментировала каждую мысль.

Советов старалась не давать, не считая свой жизненный опыт эталоном построения счастья в отдельно взятой семье. Разве что изредка, в виде намёков.

Письма в конвертах сменились мейлами. Лёгкость редактирования сделали рассказы ещё более обстоятельными. Инга подробно рассказывала о погоде, о сослуживцах, о недомоганиях своих, дочери, родни…

Евгения Николаевна же, предполагая, что её ответы могут попасть на глаза неизвестно кому, ещё сильнее закрылась. Она сформулировала принцип «только то, что можно объявить по всемирному радио» и свято его придерживалась.

Когда появился скайп и вэб-камеры, стиль общения неожиданно изменился. Зрелая красавица Инга получила преимущество перед постаревшей Евгенией Николаевной. В тоне появились покровительственные нотки. Но они не раздражали, напротив, казались милыми и трогательными.

Инга светским тоном справлялась о здоровье Светланочки, дочери Евгении Николаевны; напоминала, что в девять надо будет принять таблеточки,
и начинала рассказ о том, какие неблагодарные, чёрствые люди окружают её на новой (опять новой) работе. И что если бы не её собственая дочь со своими проблемами, она бы давно уехала куда-нибудь. Да вот хоть в родной город, поближе к Евгении Николаевне. Частая эта фраза всегда сопровождалась смешком…

Ингины заботы воспринимались совершенно как свои. Бухгалтерские курсы, к примеру, они «окончили» вместе: Евгения подбирала дополнительные материалы, по правовой части курса консультировалась у своего брата.

Оказалось очень вовремя: в тяжёлые времена безмужняя (в очередной раз) Инга не бедствовала.

Иногда подружка ловилась на противоречиях. Причина второго развода варьировалась в большом диапазоне, от несходства характеров до предательства «изменщика». Но Евгения Николаевна не настаивала на уточнении. Пусть рассказывает, что хочет и как хочет.

Только пусть рассказывает.

Но вот на горизонте появился Христиан Ларсен, и отчётливо зазвучала тема Дании.

***

Муж недавно тоже вышел на пенсию, но, как всегда, с утра до вечера пропадает в родном КБ: помогает, вводит в курс… Евгения Николаевна подозревает, что он просто боится резко изменить стиль жизни. Ну и ладно, постепенно привыкнет.

Светка — хорошая дочь, но она так занята собой и своим растущим семейством, так ревниво оберегает жизнь от вмешательств и посягательств…

Конечно, свободного времени у Евгении Николаевны не очень много: репетиторство, подготовка к экзаменам, да и заказы на картины из бисера не иссякают; может быть, даже стоит подумать о выставке. Руки заняты. Но голова-то свободна.

Приходит вечер, глаза устали. Остаётся поправить причёску, чуть-чуть подкрасить губы, надеть приличную кофточку и включить скайп. Через пять

минут позвонит Инга.

***

Евгения Николаевна услышала, как открылась входная дверь.

— Мам, ты дома? Я с базара!

В комнату заглянула дочь:

— Розовых яблок твоих почему-то не нашла, представляешь? Взяла зелёные… Что случилось? Ты что такая вся потерянная какая-то?

Светлана бросила пакеты на пол и, снимая на ходу босоножки, быстро подошла к матери. Мельком взглянула на монитор: открыто окно скайпа, видео выключено.

— Всё нормально, — сказала Евгения Николаевна, — Не суетись. С Ингой разговаривали. И супруг присутствовал, правда, молча.

— Днём? С чего вдруг? Давай подробности. Только погоди минутку, я там всё побросала. Ты меня напугала: сидишь такая… — Дочь выпучила глаза, помотала «отвалившейся» нижней челюстью, помахала растопыренными пальцами возле ушей. — Чаю хочу. Я своё вчерашнее печево прихватила. Что успела заныкать.

Через четверть часа на столике оказался поднос с двумя чашками свежезаваренного чая и тарелкой плюшек старого, ещё бабушкиного, рецепта.

Евгения Николаевна откинулась на диванную подушку и сказала:

— Всё, что имеет начало, имеет конец. Да не кривись ты! Ясно, банальность. Но какая неожиданная! Мы переписывались всегда. Вот просто — всегда. Инга любит повторять, что я для неё отдушина в мерзости жизни. Святой уголок в сердце. И ещё всякие красивости и благодарности.

— Мам, давай к делу. Мне же скоро из садика забирать! — поторопила дочь.

— Извини. Так вот, Инга только что заявила, что с сегодняшнего дня наши контакты прекращаются. Она, конечно, извиняется, страшно переживает, но свекровь категорически против. Они там вовсю стремятся поскорее сделать её датчанкой во всех проявлениях. А я навязываю свою ментальность и торможу процесс. Отвлекаю от вживания в языковую среду. Ну, а главное — у них не принято делиться душевными переживаниями даже со своими, а уж с посторонними… Это я-то посторонняя!

Евгения Николаевна резко отодвинула чашку. Потёрла под левой грудью.
Светлана перелила выплеснувшийся чай с маминого блюдца в свою чашку. Машинально взяла булочку. Положила обратно. И заговорила тихо и напряжённо, не поднимая глаз от столика:

— Не перегибай. Я давно заметила: для тебя Инга стала ну не то, чтобы дочерью, но кем-то очень близким. Ты подключаешься, приносишь ей пользу, а себе наносишь ущерб, сама того не замечая. Ослабевают твои защитные силы. Ты расходуешь энергию, а могла бы употребить её… Да хоть на меня и мальчишек!

— Несерьёзно. — Евгения Николаевна пожала плечами. — Ничего я не расходую! Глупости не говори, пожалуйста. Мне все эти твои эзотерические дела о материальности мысли претят, ты прекрасно знаешь. Но продолжаешь!

— Вот-вот! Стоит заговорить о твоей разлюбезной Инге, ты тут же раздражаешься. Не знаю я, что там материально, что нет. Но если ты молишься, — ладно-ладно, не молишься, — если хотя бы по-своему просишь за кого-то, результат бывает всегда. Вот я и говорю, может быть, теперь, когда тебя выпроводили вон, ты будешь больше…

Светлана подняла глаза на мать и вздрогнула:

— Мам, ты что?!

Евгения Николаевна вытирала слёзы короткими рукавами домашнего платья:

— Вот это точно. Выпроводили. Я с трудом, но могу понять свекровь Ингину, мужа этого новоиспечённого. Но она сама так легко мне преподнесла решение! Ни на секунду не задумалась, каково мне вычеркнуть целый жизненный пласт…

— Что-то мы перпендикулярно разговариваем, — дочь бросила взгляд на часы. — Я тебе об одном… По-моему, ты слишком переживаешь за неё. И тебе это вредит. Сколько у тебя вообще корреспондентов? С десяток? И почти все плачутся в плечико. Да ради бога! Ты у нас крупный специалист-душевед и что важнее — с братом-адвокатом… Ой, да не спорь ты!

Но валидол-то пьёшь из-за одной Инги. Вот что мне не нравится! Короче, если у тебя теперь прекратятся бессонницы, значит, Инга твоя — всю жизнь вампириха! Как я много лет назад и определила.

Светлана перевела дух, пересела на диван, привалилась к маминому плечу и продолжала, помахивая рукой:

— Дания-Шмания… А вообще-то… Слушай, я-то с какого перепуга пошла у тебя на поводу?! Подумай рационально: всё у Инги твоей получилось, нашла наконец «прынца», да ещё прынц этот оказался иностранно-подданный. В семью приняли? Приняли. А могли бы и послать. Какими-то требованиями сопроводили, я бы сказала, справедливыми: она дверь закрыла, так нечего в форточку высовываться. Всё правильно. С их датской колокольни, конечно.

У тебя совершенно нет причин сокрушаться. В конце концов, ты ей не родня.

Ну привыкла. Ясное дело, она тебе здорово нравится при всей своей безалаберности. А может, именно поэтому? Яркая она. Интересная. А что легко согласилась отрубить связь… Давай думать, что и впрямь страшно переживает!

В общем, — как там она тебя обзывает, Женечка Николаевна? — всё к лучшему.

Ой, опаздываю. Закроешь за мной? И очень-то не мучайся: на живом заживёт. Нашла причину для рыданий — Инга…

Светлана чмокнула мать, схватила плюшку и умчалась.

Евгения Николаевна заперла дверь, вымыла чашки и вернулась к компьютеру.

Да, «Женечка Николаевна». Так и не удалось отучить Ингу от коробящего и злящего обращения. Казалось бы, такая мелочь! А нет, не прислушалась. Да какая теперь разница…

Евгения Николаевна выключила скайп. Закрыла почту. Ждать нечего.

Светка позвонит вечером по телефону, доложит, как прошёл день у каждого члена ЕЁ семьи. Поинтересуется планами на завтра. В этот момент супруг о чём-нибудь её попросит. Дочь протараторит извинение и положит трубку.

А Инга больше не позвонит и не напишет. Дверь-то закрывала, чтобы новую открыть.

«Если подумать рационально… Из-за чего вообще-то я так расстроилась?! До слёз. Вот дура старая. У подружки моей наконец всё складывается. Я сто раз желала удачи и счастья. Искренне совершенно!

Сегодня ей кажется — мечты сбылись. И почему же я не радуюсь?! Как-то нехорошо это.

У девочки начинается новая жизнь. И мне там места не оказалось. А кто сказал, что должно быть?! Гордыня, мать, заедает, опять твоя гордыня. И эгоизм…

Ничего, на живом заживёт» — подумала Евгения Николаевна, вздохнула и откусила кусочек плюшки.

Она прикрыла глаза. На тёмном фоне возникли сияющая физиономия молодой фру и немного смущённая «принца датского».

Надо бы Инге рецепт этих плюшек переслать…