Реальная золушка или Free health service.
Убого-жёлтым сном моргает лампа,
Постель у девочки не белая давно,
Кровать, обвисшая, стальною рампой
Корёжится, окно дождём искажено.
Лютует осень, дохлый радиатор
Воюет с холодом — чугунный дон Кихот.
Ушла с родимой мачеха в театр,
Оставив падчерице дел на целый год:
Сменить бинты, почистить солью утку,
Диагнозы забрать в хоромах у сестры.
Попить чайку с больными в промежутке
И получить от них нежданные цветы,
Разношенные на прогулке туфли
Вернувшейся сестре преподнести…
Фуршет устроят в министерстве пухлый,
От феи смс придёт: прости.
***
Апрельские замерзшие ладони
Густому солнцу протянулись жадно.
Весна огонь по жилам к верху гонит,
Тепло земли усилив многократно.
На тёплые морщинистые пальцы
Зелёных мотыльков орда слетелась.
В каком миру крылатые скитальцы
Полгода созерцали жизнь без дела?
И мотыльки расправят крылья-листья,
Прикроют наготу ствола стыдливо.
Как золушка, переодевшись быстро,
Вглядится в лужу, изумляясь, ива.
***
Аптеки таращатся рыбьими глазами,
Одни окнами навыкат, другие щёлочками из-за угла.
Молчат, они уже всё сказали,
Отнерестились, дозорных разбросали.
И теперь охотятся до утра.
А эти сутки тянутся ледяным годом,
Заполярным — промозглым, как конура.
Холодно, глухие рыбины атакуют сводом,
Перекрывая свет, искажают, делают его уродом,
Безнадёгой, проникающей до нутра.
Ты безропотно к нему жмешься, надеясь согреться,
Получаешь плацебо тепла.
Когда иллюзия раскрыта, замешиваешь водку с перцем,
Но эта микстура не наполняет сердца —
Колбы из аптекарского стекла.
***
Когда в маме рождается бабушка?
Когда на кухне спектакль, там лепят оладушки
С внучкой. В гостиной как на работе,
Только руководство отделом сведено к заботе.
И те же процессы: строительство с внуком
автомастерской, ремонт машин,
(Нужно заправить борщ луком
Между перебортовкой шин.)
А починив ферарри, восторгаться друг другом.
…С внучкой отладить пошив новых костюмов,
Так, чтоб у детского флота не хватило трюмов
Для отправки изделий в соседнюю область,
В прихожую.
В трюмах с последней рыбалки хранится вобла,
Она пластиковая, на селёдку похожая.
На пошив пожертвовать вельветовые шторы,
Поскольку в восемь вечера не купить ткани новой,
А накрытые окна — это шоры.
И звонить, звонить регулярно.
Эта любовь материнской полярна,
Контролировать каждый пробел в этом мире,
Разместить пункт досмотра в квартире,
Дать отпор скарлатине,
Поиграть с террористами в ладушки.
…Жаль не все настоящие бабушки.
***
Злобно блестит колючая проволока,
Лязгает зубами.
Стоят, сидят, лежат, купившие втридорога
Билет на раскладушку в спаме.
Они застряли в шлюзах,
В корзине, без обратного адреса,
Будучи себе и всем обузой,
Висят в сети без настоящего статуса.
Глядят во все глаза на модератора,
Богатого.
Палатки, глаза, палатки, глаза, палатки
Мир сжался до пёстрой заплатки
Пришитой к телу колючкой…
Уходя от свободы тяжёлой и шаткой,
К подачке, лежащей безадресной кучкой
На протёртом бетоне гладком.
А вокруг воздух тяжёлый гадкий…
Запах горелого мяса, горелого пластика —
Пакетов, опустошенных до отрицательной толщины…
…Из чёрного дыма вокруг рождается чёрная свастика —
И марши по правильным паркам слышны.
Вершины гор как старички изрублены морщинами.
Холмы как юные качки натянуто спортивные.
В горах недюжинная стать и ледники папахами.
Холмы спешат повыше стать — засиженные птахами.
Вершины гор наверняка Венере улыбаются.
Холмы не любят слабака и шумно упражняются.
Земного выше перейти горам дано с рождения.
А на холмах цветут репьи и пахнут упражнения.
***
Дурное прошлое под вечер налетает
То стаей, то вороною одной.
Чтоб не повеситься хлебнуть бы из Грааля
Но шьёт мне дело разгалдевшаяся стая,
Пока покой пасётся за стеной.
Шьёт постранично, с вензелями, небо в клетку,
Так крепко, что ребёнок не порвёт.
Я в карканье, как на цепях марионетка
И птицы страхи пришивают к сердцу метко,
Закручивая мыслей хоровод.
Одна, случается, опустится пониже,
Усядется на ветке допоздна,
И взглядом острым начинает совесть крыжить,
До желваков, до скрежета, до грыжи…
Фемиды неподкупнее она!
И неизменно наступает в мыслях утро,
Из-за стены покажется пастух,
Ворон разгонит, успокоит нервы мудро,
Присыплет соль на сердце сахарною пудрой…
На сладкое слетится стая мух!
Гипермаркет
Ощерился недостроенный гипермаркет
Стальными колоннами, бетонными монолитами,
Его шкура, словно клопами, полна грязными клонами —
Малярами небритыми,
Усохшими, бурыми, как старые шкварки.
Он плотояден. Соки рабочих в тело его влиты,
Замешаны гудроны, слёзы, керамзиты…
…А когда ему доделают make up и гриву прилижут
И фасад заблестит неоновыми глазами,
Он станет не так страшен и даже как-то пониже,
Но сущность его проявится там, низами,
Где разгрузка, погрузка, не так припудрено,
Он заглотит сотни камазов, каждый в свой черёд.
А с парадного входа манят шары вплетённые в кудри, но
Вдруг на выходе плащ твой зацепит зазубрина
И надорвёт.
Дача Пастернака
В Подмосковье горела свеча,
Освещая Руси закоулки.
Шли вагоны тяжёлые гулко,
Мимо дома поклажу влача.
Неизменно скрипело перо,
Посчитав поездов протяженье,
Революций рисуя броженье
Вдоль обрыва судьбу провело…
…Сад. Берёзы без ласки грустны,
Хулиган распоясался рваный.
Как на службе монашки-герани
От окна гонят тень новизны.
В дом струится поток прихожан,
Там для них, что не вещь то икона:
Стол лохматый стоящий в наклоне,
Он склонился к его падежам,
Знавший Скрябина старый рояль
И сапог с утолщённой подошвой,
То падение с лошади в прошлом
В кабинет заточило печаль,
Но в печали пера за столом
Так вся жизнь поездов отражалась,
Что до сути, до самой, лишь малость
Остаётся над белым крылом.
Имбецил
В справедливость высших сил не верил,
Очередь за счастьем пропустил:
В космос не летал, не видел прерий —
В общем, я уральский имбецил:
Позабыл про важное свиданье,
Поздно дёрнул в небе парашют —
Вписано в учебники преданье,
Как я опоздал на высший суд.
Дали срок — покрасить рай поярче.
Я смешал палитру в пёстрый ком.
Ангелы от счастья в небе плачут —
Беспредел сменился бардаком.
Ну а я глаза в стесненье пряча,
Пусть на небе вышел чудаком.
***
Интуитивно чувствуешь, сколько прошло времени
По привычным нюансам: по сердцебиению,
По дыханию,
По октавам сверчка, пылинки порханию.
Но внутри колышется более тихое —
Паутинка натянутая портнихами,
Трещинка в монолите течения
Из которой исходит глухое свечение.
Время рушится в стороны с бешеной скоростью,
Зависаешь с ним над гигантской пропастью —
Звёзды кружат меняя свечение —
Что, ныряем к корням, как ныряет растение?!
Ипотека
Корнями проросли счета
Сквозь потные, тугие спины,
И свет сосут из середины,
Где перевёрнута мечта.
Мечта о комнатке уютной,
Где детки крошат поролон.
Куда бы луч проник под утро
Рисуя потолка наклон.
Теперь кредитов ствол железный
Пробил безжалостно хребет.
Ждут у окна, согнувши чресла,
Банкир собрался на обед.
Туда где свечи в канделябрах,
Где на душе пуховый плед,
Где лимузинов терпкий след,
Где свет просеян через жабры…
И где луча в помине нет.
***
На заседании затянутого дня
Поймал твой дальний взгляд, как пас футбольный.
Прошло мгновеньем совещанье сквозь меня,
А след гудел от передачи больно.
Пришлось поспешно вспомнить правила игры
И мяч отправить вдоль площадки пасом,
Потом ворота, гол, объятия, призы…
Сбежал, в себе учуяв ловеласа.
Поковырявшись в буднях, птичью жизнь спустя
Я растерялся, как росток в асфальте.
Игра не клеилась, о пасе том грустя,
Простое, словно небо, видел платье,
В нём ты играла нападающей легко,
Оно дерзило голубым отливом…
И через поле я пошёл к тебе пешком,
Теперь пасуем взгляды бережливо.
Кормленье
Впотьмах насупленные губы
С усильем сделали глоток,
Сопя, вдыхая воздух грубый.
Струится ожиданья ток.
В ответ под тканью нетерпенье
Прольётся белою слезой
И губы в сладком напряженье
Раскроются к звезде слепой.
Кольцом свернётся тёплый космос
И заземлится через грудь,
И исподлобья бросит косо
Свою звезду на млечный путь.
Костелоризо
Вдоль скал, как сильный дождь, отвесных,
Точимых мокрым наждаком небесным,
Вдоль боевых скульптур стоящих строем,
В лодчонке плыли, как скорлупка, тесной:
Грек на моторе, нас, приезжих, трое.
На нём щетина каменным налётом
Темнела; он как берег, пахнул йодом…
Я закричал, смотря на камень. Он сорваться
готов сейчас на нас, ветрам в угоду.
Грек указал на пострашнее братца —
Валун гигантских, словно слон, размеров.
Над ним погонщик из небесных кхмеров
Занёс свой кнут. Я камеру поднял от страха,
И объективом расстояние отмерив,
Представил, что останется от краха.
Его ничто на месте не держало,
Замки и путы безнадёжно ржавы.
Но нас привлек спокойный голос грека:
«Я здесь с отцом рыбачил парнем малым,
И камень так лежит не меньше века…»
Покой пришёл в восторге пониманья:
Что это мы — есть кадр в жизни камня.
Мантра
Не выдался сегодня день, всё валится из рук!
Таращится старуха-тень, собравшая подруг,
Влекут меня толпой во мрак, почти без сил борюсь,
И крутятся: вино, кабак, обиды, нервы плюс
И бормотанье оплело тенётою своей –
Нудит и крутит помело, скорей бы в свет, скорей!
Костюм как вырос, не по мне, ещё тепло хранит
Вчерашних баек о добре и пустоте обид.
На кой трезвонит телефон? Нервозно режет звук.
Дурною вестью рвётся звон, распространив испуг.
Ну вот в машине за рулём, подрезать норовят.
Вперёд! Крыло и жизнь помнём! Самоубийству рад!..
Добравшись с чудом пополам, до старого стола,
Пью интернета сорок грамм, тоска не прибрала.
Расставив фото на столе, в ТВ бросаю взгляд:
Валюта, войны, президент, уж много лет подряд!..
Не задался у мира век, всё валится из рук,
Мир злится, чёрный человек, с брюзжанием старух!
Вулканы расправляя вздох, махнут на жизнь рукой.
О нас расскажет только мох в расщелине глухой.
Роддом
На впалых щеках старого роддома
Щетиной пророс многолетний мох.
Роддом до бетонных рёбер в груди усох.
Кто-то торопится, ставит диагноз — саркома,
Ему живучесть наших роддомов незнакома.
(За последним — не один ещё вздох.)
Роддом больше волнует старая глаукома.
Он щурится сквозь чугунные решётки-пенсне.
Смотрит на парк, благородно старый.
Там на лавочках сидят молодые пары,
Как в прошлом… Он пил с ними чай во сне.
А недавно он получил пенсию, купил кашне,
Поменял чугунную на стальную оправу,
Мгновение чувствовал себя на коне.
Но деньги быстро кончились, как дождь в июле.
Их не хватило даже на шляпу,
Старую уже не один ворон обляпал…
Ему не раз хотелось, чтобы свечу задули,
Но слыша детский крик, дедуля
Забывал обо всём: о тромбе, о простудном кляпе,
И дежурил до рассвета на потёртом стуле.
***
На невском ресторан ютится «Дачный»,
Редис, нарезка, винегрет,
Настойка злая — мыслей прачечная
Не разбирает эполет…
…Там итальянцы щедро уплетали
Пельмени, поминая грех.
Им важно знать — зачем из южной дали
Летит на Русь гнездиться стерх.
Там англичанин, после крепкой стирки,
Потёртый шарж напоминал,
Хотел узнать: откуда в этой дырке
Такой прекрасный персонал?
На шум официантка прибежала,
Смеялась люстра у виска
И на мгновенье села в центре зала
Неразделённая тоска.
Она хватала жизнь большими кусками,
Жадно глотала, сократив горизонт.
Ночь выстужая, ела закат руками,
Предпочитая приборам хороший понт.
Я собирал за ней крупные крошки,
Протирал стол, ставил на место луну,
Был саблезубым ветром, ласковей кошки,
Думал, лет двести так протяну.
Утро налил, нету в супнице мяса,
Что подвернулось, то накромсал —
Душу пожертвовал с прошлым, не мялся…
Стол ждёт накрытый в подножье Валгалл!
***
Порвалась ведущая стропа, ослабла тяга.
В городе, где тесно для крыла, пропал бродяга.
Видел поле, но не дотянул до края тени.
И теперь вокруг тяжёлый гул стальных растений.
Шёл он в горы… в интернет — сети, согнув колени,
А в дыму пытались зацвести кусты сирени,
И пока стропу на чердаке латал годами,
Переулками трусил шакал, скрипя зубами,
Пожирал высокие слова, сирень и горы
И чернела рваная стропа гнилым укором.
Регата
Берег взглядом проводил, выбрался на пирс,
Есть ли в безрассудстве смысл? Ну-ка соберись!
Руки небом заняты — ставят паруса,
Мысли страхом стянуты, губы искусал.
Ели к мачте кренятся: ты куда, чудной?
Буря неба пленница, бьётся надо мной.
Озеро расправилось в море Увильды,
Сквозь оскал грозы с дождём не видать волны.
Гонка «в одинокого» в море предстоит,
Ты пути жестокого ищешь ли, пиит? —
Голос неожиданный рынды прозвучал.
Сжалась вся земная твердь в маленький причал.
Крылья вмиг расправились! Гонка началась.
Будь что будет! Эта мысль зародила страсть.
Вихри с треском леера пыжатся согнуть,
Но просвет сквозь облака обозначит прорисует путь!
Ответ Людмиле Клочко
Стучали колёса: Вперёд! Вперёд!
Я думала только: Уснуть… Уснуть…
Людмила Клочко
Скрипели пружины: вздремни, вздремни,
Скрипела и мысль: нужен отдых, прошу.
Меня отстегнула ты, бросив ремни,
Закончен полёт и обвис парашют.
Билет на твой поезд я взять не успел,
Боялся наверно и думал, что слаб.
Попутчики скажут, что я мягкотел,
А я не люблю их снедающий храп.
Чеширской улыбкой одарят они
И выпьют тебя, как вагонный чай.
Скрипели пружины: вздремни, вздремни.
Я дома весь мир ощущаю. Прощай.
***
Ты говоришь: любовь не бывает вечной,
Конечно нет, это не прямая.
Это точки, знаки восклицания, касания плеч, но
Жесть, когда говоришь в марте, пока до мая.
Это не просто прерывистость, это сингулярность.
Это не цветаевская любовь — встреч и расставаний,
а чёткая полярность, крайность —
Полгода зима и неделю лето. Наш сын Ваня
Старше стал на три сантиметра, добавилась морщина,
Наши встречи можно измерять перебортовками машины
И обычно это делает чужой мужчина…
Я частенько вешаю твой пиджак новый
На трюмо, разговариваю с ним громко.
Он новый уже три года, приталенный, клёвый.
Я его разглаживаю, чтобы была идеальной кромка,
Но он, зараза, всё равно в шкафу мнётся,
А где то на тебе любовь рвётся…
***
Ты шла ко мне, себе не веря,
Шла только глянуть, в убежденье —
Он там один! Там не пикник, не день рожденья!
Пульс ускорялся приближения
По мере.
Прогулка в центре диких прерий
Не так волнительна. А вот и двери —
Сомненья обездвижили: на полотне читается «нельзя»,
Какая тонкая стезя
И оглянувшись осторожно,
Приметила в окне сквозь сумрак «можно».
Встречая, я волнуюсь также —
Две кружки чая, нечаянная сигарета,
Мечтая о грядущем, что кончится оно не пошлой опереттой…
Стук в дверь. Мы будто встретились в исповедальне,
Ты вся в волнении слова срывала с веток дальних:
Нельзя! Попытка! Пропасть! Спальня!
***
Хорошие стихи — как дом уютный,
К ним возвращаешься, протаптывая вечер,
Через сугробы разговоров многолюдных,
Высматривая свет дороги млечной.
Окно в ночи глубинным светит смыслом.
Иные строчки сложены как стены.
А на крыльце забыли коромысло,
Пойду по воду, валенки надену.
***
Этюд набросила на простынь
Луна, мощеная листвой.
Твои черты сквозь ночи просинь
Раскрыли тайный смысл с лихвой.
Прочтением тех знаков пьяный,
Вознёсся я к твоим ногам!
Внутри этюда на поляне
Построили мы лунный храм…
…Неделю, месяц ненароком
Волною накрывало вновь.
Воспоминанья — руны Бога,
Помогут вычитать любовь!
***
Я научил её любить, быть сукой верной,
Она в иглу вдевала нить и ту манерно,
Жила по нотам, напоказ, изнанку пряча.
И время распрямилось враз в коня из клячи,
Цвета раскрылись из семи в сто семь оттенков,
Но мы и доброе смели, ломая стенки…
Конь выдохся без фуража, цвета поблекли,
И не осталось ни шиша, сгорело в пекле.
Тоска в глазах, хотелось выть, прощались пышно.
Я научил её любить, но жить не вышло.